Текст книги "Книга Полетов"

Автор книги: Кит Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Любовь – воспоминание о сладком дыхании спящей девушки, – прошептал Пико.

– Поэт, проветри свои мозги. Ты увяз в паутине собственных грез. Добро пожаловать в страну плоти со всеми ее грехами и всеми восторгами.

Но взгляд его был устремлен мимо.

Впрочем, бурлящая кровь, как водится, возобладала, потопив память о его позоре, погнав соки желания от чресел к голове. И через двое суток, глубокой ночью, он прополз мимо тлеющих углей костра, окунулся в волны ее дыхания и произнес:

– Научи меня.

Следующую неделю они отлучались из лагеря только чтобы подстрелить дичь, ибо голод постоянно давал о себе знать. Им не нужно было отходить далеко – каждый вечер звери собирались вокруг поглазеть на диковинное существо о четырех ногах и двух головах, издающее дикие вопли.

– Не думай, не думай ни о чем, – задыхаясь, повторяла Адеви каждую ночь, каждое утро, пока он вновь и вновь входил в нее, словно пытаясь заполнить щемящую пустоту у себя под ложечкой.

– Это все равно что есть, – сказал он ей.

– Это все равно что убивать, – возразила она в ответ, и, содрогаясь, он поцеловал знаки пятидесяти смертей на ее предплечье.

– Каково это – убивать? – спросил он.

– Блаженство скрыто глубоко. Как и с любым из сладчайших наслаждений, первый привкус горек. Алая ухмылка на горле брата до сих пор змеится у меня под веками, и в отличие от всех ночей с мужчинами, давно слившихся в одну, каждое убийство предстает отдельно перед моим мысленным взором. Снова и снова я могу пережить каждый удар, если того захочу. Это наивысшая ступень воровства – кража последнего удара чужого сердца.

– А мертвые? Куда уходят они?

– Пока что никто не вернулся из-за темных дверей, чтобы рассказать о том. Это самое увлекательное приключение, неизвестное, непознаваемое...

– Ты жаждешь его?

– Меня оно не страшит. Потому-то я никогда не проигрываю в схватке.

– Смерть и меня влекла. Я желал ее так же сильно, как желал женщину: обнять ее, поцелуем коснуться лавандовых губ. Но я не искал приключений, лишь избавления.

– Избавления нет, поэт. Только дорога, уходящая вдаль. Либо ты сам идешь по ней, либо она рано или поздно догонит тебя.

– Я стараюсь. Стараюсь идти по дороге, чтобы достичь утреннего города,

– Ты живешь в своих грезах.

– Да, грезы – это мои драгоценные копи, мною вспаханная земля, лес, что я валю. Я плотник, что пилит, отмеряет, прибивает сны друг к другу, собирает их в каркас, способный нести мое тело, вес моей плоти. При мне мои инструменты – моя тетрадь, моя ручка,

– А при мне мои – нож да руки.

– Твой язык, твои груди...

Заполночь пришла воровка,

Уложив меня ударом,

Мне связала крепко руки,

Нож приставила мне к сердцу

И потребовала деньги,

Я открыл уста сухие,

Прочь слизнул ее одежду,

Бедрами прильнул ей к лону,

Золото излив мое

В кошелек ее атласный.

Союз печального поэта с воровкой вряд ли мог оказаться счастливым. Когда острота новых ощущений стерлась, Пико понял, что рана все еще болит и кровь, чей вкус он чувствует на языке, – его собственная.

– Ты дала мне что-то, – сказал он ей. – И что-то забрала. Взамен утраченного появилось новое, но что именно, должен узнать я один.

В попытке забрать его сердце она похитила лишь невинность. Что, кроме ощущения потери, может оставить после себя вор? И вот, все дальше углубляясь в неведомую лесную чащу, Пико отыскал наконец слова для сонета той далекой крылатой девушке. Адеви оставалось лишь наблюдать. Ее горящие неутоленным желанием глаза, готовые съесть живьем, ее взгляд, неизменно укрощавший мужчин, больше не имели власти над вдохновленным поэтом.

Случалось, она средь бела дня выхватывала нож и подступала к нему, вынуждая обороняться, и все для того, чтобы только снова к нему прикоснуться, повалить и притиснуть к земле, отрывая пуговицы с рубашки, пока он не начинал с хихиканьем извиваться, пытаясь освободиться.

Глава 3
ДУЭТ С МИНОТАВРОМ

Продолжая путь, они в конце концов добрались до извилистой реки со стремнинами и течением, слишком быстрым, чтобы перебраться вплавь. Они двинулись вдоль берега, высматривая перекат, где камни выступали бы из воды, и вскоре неожиданно для себя вышли к мосту, с арочными пролетами, радугой висящим над пенной водой, сложенному из громадных каменных глыб, стыки меж которыми уже заросли мхом. На ухоженной лужайке у подножья моста стояла небольшая каменная башенка с черепичной крышей, а перед ней на стуле восседало удивительное создание, держащее сковороду над разведенным костром. У создания была черная бычья голова с изогнутыми полумесяцем рогами, торчащими из бугристых надбровий, и золотым кольцом в ноздрях. Однако ниже шеи оно имело человеческий облик и одето было в белую рубаху с кружевным воротником, малиновый камзол и черные штаны. Сбоку в серебряных ножнах висела шпага с эфесом из слоновой кости.

Припомнив свою первую встречу с разбойниками, Пико не без опаски приближался к башне и ее обитателю, но тот поставил сковороду на землю и, поднявшись, приветствовал их церемонным поклоном, после чего заговорил низким, густым, как кровь, голосом.

– Доброе вам утро, путники, – произнес он. – Меня зовут Валко. Я страж моста и буду счастлив, если вы присоединитесь к моему завтраку. – От сковороды поднимался такой аромат, что они не стали раздумывать. Минотавр принес из башни еще два стула и небольшой круглый столик, который накрыл льняной скатертью и сервировал серебряными приборами и фаянсовой посудой. Из клокотавшего на углях чайника он разлил кофе и подал каждому свежевыловленную жареную форель с гарниром из грибов, укропа и половинки лимона.

Форель была сладкой и таяла во рту, будто струйки тумана над рекой, и они ели молча, слушая переливы и невнятное бор-мотанье воды под мостом. Позже, когда Адеви и Пико свернули сигареты, радушный хозяин вновь налил им кофе, привалился к дверному косяку и произнес:

– После сытного завтрака люблю за второй чашкой кофе послушать историю, если находится подходящий рассказчик. Могу ли я просить вас о таком одолжении?

– Я не рассказываю истории при свете дня, – поморщилась Адеви, но Пико не заставил себя упрашивать. Он рассказал, как собрался на поиски утреннего города, как блуждал по лесу и был плененен разбойниками, как обучался воровскому ремеслу и как Адеви решила сопровождать его. Выслушав, минотавр торжественно кивнул.

– Я прожил здесь долгое время, полукровки вроде меня старятся не столь быстро, как ваши соплеменники. Несколько раз мне встречались те, кто искал утренний город, стремясь обрести крылья.

– И они добрались туда? – воскликнул Пико. – Познали тайну полета?

– Никто ни разу не пересек мост, пока я стою здесь на страже, – отвечал минотавр, – я же не знаю, что лежит по ту сторону.

– Пересекать мост запрещено? – спросила Адеви.

– Нет, но любой, кто хочет это сделать, сперва должен сразиться со мной. Я страж моста и до сих пор не знал поражений.

– Нет ли другой переправы через реку? – спросил приунывший Пико.

– Река течет по краю дремучего леса, и единственный путь на ту сторону лежит через этот мост. Но, любезные гости, к чему печалиться? Сейчас, да и после, идти туда вам незачем. Куда лучше было бы остаться здесь и составить мне компанию, чтобы скрасить одиночество моей службы. В реке хватает форели, лес полон грибов и кроликов. Вечерами мы могли бы петь, играть в шашки, и по мне нет ничего увлекательнее рыбной ловли.

– Я лично должен либо перейти мост, либо погибнуть, – сказал Пико. – Я не отступлюсь от задуманного. Но сначала, сударь, если не возражаете, поведайте вашу историю.

Минотавр вздохнул и провел ладонями вдоль рогов.

– Когда-то в городе на берегу моря, – начал он, – жила девушка по имени Яни, ослепительно яркая, словно пламя, и очень любопытная. Ее отцом был купец весьма строгих правил, для присмотра за дочерью нанявший трех нянек, но та всегда сбегала и бродила по холмам в свое удовольствие либо забиралась в лесные дебри. Изловив ее, няньки рассказывали небылицы о чудовищах, что обитали вокруг.

«Они сожрут тебя изнутри», – пугали няньки, но Яни лишь кружилась в диком танце, приговаривая:

«Сожрите меня изнутри, сожрите меня изнутри».

Няньки только кудахтали и трясли головами.

Как-то раз поутру Яни углубилась в лес дальше, чем прежде, и вскоре заблудилась, бродя от ствола к стволу, сражаясь с ветвями и корнями, цепляясь за терновник. С плачем отдирала она колючки, но те смыкались все теснее; наконец, она поползла на карачках, подвывая, как раненый зверек. Неизвестно, сколько прошло времени, когда она подняла глаза и увидела черного быка, который направлялся к ней. С воплями заметалась она в ловушке, но взгляд быка был настолько разумным, что она успокоилась и позволила ему рогами раздвинуть кусты ежевики. Потом своим шершавым языком он слизнул ее слезы и вывел на поляну, где они скакали на солнышке. Она сплела и надела ему на шею ожерелье из анемонов, а рога обвязала лентами, которые вплетала себе в волосы. До рассвета танцевали они в чаще, а потом бык отвел ее назад к опушке леса. Несмотря на все мольбы, он так и не вышел из-за деревьев и глядел ей вслед, пока она не скрылась в глубине городских улиц.

На другой день она вновь ускользнула от своих нянек, и бык поджидал ее на опушке. Он показал ей укромные уголки в лесу, там они резвились до вечера, занимались любовью, а когда их смаривал сон, Яни клала голову быку на бок и обнимала его рога.

На третий день отец Яни, уже предупрежденный няньками, позволил ей сбежать, но скрытно отправился следом. Завидев появившегося из-за деревьев быка, он снял с плеча лук и пустил стрелу в сердце зверя. Бык рухнул, кровь черными цветами проступила на его шкуре, взгляд был прикован к липу Яни, пока та, обняв могучую шею, рыдала, чувствуя, как промокает грудь от крови его сердца. Чтобы оторвать дочь от тела мертвого зверя, отцу пришлось сходить за подмогой.

После случившегося Яни подолгу сидела, безучастно глядя на морские волны; слезы скапливались в горстях ее ладоней и в сосуде сердца, пока она не поняла, что понесла. Тогда она заметалась по дому, хлопая в ладоши и выкрикивая новость, которая обежала бы всю округу, если б разгневанный отец не запер дочь в самой высокой башне, где, точно ликующий дельфин, она провела девять месяцев, радуясь растущему животу.

Безрассудным, как пыльный смерч, утром родился ребенок, ножками вперед.

«Мальчик!» – воскликнули няньки и свалились бесчувственной грудой, когда тельце выскользнуло целиком. Собрав последние силы, Яни перегрызла пуповину, прижала младенца к груди, пересчитала пальчики, погладила мягкий носик и крошечные рожки. Она нарекла дитя именем, поцеловала его и умерла, ведь женское тело не приспособлено к рождению зверей.

Со смертью дочери гнев отца иссяк, и он не избавился от внука, но стал тайно растить его, отдав на попечение верных наставников, поклявшихся хранить молчание. По достижении должного возраста дед стал подыскивать внуку место подальше от глаз сограждан, зная об их нетерпимости ко всем, кто на них не похож.

Когда стало известно, что прежний страж моста состарился и место освободилось, дело было решено, и полукровка отправился доживать свои дни стражем лесных чащоб.

И вот я здесь, поджидаю путников вроде вас, чтобы отговорить от странствий либо, если придется, вступить в поединок. Не такая уж плохая жизнь для незаконнорожденного, разве что слишком уединенная. Раз в год я получаю новую одежду, запас кофе, соли, другие предметы домашнего обихода, но, не считая случайных гостей, другой связи с миром, где я родился, у меня нет.

* * *

За башней минотавр разбил огород, орошаемый туманом с реки и утренней росой. Ближе к вечеру они вдвоем с Валко склонились над грядками, выдергивая сорняки, и Пико рассказал о времени, проведенном с разбойниками, любой из которых оставил город либо сам, либо по воле обстоятельств.

– Да, лес притягивает людей, не находящих себе места, в нормальной жизни, – подтвердил Балко.

– И почему я не могу смириться с судьбой? – сказал Пико. – Жил бы в согласии с собой в городе у моря...

– Много ли таких, кто живет в согласии с собой? – задумчиво произнес минотавр. – Немало людей приходили сюда с берега моря, и каждый что-то искал.

– Одно время я был всем доволен или хотел так думать. Тогда я был со своей крылатой девушкой; она любила слушать мои рассказы, а я – смотреть, как она летает.

– А что Адеви? Она счастлива?

– Раз я спросил ее об этом. И она ответила, что счастлива, когда ворует. Но кто сможет прочитать в ее сердце?

Еще раньше Адеви натянула на лук тетиву и отправилась за Добычей. Теперь она вернулась со связкой куропаток. Притащив стул поближе к грядкам, она уселась и принялась ощипывать и потрошить птиц, по ходу развлекая товарищей такой леденящей кровь историей, что Пико отказывался верить собственным ушам, даже хорошо зная, на что она способна. Балко же слушал с интересом.

– Ты первый вор, кто забрел в эти места, – сказал он. – Но и прежде до меня доходили слухи о шайке разбойников во главе с девушкой-атаманшей, самой яростной из них.

– Она как раз перед тобой, – усмехнулась Адеви, отрывая голову второй птице, вся усеянная капельками крови.

Минотавр был прекрасным поваром. Он потушил куропаток в соусе из диких слив, сварил молодую картошку и посыпал все свежей петрушкой. Пико, в свою очередь, приготовил собранный в огороде салат, заправив уксусом и оливковым маслом из хрустальных флаконов. Уже совсем стемнело, когда они поужинали, после чего, подав бокалы с черничной настойкой, минотавр закурил трубку, а Адеви с Пико свернули себе по сигарете. Адеви попросила Пико почитать что-нибудь из его книг. Он прочитал одну историю, но на повторную просьбу Балко, помолчав, закрыл книгу и рассказал следующее:

– Один человек вернулся в родной город, где не был много лет, и привез с собой простой деревянный ящик размером с детский гробик. Ребятишки толпой сопровождали его по пыльным улицам, радуясь новому лицу, дергая за одежду и умоляя показать, что у него в ящике.

«Это мой секрет, который я никому не открою», – отвечал человек.

Отец и мать его давно умерли, дом, где прошло его детство, стоял пустой, как разбитый чайник, внутри толстым слоем лежала пыль, половицы прогнили. Несколько дней он чинил пол, поправлял покосившиеся двери и выметал пыль и паутину. Купил несколько тарелок и чашек, кровать и пару стульев, а свой ящик поставил на стол в центре самой просторной комнаты. Заглянувших в гости друзей детства он угостил чаем; посидели, вспоминая общие забавы и общих знакомых, которых уже не было в живых, и, наконец, поинтересовались, что за добро, нажитое за годы странствий, собрано в его ящике.

«Это мой секрет, который я никому не открою», – сказал им человек, и гости отправились восвояси, ворча о надменных манерах, что приобретаешь вдали от дома.

Потом он устроился подручным в пекарню, где ночи напролет голый по пояс простаивал у желтого зева печи, вдыхая аромат свежего хлеба, и вскоре там не стало отбоя от покупательниц, ибо путешественники и тайны всегда притягивают женщин.

Дочка же пекаря, девушка видная, с волосами цвета овса и пышными, как калачи, грудями, взяла за моду каждый вечер прогуливаться с ним под ручку перед началом работы. Хоть он все больше молчал, ей достаточно было просто показаться на бульваре с таким таинственным кавалером Вцепившись в него, она трещала без умолку, но в ответ он лишь изредка кивал, витая мыслями где-то далеко. Погуляв так с полгода, девушка намекнула, что пора попросить у отца ее руки, на что он погладил ее пальцы и произнес:

«Я женюсь на тебе, если ты сначала выслушаешь мою историю, а после согласишься на одно условие».

Он отвел ее на скамейку в парке рядом с фонтаном. Там, голосом едва различимым за шумом воды, он поведал о далеком городе на самом краю его странствий, где сдружился с двумя людьми: юношей, изучавшим небесные светила, и молодой женщиной – «такой же прекрасной, как ты, но с волосами цвета пламенеющего заката».

«Нередко мы втроем, – продолжал он, – взяв корзину с холодным мясом, хлебом и вином, через люк вылезали на крышу жилища астронома, где всю ночь наблюдали в его медный телескоп движение планет и гадали о населяющих их обитателях. Астроном был хоть и гений, но полупомешанный и все строил планы построить воздушный корабль, легкий, как паутинка, что унесет его вместе с одним верным другом к луне, а то и дальше. Мы подтрунивали над ним, споря за место его спутника, а он со всей серьезностью заявлял, что в урочное время нам предстоит бросить жребий, а пока же следует запасать паутину, сметая ее по углам своих комнат. Мы слушали, как он, разгоряченный фантазиями и непомерным количеством вина, говорил о расстояниях между звездами, которые можно измерить лишь временем жизни гор. На рассвете мы с девушкой спускались на улицу пить кофе, астроном же оставался у себя чертить формулы, погруженный в тайны небес.

Девушка была виолончелисткой и к немалому удовольствию прохожих музицировала обнаженной, на своем балконе, заявляя, что соприкосновение дерева инструмента с кожей добавляет звучанию неповторимый тембр, с чем все, кто ее слушал, соглашались. Однажды ночью она принесла инструмент на сеанс наблюдения за звездами и играла, пока мы лежали на спине, разглядывая небо. Астроном при этом заключил, что музыка ее не только следует движению звезд, но и притягивает их.

Со временем мы с девушкой стали любовниками. Мы неизменно потешались над нашим чудаковатым приятелем астрономом, обсуждая его, точно не по возрасту смышленое дитя или ручную обезьянку. Сам он почти не выходил из дома, и, чтобы повидаться, приходилось навещать его, неизменно по ночам, ведь ночь – время астрономов, равно как пекарей, поэтов и воров.

В том городе я торговал антиквариатом, сделав свой дом вместилищем старых воспоминаний, и временами дела вынуждали меня совершать далекие поездки и отсутствовать по нескольку дней. Как-то раз я вернулся раньше, чем рассчитывал, и вечером пошел к девушке, но той не оказалось дома, так что я отправился к астроному. Дверь его жилища была распахнута, лестница приставлена к открытому люку на крышу: недолго думая, я вылез под звезды и обнаружил своих друзей голыми в объятиях друг друга. Виолончель и телескоп находились тут же....

«И что же ты сделал?» – спросила дочь пекаря.

«Покинул тот город и долгие месяцы скитался, пока не вернулся сюда, откуда давным-давно начались мои странствия».

«Со своим ящиком?»

«Да, со своим ящиком, – он сжал ее руку. – Ты выслушала историю, теперь пора узнать мое условие. Я буду хорошим мужем, если ты поклянешься, что раз в день будешь на час оставлять меня наедине с моим ящиком и никогда не станешь спрашивать, что в нем, и не попытаешься заглянуть внутрь».

Условие не показалось ей таким уж сложным, и дочь пекаря согласилась. Следом он попросил у отца ее руки, и через месяц они поженились.

Человек сдержал слово и был примерным мужем, всегда исполнявшим что должно, так что пекарь нарадоваться не мог на работящего зятя. Во многом он был похож на других городских мужей, только, пожалуй, был чуть нежнее в постели и более меланхоличен, но каждый вечер он неизменно выставлял жену на час, чтобы побыть одному со своим ящиком.

Казалось бы, чего стоит не лезть в чужие секреты, но секрет сродни занозе под кожей – инфекция распространяется все дальше, потом конечность начинает гнить, и ее приходиться отрезать из-за обыкновенной щепки. Вот и новобрачная поначалу пребывала в таком восторге, что ежедневные разлуки на час были лишь сладким искуплением за последующее блаженство, однако ящик всегда оставался между ними и постепенно разросся в такое пугало, что она ни есть, ни спать, ни разговаривать с мужем не могла, думая все время о том, что он скрывает. И однажды, вместо того чтобы отправиться на часок к подруге, она вернулась и заглянула в замочную скважину; муж ее рыдал над открытым ящиком, точно внутри у него прорвалась запруда. Теперь она совсем потеряла покой, желая узнать, в чем причина подобных страданий. Дождавшись ночи, когда он работал в пекарне, она подняла крышку и увидела внутри груду костей и череп с прядями огненно-рыжих волос.

С воплями выбежала она на улицу, а муж, узнав знакомый голос, бросил хлеб подгорать и со всех ног кинулся в дом, где на столе дожидался его открытый ящик.

Когда женщина пришла в себя настолько, чтобы рассказать об увиденном, и вооруженная мотыгами и вилами распаленная толпа ввалилась в дом, путешественник уже исчез, прихватив с собой ящик. Попытки догнать его с первыми лучами солнца оказались безуспешными, а к полудню поднявшийся ветер разметал пыль и отправил отпечатавшиеся в ней следы на небо, к невидимым звездам.

Минотавр бронзовыми щипцами извлек из костра уголек, чтобы раскурить потухшую трубку.

– Зачем убивать тех, кого мы любим? – проговорил он. – Сколько юных дев сидело со мной у этой башни, а некоторые, верьте или нет, возлегли со мной, с получудовищем, я же гладил их волосы, подавал самые лучшие блюда, предлагал безмятежную жизнь здесь у реки – но в конце желание неведомого на том берегу всегда брало верх. Сознавая, что их ждет смерть от моей руки, они все равно пытались перейти мост. Чем заслужил я такой жребий?

– Отчего просто не дать им пройти? – спросила Адеви. – Что тебе в том, если кто-то перейдет на ту сторону?

Валко мрачно покачал головой.

– Мой долг не допускать этого, – сказал он. – И я его не нарушу.

– Вот и я убивала всех, кого любила, – не без гордости заметила Адеви. – В конце концов, удовольствие проникнуть в чужую плоть куда сильнее, чем когда проникают в тебя, а мужчины всегда найдутся.

Пико повернулся к Валко.

– Случалось ли тебе убивать без жалости, доводилось ли познать удовольствие, по словам Адеви, сопутствующее убийству?

– А как же, – ответил минотавр, и остаток вечера они с Адеви смаковали эпизоды душегубства, соревнуясь в описаниях тончайших фехтовальных приемов и искуснейших соперников, а Пико в ужасе слушал, как ширились реки крови, пока таяло содержимое бутылки.

Когда наконец они разошлись от потухшего костра и Адеви вслед за Пико расстелила одеяло на дальнем конце прогалины, он сказал:

– Адеви, сегодня я ночую один. Иди к Валко. Он истосковался без женщины и, без сомнения, даст тебе то, что ты ищешь, – в нем довольно звериного для твоей плоти и хватит нежности, чтобы смирить твой буйный нрав. Я заметил, как он не сводил с тебя глаз. Иди к нему, Адеви.

Этой ночью башня сотрясалась от криков воровки и рева минотавра, а Пико тем временем улыбался в темноту, пытаясь хоть ненадолго сомкнуть глаза. Поднялись они в полдень, и Валко принялся за устрашающих размеров завтрак-обед, распевая во всю мощь своих легких. Однако Пико с тревогой увидел, что взгляд Адеви не остыл и чаще в немом упреке обращался на него, чем на могучего минотавра, а к еде она едва притронулась.

Потом они играли на лужайке в крокет, следя, чтобы мячи не улетали в реку, а вечером минотавр разучил с поэтом несколько рулад, и они распевали дуэтом, тонкий тенор Пико шелковым кружевом вился по полотну баса Валко.

Дни текли быстро, как речные струи меж берегов, где поверхность воды играет, но под сверкающей рябью темным рыбьим силуэтом ускользает и возвращается мысль о предстоящем переходе через мост.

Почти каждое утро Пико поднимался на рассвете, брал в башне бамбуковую удочку и усаживался на травянистом холмике рыбачить. Позже к нему присоединялся Валко. Он забрасывал леску в поток и выдергивал форель, подобную радужным шарам на конце трубки стеклодува, быстро тускнеющим в траве. Все разговоры минотавра были об Адеви.

– Прежде я никогда не встречал такой женщины. С равным успехом можно стараться удержать в объятиях раненого кабана, – расстегнув рубашку, он открыл глубокие царапины на груди, залепленные сухим мхом. – Я понял, как она меня отделала, только увидев кровь на простынях, – ухмыльнулся он. – Ей приглянулись мои рога. Если она сверху, то держится за них, точно пахарь за плут. Прошедшей ночью, когда я обессилел, она велела лежать смирно и, сев мне на голову, насадила себя на рог. А когда мы натешимся, она щекочет мне спину острием ножа и рассказывает на сон грядущий такие байки, что от страха и оникс побелеет. Как по-твоему, эти истории правда?

– Ничто из того, что я о ней узнал, не давало повода усомниться.

– Эх, поэт, месяцы и годы я мечтал о женщинах в этом захолустье. Чего я только не воображал себе, но пожелать такую вот Адеви, видно, духу не хватило.

– Верно, – печально согласился Пико. – Подчас желания обнаруживают себя, когда от них уже не отделаешься.

– Пико, как ты думаешь, она останется? Останется со мной?

– Откуда мне знать? Она как осадный огонь, а с огнем шутки плохи. Ей нужно топливо, чтобы гореть, иначе она вспыхивает все реже. Но ты, по-моему, можешь ее обуздать. У тебя есть рога. Они не горят.

Чтобы оставлять любовников наедине, Пико брал свою тетрадь и отправлялся вверх или вниз по берегу реки. Особенно любил он сумерки, когда погружался в изысканную грусть сменяющих друг друга воспоминаний, когда вода застывала металлом, а ласточки разрезали остатки света на ленты.

Сочинительство – непредсказуемое занятие, им движет одиночество и утрата, его орудия – кофе и как можно больше вина, его время – полночь, рассвет и сумерки, и в отличие от других ремесел часы сна здесь не пропадают впустую. Пико прохаживался вдоль берегов, садился написать строчку-другую и расхаживал снова – подчас стихи складывались сами собой, а быть поэтом казалось детской забавой. А случалось, целый день он бился над одним словом, которое пришпиливает к земле и держит мертвой хваткой: ложишься с мыслью, что проснешься идиотом, потому что мозгу не хватает крови. Утром же от слова можно отмахнуться, как от надоедливого комара, и наугад выхватить другое из роя, что вьется вокруг, привлеченный ароматом преющих в голове фраз. Правда, перечитывая стихи, которые поначалу казались великолепными, он всегда бывал недоволен, что так и не воплотил свои грезы.

Однажды вечером, когда он бродил один, бормоча что-то себе под нос, пришла Адеви.

– Отчего ты сторонишься компании? – спросила она.

– Мне нравятся сумерки, – сказал он в ответ. – Время, когда вещи меняют свой облик, привычные грани расплываются. Здесь я могу быть один и сам себе кажусь незнакомцем.

– Я огонь, – сказала Адеви. – Ярче всего огонь горит по ночам. – Она говорила еле слышно, глядя в сторону.

– Что с тобой, Адеви?

– Поэт, зачем ты бросил меня?

– Разве тебе плохо с Балко?

– Балко заводит меня, как никто другой, но я спрашивала не об этом. Зачем ты бросил меня? Что тебя во мне отталкивает?

– Ты сильнее всех, кого я встречал, но люблю я другую.

– Но мы были вместе.

– Адеви, останься я с тобой, я был бы вылущен и съеден.

– Я могу измениться, не стану больше убивать, научусь готовить, буду носить платья.

– Я не хочу, чтобы ты менялась.

– Ты считаешь меня уродиной, – воскликнула она, в отчаянии вцепившись себе в волосы.

– О нет, Адеви, прошу тебя. Ты прекрасна и знаешь об этом, я сам говорил тебе.

– Так почему тебе не быть со мной?

– Зачем я тебе? Я слабак с мускулами гриба, равнодушный к вкусу крови, по твоим же словам, самый никчемный боец из всех, кого ты знала. Между нами нет ничего общего. Балко тебя обожает. У него есть то, чего нет у меня и чего жаждешь ты; иди же к нему.

Но она стала плакать, не так, как плачет девушка, а тяжелыми, сдавленными мужскими рыданиями, вырывающимися помимо ее воли.

– Перестань, Адеви, – взмолился Пико, у которого в глазах

тоже стояли слезы. – Зачем так убиваться?

– Люби меня, поэт, – простонала она. – Люби меня.

– Не могу.

В следующий миг она выхватила нож и ударом наотмашь бросила Пико на землю; ее колени надавили ему на плечи, одна рука ухватила за подбородок, другая прижала нож к шее. В глазах ее была мучительная боль, зеркально отразившая тоску его собственного сердца.

– Ну же, Адеви, – сказал он. – Я несчастен, как и ты. Отправь меня в страну забвения следом за прочими возлюбленными. Твой нож избавит меня от страданий, а тебя от меня. Убей меня, Адеви.

Но она вложила клинок в ножны, грубыми пальцами погладила его щеки, и слезы из ее глаз упали в его глаза, вызвав жгучую боль, точно были горячее или солонее его собственных. Затем она поднялась и ушла сквозь листья, что колыхались в сумраке, как редкий темный дождь.

Следующим утром после завтрака Пико отодвинул стул и поднялся.

– Кто мог бы подумать, – сказал он, – что в своих странствиях встретишь подобное гостеприимство, где меньше всего ожидаешь. Балко, твое сердце едва вмещается в грудную клетку. Минувшие несколько дней были островком безмятежности в бурном море моих странствий. Я приобщился к твоему кулинарному искусству и пил великолепный бренди. Адеви, ты спасла меня из лагеря разбойников и довела сюда, обучала премудростям своего ремесла, хотя я был далеко не лучшим учеником. Мне нечего предложить вам в ответ на ваши дары, кроме моих историй и маленького совета. Думается, что если зачем-то я оказался на вашем пути, то лишь затем, чтобы свести вас вместе. Прежде не встречал я людей, что так подходили бы друг другу, и я чувствую, что, оставшись вместе, вы найдете мир и гармонию здесь у реки – страж моста и воровка. Мне же предстоит отправиться дальше, теперь я как никогда хочу отыскать утренний город своих надежд. Я знаю, Балко, что вряд ли смогу победить тебя, но выбора у меня нет. Путь к моей любви лежит на восток.

Минотавр помрачнел, однако поднялся и взглянул Пико в глаза.

– Неужели мне не удастся убедить тебя оставить твой замысел, не цепляться за историю, которая в лучшем случае миф, в худшем же – заблуждение, что ведет тебя к гибели. Ведь мы с тобой, поэт, стали друзьями. Чем плохо остаться тут, где, как ты сам признал, спорится твоя работа и приходит успокоение? Быть может, передумаешь?

Пико развел руками:

– Либо я найду свои крылья, либо умру.

Вздохнув, Балко кивнул. Он зашел в башню и вернулся с пыльной бутылью в одной руке и длинным узким ящиком розового дерева в другой. Поставив бутыль на стол, он выдернул пробку, и цветок шампанского вырос из-под его пальцев.

– Мой обычай предложить тост за соперника перед боем, – сказал он, разливая пенистое, как речная вода, вино в три бокала. Они чокнулись.

– Пусть победит лучший, – сказал Балко, и они выпили до дна Затем он расстегнул замки и откинул крышку, открыв набор сияющих зеркальным блеском рапир на фиолетовом бархате.

Только Пико склонился, чтобы выбрать оружие, как Адеви резко встала, опрокинув стул, и направилась к мосту.

– Стой, – вскричал минотавр, прыгнув на край моста, но она выхватила свою саблю и обрушилась на него, едва оставив время выдернуть из ножен оружие и парировать удар.