Текст книги "Сага о Гудрид"

Автор книги: Кирстен Сивер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– Отец, выпей это, тебе станет легче… – Гудрид поднесла к нему чашечку с отваром мать-и-мачехи; половина его стекла по седой бороде Торбьёрна.

Когда он откинулся на подушки, Гудрид взяла его горячую, сухую руку в свою, чтобы утешить и его, и себя. Вокруг спали люди, ровно дыша во сне, и она вдруг ощутила себя невыносимо одинокой. Через некоторое время Торбьёрн прошептал:

– Как странно… Сегодня вечером мне привиделось, что я у нас дома в Исландии.

– Мне тоже так показалось, отец. Наверное, нам напомнил об Исландии цокот копыт и людские голоса на дворе…

– Может быть. А может, я просто услышал, как приближаются кони, которые ждут меня в Раю. Там меня ждет и мать твоя, Халльвейг Торбьёрн попытался улыбнуться.

– Откуда ты это знаешь? – все спрашивала Гудрид.

– Снорри Годи обещал мне, что я встречу свою Халльвейг в Раю, если похороню ее в освященной земле и сам проживу жизнь добрым христианином. В последние годы я обходился без лошадей…

Гудрид затаила дыхание, ожидая, что еще скажет отец. А он умолк и потом сказал вису:

 
Темным было утро,
когда навек простилась
с тобою любящая мать,
и нежная жена – со мной!
Ты наша дочь
и будешь дальше жить,
а смерть меня уводит
туда, где догорает день.
 

Он закашлялся и прошептал:

 
Любящие души
от Христа ждут встречи
в вечной жизни…
 

Гудрид наклонилась, к отцу, но услышала лишь его прерывистое дыхание.

В следующие несколько дней Торбьёрн то впадал в забытье, то снова приходил в себя. Гудрид не отходила от его постели. Торкатла, видя ее изнеможение, предложила посидеть возле Торбьёрна ночью, но Гудрид слышать ни о чем не желала. Она пробовала поесть те вкусные кушания, которые предлагали ей и Торкатла, и Финна, но горло сжималось от горя, и она не могла проглотить ни кусочка.

Перед обедом к ней вошел Харальд Конская грива: лицо его светилось от радости.

– Гудрид! На крыше сидит белый сокол. Стейн побежал за приманкой и силками для него!

Гудрид окаменела, потом с трудом поднялась, накинула на плечи платок и вышел наружу. Солнечные блики на ледяном фьорде ослепили ее: будто ножом полоснули по глазам. Она взглянула на конек крыши.

На самом коньке сидел белый сокол – как раз там, где перекрещивались над входом в дом две резные доски. Дух-двойник – фюльгия – сидел неподвижно, не замечая людей внизу. Время от времени он вытягивал шею, хлопал сильными крыльями и вновь погружался в неподвижность.

Гудрид перекрестилась и медленно произнесла:

– Харальд, скажи Стейну, чтобы он не пытался ловить эту птицу. Это фюльгия отца, и он прилетает тогда, когда человек при смерти.

В ту же ночь Торбьёрн умер, не приходя в сознание. Все говорили, что хозяин удостоился великой чести, раз его дух-двойник так явно обнаружил себя. А на утро Гудрид послала известие в Братталид; в ожидании Торстейна и Лейва она прилегла на кровать, которую делили Торкатла и Финна. Она стояла у самой кладовой. Гудрид выпила чашку горячей похлебки из мха, которую принесла ей Торкатла, и натянула на себя овчину.

Охваченная скорбью, она ясно поняла, что отец ушел от нее навсегда. Никогда больше она не придет к нему за советом. Никогда не увидит он своих внуков… Она нащупала под платьем живот. Давно не вспоминала она о своем малыше. Внутри ничто не билось, не трепетало. Бедный крошка, ему тоже нужен отдых… Вскоре Гудрид крепко уснула.

Проснувшись, она ощутила, что у нее началось кровотечение. Она резко села на кровати, а по ногам текла теплая, вязкая жидкость.

– Торкатла! Финна! Кто-нибудь… на помощь!

Крик Гудрид разрезал тишину в доме, и на дворе залаял Гилли. Прибежавшая Торкатла сразу поняла, в чем дело, и быстро приказала перепуганной Финне принести из амбара мешок мха, чтобы подстелить под Гудрид.

Запах крови и мха возбудил в мерцающем сознании Гудрид неясные воспоминания. Мать, умерший маленький братик, кровь… Так много крови, как ни в одной из вис, сложенной скальдами об убийствах и сражениях. Халльвейг истекала кровью, родив ребенка. Женщины в доме старались тогда увести маленькую Гудрид, чтобы она не видела темного, пахнущего кровью мха, который постоянно меняли на новый.

Гудрид так и не увидела безжизненный красный комочек – она лежала без сознания, потеряв много крови. Ничего не знала она и о том, что Стейн сжалился над старой Хильдой, воющей по своему хозяину, и перерезал ей горло, похоронив собачью тушу под грудой камней.

Прошло много дней, прежде чем Гудрид вновь стала здоровой, и вернулась вместе с Торстейном в Братталид. На лугах щебетала ржанка, а гнезда каменок в саду на Бревенном Мысе были полны маленьких, голубых яиц. Торбьёрн давно покоился у церкви Тьодхильд, но когда Гудрид села в лодку Торстейна, она по привычке обернулась на берег, чтобы посмотреть на высокую фигуру отца, которая обычно виднелась наверху, между домами.

– Мы похоронили Торбьёрна рядом с Эриком, – сказал Торстейн, пока раб Ньяль перевозил их через фьорд. Вокруг посверкивали ледяные горы. – Мать кропила могилу в течение трех дней: так он сам пожелал перед смертью.

Гудрид молча наклонила голову и придвинулась ближе к мужу.

– Как хорошо, что мы едем домой, Торстейн, – домой, где все сейчас зеленеет, плодится и размножается.

Вскоре у них снова будет ребенок, думала она. Он родится на Песчаном Мысе, в их новом доме.

ВЕСТИ ИЗ ВИНОГРАДНОЙ СТРАНЫ

Тьодхильд стала тугой на ухо, отметила про себя Гудрид, увидев свекровь после долгого отсутствия. Однако ничто не ускользало от внимания хозяйки Братталида. Тьодхильд примечала, кто из соседей посетил ее церковь на 3 мая[5]5
  День, когда все ворота и ограды должны быть заделаны.


[Закрыть], а кто остался дома. Она была уверена в том, что это именно Ньяль был отцом ребенка, которого родила ее новая служанка Ауд. А однажды Гудрид сама услышала, как Тьодхильд выговаривает надсмотрщику за то, что он позволил вставить колышки в рот ягнятам, чтобы они не смогли сосать материнское молоко, прежде чем не кончится утренняя дойка. Тьодхильд ходила по двору, опираясь на суковатую палку и говорила с надсмотрщиком таким голосом, словно это он был глухим:

– Всю жизнь мы с Эриком следили за тем, чтобы овец доили по утрам, прежде чем к ним впустят ягнят. И если слуги до того обленились, что не делают этого, то ты сам должен взяться за это. Ты понял меня?

Гудрид еще недостаточно окрепла, чтобы помогать Торстейну по хозяйству на Бревенном Мысе, и потому свекровь время от времени посылала в дому к сыну слугу – узнать, все ли делается как полагается, по гренландским обычаям. Торкатла так сердилась, что Харальд Конская грива был вынужден через день возить ее к Гудрид с жалобами на вмешательство.

Гудрид примиряюще говорила ей:

– Тьодхильд просто думает, что вам недостает Торбьёрна и его советов.

– Может, так и есть… – ворчала Торкатла.

Гудрид самой не хватало отца, он был частью ее воспоминаний об Исландии. Однако теперь, когда она вышла замуж, она старалась не думать о том, что было раньше. Она – хозяйка собственной усадьбы в Гренландии. Нередко случалось, что Гудрид ловила себя на мысли о том, что если бы она сейчас увидела отца, она рассказала бы ему, как они с Торстейном радуются «Морскому коню». Корабль был как новенький, и они плавали на нем в Гардар, на Скотный Мыс, в другие места, где у Торстейна были дела.

Навстречу им не попадалось больших кораблей. Когда окончился тинг в Братталиде, ни один торговый корабль не заходил в их фьорд, и Торстейн уже начал проявлять нетерпение.

– Мне так хотелось купить зерно и железо до того, как мы отправимся на Песчаный Мыс… Здесь можно поторговаться и взять дешевле, чем в Западном Поселении, – пожаловался он однажды Гудрид, когда та зашла к нему в лодочный сарай с миской молочной похлебки.

– Но у нас есть «Морской конь», Торстейн, и мы могли бы сами вести торговлю! Нам надо только собрать побольше моржовых клыков и мехов, и мы можем отправиться в Норвегию, а по дороге заедем в Исландию…

Торстейн отложил в сторону канат для якоря, который плел, и с улыбкой взглянул на жену.

– Твой переезд в Гренландию не отбил у тебя охоту к путешествиям! Может статься, что лучше уж нам поехать в Виноградную страну. Посмотрим, что скажет Торвальд, когда вернется домой.

Глаза Гудрид заблестели. Она взяла из рук мужа миску и, уходя, весело крикнула через плечо:

– Мы можем съездить и в Винланд, и в Ромаборг[6]6
  Древнескандинавское название Рима.


[Закрыть]!

Накануне праздника святой Суннивы Гудрид работала в саду с другими женщинами, как вдруг заметила, что оконечность мыса огибает большой корабль. Она побежала с этим известием на двор, и вскоре в доме началась лихорадочная суета. Хальти-Альдис взмолилась:

– Если бы ты могла помочь мне в доме, Гудрид…

Рабы и прислуга, узнав новость, готовились к приему гостей. А тем временем на корабле начали разгружаться, и Торстейн проводил купцов в дом. Ими оказались два молодых юноши, двадцатилетнего возраста, и звали их Бьярни и Скюв. Они вместе со своей малочисленной командой прибыли из восточных фьордов Исландии.

– В последние годы никто из нас не остается подолгу в Исландии! – сказал Скюв, вытирая руки полотенцем, которое подала ему Гудрид.

– Ваш корабль – первый за это лето, который зашел к нам из Норвегии, – сказал гостю Торстейн, – а из Исландии никто так и не появился, так что мы мало что знаем о тамошней жизни.

– Да, может статься, в Исландии многое изменилось! Но сыновья Ньяля из Бергторсволля все так же охотятся за Флоси сыном Торда, чтобы убить его и его людей, после того как Флоси снес некоторым из их родичей головы.

Жители Братталида поздно улеглись спать в тот вечер. Никогда еще Гудрид так не отводила душу, с тех пор как поселилась в Гренландии. У Скюва обнаружились способности прекрасного рассказчика, а Бьярни умело вставлял в разговор висы и разные шутки. Оба купца ладили между собой, заметила Гудрид, да и команда их тоже была дружной.

Торстейн, как и другие, купил у Скюва и Бьярни все, что ему было надобно, и когда купцы собрались в обратную дорогу, все высыпали на берег, чтобы попрощаться с ними. Скюв сказал:

– Мне понравилось в Гренландии. Я охотно вернусь сюда снова. А если вы узнаете, что в этих краях продается двор, вспомните о нас с Бьярни! Вместе мы хорошо заплатим.

– Может, продать им Бревенный Мыс, – сказал Торстейн Гудрид, когда они поднимались к дому.

Гудрид ничего не ответила. Мысли вихрем закружились в ее голове. Бревенный Мыс был ее личной собственностью, однако все, чем она владела, находилось под опекой Торстейна: единственное, чего не мог сделать муж с собственностью своей жены, – так это вывезти ее из страны без согласия владелицы. Нет, Гудрид не хотела продавать Бревенный Мыс – по крайней мере, сейчас. Она нуждалась в чувстве опоры, которое давал ей этот дом. И она ответила, тщательно подбирая слова:

– Может, нам повременить пока с продажей Бревенного Мыса? Если у нас будет много детей, нам нужно будет подумать о наследстве для них.

– Пожалуй, ты права, – нерешительно сказал Торстейн.

Свет этого душистого летнего полдня померк для Гудрид. Детей пока не ждали. Проходя мимо церкви, она взглянула на нее, и вновь зароилась в ее душе смутная надежда, как всякий раз, когда она читала «Отче наш», а делала она это в последнее время довольно часто. И все же она была в сомнениях, действительно ли Белый Христос всемогущественен, как верят Тьодхильд и Торбьёрн.

Ей приходило в голову, что в тот раз, когда она убила Барда Трескоеда из лука Арни Кузнеца, – ей помог не Белый Христос, а Тор… И может, ей надо просить ниспослать ребенка Фрейра и Фрейю. Христос отнял у нее дитя, которое она носила; возможно, Он и не собирается позаботиться о ней. Но если она спросит об этом Торстейна, ему может показаться, что жена сомневается в вере его матери, Тьодхильд. Нет, лучше безропотно покориться своей судьбе… Но Гудрид твердо знала, что никогда не будет прорицательницей: это слишком опасно.

Когда Гудрид и Торстейн в последний раз коленопреклоненно молились в Тьодхильдовой церкви, прося у Христа благословения на переезд в новый дом, Гудрид ощущала в голове такую же пустоту, как и тогда, когда она взошла на борт «Морского коня», отправляясь к берегам Гренландии. Ей пришлось проститься с доброй сотней человек и о многом позаботиться. Она поручила Стейну все хозяйство на Бревенном Мысе, пообещав ему, что он будет получать за это три ягненка ежегодно в придачу к своему жалованью. Стейну доставалась также кровать Торбьёрна. Торкатла и те из слуг, кто был еще при Торбьёрне, тоже не были обижены.

Гудрид тяжело вздохнула, ощутив привычные запахи в Тьодхильдовой церкви, и тесно сжав руки, так что побелели суставы пальцев, мысленно молилась:

– Отче наш, если Ты есть на Небесах, скажи Халльвейг и Торбьёрну, что я храню о них память. И дай мне почувствовать, как под сердцем у меня вновь бьется новая жизнь…

Потом они задержались возле гладких каменных плит на могилах Эрика и Торбьёрна. На мгновение ей показалось, что эти могильные плиты шевельнулись, но Гудрид поняла, что слезы застилают ей глаза, размывая очертания предметов.

Жалобы Торкатлы на неуемность свекрови еще были свежи в ее памяти, и потому Гудрид оценила строгую сдержанность Тьодхильд, когда та обняла ее и Торстейна на прощание, перекрестив обоих. Гудрид на самом деле хотелось броситься к свекрови на шею и поцеловать старческое, морщинистое лицо из благодарности за все, что она для них сделала, но она не осмелилась. Она перекрестилась и пошла за Торстейном к берегу, не отрывая взгляда от «Морского коня».

Новичком в их команде был Эгиль сын Торлейва из Кимбавога. Торстейн вначале не решался брать мальчика на корабль, но тот скоро показал себя смышленым и ловким. В трюме корабля стоял бычок Торстейна: когда корабль вышел во фьорд, и северо-западный попутный ветер надул паруса, бычок этот оборвал привязь, переполошив остальных животных. А Эгиль решительно сбежал вниз, схватил бычка за рога и дунул ему в ноздри, так что тот замер на месте, будто его околдовали.

На палубе были навалены узлы, тюки с вещами, и Гудрид представилось, что она заново переживает свою прошлую жизнь. Ей все время казалось, что стоит повернуть голову, и она увидит у штурвала фигуру отца. Но глядя туда, она видела Торстейна, напряженно вглядывающегося вдаль – туда, где воды фьорда сливались с ледяными горами. Лицо мужа покраснело от ветра, из-под шапки выбились кудрявые пряди. Гудрид, улыбнувшись, подумала, что пора подровнять мужу волосы, а не то люди примут его за тролля. Она с трудом пробралась на корму и сказала ему:

– Если попутный ветер будет держаться и дальше – когда же мы дойдем до Западного Поселения, как ты думаешь, Торстейн?

Прищуренные карие глаза Торстейна не отрываясь смотрели на парус и море.

– Скорее всего, через пять-шесть суток; трудно сказать… По меньшей мере сутки потребуются для того, чтобы пройти Светлый Фьорд. Но погода может испортиться, и нам придется искать ночлега на берегу, хотя мне по душе плыть сутки напролет.

– И мне тоже. Так хочется поскорее увидеть Песчаный Мыс!

Внимательно посмотрев на реи, удерживающие огромный парус, Гудрид решила узнать, что за подарок подарила ей Тьодхильд на прощание. Им оказался деревянный бочонок с землей, и в нем росли желтые цветы настурции. Свекровь сказала, что цветы приживутся на новом месте, раз поблизости протекает речка, а Гудрид удивленно спросила у нее, откуда она знает, что на Песчаном Мысе есть река.

– Песчаный Мыс был частью земель, которые взял себе Эрик в Западном Поселении, прежде чем он привел с собой в Гренландию других людей. И тот человек, который теперь остался на Мысе, – Торстейн Черный, приходится сыном одному из воинов Эрика, получившему половину земель на Мысе. Он раскорчевал свой участок и обустроил его. Эрик взял меня с собой на Песчаный Мыс, когда поехал посмотреть, что там предстоит сделать после того, как Торстейн Черный получил землю в наследство от своего отца. Не смотри на меня так удивленно, Гудрид! Как ты думаешь, кто понимает лучше в хозяйстве: жена, которая одна годами управляется в доме и на дворе, или же муж, который предпочитает твердому полу палубу, качающуюся под ногами?

Гудрид подумала о Торстейне: неужели он тоже сильнее любит море? Ей трудно было поверить в это. Муж ее так мечтал о собственном доме, в котором будут бегать маленькие дети… Держа в руках настурцию, она повернулась, чтобы пойти набрать воды, и чуть не наткнулась на Люву, свою новую служанку. Девушка служила пару лет в доме у Торварда и Фрейдис дочери Эрика, а потом попросилась к Торстейну. Тот охотно взял ее к себе: он понимал, что значит прислуживать Фрейдис.

Улыбнувшись, Гудрид протянула ей кадку с цветами.

– Полей их, Люва. Ты помнишь, что к ужину надо сварить лосося?

Служанка кивнула головой, и Гудрид подумала, что слуги, которых Торстейн взял с собой на Песчаный Мыс прошлым летом, были такими же расторопными, как эта девушка. Гудрид была уверена, что и она сама, и Люва поладят с женой Торстейна Черного, Гримхильд.

Торстейн был немногословен, когда Гудрид расспрашивала его об этой Гримхильд: он сказал лишь, что она была раньше рабыней, а потом вышла замуж, и ей дали вольную. А о Торстейне Черном он сказал, что на этого человека можно положиться и он очень работящий.

Гудрид размышляла над тем, крещеные Торстейн Черный со своей женой или нет. Она забыла спросить, есть ли на Песчаном Мысе церковь, и вдруг поняла, что не знает, какой собственно веры придерживается ее Торстейн, когда он живет не в Братталиде. Когда из дома уезжал Лейв, Торстейн по-прежнему жертвовал мясо и молоко духу-хозяину Холма, а когда он произносил прощальную молитву перед отплытием из Эрикова Фьорда, то он обращался столь же часто к Тору, как и к Белому Христу, к вящему удовольствию всей команды. А вдруг Торстейн пожелает принести жертву Фрейру и Фрейе, когда наступит йоль[7]7
  Языческий праздник середины зимы.


[Закрыть], и попросит у этих богов тучных пастбищ и беременной жены?

Знакомые, обжитые берега Эрикова Фьорда постепенно сменились более темными, пустынными, изрезанными островками, поросшими пучками травы и дикими гвоздиками. Ветер дул в том же направлении, однако по журчанию воды за бортом корабля Гудрид поняла, что течение изменилось и что они выходят из глубоких вод. Гудрид сидела и пряла, укутавшись в плащ из тюленьей кожи, и в ней нарастала радость в предвкушении того, что ждет ее впереди на новом месте.

Бледные пятна на суше, означавшие луга и стога сена, становились все реже и реже: Восточное Поселение осталось позади. Время от времени они еще проплывали какой-нибудь одинокий, заброшенный скалистый остров, который торчал из воды как какое-то крупное животное; на таких островах находили себе пристанище люди, объявленные вне закона.

Выйдя в открытое море, они держались попутного ветра, чтобы не потерять из виду берег. Эгиль сын Торлейва так старался показать себя, что несколько раз оказывался чуть ли не за бортом, и в конце концов Торстейн послал мальчика связывать канат. Тот проворно управлялся с этой работой. Гудрид, наблюдая за Эгилем, думала, что если ее Торстейн и не самый смышленый, то зато он умеет дать людям проявить себя.

Рано утром Гудрид вышла на палубу и увидела, что вокруг – густой туман. Суши нигде не было видно. Волны тяжело плескались за бортом, а ветер был таким соленым, что в воздухе пахло салом. Гудрид испуганно пробралась на корму.

– Торстейн, мы сбились с пути?

Но муж был все таким же спокойным, как и прежде.

– Нет, Гудрид. В этих краях такое часто случается: то ледяной рукав спустится так близко к морю, что слепит глаза в солнечную погоду. А то ничего не разобрать в тумане. Мы пока еще не вошли в шхеры: ты, наверное, сама заметила это по волнению на море. Нам осталось еще больше половины пути до Западного Поселения. Что-то я проголодался, надо бы подкрепиться!

Когда они наконец вошли в Светлый Фьорд, Гудрид казалось, будто горы на горизонте угрожающе смотрят на них. Выражение лица мужа сказало ей, что торопиться не надо. Отбивая к обеду вяленую рыбу, Гудрид думала, что скоро они попробуют свежей пищи: она уже заметила за бортом здоровых размеров треску, с тех пор как они вошли в этот фьорд.

«Морской конь» медленно продолжал скользить по водной глади Фьорда. Гудрид стояла как зачарованная на носу корабля, а красные лучи заходящего солнца озаряли небо и тихую бухту Песчаного Мыса. Двор отражался на поверхности фьорда, плыл в легкой дымке, а за ним тянулась широкая долина, и ветер с суши доносил мычание, блеяние и лай собак.

Так далеко на Севере было холодно и рано темнело, а потому Торстейн послал свою команду, да и Люву тоже, переночевать на берегу, вместе с животными, на сеновале, а сам с Гудрид остался на корабле. Оказалось, что Гримхильд не успела подготовить к их приезду дом, как сказал Торстейн Черный, приплывший им навстречу в своей лодке-плоскодонке. Гудрид, глядя на поношенный серый плащ Торстейна Черного и его драные кожаные чулки, решила, что и он тоже не лучшим образом приготовился к приему гостей.

Гудрид приняла пылкость Торстейна той ночью за хороший знак, который предвещал ей плодовитость и счастливую жизнь в новом доме, и старалась помнить об этом, когда наступили трудные времена.

Вскоре стало понятно, что Гримхильд неутомима в работе, и того же требовала от рабыни Унны, однако она была женщиной неразумной и бестолковой. Высокая, квадратная, она неряшливо одевалась, нося мужские штаны, а поверх – длинные драные рубахи. А седые лохмотья торчали в разные стороны, словно бы их хозяйка не знала, что такое расческа. Но хуже всего было то, что ни в молочной кладовой, ни в клети ничего нельзя было найти, все хранилось как попало. А если вдруг под руку попадалось корытце или сырная форма, то утварь эта была никуда не годной, как и одежда на самой Гримхильд. В хлеву же и амбарах был строгий порядок, ибо там правил Торстейн Черный. Гудрид поняла, что бесполезно жаловаться мужу на беспорядок в доме. Она просто научила Люву и Унну, как приготовить из скисшего в кладовых молока вкусную простоквашу и сыр.

Когда Торстейн со своими людьми в первый раз отправился на охоту, он вернулся вместе с Белым Гудбрандом. Преследуя горных оленей, они вышли к самому его дому: Гудбранд тем временем косил сено на лугу. Он охотно отправился навестить Гудрид дочь Торбьёрна.

Гудрид сердечно приняла его на своем дворе.

– Как ты живешь, Гудбранд? Как твои Гудни и Олав?

– Спасибо, Гудрид, все хорошо. Приезжай к нам, сама посмотришь! Торстейн сказал мне, что привез с собой из Братталида двух коней, так что ты без труда доберешься до моего двора.

– Живет он славно! – вставил Торстейн сын Эрика. – У него самого есть двое лошадей, да еще столько коров, коз и овец, что уместятся на широком лугу!

– Да, мне пришлось ради этого потрудиться, – слегка усмехнулся Белый Гудбранд. – А все мой Олав! До чего же он удачлив! Олав наловил много белых кречетов и продал их Эрлингу Укротителю волн. А те товары, которые он получил, мы выменяли на скот у соседей.

– Неужели Эрлинг не поскупился? Тогда вам действительно повезло! – вырвалось у Гудрид.

– Да… Олав ездил от двора ко двору по всей округе и уговаривал бондов не уступать Эрлингу, если тот будет с ними торговаться. И в конце концов Эрлинг сдался, тем более что он собрался перезимовать у нас.

– Похоже, твой Олав пятерых стоит, – проговорил Торстейн.

Белый Гудбранд сделался серьезным.

– Мало у нас сил, чтобы сделать все, что задумано. Может быть, Торстейн, кто-то из твоих слуг поможет мне по хозяйству, а ты тем самым сэкономишь съестные припасы у себя в доме.

– Я об этом подумаю…

Гудрид была бы рада такому повороту событий. Она с тремя служанками трудилась не покладая рук, чтобы приготовить кладовые на зиму. Запасы ее медленно пополнялись вяленой рыбой и мясом, а в молочной кладовой стояли уже большие деревянные бочки с простоквашей и молочной сывороткой, миски с ягодами. В маленьком чуланчике на косогоре за домом накопилось уже порядочно сыру и масла, но Гудрид на этом не успокаивалась, видя, сколько людей будут есть зимой эти припасы.

В ночь середины зимы Торстейн устроил пир, и к нему в дом пожаловали соседи из окрестных дворов. С тех пор, как Гудрид приехала на Песчаный Мыс, она почти не выходила из дому, и многие соседи были ей незнакомы. Это были люди добродушные, любопытные и большей частью некрещеные.

Гудрид редко задумывалась о своей вере, но когда Торстейн с ее согласия посвятил свой пир Фрейру и Фрейе, после молитвы Белому Христу, то она подумала, что бы сказали при этом Торбьёрн и Тьодхильд. Перед ее мысленным взором вдруг предстала свекровь в Братталиде, и она ощутила тоску по своей почтенной свекрови и ее пылкой вере. Здесь же, на Песчаном Мысе, не строили храмов богам, и они с Торстейном даже не знали, где обитает дух здешних мест!

Гудрид молча перекрестилась, прежде чем начать обносить гостей блюдами. Она понимала, почему муж ее посвятил пир Фрейру и Фрейе. Она никак не могла забеременеть.

Миновал йоль, а Гурид все не беременела, однако Торстейн не терял надежды. Глядя на покрытый льдом фьорд, он сказал жене:

– Сейчас не время, Гудрид! Подождем, когда прорастет трава и станет плодиться скот!

Весна в Светлом Фьорде настала так стремительно и бурно, что Гудрид чувствовала себя стрелой, выпущенной из лука и лежавшей теперь в зарослях. Мысли ее путались, она отказывалась от еды, как ягнята в хлеву. И она растерянно говорила Люве:

– Что-то странное творится! Ягнята не хотят принимать пищу, совсем как я сама!

Люва с любопытством посмотрела на свою хозяйку.

– Я знаю, в чем тут дело, Гудрид. Так бывает часто, но потом тебе придется есть за двоих.

Гудрид уже привыкла к тому, что месячные у нее задерживаются, когда наступает весна, и потому она даже не подумала о том, что ждет ребенка. Она тихо стояла, раздумывая над сказанным. Кто же помог ей – Фрейя или Белый Христос? Она едва могла сообразить, в чем тут дело, и быстро перекрестилась.

Гудрид решила не говорить ничего Торстейну до тех пор, пока сама не почувствует в себе новую жизнь. Вдруг Люва ошиблась? Но однажды он увидел, как ее рвет во дворе, и так испугался, не заболела ли она, что Гудрид рассказала ему о ребенке.

Лицо Торстейна расплылось в широкой улыбке:

– Я знал, что мы правильно сделали, когда переехали в наш собственный дом, Гудрид… И чествование Фрейра и Фрейи нам нисколько не повредило!

Однажды, в начале лета, когда со стороны Восточного Поселения никого не ждали, на дворе заметили, как к Песчаному Мысу приближается большой корабль. Торстейн выбежал из кузницы, заслышав собачий лай, и всмотревшись вдаль, сказал:

– Это «Рассекающий волны», а на нем – мой брат, Торвальд, он возвращается из Виноградной Страны!

Торстейн поспешно велел принести ему плащ, наскоро расчесал волосы и бороду и заторопился к берегу, а за ним не отставал Хавгрим. Вдвоем они спустили лодку на воду и начали грести по направлению к кораблю, чтобы поприветствовать прибывающих.

Гудрид лихорадочно начала готовиться к приему гостей, как вдруг услышала скрип входной двери. Она выглянула из молочной кладовой и увидела Торстейна. Он опустился на скамью, закрыв лицо руками.

Гудрид перекрестилась.

– Торстейн? Что случилось?

– Торвальд убит в сражении со скрелингами, – ответил муж, не глядя на нее. – Это произошло прошлым летом. А люди на его корабле приплыли к нам, потому что у них на борту есть больной, и они собирались оставить его на берегу, прежде чем повернуть к Братталиду. Команда опасается, что судьба этого несчастного омрачит конец путешествия и всем остальным. Несколько дней назад этот человек сломал себе ногу.

Гудрид опустилась рядом с мужем и охватила его за руку.

– Они… они везут с собой тело Торвальда?

– Нет… Он просил перед смертью похоронить его там, на месте. Хотя мать, наверное, захочет, чтобы сын ее покоился на церковном кладбище. Хочешь поехать со мной в Виноградную Страну, Гудрид? Нам легче отправиться туда, чем Лейву: мы смогли бы обернуться туда и обратно в течение лета.

– Конечно же, я поеду с тобой! – Узнав, что случилось, Гудрид пришла в волнение. – Но как мы доберемся туда?

– Мы спросим у людей Торвальда… Они побудут у нас некоторое время, прежде чем отправятся в Эриков Фьорд.

Когда команда сошла на берег, Торстейн сам понес к дому раненого человека: он шел легко, будто на руках у него был ребенок. Лицо несчастного исхудало, побледнело, и он до крови закусил себе губу. Гудрид сперва приготовила для него успокаивающий отвар, а затем собралась вправить сломанную ногу. Внезапно перед ее мысленным взором предстало лицо Арни Кузнеца, искаженное болью: когда белый медведь искалечил его, никто не напоил беднягу отваром, не помог ему.

Пока Гудрид варила крепкий отвар плауна, Гримхильд выкрикивала разноречивые приказания Люве и Унне. Гудрид сдерживала себя, чтобы не сорваться. Может, сам Торстейн наконец заметит, что такое эта Гримхильд… Гудрид вылила охлажденный отвар в рог и понесла к лежащему на скамье больному. Звали его Эйольв.

– Выпей вот это, Эйольв, тебе станет легче. Во имя Отца и Сына и Святого Духа… – Гудрид перекрестилась и крестообразно дунула на рог.

Эйольв застонал.

– Прочти лучше над своим снадобьем заклинание, а то в нем не будет силы!

Он недоверчиво смотрел на Гудрид, пока та читала заклинание, призывая Тора, и только после этого отпил из рога. Гудрид подождала некоторое время, пока отвар подействует, а потом склонилась над больным и, глядя ему прямо в глаза, проговорила:

 
Боль лекарством утоли
И глубоким сном усни.
Тор и Один не оставят:
Сил тебе они прибавят!
И тогда ты сможешь сам
Послужить своим богам!
Засыпай, пусть будет ночь,
Мысли уплывают прочь.
 

Глаза Эйольва закрылись, и вскоре он погрузился в сон, ровно и спокойно дыша. Никто в комнате не проронил ни слова. А Гудрид осторожно ощупала сломанную ногу и слегка нажала на кость, пока не почувствовала, что та встала на место. Эйольв даже не проснулся, пока Гудрид бинтовала ему ногу широкими шерстяными лоскутами, прокладывая их кусочками моржового клыка. Она тихо сказала:

– Пусть он еще поспит. Если кто-то войдет в дом, он тотчас же проснется.

– Раз ты умеешь такое, ты точно прорицательница, а может, колдунья, – сказала Гримхильд, и многие зашушукались вслед за ней:

– Где это видано!

– В первый раз вижу, чтобы имели такую силу… А помните Торбьёрг-ведьму, которую несколько зим назад забросали камнями?…

Гудрид готова была закричать:

– Неужели вы не видите разницы между колдовством и умением исцелить! – И она перекрестилась как раз в тот миг, когда Унна вошла в дом с кадкой воды, приоткрыв дверь. Эйольв застонал и открыл глаза, а Торстейн сын Эрика, который до сих пор хранил молчание, весело произнес:

– Добрые люди, вы все видели, какая у меня жена-искусница. А теперь приглашаю всех к столу, и забудем пустую болтовню о колдовстве.