Текст книги "Досужие размышления досужего человека"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Затем приятель подвел меня к своей спальне и с осторожностью, словно приглашая в музей античных гемм, открыл дверь.

– Вся мебель в спальне изготовлена руками старика, – сказал он, стоя на пороге, и мы вошли внутрь.

В спальне хозяин обратил мое внимание на гардероб.

– Я придержу его, а вы попробуйте открыть дверцу. Должно быть, пол неровный.

Несмотря на все предосторожности, шкаф зашатался, но мы были начеку, поэтому обошлось без происшествий. Я очень удивился скудости хозяйского гардероба – я держал моего приятеля за щеголя.

– Видите ли, – замялся он, – я стараюсь не залезать внутрь без лишней нужды. Еще опрокину в спешке.

Вполне оправданное опасение.

Я спросил, как же он ухитряется одеваться.

– В ванной. Почти все мои вещи там. Старик не знает.

Затем приятель показал мне комод.

– Отличная вещь, только ящики заедают. Нет, задвигаются они хорошо, а вот выдвигаются через раз. Это все погода. Вы не подумайте, летом с ними никаких проблем.

Весьма смелое заявление.

Однако гордостью моего приятеля был столик для умывания.

– А что вы скажете об этом? Верх из настоящего мрамора…

Закончить он не успел. Взмахнув рукой от избытка чувств, хозяин нечаянно задел столик. Как и следовало ожидать, тот рухнул. Каким-то чудом я успел схватить кувшин вместе с содержимым. Таз покатился по полу, однако в общем и целом ущерб вышел пустяковый. Пострадали только я и мыльница.

Боюсь, правда, я не сумел продемонстрировать восхищение хозяйским столиком, потому что вымок как мышь.

– Как же вы умываетесь? – спросил я, когда общими усилиями мы снова расставили этот капкан на ножках.

Прежде чем ответить, приятель виновато огляделся и, привстав на цыпочки, распахнул дверцы буфета за кроватью. Внутри стоял жестяной таз и кувшин.

– Не говорите старику, – попросил он. – Я прячу эти вещи в буфете, а таз ставлю прямо на пол.

И это лучшее, чем я обязан знакомством с ящиками из-под яиц. Перед глазами стоит картина: сын украдкой умывается в тазике перед кроватью, прислушиваясь, не скрипнет ли половица под ногой отца.

Иногда я спрашиваю себя: не стоят ли все десять заповедей, вместе взятых, одной, одиннадцатой по счету: «возлюбить друг друга» простой, человеческой, деятельной любовью? Не место ли всем десяти где-нибудь в укромном уголке, в тени одиннадцатой? Бывают минуты, когда я готов согласиться с Робертом Льюисом Стивенсоном, сказавшим, что лучшая религия для повседневной жизни – быть дружелюбным и веселым.

Мы так озабочены тем, чтобы не убить, не украсть, не возжелать жены ближнего своего, что не находим времени проявить справедливость к тем, с кем живем бок о бок. Почему мы так уверены, что список грехов и добродетелей окончателен? Кто нам сказал, что бескорыстный добряк, не умеющий сладить со своими страстями, непременно грешник? Кто придумал, что аскет с черствым сердцем и пустой душой, не знающий страстей, обязательно святой? С той ли меркой подходим мы к нашим заблудшим братьям и сестрам? Ибо мы судим их, как критики судят книги – не по достоинствам, а по недостаткам. Бедный царь Давид! Что сказало бы о нем местное общество трезвости? А Ной? Его обличали бы со всех кафедр, в то время как Хама, напротив, хвалили бы за то, что не покрыл наготу отца своего. А святой Петр? Как повезло ему, что остальные апостолы и сам Учитель не были столь строги в вопросах добродетели, как нынешние моралисты!

Помним ли мы, что на самом деле означает слово «добродетель»? Когда-то оно означало добро, которое есть во всяком человеке, как есть и зло, словно плевелы среди пшеницы. Мы отвергли добродетель, заменив ее набором хороших качеств. Не герой – у него слишком много недостатков, а безупречный слуга; не тот, кто творит добро, а тот, кто не уличен во зле, – и есть современный идеал. Устрица – вот самое добродетельное создание в природе. Сидит сиднем дома, спиртного в рот не берет. Не видно, не слышно, никакого беспокойства полиции. Вряд ли за всю жизнь нарушила хотя бы одну из заповедей. Никогда не знала удовольствий, и никому от ее существования ни жарко, ни холодно.

Представляю, как устрица читает мораль льву:

– Разве ты слышал, что я когда-нибудь с рычанием бродила вокруг деревень, до полусмерти пугая мирных жителей? Что мешает тебе улечься в постель засветло, как поступаю я? Я никогда не покушалась на имущество других устриц, не дралась, не крутила романы с семейными, не убивала антилоп и миссионеров. Почему бы тебе не попробовать пожить в соленой воде, питаясь личинками? Почему ты не хочешь мне подражать?

Устриц не искушают греховные страсти, поэтому мы называем их добродетельными. Однако искушают ли их благородные помыслы? Человеку трудно приспособиться к львиным повадкам, но, возможно, льву присущи не одни лишь пороки?

Вы уверены, что холеного и упитанного праведника примут у ворот рая с распростертыми объятиями?

– Итак, – скажет святой Петр в щелку двери, – кто там у нас?

– Я, – вкрадчиво потупится праведник, сияя льстивой улыбочкой, – вот, пришел.

– Вижу, что пришел. А по какому праву? Что ты совершил за свои семьдесят лет?

– Ничего! Уверяю вас, я чист!

– Совсем ничего?

– Ничегошеньки. Поэтому я здесь.

– Как, ни единого доброго дела?

– Доброго?

– Ну да. Надеюсь, ты понимаешь значение этого слова? Накормил ли ты хотя бы одно живое существо, напоил ли, уложил ли спать? Ты не причинял вреда, пусть так. Себе самому. Возможно, если бы ты не боялся согрешить, то невольно совершил бы добрый поступок. Насколько я помню, там внизу так и бывает: добро и зло идут рука об руку. Что хорошего ты предъявишь, чтобы заслужить право войти сюда? Здесь не гробница для мумий, а обиталище мужчин и женщин, творивших на земле как добро, так и зло, грешников, сражавшихся за правду, а не праведников, бежавших с поля боя в надежде сохранить душу незапятнанной.

Впрочем, я не для того вспомнил о пресловутом «Любителе», чтобы толковать о высоких материях. Я собирался поведать о мальчике, проявлявшем недюжинные таланты там, где его никто не просил. Как всякая настоящая история, эта содержит мораль, потому что истории без морали – пустая трата времени, вроде тех дорожек, которые никуда не ведут, а служат для прогулок больным и немощным.

Однажды мальчик разобрал дорогие часы с недельным заводом, чтобы смастерить игрушечный пароход. Сказать по правде, игрушка мало походила на пароход, однако нужно учитывать, что часовой механизм – не самая подходящая основа для парового двигателя, да и работать приходилось быстро, пока не вмешались консервативно настроенные люди, равнодушные к научным изысканиям. Из шампуров и гладильной доски – если, конечно, никто не успевал ее хватиться – мальчик мог соорудить садок для кроликов, а из зонтика и газового рожка – превосходную винтовку, пусть и не с таким точным прицелом, как у «Мартини-Генри», зато куда более смертоносную. Из половины садового шланга, медного таза из маслобойни и нескольких фарфоровых статуэток смастерил садовый фонтан, из кухонного стола – книжные полки, из кринолинов – арбалеты. Перегородил ручей, и тот безнадежно испортил площадку для крикета. Мальчик знал, как получить красную краску, кислород и множество других нужных в хозяйстве вещей. Среди прочего он научился делать фейерверки и после нескольких неудачных попыток весьма преуспел в этом искусстве.

Если мальчик хорошо играет в крикет, его уважают. Если умело дерется, боятся. Если постоянно грубит учителю, в нем души не чают. Но мальчика, умеющего делать фейерверки, носят на руках.

Приближалось Пятое ноября[14]14
  Пятое ноября – годовщина Порохового заговора, неудачной попытки католиков взорвать здание парламента 5 ноября 1605 года во время тронной речи Якова I.


[Закрыть], и, заручившись согласием матери, во всем потакавшей сыну, мальчик решил продемонстрировать свое мастерство в полном блеске. Были приглашены друзья, родственники и одноклассники, а буфетную на время превратили в лабораторию. Служанки всерьез опасались за свою жизнь и за дом, ибо запахи, доносившиеся из буфетной, не оставляли сомнений, что там поселился дьявол, уставший от перенаселенности собственного жилища.

Вечером четвертого ноября все было готово. Дабы избежать недоразумений, мальчик произвел пробные испытания, которыми остался доволен. Все шло как по маслу.

Ракеты взмывали в воздух и рассыпались звездами, римские свечи выбрасывали во тьму светящиеся шары, колеса Екатерины искрились и вертелись, хлопушки хлопали, петарды взрывались. В тот вечер мальчик лег спать, погрузившись в счастливые грезы: вот он в сиянии огней славы среди восторженной толпы; родственники, считавшие мальчика позором семейства, вынуждены признать его таланты, им восхищаются и насмешник Дики Боулз, и та девочка из булочной.

Наконец настал долгожданный вечер. Закутавшись в плащи и шали, гости уселись у крыльца: дяди, тети, кузины и кузены, подростки и малышня, и, как пишут в театральных программках, «поселяне и слуги» – общим числом в сорок человек.

Но фейерверк не получился. Казалось, кто-то отменил в тот вечер законы природы. Ракеты падали, не взрываясь. Петарды не хотели воспламеняться. Издав жалкий хлопок, хлопушки гасли. Римские свечи больше походили на английские сальные свечки, а колеса Екатерины тлели, словно жуки-светляки. Огненные змеи извивались с живостью черепах, из всей морской панорамы на миг возникли мачта и капитан – и скрылись во тьме. Удались только пара номеров, лишь подчеркнув убожество общей затеи. Девчонки хихикали, мальчишки язвили, тетушки восторженно ахали, дядюшки громко интересовались, закончилось ли представление и скоро ли ужин, «поселяне и слуги» со смехом расходились, а любящая мать объясняла всем и каждому, что вчера все прошло отлично. Мальчику оставалось лишь ускользнуть в свою комнату и облегчить душу рыданиями.

Спустя несколько часов, когда гости разъехались, он украдкой спустился в сад. Сидя на руинах своей мечты, он мучительно гадал о том, что стало причиной его поражения. Затем, вытащив из кармана коробок, снова поднес горящую спичку к опаленному концу ракеты. Пошел дым, ракета со свистом взмыла в небо и рассыпалась тысячами огней. Мальчик поджигал ракеты одну за одной, и все работали безотказно. Он попробовал поджечь панораму. Из темноты проступали части картины – за исключением мачты и капитана, – пока панорама не предстала перед ним во всем сияющем великолепии. Искры упали на сваленные в кучу бесполезные свечи, колеса и петарды, припорошенные ночным инеем, и они вспыхнули, будто проснувшийся вулкан. А единственный зритель стоял и смотрел на это великолепие, сжимая материнскую руку.

Происшедшее долго оставалось для мальчика загадкой. Впоследствии, лучше узнав жизнь, он научился видеть в той давней истории непреложный закон – на людях наши фейерверки никогда не взрываются.

Так, блестящий ответ приходит в голову, когда дверь за нами захлопывается и мы, как говорят французы, спускаемся по лестнице. Застольная речь, звучавшая столь проникновенно, когда мы репетировали ее перед зеркалом, теряет свою силу, когда произносится под звон бокалов. А страстное признание, которое мы готовились излить перед любимой, оказывается трескучим вздором, над которым она лишь посмеется.

Юный читатель, хорошо бы ты оценил истории, которые я только намерен написать. Ты судишь обо мне по уже написанным историям, хотя бы по той, что читаешь сейчас, но это несправедливо. Те истории, которые я не рассказал, которые еще расскажу, – вот по ним суди обо мне.

Они прекрасны, мои нерассказанные истории. Они приходят незваными, они настоятельно требуют внимания… а едва я беру перо, как они исчезают. Истории будто стесняются, будто говорят мне: «Ты, только ты один должен прочесть нас, но не смей писать, ибо мы слишком правдивые, слишком настоящие. Мы похожи на мысли, которые ты не решаешься доверить словам. Возможно, больше узнав о жизни, ты нас и напишешь».

Если бы я сочинял критическую статью о самом себе, я поставил бы написанные и ненаписанные рассказы в один ряд. Большинство ненаписанных весьма хороши, гораздо лучше тех, готовых. Когда-нибудь, читатель, я расскажу тебе завязку одной или двух историй, и ты убедишься, что я прав.

Хотя я всегда считал себя человеком здравомыслящим, среди трупиков моих мертворожденных рассказов, завалявшихся в дальнем углу буфета, немало историй о призраках. Нам, наследникам прошедших веков, нравится думать, что призраки существуют. Год за годом наука, вооружившись метлой и тряпкой, срывает изъеденные молью гобелены, распахивает двери в потайные комнаты, исследует скрытые лестницы и подземелья, но везде находит только пыль веков. Гулкие старинные замки, сказочный мир, который в детстве казался нам таким таинственным, утрачивает свое очарование, когда мы взрослеем. Древние короли не спят в глубинах холмов. Мы пробили туннели сквозь их каменные темницы, мы прогнали богов с Олимпа. В рощах, залитых лунным светом, путник уже не чает узреть смертоносный и нежный лик Афродиты. Не молот Тора грохочет среди гор, а поезд везет пассажиров на экскурсию. Мы очистили леса от фей, процедили море – и нимфы больше не живут в его глубинах. Даже призраки бегут от нас, преследуемые обществом ученых психологов.

Да и что толку о них жалеть? Надоедливая публика – только и знают, что греметь ржавыми цепями, стонать и вздыхать в темноте. Пусть убираются восвояси.

Впрочем, если бы призраки захотели, то могли бы поведать нам много занятного. Например, старый джентльмен в кольчуге, живший во времена короля Иоанна Безземельного, что был заколот в спину на опушке леса, который я вижу из окна. Тело сбросили в ров, его еще зовут Торовой могилой. В наши дни ров высох, крутые склоны облюбовали примулы, но в старину стоячая вода достигала двадцати футов в высоту. Зачем ему скакать по лесным тропинкам ночи напролет, до полусмерти пугая ребятишек и загулявшие парочки? Нет чтобы заглянуть ко мне, поболтать. Я всегда готов предложить старику удобное кресло, если пообещает не буянить.

Сколько историй он мне не поведает! Возможно, старик воевал в Первом крестовом походе, слышал чистый глас Петра Пустынника, видел воочию великого Готфрида Бульонского, стоял, сжимая рукоять меча, на лугу Раннимид. Разговор с таким призраком стоит целой библиотеки исторических романов! Как провел он восемь сотен посмертных лет? Где был? Что видел? Посетил Марс? Беседовал с неведомыми существами, которые обитают в жидком пламени Юпитера? Узнал ли он главный секрет мироздания? Постиг ли истину? Или, подобно мне, по-прежнему блуждает в поисках неведомого?

А ты, несчастная монашка в сером одеянии? Говорят, твое бледное лицо возникает в окне разрушенной колокольни, когда внизу, среди кедров, слышен лязг мечей. Я знаю, тебе есть о чем печалиться, милая. Оба твоих возлюбленных пали от руки друг друга, и ты удалилась в монастырь. Я искренне тебе сочувствую… но каждую ночь изводить себя, воскрешая давние образы? Бог мой, сударыня, вообразите, если бы мы, живые, только и делали, что причитали и заламывали руки, сожалея о наших детских ошибках? Все это в прошлом. А если бы ваш любимый выжил и взял вас в жены? Вы уверены, что были бы счастливы? Увы, браки, основанные на искренних чувствах, зачастую оканчиваются крахом.

Послушайтесь моего совета. Поговорите с обоими юношами начистоту. Убедите их помириться. Приходите ко мне, все трое, и мы славно побеседуем.

Зачем вы так упорно пытаетесь испугать нас, бедные призраки? Разве мы не ваши дети? Так будьте нам мудрыми наставниками! Расскажите, как любили юноши в те далекие дни, как отвечали девушки на их любовь. Сильно ли изменился с тех пор мир? Неужели женщины и тогда отличались своенравием, а девушки так же ненавидели пяльцы? Жилось ли хуже слугам ваших отцов, чем нынешним свободным гражданам из трущоб Ист-Энда, которые шьют тапочки по четырнадцать часов в день за жалкие девять шиллингов в неделю? Стало ли лучше общество за последнюю тысячу лет, или изменились только слова? Расскажите мне, что вы успели понять за долгие годы.

Впрочем, слишком тесное общение с призраками способно утомить.

Вообразите, что некто провел весь день на охоте и мечтает об одном – поскорее добраться до постели. Но не успел он открыть дверь спальни, как из-за полога доносится замогильный хохот, и усталый охотник испускает стон, готовясь к долгой – часа на два-три – беседе со старым задирой сэром Ланвалем, тем самым, с копьем. Мы наизусть помним все его истории, однако закаленного буяна не унять, знай себе орет во всю глотку, не считаясь с тем, что час поздний, а за стенкой чутко спит тетушка, на наследство которой мы имеем виды. Для Круглого стола эти истории в самый раз, но вряд ли они придутся по нраву старой даме, особенно та, про сэра Агравейна и жену бочара, а уж старый распутник ее не пропустит, так и знайте.

Или представьте, что входит служанка и говорит:

– К вам дама под вуалью, сэр.

– Опять? – восклицает ваша жена, поднимая глаза от пялец.

– Да, мэм. Отвести ее в спальню?

– Спроси хозяина, – следует ответ супруги, и ее тон обещает вам неприятные пять минут после того, как дама под вуалью исчезнет.

– Да-да, отведи, – велите вы служанке и закрываете за ней дверь.

Жена встает, собирает работу.

– Куда ты?

– Сегодня я буду спать с детьми.

– Не сердись. Это ее бывшая комната, она издавна там появляется.

– Любопытно, – ядовито отвечает ваша половина, – что она всегда появляется, когда ты дома, а когда ты в городе, бродит невесть где.

– Что за глупости, Элизабет! – возмущенно восклицаете вы. – Я просто вежлив.

– У мужчин странные представления о вежливости, – замечает жена. – Но не будем ссориться. Я не желаю быть третьей лишней.

И с этими словами она уходит.

А дама под вуалью все еще наверху. Интересно, надолго ли она, и чего вам ждать после ее ухода?

Помните, как к Гайавате явились призраки ушедших любимых? Он молил, чтобы они вернулись и утешили его, и однажды они вернулись, «чрез порог переступили, проскользнули по вигваму, в самый дальний, темный угол, сели там и притаились»[15]15
  Пер. И. Бунина.


[Закрыть].

Вам нет места в нашем мире, бедные, бедные призраки! Не тревожьте нас. Дайте нам забыть. Вы, грузная матрона, чьи жидкие волосы поседели, глаза потускнели, подбородок расплылся, а голос стал грубым от брани и причитаний, прошу вас, уйдите. Я любил вас живой. Какой милой и нежной вы были когда-то! Я помню вас в белом платье посреди цветущего яблоневого сада… Вы умерли, а ваш призрак продолжает тревожить мои сны.

Ты, хмурый старик, смотрящий на меня из зеркала, когда я бреюсь, почему ты не оставишь меня? Ты – призрак того весельчака, которого я хорошо знал когда-то. Останься он в живых, он бы многого добился, я всегда в него верил. Зачем ты приходишь ко мне? Лучше бы я вспоминал о нем тогдашнем, чем видеть, каким жалким призраком он стал ныне.

© Перевод М. Клеветенко

О варке и употреблении любовного зелья

Иногда друзья спрашивают, какие женщины мне нравятся: блондинки или брюнетки, высокие или низкие, смешливые или серьезные? Отвечая, я чувствую себя девицей на выданье. Любящие родители недоумевают – столько сил и средств вложено, а отдачи нет. Ни один из кандидатов на ее руку и сердце не кажется разборчивой дочке подходящим. Все хороши, и так трудно предпочесть одного. Вот если бы выйти за всех сразу… но что толку мечтать о несбыточном.

Я похож на эту юную даму не столько красотой и изяществом манер, сколько нерешительностью. Еще спросили бы, какое блюдо я предпочитаю. Иногда мне хочется яиц и чаю без сахара, иногда – копченой селедки. Сегодня я мечтаю о лобстере, а завтра не хочу на него глядеть. Или возьму да сяду на диету из хлеба, молока и рисового пудинга. Огорошьте меня неожиданным вопросом – мороженое или суп, бифштекс или икра? – и я не найдусь с ответом.

Я люблю высоких и низких, брюнеток и блондинок, веселых и печальных.

Не сердитесь на меня, дорогие дамы, сами виноваты. Вы такие разные, и каждая хороша по-своему, мужское же сердце очень вместительно. Вы и не представляете, прекрасные читательницы, сколько хлопот оно нам причиняет, – а порой и вам.

Имею ли я право восхищаться дерзкой гортензией, если влюблен в скромную лилию? Могу ли поцеловать нежную фиалку, если одурманен царственным ароматом розы?

– Еще чего! – восклицает роза. – Если она так дорога вам, между нами все кончено!

– Если вы предпочли мне эту выскочку, – обиженно заявляет лилия, – нам с вами не по пути.

– Ступайте к своей фиалке, – высокомерно цедит гортензия, – она вам под стать.

А когда я вернусь к скромнице лилии, ее нежное личико болезненно скривится, и она признается, что больше мне не доверяет, ибо убедилась в моем легкомыслии.

Из-за своей любвеобильности я вынужден жить без любви.

Удивляюсь, и как это юноши умудряются находить себе жен, ведь выбор поистине безграничен.

Иногда я прогуливаюсь по Гайд-парку. Оркестр лейб-гвардии играет волнующую музыку, толпа охвачена атмосферой ухаживания и флирта. Разумеется, я глазею на местных красоток. В основном это продавщицы и работницы. Ради такого случая барышни принарядились. Они сидят на скамейках, прогуливаются, щебечут и прихорашиваются, словно сойки на бельевой веревке. А какую восхитительную стайку они образуют! Взятые в массе, ни немки, ни француженки, ни итальянки не могут соперничать с толпой англичанок среднего класса. Три из четырех радуют глаз, каждая вторая – само обаяние и миловидность, каждая четвертая – настоящая красотка. Когда я брожу между ними, в голову приходит невероятная мысль: будь я холостяком, чье сердце не занято, и согласись все эти девицы принять мое предложение, я впал бы в отчаяние. Блондинки, способные одним взглядом навеки лишить покоя, брюнетки, чьи прелести воспламенят самое холодное сердце. Вот рыжеволосая прелестница с печальными серыми глазами, за которой кто угодно пойдет на край света; а вот простодушная глупышка – холить и лелеять такую куколку втайне мечтает любой мужчина. Утонченные красавицы, достойные поклонения, легкомысленные резвушки, что превратят вашу жизнь в бесконечный праздник; умницы, что сделают ее чище и возвышеннее; домоседки, из которых выходят лучшие на свете жены. А вот озорницы, чей заливистый смех и игривый взгляд обратят вашу жизнь в безумный карнавал; девушки, мягкие как воск и твердые словно гранит; плаксы, которых вы станете утешать, и хохотушки, что будут вам утешением; худышки и толстушки, статные и утонченные.

Вообразите юношу, которому пришлось бы искать свою суженую среди двадцати – тридцати тысяч претенденток, или девушку, вынужденную остановить свой выбор на одном из двух с половиной тысяч холостяков. Наверняка они так и остались бы одинокими. Но судьба добра к нам и готова идти на поблажки.

Однажды в вестибюле парижского отеля мне довелось услышать разговор двух дам. Дамы обсуждали магазины.

– Ступай в «Мезон нувель», у них самый богатый выбор.

– Именно этого я и боюсь. Выбрать из шести шляпок – пара пустяков, выбрать из шестисот – непосильная задача. Ты не знаешь магазин помельче?

Заботясь о счастье юных пар, судьба сужает границы.

– Отправляйся-ка в эту деревню, мой милый, – шепчет она юноше, – в эту благословенную глухомань, на эту улицу, в этот приход. А теперь, мальчик мой, выбирай из этих семнадцати юных леди. С которой из них ты хотел бы связать судьбу?

А ты, девочка моя, кто из этих тринадцати молодых людей тебе по нраву?

– Нет-нет, мисс, отдел на втором этаже закрыт, не работает лифт. Но и у нас огромный выбор. Осмотритесь, наверняка вы найдете здесь то, что ищете.

– Ах нет, сэр, эти модели сделаны на заказ, для особых клиентов. (Мисс Случайность, сколько можно твердить, чтобы вы зашторили эту кабинку?) А как вам цвет, сэр? Последний писк моды, товар расхватали как горячие пирожки.

– Нет, сэр, на вашем месте я бы подумал. Не спорю, это дело вкуса, но, прислушайтесь к моему совету, вам идут брюнетки. Мисс Случайность, подайте сюда этих двух. Очаровательные девушки, не находите? Пожалуй, та, что повыше, сидит лучше. Нет-нет, сэр, позвольте мне. Видите, как влитая. Ах, вам по душе та, что пониже? Как скажете, слово клиента – закон. К тому же цена у них одинаковая. Увы, сэр, отложить не могу, это против наших правил. Видите ли, на брюнеток сейчас повышенный спрос. Только сегодня утром один джентльмен интересовался именно этой моделью, обещал вечером перезвонить. Нет-нет, не упрашивайте… О, тогда, конечно, сэр, я немедленно выпишу чек! (Мисс Случайность, не забудьте повесить табличку: «Продано».) Отличный выбор, вы не пожалеете о покупке! Благодарю вас, сэр, и всего наилучшего!

– Ну что, мисс, определились? Да, в пределах этой суммы выбор невелик. (Закройте шкаф, мисс Случайность, сколько раз вам говорить, что излишнее предложение только смущает покупателей?) Да, мисс, вижу, дефект налицо. Они все здесь такие. Производитель уверяет, что проблема в сырье. Впрочем, небольшой изъян лишь придает покупке остроту. Вот, посмотрите сюда, мисс. Прекрасен в носке, немаркий. Желаете поярче? (Мисс Случайность, подайте коллекцию для артистических натур.) Нет, гарантия год, не больше, зависит от того, как бережно вы будете с ним обращаться. Да, мисс, считается, что образцы спокойных тонов практичнее, но, поверьте моему опыту, это не так, в процессе носки проявляются недостатки. Нам запрещено давать советы. Тут никогда нельзя быть уверенным, такова природа нашего товара. Поэтому я всегда говорю покупательницам: «Мадам, вам это носить. Зачем покупать то, к чему не лежит душа?» Да, мисс, ну будто специально для вас, смотритесь отлично! Благодарю. (Отложите, мисс Случайность, да смотрите не перепутайте с непроданными образцами.)

Какое полезное снадобье – сок цветка, которым Оберон капает на веки спящих! Мгновение, и все трудности разрешены. Кто сказал, что Гермия прекрасна? Елена несравненно прекраснее – Гермия рядом с ней ворона рядом с голубкой. А ткач Основа? Умный, красивый, сущий ангел! Мы благодарим тебя, Оберон, за твое приворотное зелье. Матильда Джейн – истинная богиня, со времен Евы не рождалось женщины достойнее. А этот прыщик на ее носике, ее миленьком вздернутом носике? Он поистине прекрасен. Глаза Матильды Джейн метают молнии – вы не знали, что темперамент только красит женщину? Старина Уильям – набитый болван, но даже его недалекость – повод в него влюбиться, особенно если он сам от вас без ума. В разговоре Уильям не блещет остроумием, но разве вам не надоели пустые трещотки? Щеки у него впалые, зато как выгодно оттенит их борода!.. Благодарим тебя, Оберон, за твой любовный напиток. Выжми еще соку нам на веки, а лучше оставь бутылочку, мы найдем ей применение.

Ах, Оберон, Оберон, и о чем ты только думал? Отдать бутылочку Паку! Храни нас Господь! Страшно даже подумать, что будет вытворять негодный сорванец, пока мы спим!

А что, если твое зелье, Оберон, не одурманивает, а, напротив, открывает глаза? Помнишь историю про Царевну-лягушку? Целый день пребывала она в облике мерзкой жабы и лишь ночью в объятиях принца становилась прекрасной принцессой. В сказочном королевстве хватает знатных дев с землистым цветом лица и волосами как пакля, и вот глупые принцы скачут к чумазым кухонным девчонкам, облаченным в королевские наряды. Ах, если бы капнуть им на веки твоего любовного зелья, Оберон!

В галерее одного заштатного европейского городка висит картина, которую я не могу забыть. Не помню художника, только сюжет. На обочине дороги распят человек. Он не похож на мученика. Если кто и заслужил страшную казнь, так это он, ибо лицо распятого, даже перекошенное гримасой боли, – это лицо предателя и негодяя. Стоя на цыпочках на спине ослика, деревенская девушка приникла к кресту. Она тянется вверх, чтобы полумертвый страдалец мог запечатлеть на ее лице прощальный поцелуй.

Все пороки распятого написаны у него на лице, но неужели в душе негодяя не осталось ничего человеческого, доброго? Приникшая к кресту женщина разве не свидетельствует пред Тобой в его защиту? Любовь слепа к нашим грехам. Она выплачет все глаза, если нам не будет даровано спасение. Но когда дело доходит до наших добродетелей, глаза любви остры. Распятый преступник, выйди вперед. Сотня свидетелей будут чернить тебя. Неужели никто не заступится? Женщина, о, Великий Судия, женщина, любившая его. Выслушай ее, пусть скажет в его защиту!

Впрочем, что это я? Я ведь прогуливаюсь по Гайд-парку и глазею на красоток.

Они смеются и болтают, их глаза лучатся весельем, голоса нежны и мелодичны. Они радуются и хотят дарить радость. Некоторые замужем, другие стоят на пороге замужества, остальные надеются найти мужа.

А что же мы, десять тысяч юношей, включая меня? Повторюсь, десять тысяч юношей, включая меня, ибо кто из нас готов признать, что немолод? Это мир вокруг старится с каждым годом. Дети покидают песочницы, глаза девушек тускнеют, холмы становятся круче. Песням, что поет нынешняя молодежь, далеко до песен, что пели мы. Дни холодают, ветра крепчают. Вино теряет аромат, шутки – соль, а сверстники глупеют на глазах. И только мы не меняемся, просто мир становится старше.

Не смейся, юный читатель, тебе меня не смутить, и я снова повторю: мы, десять тысяч юношей, прогуливаемся среди чаровниц. Наши мальчишеские глаза не устают восхищаться их прелестями. Какое счастье жить рядом с ними, угождать им, потакать! Беззлобно подшучивать над ними, слыша в ответ заливистый смех; быть их защитником и утешителем, ловить их благодарные взгляды. Что ни говорите, жизнь – приятная штука, а институт брака дарован нам мудрым провидением.

Мы улыбаемся встречным женщинам, мы уступаем им дорогу. Вскакиваем с кресел с вежливым: «Прошу вас», «Нет-нет, я постою», «Отличный вечер, не правда ли?» Иногда – и кто посмеет нас упрекнуть? – мы вступаем с ними, нашими попутчицами на жизненной дороге, в диалог, а некоторые смельчаки отваживаются на флирт. Если нам доведется повстречать приятельниц, следует обмен любезностями. Сказать по правде, молодые англичане среднего достатка не слишком преуспели в искусстве флирта. Наши методы несколько тяжеловесны, а сами мы слишком громогласны и неотесанны. Но мы не хотим ничего дурного, мы искренни в желании радоваться и дарить радость.

Мои мысли обращаются к домикам в дальних предместьях, где веселые юноши и их очаровательные спутницы стареют под грузом забот. Что с того? Разве не красит усталые лица любовь, разве труд и заботы о ближних не основа семейного счастья?

Впрочем, приблизившись, я вижу на лицах раздражение и гнев, а голоса звучат язвительно и недобро. Комплименты обратились колкими замечаниями и бранью. Ямочки на щеках стали морщинами. Никто больше не ждет от жизни радостей, никто не жаждет дарить их ближнему.

А куда девался флирт? Добродушные заигрывания забыты, как и стремление угождать и потакать друг другу. Воздух стал заметно прохладнее, тьма сгустилась.