Текст книги "Беседы за чаем"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Влияние это расширяется, – указала выпускница Гертона. – От отдельных распространяется на многих.

– Но процесс, как мне представляется, очень уж медленный, – ответил малоизвестный поэт. – А результата, каким бы он ни был, мы могли достичь гораздо быстрее, обходясь без посредника.

– Какого посредника? – пожелала знать выпускница Гертона.

– Художника, который превращает живопись в бизнес, торговца, продающего эмоции. Картины Коро и Тернера, в конце концов, жалкая халтура в сравнении с весенней прогулкой по Шварцвальду или с видом на Хэмпстед-Хит в ноябрьский день. Если бы люди меньше занимались приобретением «благ цивилизации», не тратили бы столетий на создание городских трущоб и ферм с крышами из ржавого железа, то могли бы найти время, чтобы научиться любить красоту природы. Но мы так стремились стать «цивилизованными», что забыли, как жить. Мы похожи на старую даму, с которой я однажды ехал в карете через Симплон.

– Между прочим, – вставил я, – в ближайшем будущем уже никому не придется так мучиться. Я слышал, что практически закончено строительство новой железной дороги. По ней поездка из Домо в Бриг займет чуть больше двух часов. Мне говорили, что там удивительные тоннели.

– Будет очаровательно, – вздохнул малоизвестный поэт. – Я с нетерпением жду будущего, в котором, спасибо цивилизации, с путешествиями будет покончено раз и навсегда. Нас будут зашивать в мешок и выстреливать из одного места в другое. Но я говорю о том времени, когда приходилось пользоваться дорогой, вьющейся по самой замечательной части Швейцарии. Я в полной мере наслаждался поездкой, однако моя спутница не могла оценить ее по достоинству. И не потому, что с безразличием относилась к изумительному ландшафту. Как следовало из ее слов, природу она любила безмерно. Но багаж постоянно требовал внимания. Он состоял из семнадцати предметов, и всякий раз, когда древний экипаж подпрыгивал или покачивался, а такое происходило каждые тридцать секунд, она боялась, что часть ее багажа упадет и останется на дороге. Полдня уходило у нее на то, чтобы считать и перекладывать многочисленные баулы и коробки. Интересовало ее только облако пыли, поднимаемое каретой. И одна коробка со шляпкой действительно сумела незаметно раствориться в этой пыли, после чего старая дама сидела, обхватив руками чуть ли не все шестнадцать предметов оставшегося багажа, и вздыхала.

– Я знала одну итальянскую графиню, – заговорила светская дама, – которая ходила в школу с моей маман. Она бы и полмили не прошла пешком, чтобы полюбоваться пейзажем. «С какой стати? – говорила она. – А для чего существуют художники? Если там есть что-то хорошее, они изобразят, и я посмотрю». Графиня говорила, что предпочитает картину реальности, потому что первая – произведение искусства. Если же брать реальный пейзаж, жаловалась она, то можно не сомневаться, что на заднем плане окажется труба или на переднем – ресторан, которые испортят общее впечатление. Художник их опустит. А если необходимо, добавит корову или прелестную девочку, чтобы усилить эффект. Настоящая же корова, если уж попадется на глаза, будет стоять не тем боком, а девочка, пусть и живая, окажется толстухой или простушкой, а может, и вообще будет в совершенно неподходящей шляпке. Художник же точно знает, какой должна быть девочка, и изобразит ее именно так, чтобы она соответствовала месту и времени. Графиня говорила, что сталкивается с этим всю жизнь: афиша всегда лучше спектакля.

– Все к этому и идет, – кивнул малоизвестный поэт. – Природа, как однажды сказал хорошо известный художник, недостаточно быстро «ползет», чтобы успевать за нашими идеалами. В просвещенной Германии улучшают водопады и красят скалы. В Париже в ходу косметика для детей.

– В этом нельзя винить цивилизацию, – упрекнула его выпускница Гертона. – Древние бритты души не чаяли в синем красителе из вайды.

– Это первые робкие шаги человека вверх по тропе искусства, – согласился малоизвестный поэт. – Высшей точки он достиг, когда создал румяна и краску для волос.

– Да перестаньте! – рассмеялась старая дева. – Вы очень узко мыслите. Цивилизация дала нам музыку. Вы же не можете не признать, что от музыки нам только польза!

– Милая моя, – ответил малоизвестный поэт, – вы говорите о достижении, к которому цивилизация имеет очень малое, а то и вовсе никакого отношения. Это единственный вид искусства, дарованный человеку природой наряду с птицами и насекомыми, интеллектуальное наслаждение, которое мы разделяем со всем животным миром, за исключением разве что семейства псовых. Но даже собачий вой – хотя уверенности в этом и нет – может рассматриваться как искренняя, пусть и неудовлетворительная, попытка создания собственной музыки. У меня был фокстерьер, который всегда подвывал в такт музыке. Иувал помешал нам, а не помог. Именно он заглушил музыку проклятием профессионализма. И теперь, как дрожащие от холода приказчики, заплатившие за спортивную игру, в которой они не могут участвовать, мы молчаливо сидим в наших ложах и слушаем оплаченного нами же исполнителя. Но для музыканта музыка может быть универсальной. Человеческий голос по-прежнему прекраснейший инструмент, и им мы владеем все, за малым исключением. Хотя и позволили ему заржаветь, чтобы лучше слышать трубы и литавры. Выражение «музыкальный мир» ранее понималось буквально. Цивилизация свела его к кружку лиц, объединенных общими интересами.

– Между прочим, – повернулась к нему светская дама, – раз уж речь зашла о музыке, вы слышали последнюю симфонию Грига? Мне прислали ее с недавней почтой. Я ее уже разучила.

– Так позвольте нам ее послушать, – обратилась к ней старая дева. – Я обожаю Грига.

Светская дама поднялась и открыла пианино.

– Лично я всегда придерживался мнения… – начал я.

– Пожалуйста, не отвлекайте, – прервал меня малоизвестный поэт.

III

– Мне она никогда не нравилась. – Старая дева поджала губы. – Я всегда знала, что она бессердечная.

– По мне, она всегда показывала себя честной женщиной, – возразил малоизвестный поэт.

– Право же, – светская дама рассмеялась, – мне придется называть вас доктор Джонсон Воскресший. [3]3
  Имеется в виду Сэмюэл Джонсон, английский критик, лексикограф, писатель XVIII в.


[Закрыть]Я уверена, будь это темой дискуссии, вы восхищались бы прической фурий. Сказали бы, что волосы у них вьются от природы.

– В его жилах течет ирландская кровь, – указал я. – Он всегда должен высказывать свое особое мнение.

– Мы должны его благодарить, – вступился за него философ. – Что может быть неинтереснее разговора, в котором все друг с другом соглашаются? Расхождение во взглядах стимулирует мысль.

– Может, в этом причина того, что современное общество стало невероятно скучным? – предположил я. – Запрещая различия во мнениях, мы засушили наше общение. Религия, секс, политика – все, о чем человек действительно думает, скрупулезно выставляется за дверь. Разговор превращается в хор, или, как остроумно охарактеризовал происходящее один писатель, в преследование очевидного без выводов. Если исключить бормотание: «Я совершенно с вами согласен… Как вы и сказали… Именно так я и думаю», – мы сидим и загадываем друг другу шарады. «Что сделал слон, когда пришел Наполеон?»

– Мода побеждает там, где сила столетиями терпела неудачи, – добавил философ. – Эту тенденцию можно заметить даже в общественных делах. Принадлежать к оппозиции ныне дурной тон. Основная цель церкви – подстроиться под общественное мнение. Голос, который не идет на компромисс с совестью, с каждым днем становится все слабее.

– Я уверена, именно поэтому Эмили никак не может поладить с беднягой Джорджем. – Светская дама покачала головой. – Он соглашается с ней во всем. Она говорит, что чувствует себя при этом дурой.

– Человек – воинственное животное, – объяснил философ. – Вот что буквально на днях рассказал мне офицер, который участвовал в Бурской войне. Их часть отправилась на территорию, где вроде бы обнаружили партизанский отряд. Солдаты вышли из лагеря в превосходном настроении и после трех дней поисков в труднопроходимой местности нашли, как они полагали, врага. Но на самом деле нашли они не врага, а своих – добровольческий отряд, заблудившийся на незнакомой территории. И, по словам моего друга, его часть приветствовала этот добровольческий отряд земляков без всякой теплоты.

– Лично я возненавидела бы мужчину, который соглашался бы со мной, – призналась выпускница Гертона.

– Дорогая моя, – ответила ей светская дама, – я так не думаю.

– Почему? – удивилась выпускница Гертона.

– Потому что я более высокого о вас мнения.

– Меня радует наше с вами общение, – пробормотал малоизвестный поэт. – Я всегда полагал себя адвокатом дьявола, самым важным участником суда истины.

– Помнится, однажды я присутствовал на обеде, когда за одним столом сидели знаменитый судья и не менее знаменитый королевский адвокат, клиента которого судья в тот самый день приговорил к повешению. «Я всегда испытываю чувство глубокого удовлетворения, вынося приговор вашему подзащитному. В том, что он виновен, нет абсолютно никаких сомнений», – добродушно отметил судья в разговоре с королевским адвокатом. Тот ответил, что всегда будет с гордостью вспоминать слова судьи.

– А кто сказал: «Прежде чем обличать ложь, ее нужно очистить от правды»? – спросил философ.

– Похоже на Эмерсона, – предположил я.

– Очень возможно, – кивнул философ. – Но очень возможно, что и нет. Многое зависит от репутации. Больше всего стихов приписывается Шекспиру.

– Где-то неделей раньше я вошел в одну гостиную, – поделился я примером на ту же тему. – «Мы как раз говорили о вас! – воскликнула моя хозяйка. – Это же ваша статья?» – Она указала на статью в некоем журнале, который раскрытым лежал на столе. «Нет, – ответил я, – но один или два человека уже задавали мне этот вопрос. Мне представляется, что это довольно абсурдная статья», – добавил я. «Не могу сказать, что я высокого о ней мнения», – согласилась хозяйка гостиной.

– Ничего не могу с собой поделать, – пожала плечами старая дева. – Всегда буду испытывать неприязнь к девушке, которая сознательно продает себя за деньги.

– А за что еще ей себя продавать? – спросил малоизвестный поэт.

– Она вообще не должна себя продавать, – ответила старая дева. – Она должна отдаваться – за любовь.

– Не получается ли у нас так, что различие во мнениях целиком определяется толкованием слов? – задал еще один вопрос малоизвестный поэт. – Мы все, полагаю, слышали историю про еврея-портного, которого рабби обвинил в том, что тот занимается бизнесом в Шаббат. «Занимаюсь бизнесом! – с негодованием воскликнул обвиняемый. – Вы говорите мне, что продать один костюм за восемнадцать шиллингов – это бизнес? Да это же благотворительность!» Эта «любовь», за которую девушка должна отдать себя, – давайте будем более точными – она не включает в себя, как само собой разумеющееся, нечто более материальное? Будет ли обожаемая несколько удивлена, обнаружив, отдавшись за «любовь», что ее возлюбленный не собирался давать ей ничего, кроме любви? Не сорвутся ли с ее губ естественные вопросы: «Но где дом, не говоря уже об обстановке? И на что мы собираемся жить?»

– Вы играете словами, – заявила старая дева. – Большее включает меньшее. Любя ее, он, конечно же, желает…

– Предоставить в ее распоряжение все свое имущество, – закончил за нее малоизвестный поэт. – Другими словами, он платит за нее цену. То есть с учетом любви они в расчете. Заключая семейный союз, мужчина отдает себя женщине точно так же, как женщина отдает себя мужчине. Мужчина – мне это известно – требует для себя большей свободы, но требование это всегда яростно отвергается женщиной. Она одержала победу. Юридически и морально мужа и жену связывают одни и те же законы. В такой ситуации не приходится говорить, что она отдает себя. Она меняет себя на материальные блага. Если на то пошло, именно она объявляет свою цену.

– Лучше сказать, свой прожиточный минимум, – поправил его философ. – Ленивое безделье обряжается в юбки, праздная глупость вышагивает в брюках. Но в любом сословии на женщину ложатся какие-то обязанности. Если говорить о бедняках, то женщина работает больше мужчины. В сельских районах на эту тему написано много баллад. Я часто слышал, как их пели на деревенских танцах или на ярмарках по завершении жатвы. Смысл, впрочем, один:

 
До заката трудится мужчина,
Несть конца у женщины работы.
 

– Мой дворецкий, – заговорила светская дама, – подошел ко мне несколько месяцев назад, чтобы сказать, что кухарка подала заявление об уходе. «Очень жаль, – ответила я. – Она нашла место получше?» «Насчет этого я не уверен, – ответил Маркем. – Она собирается стать служанкой на все руки». «Служанкой на все руки!» – воскликнула я. «У старого Хадсона, который живет около угольного порта, – пояснил Маркем. – Его жена умерла в прошлом году, если вы помните. У него, бедняги, семеро детей, и за ними некому присматривать». «Как я понимаю, ты хочешь сказать, что она выходит замуж?» «Что ж, так она говорит, – рассмеялся Маркем. – А я ей говорю, что она отказывается от хорошего дома и пятидесяти фунтов в год, чтобы стать служанкой на все руки, и при этом бесплатно. Но они этого не понимают».

– Я ее помню, – кивнул малоизвестный поэт. – Довольно унылая женщина. Позвольте мне упомянуть про другую. У вас работает удивительно милая горничная… Эдит, если я не ошибаюсь.

– Я тоже обратил на нее внимание, – признался философ. – Мне показалось, что у нее исключительные манеры.

– Я бы не потерпела рядом с собой женщину с рыжими волосами, – покачала головой выпускница Гертона.

– Я бы не назвал их рыжими, – возразил философ. – Они скорее золотистые, причем цвет очень насыщенный, если к ним приглядеться.

– Она милая девушка, – согласилась светская дама. – Но, боюсь, мне придется от нее избавиться. Другие служанки с ней не ладят.

– Вы не знаете, обручена она или нет? – спросил малоизвестный поэт.

– В настоящий момент, – ответила светская дама, – за ней ухаживает, насколько мне известно, старший сын хозяина «Синего льва». Но она не выказывала желания в переменах, если вас это действительно интересует…

– Я думаю не о себе, – ответил малоизвестный поэт. – Но, допустим, некий молодой человек приятной наружности, не уступающий в этом сыну хозяина «Синего льва», а может, даже и уступающий, но с годовым доходом две или три тысячи фунтов, появится на ее горизонте – как думаете, много ли шансов останется у «Синего льва»?

В высших классах, – продолжил малоизвестный поэт, – нет никакой возможности наблюдать женский инстинкт. Выбор девушки ограничен кавалерами, которые могут заплатить требуемую цену, и обычно выбирает не она, а те, кто стоит на страже ее интересов. Но возникнут ли сомнения у дочери рабочего класса, если при прочих равных условиях ей предложат выбрать между Мейфэром и Севен-Дайалс?

– Позвольте и мне задать вам вопрос, – проворковала выпускница Гертона. – Станет ли каменщик колебаться, выбирая между герцогиней и судомойкой?

– Но герцогини не влюбляются в каменщиков, – указал малоизвестный поэт. – Такова правда жизни. Биржевые брокеры заводят флирт с официантками из бара – такие случаи известны; и часто женятся на них. А дама, отправившаяся за покупками, когда-нибудь влюблялась в официанта кафе-кондитерской? Вряд ли. Лорды женятся на балеринах, но леди редко кладут свои сердца и состояние к ногам комического артиста, изображающего лорда. Мужская красота и достоинство не сосредоточены исключительно в палате лордов. Как вы оцениваете тот факт, что для мужчины обычное дело подыскивать себе пару среди тех, кто по статусу ниже его, тогда как женщина практически всегда предпочитает тех, кто стоит на более высоких ступеньках социальной лестницы, и уж точно терпеть не может нижестоящих? Почему король Кофетуа и нищенка представляются нам прекрасной легендой, тогда как королева Кофетуа и бродяга – абсурдом?

– Все очень просто, – разъяснила выпускница Гертона. – Женщина настолько выше мужчины, что достигнуть относительного равенства он может, лишь обвешав себя всевозможными жизненными достижениями.

– Тогда, – ответил малоизвестный поэт, – вы, несомненно, согласитесь с тем, что женщина права, требуя для себя этот «довесок». Женщина, если угодно, отдает свою любовь. Это драгоценное произведение искусства, золоченая ваза, в которую насыпан фунт чаю. Но за чай приходится платить.

– Все это звучит очень умно, – прокомментировала старая дева. – И все-таки я не пойму, что хорошего в высмеивании того, что сердце полагает священным?

– Да я же ничего и не высмеиваю! – воскликнул малоизвестный поэт. – Любовь – это дивная статуя, которую Бог изваял собственными руками и поместил в Сад Жизни. Мужчина, не знавший греха, поклонялся ей, пока не познал зло. Тут он увидел, что статуя обнажена, и устыдился этого. С тех самых пор он занят тем, что укрывает ее в соответствии с модой того или иного века. Мы обуваем ее в изящные дамские ботинки, сожалея о размере ноги. Мы нанимаем лучших портных, чтобы они придумали одежду, максимально скрывающую ее фигуру. Каждый сезон мы примериваем новую шляпку на ее неизменную голову. Мы навешиваем на нее одежды, сплетенные из слов. Один лишь намек на ее роскошную грудь, которую мы не можем скрыть, в немалой степени нас шокирует; только по ней мы можем судить, что под этими безвкусными одеждами остается неизменной та самая статуя, которую Бог изваял собственными руками.

– Мне нравится, когда вы так говорите, – кивнула старая дева. – Но я не уверена, что ваши слова искренни. Я хотела лишь сказать, что деньги не должны стоять у женщины на первом плане. Женитьба за деньги – это не женитьба; нечего об этом и говорить. Но здравомыслие, естественно, необходимо.

– Хотите сказать, что женщина также должна принимать во внимание свой обед, одежду и предметы роскоши? – спросил малоизвестный поэт.

– И не только для себя, – уточнила старая дева.

– А для кого еще? – удивился малоизвестный поэт.

Белые руки старой девы дернулись на коленях, показывая внутреннее волнение. Лицо, конечно же, осталось спокойным.

– Надо принимать во внимание и детей, – ответил я. – Женщина подсознательно это чувствует. Материнский инстинкт.

Старая дева с благодарностью мне улыбнулась.

– К этому я и веду, – кивнул малоизвестный поэт. – Женщина назначена природой доверенным лицом своих детей. Это ее долг – думать о них, планировать их жизнь. Если, выходя замуж, она не учитывает будущее, тогда она не оправдывает доверия.

– Прежде чем вы продолжите, – прервал его философ, – я хочу указать на один важный момент. Хорошо ли баловать детей? Или бедность – наилучшая школа?

– Именно это я всегда говорю Джорджу, когда он жалуется на цены, – вставила светская дама. – Если бы мой отец обеднел, я чувствую, что смогла бы стать лучшей женой.

– Пожалуйста, даже не предполагайте такой возможности, – взмолился я. – Это мысль слишком уж дикая.

– Вы никогда не отличались богатым воображением, – ответила светская дама.

– До такой степени – нет, – согласился я.

– «У лучших матерей вырастают худшие дети», – процитировала выпускница Гертона. – Я буду об этом помнить.

– Ваша мать была таким прекрасным человеком, – заметила старая дева. – Даже не знаю, кого можно с ней сравнить.

– В этом высказывании, несомненно, есть доля правды, – согласился малоизвестный поэт, – но лишь потому, что это исключение, и природа неизбежно пускает в ход все свои силы, чтобы воспрепятствовать результату отклониться от ее законов. Будь это правилом, тогда плохая мать становилась бы хорошей, а хорошая – плохой. И…

– Пожалуйста, не продолжайте, – попросила светская дама. – Я и так прошлой ночью долго не могла уснуть.

– Я лишь пытался показать, – объяснил малоизвестный поэт, – что все дороги ведут к закону: хорошая мать – лучшая мать. Ее обязанность – оберегать детство своих малышей, думать о том, как обеспечить их всем необходимым.

– Вы со всей серьезностью просите нас поверить, что женщина, которая выходит замуж из-за денег, хоть в малой степени учитывает чьи-либо интересы, помимо своих? – спросила старая дева.

– Сознательно, возможно, и нет, – признал малоизвестный поэт. – Наши инстинкты, которые так легко управляют нами, изначально эгоистичны. Цветок выделяет нектар для собственных целей, а не для того, чтобы облагодетельствовать пчелу. Женщина, поступая эгоистично, выполняет планы природы. В давние времена она выбирала мужчину за его силу. Вполне возможно, что думала она только о себе: он лучше других сможет утолить ее тогда еще простые желания, уберечь от неприятных происшествий кочевой жизни. Но природа невидимой рукой направляла ее, думая о том, что и детям этой женщины нужен смелый и решительный защитник. Теперь богатство подменило силу. Богатый мужчина – сильный мужчина. Сердцем женщина подсознательно тянется к нему.

– А разве мужчины никогда не женятся ради денег? – осведомилась выпускница Гертона. – Спрашиваю исключительно для расширения кругозора. Возможно, меня неправильно информировали, но я слышала о странах, где приданое ценится чуть ли не выше самой невесты.

– Немецкий офицер в прямом смысле выставлен на продажу, – позволил я себе внести свои пять пенсов. – Молодые лейтенанты самые дорогие, но даже полковник в возрасте обойдется девушке в сто тысяч марок.

– Вы хотели сказать, обойдется ее отцу, – поправил меня малоизвестный поэт. – В Европе муж требует приданое за своей женой и, судя по всему, получает его. Сам он, в свою очередь, должен годами экономить и копить, чтобы обеспечить приданым каждую из дочерей. Понятно, о чем тут речь. Вы хотите сказать, что женщина наравне с мужчиной может служить источником богатства. Это так, но богатство женщины – неизменно результат замужества, то ли ее самой, то ли кого из практичных прародительниц. Когда же мы говорим о наследнице, принцип купли-продажи, если вы простите мне использование таких вульгарных терминов, проводится в жизнь еще более скрупулезно. Не так уж часто наследницу просто отдают; иногда ее даже крадут, к негодованию лорд-канцлеров и прочих хранителей такой собственности; вора должным образом наказывают, вплоть до тюремного заключения, если возникает такая необходимость. Если наследницу выдают замуж с соблюдением всех формальностей, ее цена четко оговаривается, и не обязательно в деньгах, благо их у нее и так хватает. Деньги позволяют ей выторговывать для своих детей нечто не менее ценное, скажем, титул или положение в обществе. Примерно так же женщина эпохи неолита, сама исключительно сильная и жестокая, могла позволить себе мысль о красоте своего пещерного возлюбленного, о доисторическом очаровании его манер. И таким образом способствовала природе в развитии вида.

– Не могу с вами спорить, – вздохнула старая дева. – Но я знала одну пару: они оба были бедны. Однако для нее это значения не имело, а вот он очень переживал. Возможно, я не права, но мне представляется, что наши инстинкты, как вы и сказали, дарованы нам, чтобы нас направлять. Не знаю, но мне кажется, что будущее не в наших руках. Оно нам не принадлежит. Возможно, мудрее прислушиваться к голосам, которые звучат внутри нас.

– Я тоже помню один случай, – сказала светская дама. Она поднялась, чтобы разлить чай, и повернулась к нам спиной. – Как и молодая женщина, о которой вы упомянули, эта девушка была бедна. И мне редко встречались такие очаровательные существа. Не могу не думать о том, сколько пользы она принесла бы миру, став матерью!

– Моя дорогая, как же вы мне помогаете! – воскликнул малоизвестный поэт.

– Если вас послушать, я только это и делаю, – рассмеялась светская дама. – Я начинаю напоминать быка, который забросил маленького мальчика на яблоню, куда он весь день пытался вскарабкаться.

– Это так мило с вашей стороны, – ответил малоизвестный поэт. – Я считаю, что женщина имеет право рассматривать замужество как цель своего существования, а мужчина в этом случае – всего лишь средство. Женщина, о которой вы говорили, повела себя эгоистично, отвергнув корону материнства, потому что ее предлагалось взять не из избранных ею рук.

– Вы бы предпочли, чтобы мы выходили замуж не по любви? – спросила выпускница Гертона.

– По любви, если возможно, – ответил малоизвестный поэт. – И без любви, если альтернатива – совсем не выходить замуж. Это исполнение закона природы.

– Вы видите в нас товар и движимое имущество! – воскликнула выпускница Гертона.

– Я вижу в вас жриц храма Природы, приобщающих мужчину к обожанию ее таинств. Какой-то американский юморист написал, что женитьба – стремление некоего молодого мужчины оплатить стол и кров некоей молодой женщине. От этого определения уйти невозможно. Давайте его примем. Это прекрасно, если встать на позицию молодого мужчины. Он жертвует собой, чего-то лишает себя, он может отдавать. Это любовь. А как это выглядит с позиции женщины? Если она берет, думая только о себе, тогда с ее стороны это дурно пахнущая сделка. Чтобы понять ее, чтобы отнестись к ней по справедливости, мы должны заглянуть глубже. Ее королевство не сексуальная, а материнская любовь. Она отдает себя не своему избраннику, но через этого избранника – великой богине мириада грудей, которая своими крылами укрывает Жизнь, оберегая ее от протянутой руки Смерти.

– Она, возможно, и очень милая девушка с точки зрения природы, – поджала губы старая дева, – но лично мне она никогда не понравится.