Текст книги "Со мною в ад"
Автор книги: Кирилл Войнов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Кирилл Войнов
Со мною в ад
Роман
Кирил Войнов
С мен в ада
1980
Окно моего кабинета выходит на восток, к тюрьме. Высокая гранитная стена отделяет нас от этого сурового молчаливого здания, полного греха и человеческих драм, разрушенных жизней и сломанных судеб. Может быть, именно эта близость порой навевает мысль о том, что наше следственное управление – это нечто вроде преддверия к тюремному аду, а я – один из подручных Святого Петра, которые помогают человеку перейти через этот страшный порог или вернуться в человеческий муравейник.
Впрочем, гранитная стена находится где-то внизу. Поэтому отсюда, из моего окна (мы сидели на четвертом этаже), виден целиком весь западный фасад тюрьмы, продырявленный маленькими зарешеченными окнами, справа – ворота с черной железной дверью, возле нее – караульное помещение, а дальше, в углу, – круглая сторожевая башня, где когда-то круглосуточно сидел часовой со штыком и картечницей. Сейчас башня пуста, как безлюдная ветряная мельница. И все равно башня производит устрашающее впечатление, да это и понятно: она стала неотъемлемой частью, как бы символом мрачного ансамбля. За красной черепичной крышей низкой пристройки виден кусочек двора, выложенного булыжником. Тонкая полоска травы отделяет его от заботливо ухоженного цветника. Здесь, в этом безмолвном дворе, я вижу иногда одинокую человеческую фигуру в широкой линяло-серой робе и кепке, похожую на странный манекен или, скорее, на чучело. Однако это не чучело, а живой человек: он тяпает мотыгой, подстригает кусты, сажает цветы. Ему разрешено вернуться к нормальному существованию, и своим занятием он искупает вину перед обществом. Он знал, что в конце концов окажется здесь, что ему придется заплатить за совершенное им преступление по законам, которые общество создает, чтобы существовать и развиваться.
Да, собственно, каждый член общества знает эти законы, писаные и неписаные. Едва появившись на свет и даже еще не осознав себя как личность, человек уже получает уроки разницы между «да» и «нет», между «можно» и «нельзя», «полезно» и «вредно». Взрослея, он постигает все это не только разумом, но и чувствами и инстинктом. Одновременно он учится понимать, что добро не всегда вознаграждается, зато зло почти никогда не остается безнаказанным. И все-таки вопреки разуму, чувству, инстинктам человек делает то, что вредно, то, что запрещено, то, чего делать нельзя, иначе говоря – он совершает преступление. Что-то толкает его на это, какая-то причина, которая становится сильнее чувства ответственности перед обществом, сильнее страха перед раскрытием преступления, перед возмездием, даже самым ужасным.
Что же это за причина? Любовь, ненависть, алчность, зависть, поруганное достоинство, месть? Да мало ли страстей человеческих лежит в основе преступления! Чаще всего именно они, человеческие страсти, подробно изученные и всегда неожиданные в своих проявлениях, вырываются из-под контроля разума и швыряют человека в пучину непредсказуемых и неуправляемых – преступных – действий.
Что может толкнуть человека к тому, чтобы лишить жизни себе подобного? Что могло заставить этого внешне симпатичного молодого человека, почти закончившего медицинский институт, Венцислава Качулева, чье дело лежит у меня на столе, убить своего соседа по квартире? Тридцать семь дней я занимаюсь этим делом, исследую характер обвиняемого, его склонности, социальное происхождение и взгляды на мир, зову на помощь лучших психологов, изо всех сил стараюсь логически объяснить происшедшее, потому что не могу, просто отказываюсь принять его версию: да, убил, потому что хотел остаться в квартире один… Да это просто невероятно, дико, нелепо! Убийство – не из-за любви или ненависти, не от растоптанных сокровенных чувств! Что это? Жадность? Нет-нет, жадность – это нечто совсем другое, она предполагает болезненную ненасытность, она жаждет иметь и приобретать, и в результате – кража и грабеж. А этот… этот просто – просто! – хотел жить в квартире один, включать магнитофон, водить к себе девушек… Легкомыслие? Безответственность? Никаких других объяснений я не нахожу. Легкомыслие и безответственность. И меня бросает в дрожь при мысли о том, что в наше время именно это все чаще объясняет причины многих и многих преступлений. Не бешеные страсти, а легкомыслие и безответственность. Поэтому, когда тебе поручают дела, в которых открывается весь ад клокочущих страстей человеческих, понимаешь, какой долгий путь еще пройдет мир, прежде чем человек будет жить по высоким, нравственным законам.
На моем столе рядом с объемистым делом Венцислава Качулева, по которому я уже написал заключение и приготовил его для прокурора, лежит и тоненькая зеленая папка. В ней всего один листок – постановление о предварительном следствии. Сегодня утром мне вручил его Кислый, то есть полковник Стоичков, мой шеф. Я сказал «Кислый», потому что, когда речь заходит о нем среди коллег из управления или когда каждый из нас думает о нем, мы никогда даже в мыслях не называем его «начальник» или «полковник», а просто «Кислый». При этом по характеру он вовсе не кислый, совсем наоборот: я бы сказал, что он один из самых симпатичных начальников, при которых мне приходилось служить. Да, конечно, он придирчив и требователен, но зато справедлив, редко выговаривает, еще реже наказывает подчиненных, понимает их – но физиономия!.. Дал ему Бог, а может, и сам «выработал» себе такую, но, даже когда он хвалит нас, выражение лица у него такое, будто он только что выпил бутылку чистого лимонного сока…
Утром, когда он вручил мне новое дело, я попытался напомнить ему о том, что мне обещан отпуск, что я устал, мне бы отдохнуть, и прочая и прочая, но все это не произвело на него никакого впечатления. Ну, и я вынужден был выйти из кабинета с тихим вздохом и тоненькой папкой под мышкой.
Раньше это дело вел наш коллега следователь Пенков, но недавно с ним, как я слышал, случилась беда: при выходе из лифта он упал и сломал ногу. О сути дела, которым он едва начал заниматься, я знал понаслышке, просто оно было чужое и не очень интересовало меня – своих забот хватало. Значит, следовало раскрыть глаза и уши пошире, чтобы узнать побольше. И, конечно же, прежде всего встретиться с Пенковым.
Я взял плащ с вешалки, вышел из управления и сразу попал под сильный майский дождь.
Пенков сидел в старом продавленном кресле, вытянув вперед толстую как пень ногу в белом гипсе и бинтах. Рядом стоял костыль – значит, дело серьезное. Выглядел он не так уж плохо, мне даже показалось, что на его худом лице, обычно бледном, появился румянец.
– Ну, ты умница – нашел время ноги ломать! – попытался я пошутить, но он воспринял это не как шутку, а, скорее, как упрек.
– Извини уж, так получилось, – совершенно серьезно ответил он. – Садись сюда! – и он указал на кушетку, перед которой стоял колченогий журнальный столик. – Лучше чуть подальше от меня, ко всему я еще и грипп подхватил.
Я уселся на кушетку.
– Болит? – с участием, достаточно искренним, спросил я.
– Что?
– Как что? Нога.
– Только когда наступаешь на нее. А так ничего, терпимо…
– Это перелом?
– Похоже, но врачи что-то темнят. В моем возрасте все плохо заживает.
Я знал, что ему осталось до пенсии семь месяцев и тринадцать дней. Помолчали.
– Тебе, что ли, передали? – спросил Пенков, чувствуя, что, как хозяин, должен продолжать разговор.
У меня не было необходимости отвечать – все и так ясно. Однако я кивнул головой.
– Мне и вправду очень жаль, – проговорил он. – Это дело могло стать самым крупным за всю мою службу. Я просто мечтал, чтобы мне попался такой случай, – и вот что вышло…
Я с удивлением поглядел на него – нет, он не шутил, тон его был искренним и серьезным.
– А почему самое крупное? – как-то машинально задал вопрос я.
– Но ведь это тройное убийство! Разве мало? Не каждый день случается такое, верно?
Он говорил тихо, но в голосе его звучали волнение и убежденность, и серые глаза блестели по-особенному. Он взял со столика пачку сигарет, ловко стукнул по дну – выскочили две сигареты, он поднес пачку мне. Я поглядел на часы и покачал головой: до второй сигареты мне оставалось еще пятнадцать минут.
Он закурил, выдохнул дым и продолжал тем же тихим, сдержанным тоном:
– При этом я думаю, что мне известно, кто убийца. Мы советовались с Генчевым, он такого же мнения. Он говорит: «Голову даю на отсечение…»
Генчев – это его приятель, они сидят, вернее, сидели в одном кабинете.
– Ну, если Генчев предлагает отсечь свою голову, то она не так уж много стоит, – не удержался я. Кроме того, мне хотелось немного охладить тихий энтузиазм хозяина.
– Я знаю, ты не любишь его, но ты не прав – он неплохой человек. И способный.
– Я совсем не то имел в виду, – поспешил я объяснить. – Просто в нашей работе предубеждение – самый плохой советчик, и ты это знаешь не хуже меня – слава Богу, не со вчерашнего дня работаешь.
– При чем тут предубеждение? Это не предубеждение, а внутреннее ощущение и, как говорится, интуитивное чувство верного пути… Разве с тобой этого не бывало?
– Нет, не бывало. – Я уже чувствовал упрямое желание возражать ему. – Нужны прежде всего данные, улики, факты – и как можно больше!
– О фактах говорить пока трудно, но данные, улики… Ну, во-первых, именно в этот день он не пришел домой обедать; во-вторых, отправился в больницу, вертелся-крутился там, наблюдал, подслушивал, расспрашивал, а потом вдруг взял да и представился как сосед…
– Погоди, погоди – кто «он»?
– Ну он, муж Невены, кто же еще… Муж средней сестры, которая совершенно случайно осталась жива. Гено, Гено Томанов его зовут.
– Ты его видел? Разговаривал с ним?
– Конечно, я вызывал его, допрашивал. И добыл таким образом одну очень серьезную улику…
– Однако в папке нет протокола допроса.
– У каждого свой стиль! – ответил Пенков с улыбкой, в которой проглянула вдруг уверенность в собственной непогрешимости – раньше я не замечал ее у этого не слишком удачливого пожилого служаки. – И протокол есть, и все, что полагается. Только, когда я вызываю кого-то на официальный допрос, я должен знать о допрашиваемом намного больше, чем ему кажется.
– Что ж, это прекрасно, – согласился я. – Каждый действует сообразно со своими понятиями и привычками. Но ты вроде говорил о какой-то серьезной улике.
– А, да-да! У него, у Гено Томанова, есть железное алиби на этот день – по часам, по минутам: где был, с кем встречался… Не знаю, как ты посмотришь на этот факт, но меня такая точность очень настораживает. Это значит, что он думал об этом предварительно и готовился заранее к возможному допросу.
Пенков оживился, даже глаза у него заблестели, для пущей убедительности он стал размахивать рукой, в которой держал сигарету, и сизые круги дыма от нее мягко поднимались вверх.
Я слушал его терпеливо, насколько мог, но в конце концов его апломб стал раздражать меня.
– Допустим, это так. Хотя, скажу тебе откровенно, если основываться на том, что ты мне рассказал, я бы на твоем месте не был столь категоричен… Ты, конечно, задержал его?
– Кого?
– Ну, этого – Гено Томанова или как его там…
– А зачем? Пусть себе гуляет на свободе. Его надо будет задержать, когда придет время.
– Но если ты так уверен в его виновности… А вдруг он скроется?
– Куда он скроется? И если уж он решит скрыться, значит, точно виновен. Нет, никуда он не денется. Он так уверен в том, что убедил меня в своем алиби… Да и куда он подастся? Очень трудно скрыться у нас теперь.
Раздражение закипало во мне все больше.
– Видишь ли, коллега, – начал я – и запнулся. Такое начало фразы выдавало мое состояние, которое я пытался скрыть. Оно прозвучало так официально и холодно, что я сам смутился. Если бы я продолжил, получилось бы нечто вроде: «Видишь ли, коллега, давай-ка отбросим твои внутренние ощущения, инстинкты и особые стили и разберемся по существу!» Но я с отчаянным усилием вывернул фразу и выпалил: – Видишь ли, коллега, мне очень хочется пить! Нет ли у тебя чего-нибудь прохладительного?
По всему судя, я весьма естественно и ловко завершил это сальто-мортале, потому что Пенков ничего не заметил. А может, сделал вид, что не заметил.
– Руми! – громко крикнул он.
Из открытой двери выбежала девочка лет шести, худенькая, светловолосая, с остреньким любопытным носиком.
– Принеси-ка лимонад из холодильника. И конфеты! Знаешь, где стоит коробка?
– Знаю.
Девочка повернулась так быстро, что ее коротенькое платьице раздулось абажуром, и побежала обратно.
– Послушная девочка, – заметил я, пытаясь сделать хозяину приятное.
– Она добрая, – с едва скрываемой гордостью и удовольствием ответил он.
Руми принесла две запотевшие бутылочки швепса и два бокала, поставила их перед каждым из нас на журнальный столик, тихонько произнося при этом: «Пожалуйста», «Пожалуйста».
– А конфеты? Конфеты забыла?
Руми виновато поглядела на деда, приложила ко рту тоненький пальчик и чуть улыбнулась:
– Я… я съела их… конфеты…
– Ах ты, сладкоежка! – беззлобно прикрикнул Пенков. – Марш в комнату!
Девочка повернулась и вприпрыжку быстро убежала к себе, а Пенков вынул из кармана складной ножик с массой приспособлений и стал открывать швепс.
– Видишь ли, Пенко, – начал я более чем миролюбиво, – вот ты говоришь, что допрашивал этого Гено Томанова. Может быть, у тебя есть еще какие-нибудь сведения, впечатления, наблюдения? Хотя, я понимаю, ты занимался этим делом очень недолго. Давай тогда сделаем так: ты расскажешь мне все, что знаешь и думаешь по этому поводу, чтобы я представил себе все, пусть даже в самых общих чертах…
– Почему в общих? Я могу рассказать тебе и нечто конкретное, – и он чуть подтолкнул ко мне открытую наконец бутылку лимонада. – Да, можно и поконкретнее. У меня есть протокол обыска на улице Васила Ихчиева, 3, протокол допроса соседки по квартире, той самой, которая позвонила в «Скорую помощь», ее зовут Зорка, забыл фамилию… Я разговаривал с одним из врачей, которые пытались спасти двух сестер в Хисаре; я выяснил, что он, врач этот, приехал сюда в командировку, и я нашел его…
– В деле нет таких протоколов, – прервал я его, снова почувствовав раздражение, нарастающее с каждым его словом.
– Есть, есть они. Они здесь, в желтой папке, в моем портфеле. Я собирался приложить их к делу, как только оно начнет разворачиваться.
Мы разлили холодный лимонад и отпили понемногу.
– Основание для начала следствия появилось тогда, когда стала понятна связь между двумя отравлениями – в Софии и в Хисаре, – начал Пенков, – притом в одно и то же время. И еще: их связало название «паратион», это ты уже знаешь, наверное, все три сестры пострадали от него. Но, к сожалению, прошло целых два-три дня, пока мы сообразили, в чем дело. После этого, точнее на четвертый день, я осмотрел дом Невены. Ну и что? А ничего особенного. Живут они в маленьком домике, построенном бог знает когда. Две комнаты, прихожая, превращенная в чулан. Это довольно далеко от центра, на улице Васила Ихчиева, 3. Одну из комнат занимает Невена с мужем Гено Томановым и ребенком. Девочке восемь лет, она живет в селе у родителей Невены, там и учится в школе. Во второй комнате, поменьше, живет Зорка Кираджиева, соседка. Все у них чисто, подметено, убрано, никаких следов от паратиона или чего другого, что бы бросалось в глаза. В общем, сделали мы еще один обыск. Перевернули, перетрясли все – и опять ничего не нашли. А когда я расспрашивал эту самую Зорку – а она, надо сказать, трещотка порядочная, болтает как сорока, среди всего прочего она рассказала, что после того, как Невену увезла «скорая», она, Зорка, вошла в комнату соседей и решила убраться там хоть малость, а то все было так разбросано, такой беспорядок, как никогда не бывало у Невены. Они с Невеной вообще часто помогали друг другу. Ну, стала она убирать, на столе стояла тарелка с едой, вилка рядом. Но еды осталось мало. Она, Зорка, выбросила все остатки в ведро – не в большое, для мусора, а в маленькое, пластмассовое, что стоит в прихожей, закрытое деревянной крышкой.
Пенков взял со стола пачку «БТ», снова ловко стукнул по донышку, выскочила на этот раз одна сигарета. Он вынул ее и торжественно закурил, не предложив мне. Я вынул свою пачку: наступило время для третьего – и последнего – удовольствия, разрешенного мне за весь день (ему, правда, неизвестны были мои расчеты).
– А теперь слушай внимательно, что произошло! – объявил он, поднеся мне зажигалку. – Сестры пришли в десять часов, как сказала мне Зорка. Их тэказээс[2]2
ТКЗС – сельскохозяйственный кооператив.
[Закрыть] устроил для передовиков экскурсию в Хисар и Карлово, где Левский родился, и так как в Софии у них было свободное время, то они и решили навестить свою среднюю сестру Невену. Ну и, конечно, Невена задержала их, чтобы позавтракать вместе. А Зорка к тому же заметила, что сестры принесли с собой цыпленка, наверно, они брали его в дорогу, как делают обычно все сельчане, но потом решили съесть его за общим обедом. Значит, получается, что все три сестры ели вместе. К двум часам дня Зорка вернулась с работы. Сестер уже не было, в комнате Невены было тихо. Зорка даже подумала, что соседка пошла провожать сестер. Но часа в четыре она услышала громкие стоны, сунулась к Невене и увидела ее на полу, та охала и корчилась, видно от боли. Зорка тут же побежала к соседям, у которых есть телефон, и вызвала «скорую»…
Пенков помолчал, глубоко затянулся, выпустил дым колечком.
– Обе сестры Невены умерли в Хисаре. Младшей стало плохо еще в автобусе, и она скончалась в больнице, так и не придя в сознание. Почти то же самое было и со старшей, но она все-таки успела произнести хоть несколько слов – одна из медсестер в больнице утверждала, что своими ушами слышала: «Цыпленок… цыпленок… Пусть Венче не ест цыпленка…» Доктор Ташев, который лечит Невену здесь в Пироговской больнице[3]3
Больница «Скорой помощи» в Софии.
[Закрыть], уверен, что речь идет о паратионе… В Хисаре предполагают то же самое. Но это будет точно установлено, а может быть, в нашей лаборатории уже получены результаты, и тогда все станет на свои места. Во всяком случае, у меня нет никаких сомнений в том, что эта еда стала последней в жизни тех, кто ее попробовал… Остается выяснить, кто же положил отраву в цыпленка. И тут у меня тоже нет никаких сомнений – это дело рук Гено Томанова! – уверенно, ни секунды не задумываясь, заявил Пенков. – Но, конечно же, не прямо в цыпленка, а раньше, в какой-то продукт, который нужен для приготовления этого блюда. Ну, например, в подсолнечное масло… Понимаешь, этот Гено вернулся домой к шести часам вечера на машине, которую купил в тот же день, и, когда Зорка рассказала ему о том, что случилось, первый вопрос его был: «Она жива?» Потом он вошел в комнату, повертелся там и вышел с каким-то продолговатым пакетом, там было что-то, завернутое в газету. Я спрашивал его, что было в том пакете? А он говорит: я взял чистое белье, в баню собрался. Представляешь? В такой момент – в баню! И, конечно же, ни в какую баню он не ходил, а напрямик дунул в Пироговскую. Заметь, между прочим, – при обыске мы не нашли ни бутылки с маслом, ни еще какого-нибудь сосуда, где можно было бы держать эту жидкость.
Пенков вошел в раж и даже раскраснелся.
– Ну так, пойдем дальше! Этот самый Гено сел в свою новую машину… хотя это не новая машина, а старый отремонтированный «фольксваген»… в общем, сел он и помчался в больницу. Ну, что он там делал, как ты думаешь? Кому-то звонил по телефону-автомату, мотался там, сновал туда-сюда и весьма при том волновался. Подошел к справочной, спросил о состоянии Невены Томановой, там не могли ему точно ответить, пошел в отделение, остановил первую попавшуюся докторшу, и снова тот же вопрос – жива ли? А когда докторша спросила, кто он, знаешь, что он ответил? «Сосед»! Видал? Сосед! Ну, теперь подведем некоторые итоги. Первое – обычно он всегда приходил домой обедать, каждый день, а в этот день не пришел, а явился только вечером, и первый вопрос какой: она жива? Затем – входит в комнату и выносит оттуда какой-то продолговатый пакет, говорит, что это белье для бани. Белье? А почему не бутылка с маслом, в которую он влил отраву, а? И, наконец, это железное алиби! Нет, все это мне кажется очень и очень подозрительным!
Он облокотился о спинку стула, скрестил руки на груди и поглядел на меня с видом победителя, явно ожидая моего одобрения. Но я молчал.
– Ну, что скажешь? – потеряв, видимо, терпение, спросил он.
А я ничего сказать не мог. Подумал только, что этот инертный, известный своей медлительностью человек на сей раз не терял времени напрасно. Может, и вправду жаль, что ему не удалось продолжить расследование, за которое он взялся с таким жаром.
– Досадно, что так случилось. – Я кивнул на его забинтованную ногу.
– А, как не повезет человеку… – согласился он. Ему было приятно мое сочувствие. Он помолчал несколько секунд и добавил: – Я попросил еще две справки, одну из Моравца о сестрах Невены – как живут, с кем, какие у них отношения между собой и со средней сестрой. Этого цыпленка, которого они привезли с собой, тоже надо иметь в виду, они же готовили его и ели; может, там тоже было что-то, кто знает… И вторая справка – о Гено Томанове, о его житье-бытье, что о нем говорят соседи, сослуживцы, с кем дружит, у кого бывает… Надеюсь, сегодня утром справки будут готовы. Все-таки информация для ориентации. Да, и результаты анализа остатков еды, брошенных Зоркой в ведро, уже, наверно, тоже есть. Зайди в нашу лабораторию! И… извини, пожалуйста, подай мне портфель, я передам тебе папку с остальными материалами, и отметим, что ты принял работу, чтобы все было по правилам.
Я взял портфель с этажерки для книг, передал ему, он вынул оттуда желтую папку и положил ее передо мной так, будто прощался с чем-то очень дорогим ему.
Я почувствовал, что мое пренебрежение к этому человеку, раздраженность его медлительностью и наивным энтузиазмом постепенно таяли и уступали место внутреннему уважению и даже симпатии к нему. Я понял наконец, что Пенков – трудолюбивый, сообразительный, способный специалист – слишком застенчив и скромен, совершенно не умеет лезть на первый план и показывать «товар лицом», поэтому его всегда заталкивают на серую периферию мелких неинтересных дел более энергичные и самонадеянные коллеги (неужто и я среди них?). Пройдет еще год и тринадцать дней, и после двадцати пяти лет верной службы он покинет наши ряды и уйдет воспитывать свою милую внучку, а мы довольно скоро забудем о нем, убежденные, что мир и наша работа начинаются и кончаются нами.
– Я должен поблагодарить тебя, – совершенно искренне сказал я, убирая желтую папку в свой кейс. – Ты мне очень помог.
Я посмотрел на часы и поднялся.
– Мне пора в управление, дела. Я как-нибудь зайду еще…
Я протянул ему руку, он подал мне левую, снисходительно усмехнулся, и во взгляде его я заметил что-то вроде недоверия ко мне. Да, напрасно я сказал о том, что еще зайду как-нибудь, стыдно обещать то, что едва ли сможешь исполнить (так оно, кстати, и получилось). Но что делать – таковы мы, люди.
– Извини – не провожаю! – пошутил Пенков. – Руми! Проводи гостя!
Девочка вышла из своей комнаты и встала в дверях, не очень, видимо, понимая, что она должна делать. Я чуть наклонился и подал ей руку: «До свидания». Девочка подала мне свою. Когда я был уже у входной двери, она наконец пролепетала «До свиданья» и даже сделала легкий реверанс.
«Эх, Димитре, Димитре… Люди уже внуков воспитывают, а ты все бобылем ходишь!» – укорял я себя, сбегая вниз по ступенькам. Впрочем, сейчас не до укоров и мыслей о личном – есть более важные вещи, о которых надо думать. Хотя – они всегда найдутся, более важные…
Майский день сиял во всем своем великолепии. Свежая зелень деревьев, красные фейерверки тюльпанов и маков, пронзенные лучами солнца, брызги фонтанов радовали глаз и душу. Я мчался на своем «москвиче» навстречу прекрасному дню, и если быть честным перед самим собой, то была еще одна причина для отличного настроения: я ехал в нашу лабораторию, на этот раз у меня был официальный повод посетить ее и мне не нужно было, как обычно, выдумывать что-нибудь вроде желания повидать своего старого друга Коци. Коци – это доктор наук Константин Тянков, заведующий химической лабораторией. Он на два года старше меня, худ и мал ростом, но как заговорит – от его голоса все пробирки и колбочки дрожат и звенят, ударяясь друг о друга. Он свободно владеет четырьмя языками, особенно хорошо – английским, а как химик – достаточно появиться в ресторане кельнеру с подносом, и Коци немедленно определит, сколько воды бармен долил в виски.
Когда я вошел в кабинет Коци, служивший одновременно канцелярией, хозяин пил кофе с одним из своих коллег. В нашем учреждении это строго запрещено, но, бог знает почему, Коци все прощали. Я взглянул направо – да, так и есть, Танче, как всегда, сидела за своим столиком и что-то печатала на машинке. Я позволил себе всего на миг задержать взгляд на ее милом мягком профиле со слегка вздернутым носиком и круглым, как у ребенка, подбородком. Закусив губы, она внимательно вглядывалась в клавиатуру, будто искала какой-то знак, но я ясно увидел – она слегка порозовела…
– Привет! Я пришел за результатом анализа по поводу отравления этих… сестер! – Я вдруг почувствовал, что говорю слишком громко.
– Вот как? – еще громче зазвучал голос Коци. – Станоева, усадите, пожалуйста, гостя!
Машинка замолкла, и через секунду возле стола Коци возник еще один стул. Таня появилась так близко от меня, что я почти ощутил прикосновение ее золотистой нежной кожи.
– Паратион, верно?
– Верно-то верно, но очень трудно было установить точно, какой именно вид его, – с готовностью ответил Коци, – потому что обычно употребляется несколько разновидностей. Во всяком случае, я знаю их семь. В данном случае это Ф-103. Это жидкость почти без запаха, очень похожая на оливковое масло. Мы получаем ее из Австрии.
– А концентрация? Большая?
Коци посмотрел на меня поверх очков.
– Концентрация такая, которая может убить и буйвола!
– А можно допустить…
Я не закончил фразу, потому что передо мной на столе появилась чашка кофе.
– Спасибо большое! – Я с благодарностью поглядел на Таню. – Быстрее «эспрессо»! Как это вам удается?
– Это она из дома принесла, – безжалостно заявил Коци, чем сразу испортил мне удовольствие, которое я предвкушал.
– О, нет-нет, тогда не надо! – Я протянул чашку обратно девушке. – Зачем же я буду лишать вас кофе! Ни в коем случае.
– О, что вы! Я сварю еще, – густо покраснела Таня. – Я пью немного позже… Себе и доктору Тянкову…
– Нет-нет! Прошу вас! – Я продолжал держать чашку на весу.
– Ну что вы! Прошу вас…
– Нет, ни в коем случае! Прошу вас!
– Хватит, в конце концов! «Прошу вас, прошу вас»! – загудел Коци. – Тут вам не английский клуб! Да еще на «вы» друг друга называют, официальность разыгрывают! Да про вас уже каждая курица все знает… Тоже мне страусы!
Я очень люблю Коци, но он ужасный нахал – тем более что в комнате находится посторонний человек.
– В общем, меня интересует… – я быстро поставил чашку с кофе на стол, завершив этим инцидент, – мог ли этот цыпленок быть изначально отравленным? Ну, скажем, он поел траву, опрысканную паратионом…
– Исключено! – отрезал Коци. – Даже если бы цыпленок сдох, отравленный паратионом, концентрация в его мясе была бы так мала, что ни при каких условиях она не могла бы нанести такие ужасные поражения людям и привести к таким последствиям.
– Ладно, больше вопросов нет. Могу я получить документ о результатах анализа?
– Можешь. У мадемуазель Станоевой! – Коци насмешливо глянул на меня.
– Все готово. – Таня положила на стол несколько напечатанных на машинке страничек. Коци размашисто подписал их и пододвинул мне.
Опять наступил неловкий момент – официальная часть моего визита завершена, но мне так не хотелось уходить… Я со вздохом положил документы в кейс и встал.
– Спасибо. И до свиданья.
– Будь здоров! – пробубнил мой проклятый друг Коци, махнул рукой и уткнулся в какие-то бумаги.
Закрывая за собой дверь, я не удержался и поглядел на Таню. Она провожала меня нежным взглядом. Мне этого было вполне достаточно.
* * *
В голове моей уже роились разного рода гипотезы, пока неясные и, разумеется, до конца не додуманные. Я подсобрал их в общем виде на тот случай, если меня потребует к себе Кислый. Он любит старый, давно заведенный порядок: подчиненные должны докладывать ему обо всех своих намерениях, правда, потом он, как правило, не вмешивается в их работу и не ограничивает свободу действий.
Одна из моих гипотез была связана, разумеется, с Гено Томановым, хотя, признаться, она не казалась мне перспективной. Однако я все-таки решил начать именно с него – конечно же, тут не обошлось без влияния Пенкова.
Я взглянул на часы – девять. Гено может появиться в любую минуту.
Раздался довольно энергичный стук в дверь. Я выпрямился, пригладил волосы и сел за стол.
– Да-да!
Гено вошел, поздоровался. В одной руке он держал светло-коричневую папку под кожу, в другой – пропуск.
Я кивнул, указал на кушетку у стола и постарался незаметно рассмотреть его.
Около сорока, высокий, крепкий, одет в легкий летний костюм кофейного цвета, светло-оранжевую рубашку и галстук под цвет костюма. Загорелое широкое лицо, нос чуть маловат, невысокий лоб, узкая полоса смолисто-черных волос без единой сединки – и лысина.
Я начал:
– Вы, очевидно, знаете, зачем я вызвал вас.
– Знаю… Предполагаю, однако, что и вы в курсе, что я уже рассказал все, что знаю. Подробно и точно. Вашему коллеге, следователю Пенкову.
В манере произносить слова, как, впрочем, и в каждом его движении, заметна была некоторая нервозность.
– Да, мне это известно, – ответил я вполне вежливо и спокойно, – но, поскольку заниматься этим случаем теперь поручено мне, я просто хотел бы получить более ясное представление о нем. Кстати, это и в ваших интересах.
– В моих интересах заниматься своим делом, а не ходить сюда! – почти прервал он меня. – На работе у меня дел навалом, и машину я должен доводить… А вы что хотите от меня? Чтобы я признался, что убил свою жену?!
– Хорошо. Раз уж вы спешите, в таком случае начните сначала! – произнес я чуть громче и довольно твердо. Слова, которыми он хотел возразить мне, замерли на его устах. Он с удивлением и даже страхом поглядел на меня.
– Что? Что вы сказали?
– Я сказал: начните сначала. Итак – вы ночевали дома?
– Да, я ночевал дома… – механически повторил он и весь как-то сразу обмяк, осел – как тесто. – Вымылся утром во дворе… Пошел на работу… В семь сорок… Я всегда точен…
