Текст книги "Досужие размышления досужего человека"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

О том, как вредно не получать желаемое

Давным-давно, дорогой читатель, когда мы были молоды, феи обитали в чашечках розовых бутонов, а лунные лучи пружинили под ангельскими шагами, жил на свете один добрый и мудрый человек. Однако жить ему оставалось недолго, ибо добрый человек приготовился умирать. В ожидании последнего суда он размышлял о прожитом. Сколь прямее мог быть его жизненный путь, не соверши он тех ошибок и безрассудств, что принесли ему и его близким столько горестей.

– Горе мне, – печалился добрый человек, – ах, если б я мог прожить жизнь заново, понимая все то, что понимаю сейчас!

Не успел он произнести эти слова, как ощутил слабое дуновение. Решив, что Тот, кого он ждал, пришел за ним, старик приподнялся на кровати и едва слышно промолвил:

– Я готов!

Но чья-то рука мягко толкнула его назад, а голос произнес: «Не спеши, ибо я принес не смерть, а жизнь. Твое желание исполнится. Ты проживешь отпущенный тебе срок заново, отягощенный жизненным опытом. Посмотрим, сумеешь ли ты им воспользоваться во благо. Я не прощаюсь».

И тогда умирающий уснул, а проснувшись, обнаружил себя младенцем на руках любящей матери, однако теперь он помнил все, что успел понять в прошлой жизни.

Он жил, любил и трудился. А когда снова пришел его черед умирать, ангел склонился над усталым старцем и спросил:

– Итак, ты доволен?

– Доволен, – отвечал старик. – Пусть же придет смерть.

– Теперь ты понял?

– Я понял, что опыт – память странника о путях в неведомую страну. Моей мудрости хватило лишь на то, чтобы пожать плоды новых сумасбродств, а знание часто уводило меня от блага. Я не совершил старых ошибок затем лишь, чтобы совершить новые, только пришел к ним другой дорогой. Стремясь избегнуть потерь, я прозевал радости. Я хотел счастья, но не знал, что счастье неотделимо от горя. А теперь позволь мне оставить этот мир и узреть то, что ждет за гробом.

Ангелы прежних дней мало отличались друг от друга – от их даров человеку выходили одни неприятности. Возможно, я себя переоцениваю, но явись такой ангел ко мне и предложи исполнить самое заветное желание, я бы с ним не церемонился.

– Забирай свой мешок с подарками, – сказал бы я ему (не спорю, грубовато, зато искренне), – и убирайся прочь. Мне ничего от тебя не нужно. От твоих чудесных даров одни неприятности, а уж их-то я и сам наживу. Не знаю, что ты задумал, да и знать не желаю, так что ищи другого простака!..

Вспомни Мидаса! Что за скверную шутку вы с ним сыграли! Словно какие-нибудь судебные крючкотворы, притворились, что не поняли беднягу, извратили его слова. Право, стыдно смотреть, как вы околпачиваете доверчивых смертных, словно у них мало своих забот. А затея с тремя желаниями? Должно быть, проворачивая ее, вы веселились от души. Нет чтоб найти себе какое-нибудь достойное занятие!

Я привык жить своим умом и немало прочел о волшебных уловках. Так что меня не обманешь, я не нуждаюсь в ваших благодеяниях. Мне они ни к чему. А если понадобятся, я не стану прибегать к помощи фей. Ты знаешь, о каких благодеяниях я толкую – о тех, что с первого взгляда вовсе не кажутся нам таковыми, что бы ни твердили нам окружающие, но по сути и есть настоящее благо. Его не сравнить с твоими призрачными дарами. Ступай прочь и не вздумай меня чем-нибудь облагодетельствовать – я просто швырну твой дар тебе вслед.

Кажется, я достойно ответил всем этим феям, ангелам и прочему волшебному сброду. Кто-то же должен взять на себя этот труд, иначе скоро от них совсем проходу не станет. Детей за порог не выпустишь! И сам-то никогда не знаешь, какая пакость на уме у фей, а что взять с бедных малюток?.. Удивляюсь, что до сих пор никто не додумался вывалять некоторых из этих зловредных существ в смоле и перьях!

Вряд ли история Золушки так проста, как выглядит на первый взгляд. После кухни с жестким каменным полом и тараканами королевский дворец должен был показаться ей раем. На год или два. А принц? Такой любящий, внимательный и нежный! Надолго ли его хватило? Понимаете, он же принц, выросший при дворе, где семейные ценности не в чести, а она – Золушка. Да и со свадьбой молодые поспешили. Не спорю, она славная барышня, и все-таки, наверное, его высочество действовал под влиянием минуты. Изящные миниатюрные ножки в волшебных туфельках протоптали тропинку к его сердцу. Ах, как они сверкали, как блестели! И как было не поддаться обаянию и непосредственности милой девушки, такой искренней и нежной на фоне чопорных придворных дам, – лилия среди тюльпанов. Как она затрепетала, когда принц взял ее дрожащую ручку! Сколько тайн скрывалось за стыдливо опущенными ресницами! А музыка – ноги сами идут в пляс, поневоле в кого-нибудь влюбишься! В довершение всего таинственная незнакомка исчезла так же стремительно и загадочно, как и появилась. Кто она? Откуда взялась? Что за тайна ее окружает? Неужели она так и останется мимолетной грезой? Неужели сердцу суждено вечно томиться сожалениями? Нет, Бога ради, она не фантазия, она земная женщина. А вот и доказательство – ее туфелька, такая крошечная, такая изящная! Прижать ее к губам и расцеловать! Да и туфелька так мала, что легко умещается за пазухой камзола и можно не расставаться с ней ни на миг! Чья это ножка – женщины, феи или ангела? Обыщите хоть все королевство, но найдите эту девушку! Хвала богам, у нас есть ее туфелька.

«А если девушка не та, за кого себя выдает? Если она низкого рода?» Ах, оставьте, лорд-канцлер, старый вы ворчун! Только посмотрите на туфельку! Женщина, которой она придется впору, – истинная принцесса, благороднейшее на свете существо, и лишь ваши слабые глаза не способны разглядеть ее царственного величия. Ступайте же и переройте все королевство сверху донизу! Венерой клянусь, да будь она хоть дочерью свинопаса, – завтра же она станет нашей супругой, если, конечно, согласится принять руку, сердце и королевство в придачу.

Не слишком разумный способ устроить свою судьбу, не находите? Но принц всего лишь человек, к тому же он так молод! Вспомните себя в его годы. Бедняжка, разве виновата она в своем невежестве? Напротив, удивительно, что она не круглая дурочка – кто занимался ее образованием, ведь бедная девушка трудилась, не разгибая спины! Жизнь на кухне, среди грубых торговцев и крестьян, не способствует развитию интеллекта. Кто упрекнет ее за робкий нрав и недалекость? Только не мы, при нашем добросердечии и широте суждений! И потом, она предана нам всей душой!

Да, ее родня весьма назойлива: тесть еще полбеды, он малый покладистый, хотя и простоват, да и выпить не дурак, а теща с ее вульгарными уродинами-дочками и впрямь истинное наказание. Как бы то ни было, мы не должны забывать, что теперь они – наша родня; да они и не позволят нам забыть. Что ж, мы знали, на что шли, могло быть и хуже. Хорошо хоть Золушка не ревнива.

И вот приходит день, когда она остается одна в своих великолепных покоях. Придворные разъехались в роскошных каретах, лорд-канцлер удалился, отвесив низкий поклон. Лейб-гвардейцы и камеристки мирно спят. Фрейлины пожелали госпоже доброй ночи и, шушукаясь и хихикая, выплыли из спальни. Часы пробили полночь, час, два, а шагов все не слышно. А ведь когда-то они раздавались, не успевали фрейлины выскользнуть за дверь. В те времена нахалкам и в голову не приходило шушукаться у нее за спиной.

Наконец дверь открывается, и входит принц. Кажется, он не рад, что жена бодрствует.

– Прости, милая, дела одолели. Этот государственный совет вечно заседает допоздна.

Принц засыпает, а Золушка тихонько плачет в подушку с вышитым королевским гербом, отороченную кружевной монограммой.

«Зачем, зачем он на мне женился? Я была куда счастливее в своей старенькой кухне. Порой пугали черные тараканы, но со мной всегда был старина кот. А когда мачеха отправлялась с визитами, батюшка тихо звал меня со ступенек лестницы. Мы славно коротали вечер за тарелкой постного супа. Ах, милый папочка, теперь мы так редко видимся! А ведь как приятно было, переделав всю работу, свернуться у камелька и мечтать, что когда-нибудь я стану принцессой и буду жить во дворце. Знала бы я, как все происходит на самом деле! Ненавижу этот противный дворец, где все надо мной смеются – да-да, смеются, а кланяются и расшаркиваются только для виду. А все потому, что я не такая умная, не такая образованная, как они. Ненавижу их, ненавижу этих гордячек, от которых нет проходу. А дворцовые порядки! Любой может войти когда заблагорассудится… Крестная, милая крестная, забери меня отсюда! Отведи в мою кухоньку, верни мой старенький фартук! И я, как прежде, закружусь в танце перед камельком, мечтая о несбыточном!»

Бедная Золушка, уж лучше бы твоя крестная умерила аппетиты и свела тебя с фермером, добрым покладистым парнем без затей, которому не было бы дела до твоей начитанности и который любил бы тебя всем сердцем за миловидность и добрый нрав. Ферма стала бы твоим дворцом, и ты проявила бы себя истинной королевой, бережливой и рачительной. Ты правила бы твердой рукой, и никто из твоих подданных не осмелился бы усомниться в твоих правах, а любимый батюшка, улизнув от сварливой супруги, дымил бы трубкой у твоего очага.

Впрочем, ты недолго наслаждалась бы этим нехитрым счастьем. Теперь-то ты знаешь, что и в жизни принцесс выпадают черные дни. Зато представь, что дворцовая жизнь осталась бы для тебя тайной. И ты, фермерская жена, рассматривала бы в зеркале свое хорошенькое личико, любовалась бы изящными ручками и миниатюрными ножками, и хмурилась, досадуя на жестокую судьбу.

«Джон – добрый малый, души во мне не чает, но…» – вздыхала бы ты про себя, и старые мечты, которым ты предавалась у камелька, приходили бы вновь, и ты досадовала бы на злую судьбу. И напрасно ты недоверчиво качаешь головкой, увенчанной золотой короной! Позволь, я объясню тебе. Ты ведь женщина, а всем нам, что женщинам, что мужчинам, свойственно хотеть того, чем мы не обладаем, а обретя желаемое, неизбежно испытать разочарование. Таков закон жизни, милая Золушка.

Думаешь, ты одна лежишь ничком на полу, орошая слезами каминный коврик? Дорогая принцесса, если бы ты могла заглянуть за каждую штору в этом городе, то увидела бы, что мир – детская, забитая ревущей малышней, которую некому утешить и приласкать. Куклы сломаны и больше не пищат: «Я тебя люблю. Поцелуй меня», когда ты нажимаешь им на живот. От грохота игрушечных барабанов не содрогаются стены. Коробка с чайным сервизом задвинута в угол – никто больше не устраивает кукольных чаепитий на трехногом столике. Оловянная труба не выводит пронзительных звуков, деревянные кубики свалены в кучу, игрушечные пушки взорвались, опалив тебе пальцы. Не плачь, маленькая женщина, утри слезы, маленький мужчина, завтра мы все починим.

И потом, дорогая Золушка, не забывай, что ты живешь в прекрасном дворце, а твоим платьям и драгоценностям позавидует любая. Нет-нет, я не хотел тебя обидеть! Давай начистоту: разве ты не мечтала о них с той же силой, с какой мечтала о любви? Все вы мечтаете о принцах, никак не меньше. Или о выгодной партии с богачом и красавцем, который почтительно кланяется вам на фоне догорающих углей камина. Скажи, чем хуже простой приказчик или мелкий чиновник с тремя фунтами в неделю, если он добродетелен и хорошо воспитан? Таких малых хоть пруд пруди. Пусть они ограничены в средствах, но при известной экономии способны обеспечить семью. Почему всегда принц, Золушка? Какое отношение все эти дворцы и слуги, кареты и лошади, платья и драгоценности имеют к твоей возвышенной мечте?

Нет, Золушка, тебе подавай принца, ты не отличаешься от прочих людей. Вот бедный художник дрожит от холода в продуваемой всеми ветрами мансарде и тоскует о славе. Думаешь, ему не хотелось бы, чтобы слава упала в его объятия золотым дождем, подобно Зевсу, пролившемуся на Данаю? Уверяю тебя, он мечтает об изысканных обедах и огромных сигарах, шубах и бриллиантовых запонках, которые слава захватит с собой.

Помнишь картинку в витринах под названием «Грезы любви»? Прекрасная девушка раскинулась на великолепной, но изрядно помятой кровати (хорошо, если в спальне нет сквозняков!). На лестнице из светового луча, которая спускается с небес, резвятся пухлые купидоны. Двое сорванцов вытряхивают на пол мешок с драгоценностями, четверо держат великолепное платье (или конфекцию, так точнее) с низким вырезом, впрочем, недостаток материала спереди с лихвой компенсируется пышным шлейфом. Кто-то несет шляпные коробки, откуда выглядывают восхитительные токи и модные капоры, кто-то, вероятно, представитель оптовиков, шатается под тяжестью шелковых и атласных отрезов. Купидоны-обувщики предлагают изящные ботинки. Не забыты чулки, подвязки и прочие предметы гардероба, которые мне неловко назвать вслух. Шкатулки и зеркала, перчатки на пуговицах и носовые платочки, булавки и склянки с духами вручил современный бог любви своим посланцам. Вот это практичность и здравый смысл! Храм любви в нынешнем понимании – большой универсальный магазин вроде «Суон и Эдгар», где бог любви служит дежурным администратором, а его мамаша Венера заправляет в отделе готового платья. Олимпийский универмаг «Уайтлиз». Современный Эрос ничего не забыл – даже упитанное сердце на конце стрелы.

Не хочешь ли дать хороший совет этой спящей красавице, а, Золушка?

«Выбрось из головы пустые грезы! Вещи из кладовки ростовщика не принесут тебе счастья. Мечтай о любви, пусть даже твоей мечте не суждено сбыться. Зачем тебе, наследнице веков, эти цветные бусины, эта дребедень? Неужели ты все та же дикарка из девственного леса, согласная отдать свои сокровища первому встречному торгашу? Поверь, дитя, пройдет несколько дней, и их блеск утратит для тебя привлекательность. Берлингтонский пассаж не ведет в рай».

Я и сам готов обратиться с подобной речью к собрату-писателю, юноше, корпящему над конторскими книгами, но в душе мечтающему о славе и богатстве, которые принесет ему писательское ремесло.

«Не надейся, что эта дорога приведет тебя прямиком к счастью. Думаешь, интервью в дешевых газетенках вечно будут тешить твое тщеславие, а восторженные почитательницы никогда не наскучат? Не тешься иллюзиями, что газеты всегда будут с придыханием отзываться о твоих сочинениях, а твое имя не покинет раздел «Знаменитости»? А ты подумал о язвительных критических выпадах, о вечном страхе опуститься до потакания низменным вкусам публики? Думаешь, писательство сильно отличается от каторжного труда?

Лучше построй дом для женщины, которую любишь, собери верных друзей, работай, думай, играй – и обретешь счастье. Беги от благотворительного базара, именуемого «миром искусства и словесности». Пусть другие паясничают и кувыркаются, потешая толпу за полпенса. Оставь их шумный мир с его дешевой мишурой. Тихий летний вечер и далекие звезды ждут тебя прямо за изгородью».

Мы с тобой, Золушка, хорошие советчики, однако прислушаются ли к нашим советам?

«Ах нет, мой принц не таков! Мой будет любить меня вечно, к тому же я знаю, что создана для жизни во дворце. У меня прирожденный талант принцессы!..»

«Спасибо тебе, Золушка, за добрый совет, но вряд ли я им воспользуюсь, ведь мы с тобой такие разные…»

Такой ответ получишь ты, Золушка, а мой юный писатель скажет мне: «Я не удивлен, что писательский труд вас разочаровал, но, видите ли, со мной все иначе. Мнение критиков мне безразлично. Посредственности трудно удержаться на плаву, однако истинный талант всегда найдет свою дорогу. Благодарю за совет, и счастливо оставаться».

Милая Золушка, давай признаемся, что, раздавая направо и налево превосходные советы, мы лукавим. Мы привыкли к своим побрякушкам и не готовы с ними расстаться: ты – с дворцом и короной, я – с шутовским колпаком и смехом, которым толпа встречает перезвон моих бубенчиков. Нам нужно все, что даруют земля и небо. Мы не готовы отвергнуть ни единого блага, и только получив все без остатка, мы будем удовлетворены.

Впрочем, Золушка, тебе грешно жаловаться. Ты изведала счастье. Несколько месяцев дворец казался тебе раем, руки принца обнимали тебя за плечи, его губы приникали к твоим губам – и даже боги бессильны отнять у тебя эти сокровища.

Чем с большей жадностью мы набрасываемся на пирожное, тем быстрее его проглатываем. Настанет день, когда мы подберем последнюю крошку и останемся сидеть перед пустым столом, мучаясь несварением.

Мне хочется верить, что твою историю, Золушка, человечество придумало ради простой морали: будь хорошей, девочка. Учись смиренно принимать испытания. Будь доброй и кроткой, не ропщи на судьбу, и когда-нибудь принц прискачет к тебе на белом коне. Будь храбрым и честным, мальчик. Работай усердно, учись терпеть, и, если будет на то воля Божья, ты заработаешь достаточно денег, чтобы вернуться в Лондон и жениться на хозяйской дочке.

Мы с тобой, добрый читатель, можем преподать этим детям хороший урок. Мы знаем, что путь праведника не ведет к богатству, а скорее уводит в противоположную сторону, иначе как объяснить наши скудные доходы? Честность – самая большая роскошь, которую человек может себе позволить, а добродетель влачит свои дни в скромном жилище на окраине. Возможно, в том и заключается мудрость мира, что сказки необходимы нам как воздух.

Я знаком с одной весьма толковой юной особой. Она умеет читать и писать, знает таблицу умножения на шесть и яростная спорщица. Типичный представитель современного человечества и его отношения к капризам судьбы. Как-то раз мне довелось подслушать разговор моей юной приятельницы с некой достойной дамой, призванной знакомить ее с мудростью мира.

– Сегодня я была примерной девочкой?

– Пожалуй.

– Интересно, сводит ли папа меня в цирк?

– Если и дальше не будешь капризничать, отчего ж не сводить?..

Пауза.

– В понедельник я тоже была паинькой, помнишь, няня?

– Ну, почти…

– Нет, была, была, ты сама так сказала!

– Ладно, была. Ты вела себя лучше, чем обычно.

– А меня не взяли на пантомиму!

– Потому что твоя тетя приехала без приглашения, и папа не смог купить лишний билет.

– Правда?

– Да.

Снова пауза.

– Как думаешь, сегодня тетя приедет?

– Вряд ли, с чего бы ей приезжать?

– Только бы не приехала! Я так хочу в цирк! Видишь ли, няня, если я не попаду в цирк, то сильно разочаруюсь.

Возможно, мир и впрямь мудр, обещая нам цирк. Поначалу мы верим, но с годами, увы, разочаровываемся.

© Перевод М. Клеветенко

Об особой ценности того, что мы намерены сделать

Я помню многое, даже то, что мало кто помнит. И я не жду, что ты, читатель, вступивший в прекрасную пору зрелости, которую беспечная молодость зовет средним возрастом, благосклонно отнесешься к моим воспоминаниям о временах, когда успехом пользовались журналы вроде «Любителя». Цель сего издания была донельзя благородна – привить читателям самостоятельность, научить их зависеть только от себя.

Так, одна из статей повествовала, как изготовить цветочный горшок из консервной банки, другая – как превратить бочонок из-под масла в вертящуюся табуретку для рояля, третья открывала секреты преобразования старых шляпных коробок в жалюзи. Если мне не изменяет память, это провозглашалось основным принципом уважаемого издания – своими руками смастерить что-то из материала, для этого не предназначенного, причем чем менее подходящим кажется материал, тем лучше.

Две страницы автор статьи расписывал, как превратить старую газовую трубу в стойку для зонтов. Не могу представить предмет, менее пригодный для этой цели; ежели таковой нашелся бы, автор непременно поспешил бы поделиться своим открытием с благодарными читателями.

Помню рамы для картин, изготовленные из пробок от имбирного пива. Собираете пробки, находите картину – и дело сделано. Количество пива, выпитого в процессе сбора материала, а равно и воздействие напитка на физическое, духовное и моральное состояние изготовителя рамок, в расчет не берется.

Я подсчитал, что для картины среднего размера требуется сто шестьдесят бутылок. Вряд ли после такого количества пива кто-нибудь способен сохранить интерес к изготовлению рамок, не говоря уже о самой картине. Впрочем, этот аспект меньше всего занимал «Любителя».

Один знакомый юноша, сын садовника сестры, как описал бы его дружище Оллендорф[13]13
  Автор известного учебника французского языка.


[Закрыть], набрал достаточно пробок, чтобы сделать рамку для дедушкиного портрета. Результат, мягко говоря, не впечатлял, да и жена садовника не пришла в восторг от творения сына.

– Зачем все эти пробки вокруг дедушки? – спросила она.

– Это же рамка! – последовал возмущенный ответ.

– Вижу, что рамка, но почему из пробок?

– Так написано в журнале.

Пожилую даму не удовлетворил ответ сына.

– Теперь портрет совсем не похож на папу, – вздохнула она.

Юноша надулся, и его можно понять: кто из нас любит критику?

– А на кого он похож?

– Не знаю, за этими пробками дедушка совсем потерялся.

Разумеется, почтенная дама права, хотя некоторым художествам такие рамки пошли бы только на пользу; я сам видел приглашение на похороны, улучшенное подобным способом. Однако в большинстве случаев рамка из пробок только заслоняет картину, честным изготовителям рамок давно пора это признать.

– И впрямь смотрится чудовищно, – говорил мне один из таких энтузиастов, когда мы стояли посредине комнаты, разглядывая картину на стене. – Зато рамка изготовлена своими руками, вот что важно!

Вероятно, его следовало понимать в том смысле, что данное соображение служит оправданием рамкам из пробок, и не только им.

Другой знакомый юноша – должен признать, призывы «Любителя» находили отклик по большей части у юных, ибо с возрастом мы утрачиваем пыл и усердие – мастерил кресла-качалки из пивных бочонков.

С практической точки зрения в такой качалке проку мало. Она раскачивается слишком сильно, причем во все стороны сразу. Когда-нибудь вам надоест качаться, и вы захотите ее остановить. Но не тут-то было. Эти качалки – истинные враги человечества. Время, проведенное в покое, кажется им потерянным. А уж если раскачались, их не остановить. Замирают они, только когда опрокинутся и накроют собой недотепу, имевшего глупость им довериться.

Однажды в чужой гостиной мне довелось свести знакомство с такой самодельной качалкой. Она приветливо кивнула мне, и я не устоял. Знал бы я, что меня ждет!.. Увы, в те времена я был юн, верил в людей и рассуждал так: если кому и придет в голову взяться за дело, не потрудившись набраться мало-мальского опыта и знаний, то до изготовления кресел-качалок из подручного материала человек не додумается.

Не чуя подвоха, я беззаботно ей доверился. И тут же едва не врезался в потолок. Инстинктивно я откинулся назад, и передо мной мелькнули и исчезли лесистые холмы в раме окна. Ковер на полу, словно в калейдоскопе, сменился ботинками, исчезнувшими со скоростью двести миль в час. Я попытался вернуть их, но переусердствовал, и на миг комната предстала передо мной целиком: четыре стены, потолок и пол. На моих глазах пианино встало вверх тормашками, а ботинки, на сей раз подметками кверху, вновь промчались мимо. Никогда еще мои собственные ботинки не занимали столько места в пространстве. В следующее мгновение я потерял их из виду, затем остановил вращающийся ковер головой, и тут же что-то сильно поддало мне под зад. Я предположил, что удар был нанесен противостоящей стороной.

Так и оказалось – на меня напало злополучное кресло. К счастью, я по-прежнему был в гостиной один и к приходу хозяйки сумел взять себя в руки и встретить ее спокойно и с достоинством.

Однако я ни словом не обмолвился о качалке. Признаюсь, хотел посмотреть, как выпутается из этой передряги другой незадачливый гость. Чтобы привлечь внимание к креслу, я даже установил его под самым выигрышным углом. Однако если мне хватило терпения на время прикусить язык, то, когда хозяйка начала выражать восхищение этим предметом меблировки, я не выдержал.

– Кресло Вилли сделал своими собственными руками! – умилилась любящая мать. – Не правда ли, молодец?

– Еще какой молодец, – кивнул я.

– Он использовал старые пивные бочонки, – не унималась гордая мамаша.

Тут я не выдержал.

– Бочонки? Не мог придумать чего-нибудь поумнее?

– Поумнее?

– Наполнил бы их пивом для разнообразия.

Хозяйка удивленно посмотрела на меня. Пришлось объясняться:

– Видите ли, это кресло плохо подогнано. Полозья слишком коротки и загнуты вверх, к тому же одно выше другого и меньше в диаметре. Спинка слишком откинута назад, и когда садишься, центр тяжести…

– А, так вы в него садились… – перебила меня хозяйка.

– Ненадолго, – поспешил я ее заверить.

Ее тон изменился:

– Простите, что так вышло. Хотя выглядит, согласитесь, очень мило.

– Мило, не спорю. Здесь-то и проявился изощренный ум вашего сынули. Внешний вид кресла не вызывает никаких подозрений. Важно только найти ему правильное применение. Среди наших общих знакомых – не буду называть имен – хватает надутых болванов, и это кресло будто специально предназначено для того, чтобы сбить с них спесь. На месте Вилли я бы пошел дальше и постарался придать креслу еще более невинный и респектабельный вид, задрапировал бы его подушками, к примеру. Уверяю вас, никто не способен встать с этого кресла, не растеряв изрядную долю самомнения. Ваш милый мальчик при помощи механики продемонстрировал, как преходяще земное величие. А с моральной точки зрения кресло превосходно иллюстрирует сентенцию о том, что нет худа без добра.

Хозяйка выдавила слабую улыбку.

– Вы слишком строги, – упрекнула она меня. – Если вспомнить, что мальчик никогда не занимался ничем подобным и у него совсем мало опыта и знаний, то нельзя не признать, что кресло вышло хоть куда.

С такой постановкой вопроса трудно было спорить. Идея о том, что прежде чем браться за серьезное дело, юноше следует набраться опыта и знаний, имеет в наши дни мало сторонников.

Однако главной мыслью, которую пытался внедрить в умы своих последователей журнал «Любитель», стало изготовление домашней мебели при помощи ящиков из-под яиц. Почему именно из-под яиц, так и осталось для меня тайной. Ящикам из-под яиц, согласно «Любителю», надлежит стать основой семейного быта. При соответствующей сноровке и достаточном количестве материала молодой семье предлагалось полностью меблировать свое жилище при помощи ящиков. Один ящик идет на письменный стол, другой – на стул, книги располагаются в ящиках вокруг стола, – вот вам и готовый кабинет.

В столовой из двух ящиков мастерили резное украшение над камином, четыре штуки и кусок стекла шли на буфет, а шести ящиков, комка ваты и ярда кретона хватало на так называемый уютный уголок. Уголок вполне оправдывал свое название: вы сидели на углу, облокачивались на угол, и везде, куда ни повернись, торчал один сплошной угол. Однако насчет уютности авторы «Любителя» погорячились. Ящики из-под яиц можно назвать полезными, даже красивыми, но только не удобными, нет-нет, ни за что! Поверьте, во времена моей молодости я немало от них претерпел. В те дни нашим богатством было наше будущее, и, рассчитывая на него, мы брались за устройство семейного очага, располагая весьма жалкими средствами. Учитывая эти обстоятельства, альтернативой ящикам из-под яиц была классическая простота – дверной проем в придачу к архитектурным пропорциям.

С субботы до понедельника я, как почетный гость, развешивал одежду в шкафу, собранном из пресловутых ящиков. На ящик я садился, на ящике стояла моя чашка, на нем же я умудрялся ухаживать за дамами. Ах, если б вернуть тот юношеский жар в крови, я согласился бы сидеть на ящиках из-под яиц до тех пор, пока меня в них не похоронят, воздвигнув над могилой гробницу из ящиков!

Я проводил на ящиках вечера, я проводил на них ночи. У ящиков из-под яиц есть свои достоинства, но назвать их уютными не повернется язык.

Какое странное впечатление производили комнаты, обставленные самодельной мебелью! Они и сейчас стоят у меня перед глазами. Я вижу бугорчатую софу; табуретки, смастеренные самим Великим инквизитором; прикроватные скамьи, покрытые выбоинами; простые синие тарелки, купленные на Уордур-стрит; расписной стул, о который спотыкались все, кому не лень; зеркало в шелковой раме; японские веера, скрещенные под дешевой гравюрой; накидку на пианино работы Энни, расписанную павлинами; скатерть, сшитую кузиной Дженни. Сидя на ящиках из-под яиц, мы, леди и джентльмены, обладавшие вкусом, мечтали, как будем обедать в чиппендейловских столовых и попивать кофе в будуарах а-ля Людовик XIV. С тех пор многие из нас и впрямь преуспели, некоторые обзавелись чиппендейловскими мебельными гарнитурами, сидят за шератоновскими обеденными столами и греются у каминов работы Роберта Адама, – но куда делись мечты и надежды, витавшие на дешевых чердаках, словно благоухание мартовского утра? Окончили свои дни в той же мусорной куче, где свалены обитые кретоном ящики и грошовые веера! Судьба не знает снисхождения. Она дает, она же и отбирает. Раньше она швыряла нам несколько шиллингов и надежду в придачу, ныне щедро одаривает фунтами и страхами. Почему мы не сознавали своего счастья, сидя на тронах из ящиков в короне юношеского самодовольства?

Да, Дик, ты преуспел. Ты издаешь большую газету, ты несешь миру весть, которую велит тебе нести твой хозяин сэр Джозеф Плутократ. По его подсказке ты берешься учить человечество уму-разуму. Говорят, в следующем году он станет пэром; возможно, и тебе достанется титул.

Ты пошел в гору, Том. Забросил свои аллегории, которые никто не покупал. Да и какому богатому покровителю понравится лицезреть на собственных стенах ослиные уши царя Мидаса и Лазаря в струпьях у ворот? Теперь ты пишешь портреты. Твое «Впечатление», портрет старой леди Иезавели, достоин всяческих похвал. Женщина на портрете довольно привлекательна, и в то же время, как ни странно, это ее светлость. Твоя кисть творит чудеса.

Но разве порой, Том и Дик, в минуту сомнений, вам не хочется выудить из мусорной кучи старые ящики, заставить ими убогую комнатенку в Кэмден-Таун и вновь обрести утраченные молодость, любовь и веру?

Недавний случай напомнил мне о старых днях. Как-то раз знакомый актер пригласил меня в гости, в маленький дом, который он делил с престарелым отцом. К своему изумлению, – я полагал, эти безумства давно канули в Лету, – дом был наполовину меблирован ящиками, бочонками и коробками. Мой приятель-актер зарабатывает двадцать фунтов в неделю, но, как оказалось, мастерить из подручного материала этих чудовищ – увлечение старика отца, и тот гордится ими, словно экспонатами из музея Южного Кенсингтона.

Актер отвел меня в гостиную, чтобы показать последнее отцовское достижение – книжный шкаф. Большее издевательство над комнатой, в остальном довольно уютной, трудно вообразить. Приятелю не было нужды рассказывать мне, из какого материала изготовлен шкаф. Любому хватило бы беглого взгляда, чтобы распознать в нем наспех сколоченные ящики – позор фирмы, их изготовившей, негодные для продажи самых дешевых яиц по шиллингу за полторы дюжины.