Текст книги "Окончательный диагноз"

Автор книги: Кит МакКарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Это была самая короткая дорога от его дома до магазина – она сокращала путь на десять минут. Он шел по широкой аллее, освещенной неоновыми фонарями, которые захватывали своим светом два ближайших ряда надгробий, оставляя остальную могильную братию в кромешной тьме. Большинство избегало эту дорогу после наступления темноты, даже несмотря на фонари, но на Уилмса это не распространялось. Ему доводилось ходить в своей жизни куда более опасными путями, и он полагал, что еще не все они остались позади; освещенная кладбищенская дорожка не могла внушить ему страх, особенно если учесть его небогатое воображение.

Он миновал полуразрушенную часовню, располагавшуюся приблизительно в центре кладбища. Уилмс знал, что она является излюбленным пристанищем местных хулиганов, наркодилеров, похмельных бродяг и других личностей, пользовавшихся ею как местом интимных встреч. И он уже неоднократно писал об этом властям, требуя, чтобы часовня была окончательно разрушена, так как происходящее в ней оскорбляет усопших. Рано или поздно он тоже собирался почить на этом кладбище и недвусмысленно намекал местному совету на то, что не хотел бы, чтобы рядом с его останками продолжала стоять эта часовня.

Увы, его желанию не суждено было осуществиться.

Между досками, которыми были заколочены окна, мелькал огонь. Поравнявшись со зданием, Уилмс отчетливо разглядел его. Затем изнутри раздался тихий женский смех.

Уилмс не стал медлить. В его упорядоченном и прямолинейном мозгу тут же возникло подозрение, без очевидных усилий с его стороны перешедшее в уверенность. По проторенным тропкам его навязчивых идей мгновенно заскользили такие выражения, как «бесстыжая мерзость», «продажная тварь» и «грязные наркоманы».

Он двинулся по направлению к часовне и вскоре увидел, что замок с двери сорван, а сама дверь полуоткрыта. От этого он пришел в еще большую ярость и совсем забыл об осторожности. Не задумываясь о возможной опасности, он толкнул дверь и вошел в часовню.

Свет тут же погас, и ему пришлось остановиться и подождать, пока его глаза привыкнут к темноте.

– Я знаю, что вы здесь и чем вы там занимаетесь! – выкрикнул он, с удовольствием отметив, что в его голосе не прозвучало ни страха, ни колебания.

Постепенно неоновый свет, проникавший в часовню через полуоткрытые двери и щели в заколоченных окнах, позволил Уилмсу разглядеть происходящее в часовне. Он увидел скамьи, часть которых была перевернута и нагромождена в главном проходе, ведшем к алтарю, расположенному слева от него. На столе перед алтарем стояла погребальная урна. Углы часовни тонули во мраке.

Снова раздался смешок. Он явно донесся со стороны алтаря, возможно, из-за него, где также царила густая тьма перед разбитым витражом.

– Я знаю, что вы там, – снова произнес Уилмс, впервые заметив, что говорит неестественно громким голосом. – Выходите.

В ответ опять раздался тихий смех. Голос казался детским и в то же время зловещим; и Уилмс почему-то вспомнил сирен, завлекавших мореплавателей на верную смерть.

– Ну хорошо, – произнес он, решительно отметая подобные никчемные мысли. Единственное, что он понимал, что повернуть назад уже невозможно, иначе ему придется подвергнуть сомнению всю свою жизнь и свои убеждения. Он шагнул во мрак, поддав ногой банку. Ее грохот оказался таким громким, словно раздавался в пустом металлическом резервуаре, и это заставило его остановиться и прислушаться.

Из-за алтаря донесся еще один смешок. Именно в этот момент Уилмса впервые посетили сомнения.

«Что-то странное есть в этом смехе».

Он снова двинулся вперед, чувствуя, как к его показной браваде примешивается любопытство. Он сделал несколько широких шагов и оказался почти у самого алтаря. Теперь его силуэт был едва различим в мелких лучах света, проникавших в часовню. Он замер и внезапно заметил, что рядом с урной что-то находится.

Это был черный прямоугольный ящик.

Он протянул к нему руку, и, когда дотронулся до него, изнутри вновь донесся тот же странный смешок.

Чтобы разглядеть, что это такое, ему пришлось нагнуться, и только тут он все понял.

Это был кассетный магнитофон с включенной кассетой.

Он нахмурился, и это стало последним произвольным движением, осуществленным его мышцами.

Потому что в этот момент кто-то перерезал ему горло – лезвие вскрыло сначала обе яремные вены и сонную артерию справа, затем трахею, задев, но не перерезав пищевод, и наконец сонную артерию и яремные вены слева.

Уилмс погрузился в ураган агонии и потоки теплой, вязкой жидкости, умирая от асфиксии и захлебываясь собственной кровью.

ЧАСТЬ 2

Дэйн Стерж страдал генитальными бородавками, однако это не мешало ему ухлестывать за Мелани, и только ампутация пениса могла бы помешать ему завершить последнюю стадию ее соблазнения в этот вторник. Он ухаживал за Мелани уже несколько недель, подстегиваемый оскорбительными намеками Рода – его основного соперника во всех сферах жизни, но главное – в лиге удачливых любовников, куда, кроме Дэйна и Рода, входили еще четверо парней, которым посчастливилось работать на сталелитейном заводе Хасимото. Род, поимевший Мелани сзади, как он утверждал, на втором этаже 36-го автобуса, заявлял, что Дэйн не способен на такой подвиг. Поэтому Дэйн намеревался опровергнуть его заявления и вернуться с доказательством своей победы, которым, в соответствии с обычаем, служили трусики девицы.

Он тщательно разработал свою тактику и ублажал Мелани не только гастрономическими изысками (курицей с чипсами из «Королевского дуба»), но и выпивкой (она предпочитала баккарди с кока-колой, но в этот вечер Дэйн добавил к этому набору водку). Судя по всему, это сочетание привело к желаемому эффекту, так как Мелани утратила способность двигаться по одной линии и язык перестал ее слушаться.

– Куда мы идем? – осведомилась она, когда они вышли на улицу, освещенную неоновыми огнями. Совершенно случайно они оказались напротив ворот завода.

– Гулять.

По сути это было истинной правдой, и в то же время правды в этом не было ни на йоту. Мелани икнула, и почему-то это привело ее в состояние необъяснимого восторга; Дэйн широко улыбнулся, хотя эта улыбка была вызвана совершенно иными соображениями. Они шли, держась за руки, под мелким моросящим дождем, рисовавшим радужные круги под уличными фонарями.

– Куда?

Дэйн был высоким поджарым парнем с острым кадыком и длинными, постоянно грязными пальцами, а его ноги, которые высовывались из брючин, казались худыми и хрупкими. Он не был уродлив (по крайней мере, так он считал, когда брился в ванной перед расколотым зеркалом), но и красавцем его назвать было нельзя. Он не знал, что Род, не сомневавшийся в собственной привлекательности, за глаза называл его «плодом несчастного случая». Как бы там ни было, Дэйн был вполне удовлетворен своими успехами в Лиге удачливых любовников, даже несмотря на то, что Род его явно опережал.

– Не знаю, – соврал он и обнял Мелани.

– Ну знаешь, гулять по улицам не так уж интересно, – заметила она. Они приближались к кладбищенским воротам; лучшего нельзя было и желать.

– Ну, тогда пошли сюда, – предложил он.

Трудно сказать, насколько лицемерен был ее категорический отказ, произнесенный плохо слушавшимся языком. Становилось прохладно, и это, учитывая прозрачность блузки Мелани, произвело такое воздействие на ее соски, что Дэйн уже не мог оторвать от них глаз. Мелани была обеспеченной барышней, которая в области одежды придерживалась стратегии «чем меньше, тем лучше». Правда, когда речь заходила о косметике, она почему-то изменяла этому принципу, и поэтому ее физиономия походила на полотно, выполненное маслом. Впрочем, это не тревожило Дэйна, который собирался уделить минимум необходимого внимания тому, что находилось выше плеч и ниже колен.

– Я не понимаю, о чем ты. – Этот тон оскорбленной невинности был воспроизведен вполне успешно, учитывая многоопытность Мелани, но Дэйн знал, что имеет дело отнюдь не с инженю. Мелани наградила его долгим взглядом и твердо заявила: – Я тебе не сексодром.

Сердце Дэйна забилось от радости. Из хорошо информированных источников он знал, что подобное заявление Мелани свидетельствует о ее готовности к участию в сексуальной сессии. Ни Дэйна, ни его информатора не интересовала психологическая подоплека этой ее особенности. Они не задумывались о том, что у нее могут быть поведенческие проблемы, вызванные противоречиями между требованиями бессознательного и раскаянием суперэго.

Нет. Дэйна интересовало только одно: как бы побыстрее раздвинуть ей ноги и запустить внутрь свою «свиную сосиску», как он красочно выражался.

– Я не смел, Мел… – изрек Дэйн, при этом ни он сам, ни его подруга не обратили внимания на неожиданно возникшую рифму, – и подумать об этом.

Но его интонационной палитре недоставало тонов невинности. Мелани снова наградила его долгим взглядом, но теперь подозрительность уступила в нем место игривости.

– Ну тогда ладно, – вздохнула она, и через маленькую калитку, расположенную рядом с большими чугунными воротами, они вошли на кладбище.

– Ты мне правда нравишься, – тихо произнес Дэйн.

Он слегка сжал ее плечи, и Мелани прижалась к нему бедрами. Он помассировал пальцами ее шею, и она издала слабый стон удовольствия, отдавшийся победным кличем в сердце Дэйна. И снова его информатор оказался прав – Мелани испытывала особое удовольствие, когда ей ласкали шею. Более того, насколько уверяли информаторы, если эти манипуляции совершались со знанием дела, она приходила в такой экстаз, что полностью теряла контроль над собой.

Воздух на кладбище казался прохладнее, а морось сильнее; теперь уже Дэйн не мог наблюдать за состоянием сосков Мелани, так как она запахнула пальто, но его воображение, абсолютно бесплодное в остальных случаях жизни, рисовало ему самые возбуждающие картины. Он увлек ее по широкой гравиевой дорожке, мимо спящих кладбищенских обитателей, покоившихся под своими чересчур разукрашенными надгробиями. Аллея была освещена высокими фонарями, расположенными на разном расстоянии друг от друга и являвшими собой маяки металлического стоицизма в кладбищенском мраке. Они изливали свой свет на расположенное поблизости население могил.

– Куда мы идем? – хриплым шепотом осведомилась Мелани, и в вечерней кладбищенской тиши он прозвучал пронзительнее, чем если бы она говорила нормальным голосом. В центре кладбища располагалась полуразрушенная часовня, и Дэйн намеревался ознакомить Мелани с радостями секса непосредственно на алтаре. Возможно, думал он, ему удастся склонить ее к тому, чтобы сделать это не только сзади, но и спереди.

– Не знаю, – ответил он, и его лицо отразило крайнюю степень неискренности.

– Надо где-то спрятаться от дождя.

Дождь становился все сильнее, и Дэйн мысленно благодарил за это Всевышнего, каким бы смутным ни было его представление о Нем.

– Кажется, там есть какое-то укрытие. Слева. – Он увлек ее вперед, и из влажной тьмы проступили контуры часовни. Вид у нее был крайне непривлекательный, насколько могла судить Мелани, – она даже не была уверена, есть ли у этого строения крыша.

– Вот это? – осведомилась она.

«А ты что хочешь, мать твою? Пятизвездочную гостиницу, бля?»

– Там хорошо. Сухо. – Чего нельзя было сказать о них самих.

Она снова бросила на него испытующий взгляд, но он поскорее увлек ее к часовне, не встретив никакого сопротивления. Похоже, она готова была отдаться на волю случая.

Прямо напротив часовни стоял фонарь, освещавший ее слабым светом. В его свете красная дверь часовни, покрытая царапинами и трещинами, казалась окрашенной во все тона и оттенки от розового до багрового. Это напомнило Дэйну дом бабки, который был выкрашен в такой же цвет; бабушка была его спасительницей, когда отец падал без чувств от выпитого, а мать уже еле ворочала языком. Бабушка, умершая от опухоли в животе, – она лежала на диване и кричала от боли, пока ее возлюбленный сыночек надирался в «Королевской голове» в двух кварталах по соседству.

– А как мы попадем внутрь? – Вопрос Мелани, странным образом сочетавший в себе чувства облегчения и разочарования, заставил его вернуться к делам насущным. Одновременно он ощутил, насколько вымок. Вопрос Мелани также определялся степенью сырости ее блузки, которая подхлестывала ее энтузиазм.

– Там сзади открытое окно.

– Ах вот как? – тут же среагировала она на его излишне поспешный ответ. – Значит, ты уже был здесь?

– Я бывал здесь, еще когда учился в школе. Забегал покурить во время большой перемены.

И по крайней мере в этом заявлении содержалась доля правды.

Мелани толкнула дверь.

– Она заперта, – заметил Дэйн.

Тем не менее Мелани толкнула дверь еще раз, и та открылась.

– Нет, открыта, – непонятно зачем сообщила она.

Естественно, это удивило Дэйна – ни разу за все время его тайных посещений часовни дверь в нее не была отперта. Мелани, громко дыша, словно опасаясь, что внутри может оказаться нечто зловонное, о чем не принято говорить, осторожно вошла внутрь. Дэйн последовал за ней, обратив по дороге внимание на то, что дверь была выломана, – учитывая ее массивность, это должно было потребовать недюжинных усилий.

– А тут не так плохо, – донесся изнутри удивленный голос Мелани. – Только темно.

– Включи вот это.

И Дэйн достал из кармана куртки фонарик. Фонарик был небольшим, но довольно мощным, и его луч осветил три ряда скамеек, алтарь и жалкие потуги в стиле классической церковной архитектуры. Кроме этого, он выхватил из темноты целую гору цветастого мусора – банки и бутылки из-под пива, оберточную бумагу и прочий хлам. Мелани предпочла не рассматривать его, впрочем, она не сомневалась, что найти шприцы и иголки среди него будет нетрудно.

– Очаровательное местечко.

– Зато сухое.

Мелани вздохнула и опустилась на переднюю скамью, обхватив себя руками.

– Иди сюда, – помолчав, промолвила она. – А то мне холодно.

Повторного приглашения Дэйну не понадобилось. Расслышав в ее словах какой-то намек, он тут же двинулся к ней; холодная тьма усиливала гулкость эха. Фонарик он установил в углу небольшого углубления, направив луч вверх, в сторону витража, который в течение многих лет использовался как мишень, вследствие чего понес необратимые потери. Опустившись на скамью, Дэйн обнял Мелани, и она, к его радости, ответила на объятие и благодарно вздохнула.

Он выждал две минуты, прежде чем приступить кончиками пальцев к изучению ее эрогенных зон, а затем, повинуясь возбужденному ерзанью Мелани, он поцеловал ее в шею за правым ухом.

Это вызвало такую реакцию, о которой он и мечтать не мог; будь он сценаристом (что, впрочем, вряд ли ему светило), он никогда не догадался бы, что Мелани охватит восторженная дрожь и она зальется счастливым смехом. Неудивительно, что он тут же повторил поцелуй, на этот раз с незначительным участием языка, так как решил, что это будет неплохим дополнением.

Ему потребовалась чуть ли не целая минута, чтобы убедиться в том, что он не ошибся, а эти шестьдесят секунд ушли на попытку преодолеть состояние глубочайшего изумления, когда Мелани, не являвшаяся «сексодромом», предприняла все возможное, чтобы заставить его перейти от амбулаторных действий к более решительным. Ее удивительно мягкие, влажные и жадные губы прильнули сперва к его рту, а затем к шее.

Эта метаморфоза заставила Дэйна сначала изумиться и лишь затем испытать чувство наслаждения; и он снова с горячностью набросился на ее шею, полагая, что один раз – хорошо, а два – лучше, а потом принялся ее раздевать. Она в ответ начала делать то же самое с ним.

Он вынужден был признать, что у нее красивая грудь – красивая грудь и полное отсутствие лифчика – о чем еще можно было мечтать? Забравшись под ее блузку, его руки ощутили мягкое благоуханное тепло и восхитительно твердые соски. Возможно, не слишком по-джентльменски он попытался вытащить одну грудь наружу и непременно оторвал бы от блузки Мелани пару пуговиц, если бы она не успела их расстегнуть. После чего ее руки вновь углубились в его брюки и занялись его раздувшимся членом, что при иных обстоятельствах могло бы быть расценено как оскорбление действием.

Издаваемые ими звуки заполнили часовню, отдаваясь от ее стен и превращая их в непроизвольные стоны спаривающихся животных. Но, ощутив запах кожи, пота и духов Мелани и обхватив ее ягодицы и промежность, а также осознав, что она готова к совокуплению, он вдруг понял, что ему страшно неудобно. Скамья была узкой и жесткой, как и все скамьи в этом мире, и места для ног решительно не хватало.

– Туда, – прошептал он при первой же возможности, имея в виду алтарь. Мелани, уже заменившая руки ртом, в котором теперь находился его пульсировавший пенис со всеми его бородавками, ответила не сразу:

– На алтаре?

Ее родители были религиозными людьми, и, хотя она не разделяла их строгих христианских убеждений, сама мысль о возможном совокуплении на алтаре казалась ей «не очень хорошей».

– Да. А где же еще?

Он отстранился и, поддерживая одной рукой штаны, повел ее к покрытому пылью алтарю. Тот составлял метр в ширину и почти два в длину. Покрывало с него давно исчезло, зато в центре высилась тяжелая каменная урна, чуть ли не метр высотой. Как только они добрались до алтаря, Дэйн снова сосредоточился на Мелани, следуя уже проторенному пути – шея, грудь, трусики. Она откинулась назад и слегка раздвинула ноги, вновь вернувшись к его пенису. В часовне снова зазвучало эхо, на этот раз принося более человеческие звуки с добавлением стонов и разрозненных слогов.

– Ложись на алтарь, – прошептал Дэйн.

Мелани оглянулась и послушно откинулась назад, не рассчитав при этом в полутьме расстояние до урны. Она сильно стукнулась затылком, едва не перевернув ее и сдвинув к самому краю.

– Черт!

– Давай, Мел, – промолвил Дэйн, который в данный момент считал это словосочетание вершиной сочувствия, так как в нем уже забродили соки. – Не валяй дурака.

Это явное отсутствие сострадания заставило Мелани, которая сидела, потирая затылок, вспылить:

– Да, тебе-то хорошо. Ты что меня, подстилкой считаешь? Это мне придется лежать на голых досках.

И именно тут Дэйн нанес последний штрих, проявив невероятную ловкость, которая прежде была ему не свойственна.

– Ну зачем же? Ты можешь просто наклониться вперед, – заметил он очень убедительным, на его взгляд, тоном, после чего добавил страстным шепотом: – Давай сзади.

И как это было ни странно, она рассмеялась:

– Сзади?

– Конечно, – ответил он, запуская руку ей в промежность и продолжая целовать ее грудь. – Это будет хорошо.

Луч фонарика продолжал бить вверх, поэтому он не мог разглядеть ее улыбку, но догадался о ней по ее довольным стонам.

– Ну давай, Мел. Сзади, да?

Она испустила длинный громкий вздох и, не говоря ни слова, покорно повернулась к нему спиной, облокотившись на алтарь.

Он задрал ее короткую юбочку и спустил с нее трусики. Когда он попытался стащить их полностью, она раздраженно его остановила:

– Ну давай уже.

Разумно решив оставить добычу сувенира на более позднее время, он уставился на ее задницу и пришел к выводу, что она полностью соответствует ожиданиям его самого и его пениса. Он спустил с себя штаны, выпятил бедра и обрел влажное тепло в утехах Мелани Дэй.

Она начала издавать одобрительные звуки, и это вдохновило его на то, чтобы воспользоваться многократно испытанным методом чередовавшихся прямолинейных движений, доставлявшим ему самые приятные ощущения и, судя по всему, нравившимся Мелани. Он обнял ее за бедра, одновременно увеличив силу и скорость движений, от которых алтарь начал сотрясаться. Впрочем, это мало волновало участников событий. На их маленький мирок не могли повлиять ни тьма, ни холод, ни признаки разложения. Их совершенно не волновало, что вокруг них мусор, что на улице идет дождь, а сами они находятся в темном полуразрушенном здании.

Не исключено, что именно в этот самый момент где-то в тени прятался убийца, наблюдавший, а возможно и получавший удовольствие от того, чем они занимались, но и это их не волновало.

Дэйн перешел на привычный ритм телодвижений, и его сознание и кровь сделали свое дело. Алтарь теперь сотрясался с равномерной периодичностью, а сам Дэйн вскоре начал бормотать обычные, освященные веками фразы, в то время как Мелани продолжала поощрять его классическими стонами. Естественно, что в течение всего этого времени они не обращали внимания на то, что урна неуклонно сползает к краю алтаря.

Наконец после нескольких особенно сильных толчков и пары умышленных пауз, вызванных желанием Дэйна максимально ублажить Мелани, он в последний раз мощно вошел в нее и, достигнув цели, ощутил непроизвольные спазмы. Мелани, еще не достигшая оргазма, но готовая поддержать партнера, принялась ерзать из стороны в сторону, помогая ему словами благодарности.

Именно эти заключительные движения и свалили урну с алтаря, так что она рухнула на каменный пол, а ее осколки разлетелись перед Мелани.

От неожиданности она вздрогнула, выкрикнула совершенно неуместное «О господи!» и, продолжая стоять на четвереньках, попятилась, еще глубже вбирая в себя Дэйна. Вначале это вызвало у него огромное удовольствие, но это чувство быстро рассеялось, так как она продолжала отползать назад и он едва не упал навзничь. Он открыл было рот, чтобы возразить, но Мелани к этому времени уже кричала не переставая, несмотря на свое состояние дезабилье, так что вряд ли ему удалось бы заставить ее выслушать себя. И лишь когда она вцепилась в него, указывая куда-то в темноту за алтарем, он понял, что она что-то там увидела.

Он двинулся вперед, а умолкшая Мелани теперь только стонала и всхлипывала. Дэйн перегнулся через алтарь.

Там было темно и грязно.

Поэтому он не сразу разглядел ошметки мозга, разбросанные по всему полу.

Айзенменгер долго привыкал к Елене, преодолевая чувство страха и неловкости, которое вызывали у него ее перепады настроения и глубина личности. По своей сути он был уравновешенным человеком и проявлял эмоции лишь в крайних случаях. Он был свидетелем слишком большого количества трагедий, к которым приводила страсть, чтобы позволить ей властвовать над собой или кем бы то ни было другим, особенно над близким человеком. Но Елена, лишенная страсти, пыла и непредсказуемости, стала бы совсем иной личностью, возможно утратив все свои характерные свойства, и поэтому ему приходилось мириться с ее внутренним огнем, с которым он ничего не мог поделать и который являлся такой же неотъемлемой частью ее натуры, как глаза, губы и душа.

Но даже в этих обстоятельствах Айзенменгер ощущал, что в этот вечер она ведет себя необычно, хотя вряд ли это было заметно стороннему наблюдателю; однако, хотя эта необычность в поведении казалась едва уловимой, для Айзенменгера происшедшая в Елене перемена была столь же очевидна, как если бы она внезапно лишилась одного глаза.

Вечер они провели в джазовом клубе неподалеку от дома Айзенменгера. Елена полюбила джаз в последние полгода, и хотя Айзенменгер не разделял ее чувств, он не имел ничего против. Он воспринимал музыку как пение птиц – звук приятный, но малоинформативный.

Они поужинали в клубе и выпили несколько больше, чем обычно, и теперь сидели в его доме, слегка соприкасаясь телами. Им и в голову не приходило, что за ними следят.

На протяжении вечера Елена была разговорчива, но все ее высказывания были довольно странными – она отвечала не столько для того, чтобы поддержать осмысленную беседу, сколько стремясь удовлетворить его желание общаться.

Айзенменгер не стал расспрашивать ее о Мартине Пендреде, так как знал, что она не любит распространяться о текущих делах, но к тому времени, когда подали кофе, он уже исчерпал все возможные темы для разговора и отчаяние начало расти в нем параллельно с чувством тревоги.

– Это правда, что они потеряли Мартина Пендреда? – наконец осведомился он.

Елена кивнула и насмешливо ответила:

– Похоже, его мало волнует судьба адвоката.

– Думаю, он боится несправедливого суда. – Он положил руку ей на запястье. – Как бы то ни было, все это очень интересно. Ну, а ты что думаешь?

Они пили бренди, и остроконечные прозрачные стаканы, стоявшие перед ними на кофейном столике, искажали свет и преломляли смысл. Елена смотрела на них с таким видом, словно намеревалась найти истину на их дне.

– Он был… – она умолкла, подыскивая слово, а затем произнесла его таким странным голосом, словно оно соединяло в себе любовь и ужас, отвращение и восхищение, – потрясающим.

И тут Айзенменгеру показалось, что ему удалось разгадать причину ее странного поведения. Однако он ошибался.

– Потрясающим? Какое странное слово. Большинство людей на твоем месте сказали бы «странный», «пугающий» или даже «порочный».

Елена протянула руку к стакану.

– Он действительно странный и действительно может напугать именно потому, что он странный. Но порочный? Вряд ли его можно назвать порочным.

– Тем не менее некоторые называют. И считают его таким же, как его брат.

Елена покачала головой, и на ее лице появилось выражение задумчивости.

– Разве порок не предполагает желания разрушать и уничтожать? Мартин Пендред поразил меня отсутствием каких бы то ни было желаний.

– Так что же, психопат не может быть порочным? В конце концов, они точно такие же люди, как мы, только лишенные сознания и совести.

– Значит, ты считаешь его психопатом? – удивленно спросила Елена.

– Нет. У Пендредов синдром Аспергера.

– Что это значит?

– В просторечии – аутичное нарушение восприятия образов.

– А для несведущих? – с оттенком сарказма осведомилась Елена. Она поставила стакан на столик и снова откинулась на спинку дивана.

– Считается, что аутизм – нарушение восприятия или процесса обработки данных, полученных с помощью органов чувств. Аутисты видят, слышат, чувствуют, обоняют и осязают так же, как мы, однако затем получаемые с помощью органов чувств данные искажаются. Возможно, они видят окружающий мир как обычные люди, но не в состоянии реагировать на него нормальным образом, а может быть, они видят мир несколько иначе и соответствующим образом на него реагируют. Никто не может сказать наверняка, но совершенно очевидно, что их восприятие мира отличается от обычного.

– Но ты сказал что-то еще… синдром Аспергера?

– Это разновидность аутичного нарушения восприятия. Считается, что это более мягкая его форма.

– А чем отличается этот синдром от психопатии?

– Психопаты воспринимают мир точно так же, как все остальные. Просто их ничего не волнует. Они делают что хотят.

– А аутистов волнует?

Айзенменгер не знал, что ответить.

– Думаю, они даже не понимают, что это такое, – наконец ответил он. – Аутисты и люди, страдающие синдромом Аспергера, воспринимают мир как страшное и пугающее место; он представляется им мешаниной разрозненных звуков, картинок и ощущений. Внешние впечатления никогда не соединяются у них в единую картинку; так, вместо лица они видят два глаза, рот и нос. Они все правильно воспринимают и даже понимают, что голос раздается изо рта, и тем не менее они не воспринимают человеческое лицо в его целостности. Мы испытываем чувства, потому что некоторые вещи для нас что-то значат. Для аутистов они не значат ровным счетом ничего. Они воистину являются странниками в неведомом мире.

– Но им свойственна жестокость?

– Как правило, нет, – покачал головой Айзенменгер. – Скорее им свойственны саморазрушительные тенденции, но гораздо чаще они просто боятся того мира, который видят вокруг себя.

– Так как же ты объясняешь поведение Пендредов? – осведомилась Елена с торжествующим видом, словно они играли в какую-то игру.

Он улыбнулся, радуясь тому, что впервые за вечер она несколько оживилась, и, отпив бренди, заметил:

– Мартин и Мелькиор появились на свет сорок лет тому назад, будучи близнецами. Насколько я понимаю, их родители не отличались интеллектом. Не знаю, какими они были родителями – хорошими или плохими, но суть в том, что они ничего не понимали в происходившем с их детьми. Впрочем, в то время это было обычной вещью.

– То есть?

– То есть если твоя болезнь вовремя не была диагносцирована, тебе в лучшем случае оставалось преодолевать ее самостоятельно, а в худшем – вести жизнь отщепенца, ублюдка и чудовища.

– Звучит не в пользу медицинских работников.

Айзенменгер улыбнулся, однако его голос был лишен каких бы то ни было оттенков юмора.

– Как и всего остального человечества, – заметил он.

Она смиренно приняла свое поражение.

– Люди, страдающие аутизмом и синдромом Аспергера, постоянно окружают нас, только мы не замечаем этого. А процент аутистов повышается лишь потому, что мы начинаем наконец обращать на них внимание.

– Для патологоанатома ты неплохо разбираешься в психиатрии.

Айзенменгер пожал плечами:

– Не забывай, что я занимался этим делом. Так что за последнее время я многое узнал об аутизме и синдроме Аспергера.

Вопреки общепринятым представлениям патологи не должны были заниматься изучением психических особенностей преступников. И хотя Елена знала, что Айзенменгер обладает исключительной любознательностью и аналитическим умом, требующим ответов на все вопросы, даже она была поражена глубиной его познаний.

– Как я уже сказал, аутисты и лица, страдающие синдромом Аспергера, не склонны к насилию, – ответил он, когда она выразила свое удивление. – Поэтому меня озадачило то, что их обвинили в убийстве, и я решил в этом разобраться.

– И?..

Айзенменгер нагнулся вперед и обеими руками взял свой стакан.

– Эти больные изумляют и пугают; благодаря им начинаешь понимать, насколько странной вещью является мозг, дарованный нам Богом. – Он глотнул из стакана. – При аутизме происходят нарушения мозгового обеспечения, но они настолько неуловимы, что находятся за пределами наших сегодняшних представлений. Более того, они могут быть причиной других психических заболеваний. Аутисты могут становиться психопатами и невротиками, страдающими навязчивыми состояниями. Кроме того, у них может развиться шизофрения, как это было с Мелькиором.

Елена задумалась.

– Так к убийству его подтолкнула шизофрения, а не синдром Аспергера?

– Теоретически да, – пожал плечами Айзенменгер.

– А что ты имел в виду, когда сказал, что люди, страдающие аутизмом, изумляют и пугают?

– Они гениальные идиоты.

– Да, я слышала о таких. Умственно отсталые дети, обладающие фантастическими способностями в какой-то определенной области.

– Да нет, они не являются умственно отсталыми, просто они – аутисты, но вот что касается способностей, тут ты абсолютно права. Они могут в совершенстве исполнить на рояле раз услышанное произведение или идеально воспроизвести на бумаге сложную, единожды виденную сцену. В результате начинаешь понимать, что отклонение от нормы не всегда является злом.