Текст книги "Окончательный диагноз"

Автор книги: Кит МакКарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Беверли наконец удалось развязать первый узел, и она перешла к лодыжкам. Как только руки Елены оказались свободны, она тут же, хрипя и кашляя, принялась вытаскивать изо рта ватные тампоны, а потом взялась за веревку, обхватывавшую ее на уровне диафрагмы.

В течение нескольких секнуд Айзенменгер стоял в странной балетной позе с задранной ногой, после чего Пендред с оскорбительной легкостью отшвырнул его назад. Айзенменгер, с трудом сохраняя вертикальное положение, засеменил, чувствуя нараставшее головокружение, врезался в стойки для капельниц и рухнул в кресло. От толчка кресло откатилось назад, обрушив кипу старых гроссбухов, часть из которых свалилась на Айзенменгера, а другая – на пол.

Он сразу попытался встать, ибо Пендред снова целеустремленно двинулся в сторону Елены и Беверли, однако мир снова завертелся перед глазами, а ноги предательски отказывались его держать, и он рухнул, уткнувшись лицом в какой-то древний отчет о вскрытии, словно ничего важнее в этот момент для него не было.

Он завозился на полу, пытаясь не столько заставить, сколько уговорить свои ноги повиноваться, однако это было тактической ошибкой, ибо они оказались убежденными рохлями, не годными к военной службе.

– Елена!

Она оглянулась на его оклик как раз в тот момент, когда Пендред схватил ее за плечи, и издала непроизвольный крик. Пендред не успел поднять свой нож, но на секционном столе, рядом с ее бедром лежал другой, и она заметила, что он не спускает с него глаз. Он уже протянул к нему руку, когда Беверли схватила его и, сделав шаг вперед, нанесла им удар но его протянутой руке. Тот оставил спиральную рану, разрезав довольно бледную кожу и сухожилия, из которых почти мгновенно хлынула кровь.

Но и это не остановило Пендреда – он продолжал свое дело с тем же безразличным выражением лица, несмотря на кровь, струившуюся из пореза. Пальцы его на горле Елены сжались еще сильнее, а рука продолжала тянуться за ножом к Беверли. Елена извивалась, пытаясь сопротивляться, а отступившая на шаг Беверли готовилась к нанесению нового удара.

В этот момент двери распахнулись, и помещение заполнили полицейские.

Гомер стоял у морга, потирая руки в перчатках, с видом глубокого удовлетворения. Он излучал самодовольство, освещая все вокруг отблесками одержанной им победы.

Еще одно раскрытое дело. Еще один шаг вверх по служебной лестнице.

Мимо него сновали офицеры полиции, как в форме, так и в штатском, эксперты и врачи – эти прибыли последними, и их машины стояли в самом конце переулка. Неподалеку виднелось несколько зевак, но, как актер, не обращающий внимания на публику, Гомер делал вид, что не замечает их восхищенных взглядов.

– Сэр?

Единственный слог, произнесенный Райтом и сопровождавшийся легким покашливанием, вывел Гомера из состояния приятной задумчивости.

– В чем дело?

– С вами хочет поговорить доктор Айзенменгер.

– Зачем? – нахмурился Гомер.

Райт этого не знал, да и не очень понимал, почему он должен это знать, а потому просто пожал плечами.

– Ну ладно, где он? – раздраженно осведомился Гомер.

Айзенменгер находился в заброшенном кабинете, где ему оказывали первую помощь. Лицо его было бледным, но чрезвычайно спокойным. Гомер вполне обоснованно предположил, что ему плохо. Невысокая коренастая фельдшерица с румяным лицом, бормоча что-то себе под нос, накладывала Айзенменгеру на плечо эластичный бинт.

При виде полицейских Айзенменгер резко вскинул голову.

– Где Елена?

– Ее увезли в больницу, – ответил Райт.

– С ней все будет в порядке?

– Конечно, – ответил Райт, хотя не имел об этом ни малейшего представления.

Айзенменгер задумался, пока фельдшерица из стороны в сторону изгибала его торс. На ее лице была написана решимость, словно она определяла степень успешности своих действий по количеству стонов пациента.

– А Беверли?

– Инспектор Уортон дала показания и уехала домой, – ответил Гомер.

За этим последовала пауза, нарушаемая лишь тяжелым, чуть ли не астматическим дыханием фельдшерицы; кричащая ярко-зеленая униформа не слишком ее красила.

– Вы хотели со мной поговорить? – наконец осведомился Гомер.

Казалось, у Айзенменгера этот вопрос вызвал нечто вроде удивления.

– Ах да, – откликнулся он и снова умолк.

– Ну?

Фельдшерица закончила перевязку, напоследок едва ли не с садистским удовольствием туго затянув бинт, но Айзенменгер не обратил на это внимания.

– Думаю, вам следует знать… – тяжело сглотнув, произнес он и улыбнулся, наконец поддаваясь нахлынувшей на него волне боли. – Я знаю, кто настоящий убийца, – уже теряя сознание, отчетливо проговорил он.

ЧАСТЬ 4

Плечо у Айзенменгера продолжало болеть, какие бы болеутоляющие средства он ни принимал. Последние двое суток он почти не спал, и усталость в сочетании с головокружением, вызываемым петидином, порождала в нем странную отстраненность от реальности, которую ему постоянно приходилось преодолевать и от которой его не могло избавить даже судорожное продвижение такси по заполненным машинами улицам. Наконец Айзенменгер попросил остановиться возле одного из домов в северной части города, расплатился с шофером и, выйдя из машины, принялся оглядываться по сторонам.

Это был фешенебельный район: аккуратно покрашенные дома, перед которыми располагались ухоженные палисадники. Припаркованные на подъездных дорожках машины не отличались новизной или роскошью, но они были чистыми, зарегистрированными, и их внешний вид свидетельствовал о заботливом уходе. Айзенменгер глубоко вдохнул свежий воздух и ощутил аромат благосостояния среднего класса, слегка приправленный запахом старости.

Он двинулся к дверям дома номер 86 по дорожке маленького ухоженного садика мимо ярко-желтой машины с крытым кузовом, позвонил и тут же был вознагражден окликом, донесшимся справа. Айзенменгер заглянул за угол и обнаружил там дверь, расположенную между домом и гаражом. В дверях стоял крепкий мужчина мощного телосложения, которому на вид было около шестидесяти. У него были глубоко посаженные глаза, большой нос и пухлые губы. Все это вкупе с бледной щетиной, покрывавшей подбородок, придавало ему не слишком привлекательный вид.

– Да?

– Мистер Брокка? Я Джон Айзенменгер. Я вам звонил.

Мужчина кивнул и сделал шаг в сторону, из чего Айзенменгер заключил, что его приглашают войти. Он оказался в пустом гараже, где Брокка полировал выставочную витрину.

– Вы сказали, что хотите поговорить со мной о Пендредах? – произнес он, возвращаясь к своему занятию и окуная кисть в банку с лаком.

– Да, если это возможно.

Брокка начал накладывать лак на дерево. У него были крепкие руки с короткими толстыми пальцами, однако, несмотря на это, он работал с поразительной аккуратностью.

– Это он сделал? С вашим плечом? – не поворачивая головы, спросил он.

– Да.

– Я читал об этом в газете.

В глубине гаража стоял верстак, и Айзенменгер облокотился на него.

– А вы в течение длительного времени были заведующим моргом Западной Королевской больницы.

– Да, двадцать три года.

– Значит, вы хорошо были знакомы с Пендредами.

Он быстрым и точным движением залакировал угол.

– Не больше, чем любой, кто имел с ними дело. А что?

– И какое они производили на вас впечатление?

– Я считал их странными ребятами, но с другой стороны, кто не странен?

– А как работники? Они были добросовестными?

Брокка впервые поднял голову и посмотрел на Айзенменгера.

– Это зависит от того, что вы имеете в виду. Они совершенно не разбирались в документации; им нельзя было доверить выдачу тел или имущества.

– Почему?

– У них с этим ничего не получалось. При передаче тела требуется заполнение огромного количества документов, подтверждающих, что выдано именно то тело, что оно находится в хорошем состоянии, ну и всякое такое. И сколько я ни старался, у них все равно ничего не получалось. То же относилось и к ценностям, принадлежавшим покойным.

– А работа непосредственно с трупами?

– Это у них получалось прекрасно. – Он снова вернулся к своему делу.

– Это вы обучили их технике вскрытия? – поинтересовался Айзенменгер.

– Да, – с подозрительным видом откликнулся Брокка. – А что?

– Просто меня интересует методика, не более того, – поспешно ответил Айзенменгер.

– Я отвечал за то, чтобы обучить их самому необходимому, – успокоившись, ответил Брокка. – У них уже был кое-какой опыт, поскольку они работали на скотобойне. Я научил их изымать внутренние органы и извлекать мозг.

– Они были хорошими учениками?

– Схватывали все на лету. Как я уже сказал, они до этого занимались похожей работой.

– А как насчет швов?

– А что?

– В каком-то смысле это один из важнейших аспектов вашей работы – косметическая приемлемость тела. Уж этим-то они точно не занимались до прихода в морг.

Брокка снова выдержал паузу, на этот раз стараясь восстановить в памяти подробности.

– Да. Это было сложнее. Им потребовалось довольно много времени, чтобы этому научиться.

– Льюи сказал мне, что особенно трудно это давалось Мартину.

– Да, верно, – кивнул Брокка.

Айзенменгер чувстовал, что именно здесь таится разгадка, хотя и не мог объяснить, где именно.

– А вы не расскажете мне об этом поподробнее, мистер Брокка? Думаю, это может оказаться чрезвычайно важным.

– Черт!

За три дня тяжелой депрессии Беверли исчерпала весь свой запас ругательств, проклятий и брани, однако это не мешало ей время от времени повторять их и находить в этом определенное удовольствие. И действительно, насколько она помнила, это было единственное, что она произносила вслух за последние семьдесят два часа, если не считать краткого телефонного разговора с Айзенменгером, который просил ее о встрече.

Только сейчас она поняла, что он задерживается. Время летело быстро, и у нее до сих пор не укладывалось в голове, что с момента ареста Пендреда уже прошло три дня. Казалось, это случилось только что, и в то же время это событие уже терялось в далеком прошлом, хотя в действительности прошло всего лишь семьдесят с небольшим часов с тех пор, как ее карьера окончательно разбилась о несокрушимое препятствие, именуемое некомпетентностью.

Единственное, что скрашивало ее одиночество, – это вид из окна, разрезанный излучиной реки и приправленный очарованием увядающего города, – его величественная тишина гармонировала с ее внутренним состоянием. Четыре раза ей звонил Фишер, оставляя на автоответчике просьбы о том, чтобы она перезвонила.

Но как? Как она могла так ошибаться? Она была абсолютно уверена в том, что Мартин Пендред ни в чем не виноват – ни тогда, ни сейчас. Да и Айзенменгер, похоже, допустил роковую ошибку, что было ему несвойственно.

И все же, несмотря на бесконечное повторение этого вопроса, ее сознание уже готовило планы на будущее. Ей еще предстояло получить уведомление дисциплинарной комиссии, но она знала, что это не займет много времени; то, что после него ее отстранят от работы, было столь же неизбежно, как смерть после жизни. И что тогда ждало ее впереди?

Полиция исключалась – во-первых, она сама не хотела туда возвращаться, а во-вторых, вряд ли ее бы приняли. Оставались охранные предприятия или полная смена вида деятельности.

Ни то ни другое ее не привлекало.

Она машинально потрогала повязку на руке. В дверь позвонили, и она отвернулась от окна и не спеша двинулась открывать.

Однако вопреки ожиданиям это был не Джон Айзенменгер.

– Елена? – Она не могла сдержать удивления.

Елена была одета в безупречный костюм, и Беверли испытала неловкость за свои джинсы и черную футболку.

– Можно?

Беверли сделала шаг в сторону.

«Она похудела».

Елена остановилась посередине гостиной и повернулась к Беверли:

– Джон расплачивается с таксистом, я его обогнала.

– Когда ты выписалась? – Беверли указала ей на кресло.

– Вчера.

Беверли кивнула, опустившись в кресло напротив, и между ними повисло гнетущее молчание.

– Я хотела поблагодарить тебя… – наконец промолвила Елена, – за то, что ты сделала. – И прежде чем Беверли успела что-то ответить, она добавила: – Похоже, это становится традицией.

В дверь снова позвонили. На этот раз звонок прозвучал так, словно это был электрический разряд, и Беверли поспешила впустить Айзенменгера.

Если тот о чем-либо и догадывался, то предпочел этого не показывать. Он улыбнулся Беверли и сел рядом с Еленой. Плечо под рубашкой топорщилось от наложенной повязки, а сама рука висела на перевязи.

– Отличная троица, – сухо заметила Беверли. – Анонимные инвалиды.

– Как ты? – с хмурым видом поинтересовался Айзенменгер, делая вид, что не расслышал ее замечания.

Беверли пожала плечами:

– Не хуже, чем можно было бы ожидать. С рукой все в порядке, но дело не в этом. Жду приглашения на дисциплинарную комиссию.

– Гомер празднует свой успех, – заметила Елена.

– Да? В последние дни я не следила за новостями. – Беверли мрачно улыбнулась. – Теперь меня больше интересуют предложения о работе.

– Почему? – удивленно поднял брови Айзенменгер.

На этот раз она издала язвительный лающий смешок.

– Почему? Да потому что кредит доверия исчерпан. Эта ошибка была последней.

– Ты не понимаешь, Беверли. Ошибается Гомер, а не ты. Убийца не Пендред.

Она не поверила собственным ушам. Это звучало невероятно.

– Но это же чушь! Ты вспомни только, что он сделал с Еленой.

По лицу Айзенменгера пробежало быстрое облачко, но Беверли все же успела его заметить. Однако, не дав ей осмыслить сказанное, Айзенменгер продолжил:

– Я думаю, что потрясение, вызванное арестом, допросом, а затем и охотой на него, привело к обострению латентной шизофрении. К тому же мне кажется… – он бросил на Елену несколько нервный взгляд, – что у него были все основания остановить свой выбор на Елене.

Он говорил, а Беверли судорожно пыталась понять, что он имеет в виду. И лишь когда в разговор вмешалась Елена, до нее начало кое-что доходить.

– Джон считает, что Мартин влюбился в меня.

– Значит, это было проявлением любви? – изумленно подняв брови, осведомилась Беверли.

Айзенменгер пожал плечами:

– Все зависит от конкретного вида психического заболевания.

Но у Беверли это не укладывалось в голове.

– Никто не сможет убедить присяжных в том, что Пендред не совершал этих убийств, после того, что он собирался сделать с Еленой.

Однако на Айзенменгера ее слова не произвели впечатления.

– Он не убивал ни Дженни Мюир, ни Патрика Уилмса, ни Уилсона Милроя. Я это знаю. Я в этом убедился на основании методики вскрытий.

Он наклонился ближе. Вероятно, это движение причинило ему боль, потому что он моргнул, но голос его остался ровным и спокойным.

– Кроме этого, я знаю, что он не совершал этих убийств, потому что знаю, кто их совершил на самом деле.

И тут Беверли поверила.

– Вот он. – Елена слегка подтолкнула локтем Айзенменгера, который сидел, углубившись в кроссворд, – заполнять клетки с перевязанной рукой было непросто, но, похоже, это его не волновало. Он поднял голову и увидел, как Бенс-Джонс залезает в свою огромную машину – на расстоянии толстые стекла его очков казались световыми дисками, отражавшими свет утреннего солнца. Айзенменгер и Елена проводили взглядом его машину.

– Ну? – посмотрела Елена на Айзенменгера.

– Пошли, – со вздохом ответил он.

Она взяла портфель и поднялась со скамейки.

– В чем дело? – спросила она, стоя на дорожке, испещренной пятнами света.

– Боюсь, это не поможет, – ответил он, глядя на нее снизу вверх.

– Но это ведь была твоя идея.

– Только потому, что я не мог придумать ничего лучше. – Айзенменгер встал.

– Но ты же не отдал это полиции, – заметила она, когда они уже двинулись вперед. – Тогда логично было бы отдать.

Айзенменгер фыркнул:

– Гомера не интересует то, чем занимаемся мы. Мы впустую потратили бы время.

Перед входом в дом располагались изящные кованые ворота, на лужайке стояли скульптуры. Справа виднелась площадка для игры в крокет.

– Нет, – продолжил Айзенменгер. – Наша единственная надежда в том, чтобы отыскать слабое место. Гомер станет слушать нас только в том случае, если мы сможем подтвердить свои слова какими-нибудь уликами.

– И ты считаешь, что так мы сумеем их добыть?

– Я уже сказал, что ничего другого мне в голову не пришло, – ответил Айзенменгер, когда они подошли к широкой ярко-синей двери и Елена нажала на звонок.

Дверь довольно долго не открывали, а затем на пороге возникла растрепанная Виктория Бенс-Джонс, закутанная в мужской халат. Лицо у нее было помятым и заспанным, но за этими временными недостатками проглядывали дефекты куда как более разрушительные.

И Елена решила, что вид у нее испуганный и затравленный.

– Привет, Виктория! Можно войти?

И, не дожидаясь ответа, Айзенменгер прошел в дом; если Виктория и собиралась возразить, эта наступательная тактика оставила ее ни с чем и ей пришлось смириться с вторжением.

– Джон! – выдохнула она и добавила, уже глядя ему в спину: – Конечно. – Взгляд ее переместился на Елену, которая, вежливо улыбнувшись, проследовала за Айзенменгером.

Тот, проигнорировав гостиную, тут же направился вглубь дома в поисках кухни. Обнаруженное им помещение было огромным, являясь пародией на самые роскошные кухни мира. Круглый дубовый стол, будучи вынесенным на лужайку, видневшуюся из окна, вполне мог бы служить посадочной площадкой для вертолета.

И именно за эту мерцающую матовую столешницу Айзенменгер и уселся, не дожидаясь приглашения. Елена, вошедшая на кухню вслед за ним, видела, что он нервничает, однако для большинства наблюдателей это осталось бы незамеченным.

Виктория, похоже, совершенно не удивилась тому, что Айзенменгер так свободно распоряжается в ее доме, – она производила впечатление человека, совершенно утратившего способность удивляться чему бы то ни было. Елена устроилась рядом с Айзенменгером, а Виктория осталась стоять с отстраненным видом.

– Виктория, это моя коллега Елена Флеминг.

Что соответствовало действительности, хотя и не в полной мере.

– Думаю, нам настало время поговорить.

Виктория нахмурилась с видом не до конца проснувшегося или потерявшего ориентир человека.

– Твоя рука. Что случилось? – спросила она.

– Случайно порезался ножом, – пробормотал в ответ Айзенменгер.

– Вы уже два месяца не работаете по причине стресса, – вступила Елена. – А что с вами произошло?

Этот вопрос явно обескуражил Викторию, словно сам факт того, что он был задан, ставил под сомнение ее болезнь.

– Что вы имеете в виду?

Елена тут же вернула этот вопрос обратно:

– Я имею в виду, что два месяца в состоянии стресса – это очень серьезно. Что же стало причиной такого состояния?

Айзенменгер уже встречался с подобной реакцией: если вы не хотите отвечать на вопрос, углубитесь в суть и обратитесь к его подтексту.

– А какое вы имеете право задавать мне этот вопрос?

Айзенменгер не мог не отметить возмущения, с которым это было сказано.

– Виктория, погибли уже три человека, – промолвил он.

Она открыла рот, и он заметил единственную золотую коронку – слева, на нижнем малом коренном зубе. Он отметил, что она утратила для него привлекательность.

– А какое это имеет отношение ко мне? – после некоторого колебания осведомилась она.

Айзенменгер улыбнулся, Елена же сохраняла невозмутимость.

– Вы делали прекрасную карьеру, Виктория, – промолвила она.

И как ни странно, это краткое замечание, сделанное безотносительно ко всему сказанному ранее, возымело решающее действие. Виктория Бенс-Джонс, с потрясенным видом и медленно бледнея, опустилась в кресло, и на ее лице появилось какое-то отсутствующее выражение.

Елена бросила взгляд на Айзенменгера, который не спускал глаз с Виктории.

– Лично меня мог бы повергнуть в такой стресс лишь чей-нибудь шантаж, – осторожно произнес он.

Она тут же вскинула на него глаза, и на этот раз в ее взгляде читались страх и неуверенность. Казалось, этот взгляд говорил: «Насколько много он знает?»

Айзенменгеру была несвойственна изощренная жестокость, к тому же он все еще испытывал ностальгические чувства, связанные с их общими студенческими годами, поэтому он повернулся к Елене и спросил:

– Почему бы нам не показать Виктории то, что мы обнаружили в доме Уилсона Милроя, и не рассказать о показаниях Ивонны Хэйверс?

Елена достала из портфеля письма и заявление Ивонны Хэйверс и положила их на стол перед Викторией так, чтобы той было удобно читать. Однако Виктория не спешила это делать, она смотрела на Айзенменгера, и в ее глазах читался ужас. Когда она наконец опустила глаза и взяла бумаги, Елена заметила, что ее руки дрожат. Она довольно быстро просмотрела документы, правда, переходя к заявлению Хэйверс, слегка помедлила.

Айзенменгер явно обрел уверенность. Он делал все возможное, чтобы не дать Виктории ни малейшего основания поставить под сомнение его позицию.

– Когда Уилсон Милрой написал письмо твоему мужу, он всего лишь намекнул на то, что может начать вас шантажировать. «Предоставьте мне должность профессоpa, или все это выплывет наружу». Затем он встретился с тобой и произнес это вслух. Перед вами встал выбор – либо дать ему разоблачить тебя, либо удовлетворить его требования.

Однако вы нашли третий выход: убийство.

Виктория молчала, но ее вид – расширившиеся и покрасневшие глаза, мертвенно-бледное лицо и слабое дыхание – говорил сам за себя.

– Тогда встал вопрос – как это сделать, – продолжил Айзенменгер. – Классический вопрос всех убийц. Представить ли его смерть как естественную? Или как самоубийство? Или как несчастный случай? Убить и уничтожить улики? Или совершить такое убийство, которое никто никогда не сможет связать с вами?

Не знаю, как вы пришли к мысли замести следы с помощью совершения серии убийств, однако подобный метод уже применялся ранее. Вам представилась уникальная возможность воспользоваться убийствами Мелькиора Пендреда, совершенными им пять лет назад. Сам Мелькиор был уже мертв, но существовал его брат-близнец, которого кое-кто считал виновным в этих убийствах. К тому же его очень легко было подставить, поскольку, будучи психически невменяемым, он не мог обеспечить себе надлежащую защиту.

– Чушь, – произнесла Виктория. Это было сказано слабым голосом, но последовавший за этим вопрос был задан уже более решительно: – Надеюсь, ты не считаешь, что все это сделала я?

– Слабая и хрупкая женщина? – уточнил он и мрачно покачал головой. – Это было еще одно блистательное решение. Полиция сломя голову бросилась ловить Пендреда, как вы и предполагали. И лишь у менее предвзятого человека эти убийства могли вызвать недоумение. Прежде всего поражала неуверенная техника исполнения, которую вряд ли можно было ожидать от опытного работника морга, даже если он и не брал в руки секционный нож последние несколько лет. – Виктория попыталась перебить его, но Айзенменгер неумолимо продолжил: – Однако это создавало другую проблему. Потрошитель пользовался особой методикой, которую трудно было встретить в арсенале средств преступника. Этот убийца владел навыками вскрытия, хотя и давно не применял их на практике.

Айзенменгер улыбнулся.

– Конечно же, вам повезло, когда полиция сначала нашла, а затем потеряла Пендреда. – Айзенменгер умолк, словно его посетила какая-то неожиданная мысль. – Да, – произнес он и повернулся к Елене. – Вот что интересно. Ведь успех всего предприятия зависел от того, останется ли Пендред на свободе – вряд ли на него удалось бы свалить вину за убийства, если бы он сидел в камере. – Он снова вернулся к Виктории. – Значит, в момент совершения первого убийства вам надо было организовать ему слабое алиби. Которое, с одной стороны, было бы достаточно шатким, а с другой, давало бы ему возможность оставаться на свободе. Думаю, вы следили за ним, изучили его привычки и выяснили, что Пендреда видели за несколько минут до предполагаемого времени убийства Дженни Мюир. Вы следили не только за ней, но и за ним. Как только он остался один, вы сделали телефонный звонок, а через двадцать минут Дженни Мюир уже была мертва.

Айзенменгер нахмурился, чувствуя, как в его голове разрастается древо возможностей.

– Вот почему она была убита так далеко от дома – Пендред не мог оставаться в одиночестве до ее убийства слишком долго, иначе это разрушило бы его алиби.

Он кинул взгляд на Викторию, пытаясь различить на ее лице какие-либо признаки чувства вины. Но вместо этого в ее чертах читался ужас.

– Видимо, после этого возникла дилемма – сразу убивать Милроя после Мюир или совершить еще одно жертвоприношение. Лично я сразу перешел бы к Милрою, потому что оставлять его в живых было рискованно, однако вы проявили поразительное хладнокровие, и я не могу не выразить вам своего восхищения в связи с этим. Конечно, вам помогло исчезновение Пендреда – не надо было следить за ним, прежде чем обнажить нож. Так был выбран и благополучно уничтожен Патрик Уилмс.

Теперь в его голосе звучала безжалостность. Он начал напоминать Елене барристера, который, невзирая ни на что, движется к поставленной цели.

– Идея соверишть убийство неподалеку от могилы брата Пендреда была хороша, а вот разместить в ней внутренние органы жертвы – явно неудачна. Даже если бы до этого у меня не было никаких подозрений, это обстоятельство меня обязательно насторожило бы. Пендред – психически больной человек, и понять его логику может лишь тот, кто подобен ему. Так что эта выходка была слишком рациональной, чтобы ее мог совершить Мартин Пендред. – Айзенменгер откинулся на спинку кресла, предоставив присутствующим продолжить обсуждение. – Более того, вам повезло еще раз, так как полиция, несмотря на все усилия, никак не могла найти Пендреда – а это позволяло вам тщательно спланировать и осуществить убийство Уилсона Милроя в стиле Потрошителя.

Он умолк, и это дало возможность Виктории Бенс-Джонс заметить:

– Это просто сказка. Как я могла совершить все эти убийства? Как бы мне удалось дотащить тело Дженни Мюир до ее дома? Как я могла вскрыть эти тела, лежавшие на земле, да еще в кромешной тьме?

Айзенменгер не стал отвечать на эти вопросы, предпочтя обойти очевидное препятствие и рассмотреть его с разных точек зрения.

– Знаешь, а ты совершенно права. Убийство Милроя было сопряжено с огромным риском, так как оно вплотную приближало расследование к вам. И лишь настойчивое желание полиции взвалить всю вину на Пендреда могло заткнуть людям рты, и это почти получилось. Поверхностный допрос, проведенный полицией, подтвердил, что и у тебя, и у твоих коллег есть алиби – твое, естественно, было сфабриковано твоим мужем, – и все осталось шито-крыто, не считая того обстоятельства, что был убит патологоанатом и с помощью именно тех методов, которыми ежедневно пользуются патологоанатомы. И если у кого-то и возникали сомнения относительно виновности Пендреда, то больше возразить им было нечего.

– Но у меня есть алиби, и ты сам только что согласился с тем, что я физически не смогла бы все это совершить. – Она старалась завоевать его доверие, высмеять его умозаключения и разрушить их, продемонстрировав свою полную неспособность осуществить нечто подобное. Елена заметила, как в ее поведении начала сквозить большая уверенность, словно Виктория почувствовала лазейку, но в то же время она видела, как Айзенменгер, умело маневрируя, продолжает загонять ее в угол.

– Согласен, это представляло серьезную проблему даже после того, как мы нашли эти документы и получили такой прекрасный мотив, – промолвил он и снова умолк, на этот раз умышленно и не спуская глаз с ее лица, которое слегка изменилось, когда он интонационно подчеркнул прошедшее время в глаголе «представлять». Если Виктория и питала какую-либо надежду, та бесследно растаяла, и у Елены даже возникло ощущение, что она стала свидетельницей гибели маленького ребенка.

– Пендред скрывался в старом морге. По иронии судьбы полиция обыскала всю округу, но не додумалась заглянуть туда, потому что никто не знал, что он никогда не работал в новом морге. Конечно, с точки зрения полиции все морги похожи друг на друга, и кто мог бы им сообщить о старой развалине, которой никто не пользовался в течение многих лет? Да и тогда, возможно, я не осознал бы всей важности этого обстоятельства, если бы во время схватки не столкнулся почти вплотную со старыми регистрационными книгами. Они были заполнены от руки, и совершенно очевидно, что им было уже много лет, – мечтательно добавил он. – Говоря по правде, я не обратил внимания на дату, но, думаю, это были регистрационные книги пятнадцатилетней или двадцатилетней давности.

Айзенменгер поднял брови и взглянул на Викторию.

– Угадай, чье имя я там прочитал.

Возможно, она и знала это, но ее окаменевшее лицо с расширенными от ужаса глазами ничем не выдало этого, так что Айзенменгеру пришлось самому отвечать на заданный им вопрос.

– Джеффри Бенс-Джонса.

Наступившая после этого тишина заставила Елену задуматься о том, откуда она взялась и почему образовалась с такой ошеломительной скоростью.

Айзенменгер, лучась улыбкой, повернулся к Елене, словно намереваясь рассказать ей исключительно смешной анекдот, который Виктория уже знала.

– Джеффри Бене-Джонс получил образование патологоанатома и достиг в этом деле значительных высот, прежде чем перейти к занятиям невропатологией, а затем и неврологией. Но это было так давно, что об этом уже позабыли. Об этом не вспомнили даже тогда, когда начали появляться выпотрошенные трупы и все занялись поисками людей, обладавших соответствующими навыками. Ты тоже обладала этими навыками, – поворачиваясь к Виктории, заметил он, – но тебе не хватало физических сил. Вряд ли тебе удалось бы обучить новичка, но твой муж не был новичком. Он давно не занимался вскрытиями, и техника исполнения у него была слабой, однако опыт у него имелся.

Айзенменгер умолк – отчасти потому, что не знал, что еще сказать, отчасти из-за того, что Виктория начала плакать.

Стоило из ее глаз выкатиться одной слезе, как за ней последовал целый водопад, словно прорвавший плотину тайн, недомолвок и лжи, и она разрыдалась, едва не лишившись чувств.

Через три дня после визита Елены и Айзенменгера в 10.38 утра Виктория Бенс-Джонс пришла в полицейский участок, чтобы дать показания по поводу убийств Дженни Мюир, Патрика Уилмса и Уилсона Милроя, заявив, что убийцей был ее муж, а она являлась его соучастницей. По прошествии часа, когда она расписалась на каждой из тридцати семи страниц своих показаний, в кабинете Гомера раздался телефонный звонок, решительно и бесповоротно положивший конец тому приподнятому настроению, в котором он находился на протяжении последней недели. Он не только вернул его к привычному состоянию беспокойства, приправленного низкой самооценкой и боязнью потерпеть неудачу, – он погрузил его в какой-то шаткий и необъяснимый сюрреалистический мир.

Его первая реакция – «она лжет» – была вполне объяснима, и Райт склонялся к тому, чтобы согласиться со своим начальником: она была не первой обиженной и брошенной женой, стремившейся отомстить мужу с помощью подобного признания. И тем не менее Райт вынужден был признать, что такое отношение к ее показаниям страдает определенными изъянами. Пендред так ни в чем и не признался (более того, он вообще не произнес ни слова), а у них по-прежнему не было улик, которые позволяли бы связать его с совершенными убийствами. Неопровержимой была лишь его попытка убить Елену Флеминг. Это несколько успокаивало, и возможно, Гомер был прав.