Текст книги "Сага о Гудрид"

Автор книги: Кирстен Сивер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

ВСТРЕЧА С ГУДРУН ДОЧЕРЬЮ ОСВИВРА

Между Гудрид и ее свекровью отныне царила дружба. Торунн пожелала сама подыскать для Торбьёрна кормилицу и воспитать его на Рябиновом Хуторе, но Гудрид, узнав об этом от Карлсефни, отклонила это предложение. Она еще способна выкормить своего ребенка, и нити, привязывающие ее к Торбьёрну, ничуть не слабее, чем ее привязанность к Снорри. И она хотела, чтобы второй сын был с нею в Глаумбере.

Карлсефни не противился ей и сказал также, что нет никакой спешки в том, чтобы отдавать сыновей куда-то на воспитание или крестить Торбьёрна. Они могут попросить об этом самого епископа – Бернхарда Книжника, – когда он приедет на север, чтобы летом освятить церкви и рукоположить местных священников. Епископ будет поважнее того священника, который живет в Хове у Халльдора и который выглядит таким тщедушным, что и комара не окрестит.

Гудрид не была на альтинге: Карлсефни запретил ей ехать с ним, потому что она была еще слишком слаба после рождения Торбьёрна. Прежде чем уехать на альтинг, Карлсефни дал старшему сыну в воспитатели надсмотрщика Арнкеля, и тот подарил мальчику щенка, Снорри едва заметил, что отец уехал, настолько он был поглощен своей зверюшкой.

– Мне нужно немного воды, и тогда я нареку щенка именем Гудмунд! – заявил Снорри.

– Гудмунд? – в смятении переспросила Гудрид.

– Конечно, – терпеливо, с отцовскими интонациями ответил Снорри. – Папа говорит, что Гудмунд сын Торда спас мне жизнь, когда я чуть не утонул, а теперь я хочу спасти его и вытащить из воды.

Направляясь к дому, чтобы положить Торбьёрна в люльку, Гудрид виновато думала о том, что ни разу за последний год не вспомнила о Гудмунде сыне Торда, хотя он и спас ее сына, да и ей самой дал почувствовать себя желанной и любимой… Но потом она припомнила, что произошло на чердаке и те слова, которые он сказал ей на прощание, и кровь прилила к ее щекам. Она понимала, почему старалась вытеснить его образ из памяти. Он показал ей, что в ней самой таится что-то дикое, пугающее, внезапное, как сама Фрейя.

Карлсефни со свитой вернулся с альтинга домой и рассказал много нового.

– Что слышно о Гренландии? – спросила у него Гудрид.

– Ничего особенного. Никто не знает в точности, что там происходит, пока Фрейдис с Торвардом были в Виноградной Стране. Насколько мне известно, они вернулись домой с поредевшей командой и поговаривали о колдовстве, ссорах, убийствах и сожжениях. Гренландцы твердо уверены, что скрелинги заколдовали Виноградную Страну, и потому у людей пропала всякая охота ехать в наши дома в Винланде. Во всяком случае, Лейв просто приходит в ярость, когда кто-нибудь заводит с ним разговор об этом!

Гудрид мысленно видела перед собой дома, которые она с другими женщинами оставила в превосходном состоянии. А Карлсефни продолжал:

– Морской хёвдинг еще рассказал мне, что Торкатла снова овдовела прошлой весной и просила взять ее с собой в Исландию, чтобы прожить остаток жизни у нас, но он посчитал, что она слишком стара и немощна для столь долгого путешествия.

– Да, Гренландия лежит далеко, – задумчиво произнесла Гудрид. Ей тяжко было осознавать, что она ничем не может помочь Торкатле… А потом она прибавила: – Наверное, именно туда следовало бы уехать Греттиру Могучему!

– В таком случае, плохо бы пришлось нашим друзьям в Гренландии! Греттир храбрый и сильный, и он хранит верность тем, кого любит, но таковых слишком мало. Кстати, на альтинге я встретил друга и зятя Греттира сына Торхалла сына Гамли. Он сказал мне, что Торхалл живет теперь у него в Меларе, но он так занемог после пережитого кораблекрушения и времени, проведенного в Ирландии, что трудно понять, правду ли он говорит о Винланде и своих путешествиях или же нет.

– А тебе верят люди, когда ты рассказываешь им о том, как мы жили в Виноградной Стране? – полюбопытствовала Гудрид.

– Конечно! – ответил без раздумий Карлсефни и провел рукой по шершавой стене. – Нам надо поменять этот дерн: я снова собираюсь отправиться в Норвегию за древесиной. Нужно подновить дом и соорудить новые пристройки.

Гудрид, просияв, посмотрела на мужа. Одна только мысль о новом путешествии заставила ее забыть о том, что ей уже минуло тридцать зим.

– «Рассекающий волны» для этого и существует! – сказала она.

Глаумбер был богатым двором: здесь лежал и обширный сад, и плодородное ячменное поле, и росло много высоких деревьев. И хотя камни были здесь редкостью, но и дорога для скота, и площадка перед домом были выложены каменными плитами, а все ограды были в сносном состоянии. И когда епископ Бернхард въехал на двор Карлсефни, он бросил одобрительный взгляд на его хозяйство и звучным голосом произнес:

– Да благословят Отец и Сын и Дух Святой этот дом!

Гудрид, стоя на пороге вместе с обоими сыновьями и встречая святого отца, выпустила руку Снорри, чтобы перекреститься. Карлсефни сам поспешил навстречу епископу и взял его коня под уздцы, а Снорри бросился к отцу и замер, прижавшись к нему. А когда епископ Бернхард легко ступил на землю, то Снорри придвинулся к нему поближе и выпалил:

– Папа сказал, что ты приедешь к нам в рясе, совсем как тот священник, который крестил меня в Осло, только в более красивой.

Епископ отряхивал пыль со своего одеяния из черного сукна, отвечая мальчику на хорошем северном языке:

– Когда путешествуешь по Исландии, нужно быть одетым как исландец: Господь судит обо мне не по белой сорочке. Но если твой отец покажет мне, где можно умыться и сменить одежду, то я, пожалуй, покажу тебе, в каком облачении я служу Господу.

Епископ сдержал свое обещание и все время, пока жил в Глаумбере, носил священническое облачение. Он совершил таинство крещения над маленьким Торбьёрном, рукоположил двух новых священников, которые служили в церквях богатых бондов в долине, а затем освятил колокол, купленный Халльдором для своей церкви в Хове.

И когда первые звуки колокола поплыли по воздуху в Глаумбер, Гудрид оторвалась от работы, прислушиваясь к зовущим, торжественным речам: «Слу-шай! И-ди! Ко мне!» Со временем у них в Глаумбере тоже будет своя церковь, думала она. Такая же, как у Тьодхильд. И сама Гудрид будет ходить туда, когда захочет, а Глаумбер тем самым станет местом сбора всех бондов округи. И будущие ее дети будут креститься уже в своей домашней церкви!

Торбьёрн издал звонкий, здоровый крик, когда Бернхард Книжник погрузил его крепкое тельце в лучший чан Гудрид, окованный медью; уверенные руки епископа не отпускали его, и малыш, увидев над собой дружелюбное, гладко выбритое лицо, умолк.

Исполнив чин крещения, епископ передал младенца Гудрид, и та одела его в сухие шерстяные одежды. Вдруг в поле ее зрения попал пролетающий мимо белый лебедь, и на нее снизошел мир и покой. Епископ Бернхард обладал чудодейственной силой. И отныне, когда Торбьёрн был вне опасности, Гудрид могла вновь повесить себе на шею золотой крест, который все это время лежал под подушкой в люльке.

На крестины прибыло много народу, и Гудрид хлопотала без устали, помогая своей служанке Скегги-Торе обносить гостей. У нее не оставалось ни минутки поговорить с епископом: они лишь обменялись учтивыми замечаниями, подобающими такому пиру. И она была несказанно обрадована и удивлена, когда он сам вошел к ней на женскую половину, прежде чем уехать дальше, на Островной Фьорд. Она как раз приготовилась покормить Торбьёрна.

Епископ сел рядом с ней, и было ясно, что он пришел не просто попрощаться.

– Спасибо тебе, Гудрид, за прием, который ты оказала мне и моим людям у себя в доме, – начал он.

Гудрид заглянула в дружелюбные серые глаза и ответила:

– Ты оказал нам большую честь, погостив у нас и крестив нашего ребенка.

– Я и сам решил приехать к вам на север, и для меня большая радость причесть еще одну душу к стаду Христову. Я надеялся, что крещу гораздо больше детей, пока я путешествовал по вашим краям, но теперь и у вас появились священники, которые смогут и крестить, и погребать людей… – На мгновение он замолчал. Гудрид сидела, не произнося ни слова, и он продолжил: – Гудрид, я хотел бы знать, почему вы с Карлсефни не крестили Торбьёрна у священника в Хове! Ведь вы подвергали душу вашего младенца опасности, когда так долго не прибегали к спасительному крещению Христову.

– Так уж получилось, – ответила Гудрид. – Но опасности никакой не было. Мы осенили его крестным знамением, едва он появился на свет, и потом я перекрещивала его каждый день, а в колыбели его постоянно лежали золотой крест и нож без ножен. Так что я только радуюсь, что мы дождались твоего приезда и ощутили на себе твою чудодейственную силу.

– Священник в Хове обладает той же силой для совершения таинств, что и я, Гудрид.

Гудрид дала Торбьёрну другую грудь, прежде чем ответила епископу:

– Трудно поверить в это. Ведь все видят разницу между вами.

– Поверь мне, для Господа нет никакой разницы в этом. Каждый священник, будь он даже не слишком ученым или сильным и здоровым, получил от Бога силу отпускать наши грехи.

– Мне хотелось бы понять, что означает «грех», – тихо промолвила Гудрид. Она покраснела от своего невежества, но ей очень хотелось использовать такой повод, чтобы узнать важные для нее самой вещи!

– Грех, – медленно произнес епископ, – это преступление против закона Божиего.

– И нарушение заповедей ведет к несчастьям, – добавила Гудрид, – особенно если у человека нет могущественных друзей. Но люди не всегда одинаково понимают закон.

– Бог дал нам десять заповедей и послал в мир Христа, чтобы научить нас жить по ним, – сказал епископ, крепко держа в руках небольшую книгу, которую он всегда носил с собой. – Но людям так трудно было держаться этих простых заповедей, что Христос пострадал и дал распять себя за нас, чтобы даровать нам вечную жизнь.

Гудрид показалось, что она уловила связь между пасхальной проповедью Эгберта-священника и пояснениями епископа Бернхарда. И если теперь епископ перечислит ей заповеди, то она, наконец, поймет, в чем же заключается грех…

– А они длинные, эти заповеди?

– Нет, и многие люди уже знают их наизусть. Первая из заповедей гласит, что поклоняться надо только одному единому Богу. А потому грешно держаться старых богов. Грехом считается и убийство, и прелюбодеяние, и зависть к имению ближнего, – все то, от чего так трудно отвыкнуть людям. И мы, христиане, радуемся, потому что Христос даровал нам свою милость.

Гудрид вспомнила Барда Трескоеда, которого она убила из лука, и Ислейва, проткнутого ножом; всплыло в ее памяти и то страстное желание, которое она ощутила к Гудмунду сыну Торда, и те молитвы, которые возносила она Фрейру и Фрейе… Епископ словно обладал способностью видеть ее насквозь, проникая в ее грешную душу. Она покраснела и осторожно спросила:

– Ты считаешь, что трудно жить по этим заповедям?

– Я такой же грешник, как и любой другой, – слабо усмехнулся епископ. – И я нуждаюсь в милости Божией так же, как грязная рубашка нуждается в стирке.

Он напоминал Гудрид богатого бонда, который сетует на недостаток денег. И она спросила напрямик:

– И все же люди говорят, что ты святой человек. Как же это может быть?

– Ты задала разумный вопрос, Гудрид. Сам я не святой: но служение мое – свято. Я окружен святыми предметами. – И он поднял книгу. – Ты знаешь, что это?

– Это… это книга. Я видела такие в Норвегии.

– В моей книге собраны самые прекрасные псалмы царя Давида. Я сам выбрал их из Псалтири, и лучший переписчик Кантерборга переписал их мне.

Он открыл книгу и показал Гудрид чудесные круглые буквы на тонком белом пергаменте. Текст книги вспыхивал яркими красками.

– Ты женщина и только хозяйка, – продолжал епископ, – но у тебя есть богатство и два сына. И твой Снорри скоро уже повзрослеет и может отправиться в Англию или Германию, чтобы выучиться по таким же книгам, как эта.

Гудрид ничего не ответила. Она в страхе прижала Торбьёрна к себе, вдохнув сладкий запах, исходящий от мягкой шелковистой детской кожи, а епископ перекрестился и закрыл книгу. Затем он встал и протянул Гудрид руку, чтобы та поцеловала его перстень. И потом исчез в дверях.

Гудрид вместе с Карлсефни стояли на дворе, глядя, как свита епископа направляется на юг, скача через Бычью пустошь. За удаляющимися людьми клубилась пыль. Гудрид медленно проговорила:

– Епископ Бернхард считает, что нам следует отправить Снорри учиться – в Англию или Германию, как поступил Гицур со своим Ислейвом…

– Нет, – коротко ответил Карлсефни.

– А как же быть с книжной премудростью? – с облегчением возразила Гудрид, почувствовав себя птицей, готовой взмыть ввысь.

– Если нам необходима премудрость, то ее надо изучать здесь же. Тогда у нас появятся епископы, которые знают наши обычаи.

Гудрид молча кивнула, соглашаясь с мужем. Не стоит торопиться и отправлять своих детей в чужие края, чтобы они потом чувствовали ту же оторванность от родных мест, которую ощущала она сама. И еще она подумала, что мало помогли епископу Бернхарду его исландская одежда и знание языка, если он употребил слово «только» по отношению к хозяйке большого двора.

Лето началось стремительно, но вскоре погода резко испортилась. С моря дул ледяной ветер, а в горах лежал снег, когда Карлсефни отправился на Мыс Цапли, где проводился тинг. Еще оставалось непросушенное сено, и многие бонды последовали примеру Карлсефни, закопав сырую скошенную траву в канавы, чтобы она могла перегнить. Ждали суровую зиму, а кормов не хватало, и коровы отощают… Гудрид радовалась, что у нее достаточно молока, чтобы прокормить маленького Торбьёрна.

Нехватка еды для людей и скота обернулась новыми болезнями. И первой жертвой в Скага-фьорде оказалась Торунн с Рябинового Хутора. В ту долгую, суровую зиму свирепствовал мор. Говорили, что перед йолем умер старый Освивр, отец Гудрун со Священной Горы. Гудрид взяла к заболевшей Торунн Торбьёрна, чтобы немного развлечь свекровь. Та с трудом принимала пищу, и даже самые сильные снадобья Гудрид оказались недейственными перед ее удушающим кашлем. Однажды после обеда Гудрид сидела у ее постели, кормя Торбьёрна, как вдруг Торунн произнесла:

– Позови ко мне сына, Гудрид, я хочу проститься с ним. И покрой мою подушку вышитым покрывалом, чтобы я выглядела достойно.

Надсмотрщик Оттар сам поскакал в Глаумбер и вскоре вернулся вместе с Карлсефни и Снорри. Глядя на стоящего у материнского ложа Карлсефни, Гудрид подумала, что перед ней какой-то совсем чужой человек: из-за спины его падал свет от очага, и глаза мужа оставались в тени. Он выглядел неуклюжим, испуганным. Что ей известно о его мыслях и чувствах? Иногда он делится с ней, иногда – нет. Иногда приходил за советом, а иной раз решал сам…

Вздрогнув, он произнес:

– Лучшее, что может получить в наследство мужчина, – это знатный род и честное имя. Я чувствую себя богачом.

Седая голова на шитом полотне не шевельнулась, но Торунн перебирала руками по одеялу, словно что-то искала. Потом она прошептала:

– Твои сыновья смогут похвалиться тем же. Подведи их ко мне, пусть они меня поцелуют.

Карлсефни приподнял над матерью детей, одного за другим, а потом сделал знак Гудрид, чтобы та простилась с Торунн. Затем он сам поцеловал мать в обе щеки и закрыл ей глаза, которые уже становились стеклянными. И в тот же миг на дворе прокричал ворон, а Гудрид перекрестилась.

Торунн похоронили на церковном кладбище в Хове, где Халльдор предусмотрительно выкопал несколько могил, прежде чем земля стала мерзлой. В Глаумбере Гудрид с Карлсефни устроили пышную прощальную тризну, но многие из родичей не смогли приехать к ним, ибо сами ослабели от перенесенной болезни. Скегги-Тора, как и другие служанки, лежала в горячке, а потому Гудрид особенно не печалилась, что гостей немного. Ей и так пришлось достаточно потрудиться, и теперь она ощущала слабость в теле и головокружение.

Она держалась до тех пор, пока последний гость не уехал со двора, но потом силы оставили ее. Снорри тоже заболел, и его положили в постель вместе с матерью. А Гудрид лежала словно в бреду, чувствуя рядом исхудавшее тельце сына, да еще кругленького Торбьёрна, когда его приносили к матери для кормления.

Однажды утром, проснувшись, Гудрид испытывала только одно желание: чтобы унялась колющая боль в ухе. Медленно открыв глаза, она увидела рядом Карлсефни: он стоял возле кровати, одетый в зимнюю одежду, и лицо у него было озабоченное.

– Гудрид, Эльфрид только что известила меня, что одна служанка на Рябиновом Хуторе вчера лишилась своего младенца, но грудь ее переполнена молоком. А наш голодный Торбьёрн, того и гляди высосет из тебя последние силы… Ради тебя и него самого я думаю отправить мальчика на Рябиновый Хутор.

Гудрид знала, что Карлсефни прав, но не смогла удержать горячих слез, брызнувших из воспаленных глаз.

– Я уверена, что скоро мне станет лучше…

– Конечно же, так оно и будет, и дело пойдет на лад еще быстрее, если тебе не придется кормить малыша.

Гудрид отправилась на Рябиновый Хутор сразу после весеннего равноденствия. Прошло уже шесть недель с тех пор, как она отняла Торбьёрна от груди, и теперь она впервые ехала навестить сына. В воздухе пахло весной, и в высоком голубом небе раздавалось веселое чириканье воробьев.

Торбьёрн уже вовсю топал ножками. Когда в горницу вошла Гудрид, он убежал к кормилице и спрятал лицо в складках ее платья. Та добродушно погладила его по головке широкой, шершавой ладонью, и продолжала отбивать вяленую рыбу, а Гудрид села рядом и терпеливо ждала, словно сын ее был пугливым щенком, не приученным к новым хозяевам. Торбьёрн пару раз исподтишка взглянул на мать и наконец дал привлечь себя в объятия.

Гудрид гладила нежные, светлые волосики ребенка, которые начали уже курчавиться, как у Карлсефни, и в глазах у нее показались слезы. Желание Торунн сбылось: Торбьёрн рос на Рябиновом Хуторе. Накануне вечером Карлсефни поведал ей, что Оттар попросил отдать ему на воспитание мальчика. И как бы часто теперь они с Карлсефни ни навещали Торбьёрна, как бы часто он сам ни приезжал в Глаумбер, клин между ними уже был вбит, и ничего теперь поделать было нельзя.

Снорри со своим псом Гудмундом не раз наведывались на Рябиновый Хутор ранней весной, чтобы навестить Торбьёрна и полакомиться вкусными кусочками, приготовленными для них Эльфрид. Скегги-Тору провести было не так-то легко: она охраняла съестные припасы в Глаумбере еще с большим рвением, нежели сама Гудрид, ибо она была старше и хорошо помнила, как косил голод исландцев еще до рождения Гудрид.

Как и другие бонды в округе, Карлсефни пережил падеж скота, но потом коровы его отелились, да и приплод ягнят вырос, так что тяжкий год канул в забвение. Как обычно, молодежь отправилась в горы запасаться на зиму мхом и лишайником, а бонды чистили своих коней и упряжь, готовясь к альтингу. Однажды Гудрид сидела перед домом и шила. Карлсефни, подойдя к ней, сказал:

– Не новая ли это сорочка для альтинга?

Гудрид быстро вскинула глаза и, покраснев, ответила:

– У меня есть праздничный наряд для такого случая… Ты берешь меня с собой?

– А ты думаешь, я могу оставить тебя?

– Нет! – радостно воскликнула Гудрид. – Нет, я хочу поехать с тобой!

Дядя Торгейр умер, а тетя Арнора страдала от боли в суставах и потому не выходила из дома, но Ингвиль, наверное, приедет на альтинг со своим мужем… И может быть, она приедет туда верхом на Снефрид! Когда Гудрид упомянула об этом Карлсефни, тот довольно улыбнулся.

– Разве я не рассказывал тебе? Снефрид продали одному бонду, на севере Вамма, ибо после твоего отъезда из Исландии никакая сила не могла заставить ее двинуться на восток дальше Будира. Она упиралась как могла, и ни плетка, ни уговоры не помогали, однако забивать ее не хотели, ведь она была славной кобылой.

– Это так, – тихо ответила Гудрид. Ей казалось, что она явственно почувствовала, как лопнула еще одна нить, связывающая ее с юностью.

Когда четырнадцать зим назад Гудрид ездила на альтинг со своим отцом Торбьёрном, они оба наслаждались в пути видом моря и зеленых лугов. Но дорога из Скага-фьорда к тингу пролегала через горную возвышенность, огибая Копытный Ледник и затем спускалась вниз, мимо Стена, в цветущую долину Бычьей речки, и затем выводила путников прямо на запад. Нет ничего удивительного в том, что у них такая большая свита, думала Гудрид, вспоминая то сопровождение, в котором когда-то ехал на тинг Карлсефни, когда они впервые увидели друг друга. Ей казалось теперь, что с тех пор она прожила несколько жизней.

Они останавливались в пути, ночуя без палаток, прямо под открытым летним небом. И каждая ночь с Карлсефни, в спальном мешке, без детей между ними, была словно впервые. У Карлсефни было много времени, он никуда не торопился и долго советовался с Гудрид, рассказывая ей обо всех делах. Давно уже Гудрид не чувствовала себя такой радостной и взволнованной. Как же она была глупа, когда думала, что муж ее уже не ждет от нее советов в том, что касается их обоих!

И хотя на этот раз они подъехали к Площадке тинга с восточной стороны, она сразу же узнала эти места. Площадка была окружена расселинами, обширными пастбищами, густыми лесами, а вдали сверкали на солнце воды фьорда. Единственно новым в этих местах была теперь чудесная деревянная церковь, воздвигнутая королем Олавом прямо посреди березовой рощицы.

Словно бы она посещала альтинг каждое лето, Гудрид сразу же занялась очагом и дровами, а люди Карлсефни тем временем расстелили на их столе парусину. У нее были в помощницах две служанки, и она прихватила множество снеди, так что она приготовилась сытно кормить свиту, пока будет длиться тинг.

На торжественном открытии тинга она увидела епископа Бернхарда Книжника, который вместе с другими священниками и законоговорителями сопровождал хёвдинга. И когда люди с севера проскакали мимо, она вновь обратила свой взор к Карлсефни, который явно выделялся среди других и обликом, и одеянием. Пояс так же стягивал его тонкую талию, как и четырнадцать лет назад, а лицо его было для нее еще дороже с тех пор, как он стал ее мужем. У них родилось два славных сына и, может, будет еще много детей…

Внезапно Гудрид охватила такая неизъяснимая печаль, что она ощутила себя беспомощной и потерянной. И хотя с синего неба по-летнему светило солнце, она поплотнее закуталась в плащ, надвинув на лицо капюшон, чтобы скрыть от любопытных взглядов залитое слезами лицо. Ее окружали незнакомые женщины. А все соседки из Скага-фьорда были столь тяжелы на подъем, что до сих пор еще взбирались на Площадку тинга по косогору.

Вдруг Гудрид почувствовала на своем плече чью-то руку и услышала низкий, звучный голос:

– Ты чем-то опечалена, Гудрид дочь Торбьёрна?

Гудрид поспешно обернулась и увидела перед собой женщину в богатом наряде, старше ее по возрасту; темно-синие глаза ее, под изящной дугой тонких бровей смотрели озабоченно. Кожа ее потемнела от лет, но прекрасные глаза и точеное лицо были все теми же, как и четырнадцать лет назад.

– Спасибо за участие, Гудрун дочь Освивра, – учтиво молвила Гудрид. – Наверное, это солнце напекло…

– Ты даже помнишь мое имя, – сказала Гудрун. – Я направлялась к тебе, чтобы поговорить, и увидела, что тебе нехорошо.

Гудрид незаметно провела рукой по щекам, смахивая слезы, и в изумлении взглянула на другую женщину.

– Ты хотела поговорить со мной? О чем? О, я хотела сказать, что для меня это большая честь…

– Я скажу тебе об этом, если ты расскажешь прежде, что тебя так опечалило, – улыбнулась ей Гудрун. – Мы можем сесть поблизости и поговорить, пока мужчины откроют тинг, – и она указала на большие валуны, лежащие прямо посреди цветов. – Вон там!

Гудрид сняла плащ и села на один из валунов, расправив юбку:

– Мне взгрустнулось, но это не столь важно. Я думала, как было бы хорошо, если бы мой отец узнал, что я вернулась в Исландию, что я замужем и у меня двое сыновей. Он бы порадовался этим вестям.

– Люди говорят, что ты долго не жила в Исландии. Почему же ты так радуешься своему возвращению? – нетерпеливо продолжала Гудрун дочь Освивра. – Мне хотелось узнать у тебя, что значит так много путешествовать по белу свету? Ты отважная женщина.

– Да, я много путешествовала, – просто ответила Гудрид. – Но когда я впервые покинула Исландию, это было против моей воли, и мне всегда хотелось вернуться домой. Я отсутствовала одиннадцать зим.

– Но если ты уехала отсюда так давно, ты, должно быть, была еще совсем ребенком, – медленно проговорила Гудрун. – И значит, ты только слышала от других мое имя.

– В то последнее свое лето в Исландии я как раз приехала на альтинг. Мне было тогда пятнадцать зим. И я хорошо помню, что видела тебя.

– Да, когда мне было пятнадцать зим, я уже вышла замуж… Меня выдали за человека, которого я терпеть не могла. Ты знала об этом?

– Да, – ответила Гудрид. – Но, похоже, потом тебе все-таки улыбнулось счастье… Люди говорят, что Торкель сын Эйольва славный человек.

– Да, мне повезло, когда я встретила Торкеля, – улыбнулась Гудрун, – он сделал меня богатой. И у нас с ним родился чудесный малыш. В этом году Гилли впервые приехал на альтинг вместе с отцом и сводными братьями, и поэтому мне захотелось поехать с ними. И если ты знаешь обо мне так много, то тебе, наверное, известно и то, что я когда-то любила Кьяртана сына Олава, а он – меня… Когда он пришел ко мне и сказал, что собирается уехать в дальние страны, я просила его взять меня с собой. Больше всего в жизни я желала одного – взойти вместе с ним на корабль и уплыть подальше отсюда! Но он… он сказал тогда, что мне придется остаться с отцом и братьями, которые только и делали, что ссорились друг с другом. Я так разозлилась на него тогда, когда он ответил мне отказом, что никогда потом не простила ему этого. Вспомни об этом, если услышишь, что люди говорят обо мне плохо.

Гудрид было возразила, но Гудрун уже махнула ей на прощание своей изящной загорелой рукой и сказала напоследок:

– Я сделала ошибку, рассказав об этом моей приемной матери, а она потом передала мою историю всем окружающим, приводя в пример Кьяртана как милого и заботливого человека. Конечно же, я ведь осталась дома, я была послушной дочерью! Но я не желала показываться на альтинге, и лишь отец, который тогда еще был жив, вынуждал меня ездить сюда.

– Да, мы слышали, что Освивр умер этой зимой, – сказала Гудрид. – У меня умерла свекровь. А ты разве не болела?

– Я? Что ты, я никогда не болею!

– Почему же ты не поедешь в чужие земли вместе со своим мужем? – с жаром продолжала Гудрид. – Ведь твои дети выросли, и отца, который удерживал тебя, больше нет в живых! Ты свободна и можешь поступать по-своему…

– Да, но на мне лежит слишком большая ответственность, – сказала Гудрун со слабой улыбкой. – Ты ведь тоже не стала бы разъезжать повсюду, если бы у тебя были другие заботы?

– Ну нет, – радостно проговорила Гудрид. – Мы уезжаем из Исландии на следующее лето.

– Опять в Виноградную Страну?

– Нет, в Норвегию… А может, еще в Англию и Ирландию.

– Ну что ж, кто-то более удачлив, чем я, – промолвила Гудрун. – Расскажи мне о Виноградной Стране. А потом мне хочется узнать, как живется женщинам вроде нас в Норвегии и Гренландии… Правда, меня совсем не интересует, сбивают ли они масло жирнее, чем мы. Нет, мне хочется понять, могут ли они любить в своей жизни и при этом оставаться верными долгу.

– Я никогда не задумывалась об этом, – призналась Гудрид. – Но, по-моему, им это удается.

Впервые за долгое время ей вспомнилось предсказание Торбьёрг-прорицательницы. И если бы та поведала ей о том, что ее ждет та же участь, что и Гудрун дочь Освивра, то она ни за что бы не захотела услышать об этом заранее.