Текст книги "Со мною в ад"

Автор книги: Кирилл Войнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Ладно, пока оставим это. Итак, вы говорите, что в день несчастья в обеденное время вы были на станции Искор. Когда именно, в какое время это было?

– В пять минут двенадцатого, – заученно ответил он.

– На чем вы ехали туда?

Ответ был не столь молниеносным:

– Мне кажется, я ответил на этот вопрос.

– Нет, не ответили, вы обошли его! Надеюсь, помните свои слова: «Когда человек спешит, он найдет способ…» Что вы имели в виду? Какой вид быстрого транспорта?

– Мотоцикл, – устало промолвил он. – Я взял его у одного приятеля. Очень спешил…

– Хорошо, продолжайте! Повторите снова кратко и точно, как все было в Искоре.

«Компьютер» снова заработал.

– Я посмотрел машину… Младенов говорил мне, что она стоит тысячу сто левов, а оказалось – тысячу шестьсот тридцать… Завскладом сказал, что я могу заплатить и тут же взять ее. А у меня с собой было только тысяча двести. И я боялся упустить машину. Позвонил жене, чтобы привезла мне недостающие деньги – у нее были свои шестьсот левов…

– В котором часу вы позвонили жене?

– В двенадцать с минутами. Завскладом пошел обедать, а я остался там ждать.

– Где? Где вы ждали?

– Там, в тени, возле ангара.

– И все время были там? Никуда не отлучались?

– Я же сказал, что боялся упустить машину.

Нет, он был просто неподражаем!

– Когда приехала ваша жена?

– В полпервого или… без двадцати час…

– Говорите поточнее! Вы ведь ждали ее с нетерпением и небось каждую секунду смотрели на часы, не так ли?

– Нет, не так! Я, наверно, задремал там в тени – от усталости…

– Ваша жена приехала раньше! – не выдержал я. – Она искала вас, а вас там не было!

– Моя жена – рассеянная тетеря, – совершенно спокойно ответил он. – Кто ее знает, где она моталась, пока не нашла склад.

– Значит, вы утверждаете, что не покидали территорию склада?

– Нет! – без малейших колебаний ответил он.

– А вот заведующий складом утверждает другое! Он говорит, что вы завели мотоцикл немедленно после второго телефонного звонка и умчались куда-то.

– Кладовщик не может ничего знать, потому что он уходил обедать куда-то в столовую. Да, я завел мотор, но только для того, чтобы переместить мотоцикл в тень…

Что ж, в логике ему не откажешь. В этом случае кладовщик отпадает. Остаются показания Тони.

Я сел на свое место, придвинул пропуск.

– Я доволен вашими ответами. Можете идти. Вы свободны.

Он взял пропуск и двинулся к выходу. Но когда он был уже почти у двери, у меня невольно сорвалось с языка прежде, чем я мог остановить себя: «Пока свободны… Пока».

Он услышал и резко обернулся:

– Не пугайте меня! Я не из пугливых!

– Вижу, вижу. Идите! – и отвернулся к окну, чтобы не видеть его длинной расхлябанной фигуры. И почему я до сих пор не засадил этого наглеца за решетку?

Итак, его «железное» алиби становится похожим на цыганское решето, и сквозь огромные дыры проглядывают факты и обстоятельства, которые он или скрывает, или отрицает, или объясняет черт знает как, или просто бессовестно врет. Смотрит мне в глаза и лепит, что был в Кюстендиле единственный раз в школьные годы, что ночевал после отравления у кассира Захари Дудова… Да, а вот по поводу заявления о разводе я еще не проверил, надо послать стажера. Так, значит, он утверждает, что не пришел домой обедать, потому что был занят с машиной. Ну, допустим. Но ведь он все-таки смотался в Софию, чтобы встретиться с любовницей, – что же ему мешало побывать и дома? Он взял из дома пижаму после того, как Невену увезли, – почему же в этом пакете не могло быть какого-нибудь предмета, связанного с происшедшим? Так легко было скрыть его в бумаге или просто в сумке…

Дальше. Он упорно отрицает приход к ним старшей Пановой и вообще свою связь с Тони последние два года. Но разве такие вещи можно скрыть? Даже жена его знала об этом…

Вообще-то и я уже знаю довольно много, но какой от этого толк? Я, конечно, могу его засадить, прижать, даже напугать. А он будет все отрицать, таить, находить объяснения, лгать… Как, например, с этим мотоциклом… Он хитрый, изворотливый, ему палец в рот не клади! Нет, надо еще и еще вооружиться, искать доказательства, прощупать все и всех до донышка. Как это говорит Пенков? «Вызывая подозреваемого на официальный допрос, я предпочитаю знать гораздо больше, чем тот может предположить».

Я поднял трубку.

– Гичка, товарищ полковник у себя?

– Да, но он, по-моему, собирался уходить. Так что если хочешь поговорить с ним, то приходи побыстрее.

Я застал Кислого в кабинете у вешалки – наверняка хотел уже натягивать плащ. Но он ничем не выдал себя – полез в карман, вынул сигареты и вернулся за стол.

– Садись, Дамов, рассказывай.

Я довольно подробно изложил ему все, что мне удалось добыть по делу, и, главное, не скрыл своих колебаний по поводу того, надо или не надо просить прокурора о мере пресечения?

Он медленно тянул сигарету, дым постепенно обволакивал его лицо, и оно уже не казалось таким кислым.

– Конечно, мы можем его задержать, но и я на твоем месте сомневался бы… Понимаешь, мне кажется, что еще рано, чего-то не хватает, недостает нам…

– По-моему, он уже понял, что я засек его, что я беседовал со многими людьми, и наверняка он может догадаться о том, что они мне говорили. Теперь он захочет подучить их или даже заставить изменить показания. Я хочу сказать, если мы оставим его на свободе…

Кислый встал, взял со стола какие-то папки и бумаги, подошел к сейфу, открыл его и убрал туда бумаги.

– Не верю… Кладовщика он может только подкупить, но вряд ли у него сейчас хватит денег, чтобы заткнуть рот такому жуку. Ну, а к любовнице своей он наверняка не пойдет. Он ведь думает, что мы следим за ним – кстати, это совсем не лишнее, – и побоится подтвердить их связь. Он и так только и делает, что вертится, как уж на сковородке, чтобы скрыть эту связь, а если она все-таки подтвердится, его положение будет намного сложнее и тяжелее.

Он запер сейф, запечатал сургучом.

– Ну, пошли, что ли? По дороге продолжим.

Я проводил его до выхода и вернулся к себе. Да, конечно, именно так – Гено скрывает эту связь, чтобы не выплыли на поверхность мотивы и причины содеянного… Классически просто. И все же… Моего опыта было уже достаточно для того, чтобы сомневаться во всем, что кажется простым и ясным. На первый взгляд.

На другое утро, едва я вошел в кабинет, появился стажер Чинков – свежевыбритый, одетый с иголочки, только длинные, чуть волнистые волосы по-прежнему мягко обрамляли лицо. Красивый парень, что и говорить.

Я указал ему на кресло возле стола, и он сразу начал:

– Я нашел человека, о котором вы говорили. – Он заглянул в блокнот, который держал перед собой. – Ее зовут Милена Крыстева, работает в окружном совете профсоюзов, живет на улице Воеводы Мануша, дом одиннадцать, ей двадцать семь лет, она не замужем, страдает сердечной недостаточностью в легкой форме… Ни Людмилы, ни Эмилии в списках получивших путевки не было.

Имя Милена я как-то пропустил. А ведь есть еще Милкана… Вот умница парень!

– Молодец! Ну а дальше?

– Дальше? Что вы имеете в виду?

Я понял его недоумение – все, что нужно было выяснить о Милке, он сделал блестяще. Второе задание ее как бы не касалось.

– Вы были в монастыре? Что-нибудь удалось узнать о паратионе?

– А-а, разумеется, был! Там действительно есть паратион, и один из местных попиков… дьякон, что ли, недавно дал какой-то женщине немного жидкости.

– Как-как?! – я вскочил с места и буквально навис над столом. – Женщине?! Какой женщине?! Ее имя!!

– Ее имя мне установить не удалось, – тихо, со сдержанной обидой промолвил он. – Дьякон не спросил ее об этом… Но словесный портрет я снял. – Он перелистал несколько страничек своего блокнота. – Мм… около пятидесяти лет, рост примерно 160, полновата, лицо круглое, губы ярко накрашены, много грима, на голове зеленая с цветами косынка, белые брюки, бежевые спортивные туфли без каблуков.

– Да, остается только повесить этот портрет на стенку! – с досадой бросил я.

Парень покраснел.

– Товарищ майор, – заговорил он еще тише, – вы дали мне задание найти женщину по имени Милка – и я нашел ее. Вы велели мне выяснить, есть ли в монастыре паратион и не выносил ли кто-либо жидкость оттуда. Я выяснил – есть и выносил… Я не знаю, зачем вам эти данные, но я их получил и…

– Конечно, конечно, извини, ради Бога! Ты абсолютно ни в чем не виноват – задание ты выполнил отлично! И спасибо тебе большое.

Я протянул через стол руку, парень встал, с достоинством пожал ее и, чуть поклонившись – на этот раз все-таки без улыбки, – вышел.

В три часа пополудни я уже был в Кюстендиле. Из нашего районного отдела позвонил Милене на работу, объяснил, кто я, и попросил встретиться со мной по одному очень важному делу. И еще посоветовал ей сказать, что я – родственник, приехал повидаться, и пусть пораньше отпросится с работы. Мне не хотелось давать повод провинциальным сплетницам посудачить о каких-то «таинственных знакомых» девушки и подвергать ее репутацию опасности. Недаром русские говорят: «Любопытство не порок, но большое свинство»![8]8
  В оригинале пословица приведена по-русски.


[Закрыть]

Мы встретились на улице, предварительно описав внешность друг друга. Пошли по центральной улице небольшого городка, среди распускающейся зелени, и она принялась рассказывать мне, как неожиданно четвертого мая свалились к ней в гости Тони с матерью, как она была рада, как приняла их. Она и по отношению ко мне чувствовала себя хозяйкой города и предложила посидеть где-нибудь в кафе или сладкарнице[9]9
  Кафе-кондитерская.


[Закрыть], но я предпочел погулять, может даже, монастырь посетить, если недалеко. Она ведь водила туда своих гостей, верно?

Мы медленно пошли дальше и добрались уже почти до окраины города, а Милка все рассказывала:

– На четвертый день прихожу домой в обеденный перерыв, идем мы в ресторан обедать – я дома не готовлю, некогда по магазинам бегать и у плиты стоять, – а мне тетя Велика и говорит: мы сейчас уедем домой… Я очень удивилась: они говорили, десять дней пробудут здесь, – и вот вдруг уезжают… Я говорю: тетя Велика, может, я вас чем-то обидела, может, не так приняла? Так уж как смогла, старалась, условия у меня не ахти какие… Нет, говорит, Милка, мы очень довольны, спасибо, но Тони что-то плохо себя чувствует, ты ведь знаешь, у нее сердце слабое… Да, я это хорошо знаю, сама часто прихварываю… Ну, хорошо, говорю, спасибо, что приехали, навестили, дай Бог еще свидимся… Пообедали мы, и я пошла на работу.

Все это было крайне интересно и важно, но меня не меньше интересовало и другое.

– Вы здесь ходили?

– Что? – не поняла меня девушка, увлеченная своим рассказом.

– Вы по этой улице ходили в монастырь?

Она огляделась вокруг.

– Нет. Эта дорога ведет к главным воротам. А мы ходили по другой улице, к боковому входу. Там есть такой мостик, и оттуда можно войти во двор.

Где-то впереди чуть выше замаячила высокая массивная ограда из белого камня. За ней виднелась буйная зелень деревьев, она переливалась через ограду и свисала над дорогой. Мы стали медленно подниматься в гору.

– Я слушаю вас, Милена, продолжайте – что было потом?

– Мы договорились, что я после работы пойду их провожать на поезд в семнадцать двадцать три, очень удобно. Но примерно часа в четыре они обе пришли ко мне на работу и стали звонить Гено по телефону, требовали, чтобы он приехал за ними на машине… Говорила с ним Тони. Вначале они чего-то ругались, Тони сказала, что, если бы тут была не она, а та, он бы на другой конец Болгарии за ней помчался. Потом прибавила – и мама настаивает… Потом мы пошли домой и стали ждать. Тони чувствовала себя плохо… Потом мы устали и легли спать, и тут среди ночи он приехал. Они вскочили, побросали вещи в машину, сели и уехали…

Мы уже достигли ограды, и Милка предложила обойти ее до бокового входа – что входило и в мои планы.

Мы пошли. Тень от деревьев была такая густая, что порой под ними становилось даже холодно.

– А вы были знакомы с Гено раньше?

– Тони рассказывала мне, когда мы лечились в санатории в Банкя, что у нее есть приятель… женатый… В Банкя он не приезжал. Ну а потом, когда я приехала в Софию на консультацию и жила у Пановых, он там бывал…

Мы перешли узкий мостик через какую-то маленькую, но живую речку и остановились у вделанной в ограду калитки из дубовых досок. Милена тихонько толкнула калитку. Та поддалась.

– Открыто, – с тихим испугом прошептала она. Мы чувствовали себя как воришки, забравшиеся в чужой сад.

Узкая травянистая дорожка вела в глубь территории. По бокам – пышные деревья, яблоки и груши буквально нависали над нами.

Чуть дальше, в густой тени, видна скамейка, а еще дальше деревья обрывались и начиналась гладкая, мощенная плитами площадка перед большим белым зданием в два этажа, с широкими окнами – похоже, его очень удачно отреставрировали. Слева от него мы увидели старые деревянные постройки с выступающими чердаками, их, очевидно, оставили как склады и музейные свидетельства прошлого, а слева – церковь с сияющими золотом и цветной эмалью куполами.

Милена села на скамейку – устала, видно, от подъема.

– Вот сюда мы пришли… – все так же тихо промолвила она. – Дьякон что-то делал в саду, потом подошел к нам. Я извинилась за то, что мы вошли без разрешения, объяснила, что это мои гости из Софии, хотят посмотреть монастырь… Тетя Велика поглядела на яблоки – а они такие красивые – и сказала, что, наверно, тут большой урожай собирают… Тогда дьякон пошел в маленький домик – вон тот, слева – и принес нам три большущих яблока. Мы стали их есть. А тетя Велика и спрашивает – как им удается вырастить такие замечательные яблоки? А дьякон и говорит, что их опрыскивают очень сильным химическим ядом, который убивает всех насекомых. Тут тетя Велика перестала есть яблоко и спрашивает: «А человека можно отравить? Может, и мы отравимся?» «Ну, от одного яблока… Но если съедите больше…» – это дьякон пошутил так и еще засмеялся.

В глубине аллеи на площадке появился какой-то длинноволосый человек в белой рубашке и синих брюках из грубой ткани. Он прошел направо к церкви и исчез, не обратив на нас ни малейшего внимания – а может, и не заметил нас.

– Это он! – вновь с каким-то непонятным страхом прошептала Милка. – Дьякон… Позвать его?

– Нет, не стоит. – Я еще раз оглядел все вокруг. – Пойдем обратно!

Мы вышли через ту же калитку и направились к мостику.

– Значит, это все, что было здесь? Ничего больше вы не заметили?

– Нет, ничего, – твердо ответила девушка.

– Вы приходили сюда всего один раз? И не встречались ни с кем дома?

– Нет… не встречались… – Милка удивленно поглядела на меня.

Мы спустились вниз, в город, прошли к центру, и здесь я попрощался со спутницей, которая так охотно помогла мне.

– Я очень благодарен вам, – сказал я, пожимая ее прохладную, чуть влажную ладонь. – Если нужно будет, я найду вас на работе или дома. Вы не собираетесь в ближайшее время в отпуск?

– Нет, не собираюсь, у меня в этом году отпуск в декабре, – с готовностью ответила девушка.

– Ну и прекрасно, и всего хорошего!

Я подождал, пока Милена села в трамвай, и повернул обратно. На этот раз я шел гораздо быстрее, поднялся наверх к ограде, обошел ее, перемахнул через мостик и через минуту был уже у калитки. Толкнул ее – что такое? Закрыта… Я еще раз нажал на грубо обструганные доски – не открывается. Чуть поодаль у ограды я заметил аккуратную кучку мелкого гравия, которым посыпают дорожки. Взобравшись на нее, я увидел дьякона, который стоял посреди аллеи и глядел прямо на меня – вероятно, услышал шум.

– Откройте! – потребовал я.

– Посторонним запрещено. Нельзя.

– Это не имеет значения. Откройте.

Видимо, что-то в моем тоне заставило его подчиниться. Он лениво двинулся к ограде. Я спрыгнул с гравия и подошел к калитке – она была открыта, а дьякон стоял в проеме и преграждал мне путь. Пришлось показывать удостоверение. Как всегда, подействовало.

Я прошел вперед, дьякон закрыл калитку на задвижку и последовал за мной.

– Сядем здесь, – предложил я, указывая на знакомую скамейку.

Он равнодушно опустился рядом.

– Как вас зовут?

– Дьякон Григорий.

– А светское имя?

– Грую Велев Парманов[10]10
  У болгар нет отчества, вместо него – второе имя (отца).


[Закрыть].

– Вы опрыскиваете эти деревья паратионом, не так ли?

Дьякон медленно повернул голову, поглядел на меня без всякого интереса.

– Вчера тут один… спрашивал меня, я ему сказал…

– Что вы ему сказали?

– Что дал состав одной женщине… У нас осталось мало его, все равно не хватило бы на обработку, нам скоро должны еще привезти…

– Как фамилия этой женщины?

– Не знаю… Я ее в первый раз видел…

– А как она выглядит? Сколько ей лет? Хотя бы приблизительно…

– Около пятидесяти… или чуть больше… молодится… в белых брюках, на голове зеленый тюрбан…

– Она была одна?

– Одна.

– А не приходили ли с ней еще две женщины, помоложе?

– Они втроем приходили раньше, а потом она одна пришла… На другой день. Говорит, у нее тоже сад есть, она хочет свои деревья опрыскать, и я дал ей состав…

– Вы говорите, что видели ее впервые…

– А это так и есть. Я ни раньше, ни потом не видел ее… Ну, попросила она, почему же не дать?

Он сорвал какую-то травинку и стал жевать ее.

– Но ведь вы знаете, что такие препараты, как паратион, находятся под контролем. Значит, вы несете ответственность за него!

– Не знаю, никто нам об этом не говорил. И бай Кенчо давал…

– Кто это – бай Кенчо?

– На складе работает.

– А кому он давал?

– Отцу Николаю, в прошлом году…

– Ну, а если вы увидите эту женщину еще раз – узнаете ее?

Он помолчал, продолжая жевать стебелек.

– Кто его знает… Тут много народу ходит, запомнишь разве всех.

– Но не всем вы даете яд! К тому же она специально пришла второй раз, специально!

– Может, и узнаю, – нехотя согласился он.

– Вот что – давайте договоримся: завтра в четыре часа пополудни вы будете в Софии и явитесь в бюро пропусков в следственную часть управления внутренних дел на улицу Янчо Несторова, один, рядом с тюрьмой, понятно? Скажете, что вас вызвал майор Димитр Дамов, запомнили? Димитр Дамов. Надеюсь, нам не придется принимать более крутые меры, чтобы потребовать вашего приезда?

Он выплюнул изжеванный стебелек и безучастно пожал плечами. Несмотря на его равнодушный вид, я был уверен, что он завтра будет у нас.

Я посадил их в малом зале заседаний.

Четыре женщины, похожие друг на друга, приблизительно одного возраста, в обыкновенных будничных одеждах.

Потом я ввел в зал дьякона. Он был в своей «униформе» – длинной черной рясе, камилавке, с большим крестом на толстой цепи. Я поставил его против них, а сам отошел в сторону – пусть посмотрит повнимательнее.

В первый момент он быстро оглядел всех подряд, потом стал пристально рассматривать каждую. Лица женщин были хмуры и безучастны – их, видимо, нисколько не занимали обстоятельства, в которых они оказались.

На лице дьякона появилось выражение некой смущенной неуверенности. Он покачал головой и виновато поглядел на меня, будто прося прощения – и помощи.

Я подошел к женщинам.

– Спасибо. Можете выйти, и подождите, пожалуйста, в коридоре.

Женщины одна за другой потянулись к двери – как гусыни в стае.

Дьякон проследил за ними, дверь закрылась, и он опустился на один из стульев у длинного стола.

– Кажется, третья… – нерешительно произнес он, глядя на меня все с той же виноватой неопределенностью. – Фигура и походка те же… Но тогда она была намазанная, накрашенная и вроде бы… моложе.

Третьей была Велика Панова.

Я вышел в коридор.

– Войдите, гражданка Панова!

Она стояла у колонны. Услышав свое имя, она обернулась и со злобой поглядела на меня – со злобой и явным нежеланием подчиниться. В первую секунду мне показалось, что она сейчас сбежит. Но нет – пошла в зал. Я указал ей на стул с противоположной стороны от дьякона, плотно закрыл двери и сел за стол председательствующего.

Панова прикрыла глаза, изобразив на лице полное равнодушие и невозмутимость.

– Гражданка Панова, вы знаете этого человека?

Веки у нее дрогнули, но она даже не взглянула на меня.

– Не знаю.

– Она, она это! – оживился попик. – Она самая! Это она приходила ко мне с Миленой и еще с одной девушкой… Два раза приходила! Один раз с ними, а на другой день – одна… И я дал ей… она попросила…

– Я этого человека вижу в первый раз! – четко и твердо произнесла она, глядя прямо в лицо дьякону.

– Но как же это, женщина? Это грех, грех это! – с обидой дернулся попик. – Вы же вошли в малую калитку… хотели посмотреть сад… про деревья спрашивали… А я вас яблоками угостил!

– Я вас не знаю! – все так же, будто гвозди вбивает, заявила она, с мрачной ненавистью глядя на дьякона.

– Да?! Не знаете?! А на другой день, утром? Я в саду был, обмазывал деревья известью. – Он обернулся ко мне. – Гос… товарищ Дамов, давайте расскажу… Я теперь вспомнил все, все подробности… – И он поудобнее устроился на стуле.

Я кивнул.

– Значит, я мажу деревья, смотрю – открывается боковая калитка, и вот она, – попик указал пальцем на Панову, – снова идет к нам. Поздоровалась, доброе утро, говорит, дал Бог добро, отвечаю. Ох, устала я, говорит и садится на скамейку. И вправду, дышала она тяжело. Я, говорит, пришла к вам с просьбой: очень мне нравится ваш сад, вот я и хотела попросить, чтобы вы дали мне немного того препарата, которым вы деревья опрыскиваете. У меня, говорит, тоже растут яблони, но их пожирает какой-то жучок, и, если можно, хоть немного… Такая милая была, приветливая… Я и подумал – почему бы не дать, у нас в бидоне очень мало осталось, даже на один раз не хватит. Мы сейчас ждем, нам привезут скоро еще. Ладно, говорю, подождите, я сейчас… Пошел в сарай, взял там бутылку от лимонада, сделал из старой газеты воронку и перелил из бидона в бутылку, получилось больше половины. Потом завернул ее в чистую газету и вынес – вот, говорю, пожалуйста, возьмите. Спасибо, говорит, сколько я должна вам? Нисколько, говорю, это так, услуга. А она развернула газету, может, хотела посмотреть, сколько я налил. О, говорит, какая замечательная бутылка, удобная, с крышечкой, сейчас такие не выпускаются… Я понял намек, пошел опять в сарай, взял еще одну такую бутылку – у нас там их много, наверно, пили когда-то гости в монастыре лимонад и оставили, – вынес и отдал ей. Она так благодарила, так благодарила… И пошла, даже побежала назад к калитке, я проводил ее… Ну, было так? – живо обернулся он к Пановой.

Она не двинулась, только моментами бросала на него взгляды, которые вполне могли бы убить бедного попика, имей они такую силу.

– Пусть скажет – так было или нет? Во имя Бога… если она верующая…

– Спасибо. А теперь выйдите, пожалуйста, в коридор, – обратился я к дьякону. Но он раскраснелся и стал нервно и упрямо теребить свою козью бородку.

– Нет, пусть скажет – так было или нет! А то выходит – я неправду говорю? Пусть она признается! Я вот признаюсь, что дал ей отраву, может, я и виноват в чем, так я раскаиваюсь…

– Очень хорошо, выйдите, пожалуйста, и подождите там! – Я подхватил попика под локоть и проводил его до двери. Он был обижен, даже сердит и недовольно оглядывался на Панову, которая продолжала каменно молчать. Дверь хлопнула.

Я вернулся к столу и сел на место дьякона. После его воспаленной речи тишина казалась особенно давящей. Мы оба молчали, атмосфера в зале ощутимо сгущалась. Наконец она тяжело, как на шарнирах, повернула голову и хрипло произнесла:

– Нету у меня никакого препарата.

– Я знаю, что нету, – спокойно ответил я. – Нету, потому что вы его отдали. Был он у вас, но вы его отдали, верно? А кому? Впрочем, и это известно. Весь вопрос сейчас в том – кто именно это сделал? Нам нужен точный ответ – вы… или ваша дочь?

Она вздрогнула, изогнулась вся, даже стул под ней скрипнул, и громко хлопнула ладонью по столу:

– Не вмешивайте мою дочь в эти дела! Не трогайте ее! Она ничего общего с этим делом не имеет!

– Имеет. Имеет, гражданка Панова, и гораздо больше вашего…

– А я вам говорю – она тут ни при чем! Я дала бутылку…

Меня слова ее не удивили, но все-таки мне нужны были доказательства.

– Мало! Мало мне вашего признания! Да и не убеждает оно. Вы – мать, конечно же, вы готовы взять вину на себя.

Она перегнулась над столом, сжала кулаки, будто хотела дотянуться до меня и то ли ударить, а может, и вцепиться мне в волосы.

– Я! Я ему передала! В машине, когда мы возвращались в Софию… Когда он приехал за нами…

– Почему же вы до сих пор молчали? Почему отрицали этот факт?

– Какой? Какой факт?

– То, что вы виделись с ним перед отравлением и дали ему паратион.

Она откинулась на спинку стула, продолжая время от времени вздрагивать.

– Потому что мне было страшно! И не за себя – за Тони боюсь… Она ведь для меня все в жизни… Она у меня одна… Я мать… А какая мать не хочет дочери счастья, удачи? Три года я ждала, терпела… этого женатого мужа…

– Понимаю, вы ждали – вот-вот он разведется, будет свободен, – продолжил я за нее, – и, естественно, женится на вашей дочери, так ведь?

– Да, так. А почему бы нет? Он не красавец, но с высшим образованием, на хорошей должности… Почему бы Тони не выйти за него?

– Понятно, я не вижу пока в этом ничего плохого и ничего… пугающего. Чего же все-таки вы боялись?

Она скрестила руки на груди и заговорила медленнее, видимо обдумывая каждое слово.

– Вечером после… отравления Гено прибежал к нам, был такой нервный, возбужденный… Я, говорит, иду из милиции, меня милиция преследует… Если спросят вас, говорите одно: два года мы не виделись, не перезванивались и не общались, понятно?! Я ничего общего не имею с вами, понятно?! Иначе уничтожу вас! Обеих! И глазом не моргну! Потом рванул меня за рукав, чуть не порвал костюм, потащил в коридор и стал шипеть в лицо: а ты ничего мне не давала, слышишь?! И никому ни слова – ни Тони, никому! А если сболтнешь – скажу, что ты виновата, ты! Потом толкнул меня и выбежал на улицу, я за ним, что, говорю, случилось, почему ты такой… А он остановился – иди, иди сюда, скажу! Я, говорит, жену убил! Отравил ее… и двух ее сестер! А их-то за что, спрашиваю? Потому что так надо, говорит, для верности, чтобы никому в голову не пришло…

И замолчала.

Я сидел неподвижно, видеть ее и слушать больше не было сил. Я нажал кнопку звонка и вышел из зала. Навстречу мне по коридору уже шел дежурный.

– Отведи эту женщину вниз! Я потом оформлю задержание.

В десять часов должен прийти Томанов, я вызвал его. Звоню в бюро пропусков – там ли он? Здесь, отвечает дежурная.

– Пусть поднимется!

На лице его снова злость, недовольство, возмущение. Но мне на все это наплевать.

– Гражданин Томанов, Велика Панова только что сообщила мне, что она передала вам бутылку с паратионом. Это было седьмого мая, в машине, когда вы возвращались из Кюстендила!

– Что-о? Она так сказала?!

– Да, пять минут назад.

Он громко всплеснул руками, затряс головой и закричал мне в лицо:

– Хорошо же! Не брал я никакого паратиона. И запишите в протокол: паратион был у нее!! У нее! Она его из Кюстендила привезла. За день до… несчастья я был у них, она опять начала грызть меня – сколько это будет продолжаться, Тони болеет, Тони умирает, ты нас не жалеешь, и все в таком духе. Потом стала пугать, что придет вечером к нам и заставит меня раз навсегда решить вопрос… А я говорю, если придешь, я тебе голову сниму! А она все-таки пришла, а Венче, жена моя, была дома. Та стала ее оскорблять, называть по-всякому, ну, Венче заплакала и выбежала во двор, я побежал за ней, успокоить ее… Вот тогда Панова и влила яд! В бутылку с маслом… Бутылка стояла на столике рядом с плиткой… Мы вернулись, я выгнал ее, но… она уже успела влить отраву… Вот как было!

– И вы знали об этом?

– Другого варианта нет. – Это не было ответом на мой вопрос, скорее продолжением его собственной мысли.

– Вы поэтому не пришли домой обедать четырнадцатого?

– А, тут совсем другая проблема, – устало пробормотал Томанов. Весь его запал кончился, он снова стал похож на лопнувший сморщенный воздушный шар.

Я нажал на звонок и вышел.

– И этого – вниз! – велел я подошедшему дежурному.

Пройдя в туалет, я тщательно вымыл руки и ополоснул лицо, мне казалось, что и ко мне прилипла мерзость, с которой я только что столкнулся…

На этот раз доктор Ташев остался в своем кабинете и велел сестре Захариевой проводить меня к Невене.

Ее перевели в другую палату. На соседней кровати полусидела полная черноволосая женщина средних лет с явно обозначенными усиками.

– Рада, тебе укол делали? – едва войдя в палату, спросила сестра.

Женщина с удивлением поглядела на нее.

– Я забыла сказать – тебе назначили укол, так что вставай! Пошли, пошли… – И, подхватив женщину под руку, сестра вывела ее из палаты.

Невена тихо лежала на высоких подушках. Она еще больше похудела, и в лице ее с бледными впалыми щеками, на которые падали мягкие пряди темно-русых волос, с длинными, чуть загнутыми ресницами было что-то детское, хрупкое, беззащитное.

– Ну, как вы? – спросил я тихо и присел на стул у ее постели.

– Хорошо, – послушно ответила она, очевидно приняв меня за доктора.

Я слегка коснулся ее тонкой руки, лежавшей на одеяле.

– Невена, вы можете… вы в состоянии поговорить со мной? Всего несколько вопросов. Если вам трудно, отвечайте коротко, я все пойму.

Она приоткрыла глаза и поглядела на меня более внимательно.

– Как все это случилось?

– Не знаю… – едва слышно прошептала она.

Мне было ужасно жаль ее, она была еще совсем слаба, и ее больной вид выбивал меня из колеи.

О чем спрашивать, как настаивать на точных ответах? Ведь для этого надо бередить совсем свежую рану…

– Когда… приезжали ваши сестры?

Мне показалось – она вздрогнула. Нет, рано, рано еще тревожить ее такими вопросами.

– Они недолго пробыли, – еле слышно прошептала она дрожащими губами. – А потом уехали… уехали…

Она наконец открыла глаза, ее черный вопрошающий взгляд пронзил меня насквозь:

– Где они? Где? Почему не приходят?..

Я положил руку на ее узкую, детскую ладонь.

– Не думайте сейчас об этом. Вам надо, обязательно надо поправиться…

Я сделал небольшую паузу, собрался с духом и пошел дальше.

– Скажите, Невена, вы в тот день… обедали вместе с Гено?

– У него были дела… Он ночевал дома, рано ушел… У него важное дело было. Он очень хороший… Он не виноват. – Голос у нее чуть окреп, она заговорила громче. – Это они виноваты! Они вцепились в него как клещи… Но тогда он меня защитил… выгнал ее… принял мою сторону.

– Вы тогда выбежали из дома, – как можно мягче продолжил я. – И он вышел за вами следом – чтобы успокоить вас, так? А она осталась в комнате одна… Как вы думаете – могла ли она тогда… Ведь у нее с собой была бутылка… Могла ли она влить… ну, скажем, яд?

– Куда влить? – Лицо у Невены оживилось, она с интересом взглянула на меня.

– Ну, например, в прованское масло. Оно ведь стояло на столике у плитки, не так ли?

– Нет-нет – его там не было. Я убрала его за два дня до этого… А ее бутылку Гено выбросил!