Текст книги "Стать человеком - Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Кирилл Тропинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Может потом? – у меня с азартом вышла какая-то заминка. – А бывало до смерти?

– Здесь много чего бывало. И до смерти и ещё хуже.

В этот момент мой татуированный фаворит полетел на бетонный пол. Похоже, я верно воздержался от ставки. Однако, как оказалось, это был далеко не конец. Его ещё долго избивал бледный, бритый наголо человек с исколотыми руками. В черных глазах его горели злость и радость. Одно подарило ему другое.

Поверженного бойца оттащили куда-то за пределы света, а скалящегося победителя без особого чествования увели в другую сторону, видимо за долгожданной наградой. Пленяющий финал.

Почти сразу же на арену вышли новые бойцы. У обоих были усталые глаза и тревожные лица. Да, пожалуй, лучшего места для охоты мне действительно не найти. Но, чтобы понять волка придется залезть в серую шкуру. Ну, или хотя бы просто набросить её на плечи.

– Хочу попробовать, – я весело посмотрел на Костю. – Что нужно сделать?

– Нужно окончательно спятить! – второй раз за день мне удалось удивить Ремня. Недостижимый рекорд. – Это тебе тоже для книги? Последняя глава?

– Если бы последняя, – я мрачно усмехнулся.

– Ты не сможешь, – Костя покачал головой. – Здесь мало хотеть драки. Нужно понимать, что позади тебя Ад, нижний ярус.

– С чего ты взял, что я не понимаю?

– С того, что ты писатель, живешь в отличной квартире и давно не пьешь алкоголь дешевле косаря за бутылку. Откуда ты знаешь, что такое Ад? Вот этот, вполне земной!

– Вот и узнаю. Эй, командир! – я поймал взгляд местного громилы. – Я участвую!

– Через два боя! – громила оказался невозмутим. – Правила знаешь?

– Никаких правил? – предположил я.

– Никакого железа, никаких отказов, никакой ответственности. В больницу своим ходом. За победу двадцать кусков. Либо сразу дурью. Усвоил.

– Усвоил, командир, – я лучезарно улыбнулся. – Никакой ответственности.

Никакой ответственности! Мечта этого мира! Дайте автомат и скажите, что мне за это ничего не будет! Ох, как же здесь все заждались автоматов. Как же все хотят и не могут. Ведь не один поступок не останется безнаказанным. А почему? Да потому, что вас слишком много, а значит, кому-то это обязательно не понравиться. И он что? Совершенно верно. Он тоже возьмет автомат.

Я не волновался. Бог будет драться с человеком. Уже повод для слез. Я не дам себе большего. Минут через двадцать-тридцать меня будет бить незнающий, где завтра проснется наркоман. А я должен буду бить его в ответ. Возможно, на меня даже кто-то поставит. Темная лошадка. Новая возможность. Или, скорее, случайный неудачник со странно заинтересованным лицом. Давайте! Ставьте последний рубль!

– Если упадешь, закрой голову. Не пытайся уползти. Только больше разозлишь, – в голосе Ремня было изрядное сомнение.

– Поставь на меня, – я достал из кошелька все деньги.

– Уверен? Много все равно не выиграешь.

– Ну, пожалуйста.

– Ну, ты в конец тронулся, писатель, – Костя с неохотой взял деньги.

А через полчаса я стоял напротив паренька лет двадцати. Он смотрел на меня с ненавистью и легкой опаской. Ему приходилось смотреть. За его спиной был Ад, и он не желал оборачиваться.

– Начали!

Мой противник бросился вперед. Сломать, загрызть, растоптать. Он хотел так многого, но только с один итогом. Его мир сжался до размеров этой жалкой арены. Арены, которая всегда мала для двоих.

Драться я не умел. Да и не любил. Но мне и не нужна была драка. Это было просто необходимым условием. Мне нужен был вот этот обезумевший от гнетущей жизни человек. Его злость, его страдание, его жажда. И его ненависть. Ненависть, которая даст мне пару ответов. Конечно, все это при условии, что я останусь жить.

Навыков рукопашного боя мне хватило бы для схватки с усталой старушкой. Применять их лучше даже не пытаться. Пусть мне их заменит ненависть. Ненависть бессильного бога.

Я зарычал и, наклонив голову, врезался в своего врага. Я бил, кусал, получал удары и укусы. Ненависть на ненависть. В этой схватке у человека не было шансов. Он так мало знал, а значит, так мало ненавидел. Я же ненавидел все, что касалось моего взора и разума. Ручей против океана. Давид против стада Голиафов. И, что характерно, Давид был без пращи.

Я в последний раз ударил его по лицу. Уже без необходимости. Так, pro forma. Вокруг ревела толпа. Ей нравилась кровь и кровь чужая. А коль скоро эту кровь подарил ей я, то значит и мне пока быть в фаворе. Ах, как я рад!

Я поднялся на ноги и с печалью посмотрел внутрь себя. Ну и что? Что ты понял? Что упасть легко? Что на дне не найдешь света? Боюсь, что все это ты давно знал. Но разве охота не только началась? Разве стану я измерять свое дело минутами? Как жаль, что для моего дела нет веков.

– Ну, ты дал, писатель! – Костя Ремень был уже рядом и протягивал мне открытую бутылку пива. – Эту книгу я куплю!

– Деньги? Дурь?

Мне предлагали приз. Хотя подобным тоном скорее стоило спрашивать из чего меня застрелить. ПМ? АК? СВД?

Я взял деньги.

– Как сам? Ничего не сломал? – Костя хлопнул меня по плечу.

– Вроде, нет, – я выпил пива. – Но и толку, чуть.

– Двадцать косарей, чем не толк? – Ремень рассмеялся. – Плюс ещё десятка за ставку. Прогуляем?

– А что ещё делать с тридцатью косарями?

– Не знаешь? И я не знаю! – Косте явно нравился сегодняшний вечер. – Только давай задержимся. Давно здесь не был. Успел соскучиться.

Мы задержались, и я ещё долго смотрел на них. На людей, которые били друг друга в надежде прожить следующий день лучше, чем прежний. И на людей, для которых это был повод весело провести время. Их с легкостью можно было поменять местами, и мир бы этого даже не заметил. Какая, в сущности, разница, кто будет рычать, а кто смеяться? Главное, что будет. Главное, что ни на миг не остановится эта изумительная карусель. Не погаснут развеселые малиновые фонарики.

– Я на тебя поставила.

Я оглянулся и увидел пухлогубую блондинку с глубокими хитрыми глазами. Она явно желала развития разговора и возможно развития стремительного. Здесь вообще любят стремительное развитие. Бояться его, но искренне любят. Любят тот момент, когда шлёшь все к крылатым чертям и набрасываешь на разум залатанную вуаль.

– Поздравляю.

– Взаимно.

Я отвернулся и продолжил смотреть бой. Я не хотел эту женщину. Это был уже пойманный зверь. Пойманный и жалкий. Не тот трофей, что был мне нужен. Так, что пусть эти губы достанутся кому-то менее достойному. Девушка не уходила и я обернулся, для того чтобы окончательно обозначить свою позицию. Мой взгляд упал на затейливую татуировку на её оголенном плече. На ней был изображен какой-то анималистический гротеск. Помесь гиены, цапли и тарантула. И все это в лихой пиратской шляпе.

– Это Тот, кто вечно ждет нас, – она, конечно, заметила мой взгляд.

– Что-то из мезоамерики?

– Нет, – она улыбнулась. – Это не бог. Это – дорога.

– И куда она ведет?

– А куда бы ты хотел попасть?

– Понятно...– разговор ожидаемо терял смысл.

– Ничего тебе не понятно, – девушка снова улыбнулась и взяла меня за руку. – Он ждет нас именно для этого. Чтобы проводить по выбранной дороге. И выбирает не он, выбираем мы. Он просто подскажет.

– И что он хочет за свою доброту? – за доброту ведь всегда что-то хотят (а иногда даже требуют).

– Он просто займет твое место в начале пути.

– Место каждого?

– Каждого.

– Значит, в итоге останется только он?

– Чтобы снова вечно ждать нас.

– Неужели мы вернемся?

– Кто знает? Ведь только мы выбираем свои дороги.

– Мы говорим о смерти и перерождении?

– Мы говорим, о том, что каждому из нас порой хочется уйти.

Я ошибся. Этого зверя мне ещё ловить и ловить. Этот зверь живет в собственном зачарованном лесу, и чтобы поймать его придется вооружиться заколдованным мечом и волшебной палочкой. Она хочет уйти, и она создает для этого инструмент. Наивный и изначально непригодный, но здесь важен не результат. Важна цель, важно стремление к цели. Надежда на отречение от социума через рамки и запреты мира.

– Думаешь, меня он тоже ждет?

– Он ждет всех.

– Длинная очередь.

Она засмеялась.

– Пойдем со мной. Сделаешь первый шаг уже этой ночью.

– Надо посоветоваться с товарищем.

– Для него тоже найдётся дорога.

– Он будет счастлив. Как тебя зовут?

– Лера.

Костя Ремень был счастлив. Вернее необратимо пьян, но для него это было одно и тоже. Его безумные глаза бесцельно бродили по этажу, не находя призовой секунды, чтобы остановиться.

– Ремень, ты как?

– Как-то так, – он сделал пару резких движений руками. Похоже, сыграл соло на тарелках.

– Пойдем, нас там ждут.

– Подождут! – Костя погрозил им пальцем. – Сволочи! Ботва червивая! Крысы сортирные!

– Но нас, правда, ждут.

– Ладно! – Ремень пьяно рассмеялся. – Пошли, писатель!

Я не разобрал названия на замысловатой вывеске. Узкие ступени, тяжелая дверь, а за ней красноватый полумрак и музыка навевающая образ Будды нюхающего фиалки. Лера уверенно шла мимо широких утопленных в стенах диванов. Сзади Костя бормотал что-то про коньяк и беззубых вампиров.

– Садитесь, – девушка махнула рукой перед огромным диваном, на котором уже сидело человек пять. Видимо, адепты своей беспомощной веры. В другое время их бы за эту беспомощность могли сжечь на костре. Но в этом веке нравы стали куда мягче. Теперь у них есть шанс умереть естественной смертью.

Нам лениво махнула пара рук. Я отдал ответное приветствие и опустился на приторно мягкие подушки. Справа от меня рухнул Ремень, слева изящно приземлилась Лера. Ну что? Началось?

Нет, не началось. Единственным эмоциональным действием следующих двадцати минут оказался беспокойный храп Константина. А так все очень мило, – кальян, чай, какой-то легкий алкоголь. А где же извилистые, убегающие за горизонт дороги? Где надежда на иное место и время? Где Тот кто вечно ждет меня? Где он, эта потусторонняя придурь? Почему я не вижу его жадных глаз?

– Так, где дорога?

– Моя передо мной, – Лера не удивилась вопросу. – Твоя не дальше моей. Тебе осталось просто сделать шаг.

– Расскажи про свою. Расскажи куда ты идешь? И объясни почему? И зачем тебе твой кумир?

– Куда? – она беззвучно рассмеялась. – Я не знаю, куда я иду. Не надо считать меня религиозной фанатичкой или сумасшедшей. Я знаю, что никуда не уйду, но разве это повод стоять на месте? Так проще. Проще, когда веришь, что у тебя есть дорога. А на этой дороге тебя вечно ждут. И я буду верить. Всегда буду верить, потому что иначе мне просто расхочется жить.

– Разве в жизни мало прекрасного? Мало красоты?

– Не мало. Конечно, нет. Но слишком для многих эта жизнь идет по другую сторону рассвета. И им остаются только грязь и монотонная тоска то скорбно долгих, то невыносимо коротких дней. Ты же сам сегодня ставил свою жизнь против горстки денег. Ты должен понимать.

– Я понимаю.

Странно было говорить, но я действительно понимал эту женщину. Впервые я так хорошо понимал человека. Наверное потому, что человек хотел того же, что и я. Человек хотел того же, что и бог. Явное свидетельство моей полной деградации. Я бросил обрывок взгляда на наших соседей.

– Вы все в это верите?

– Не знаю. Вера ведь только для двоих. Остальные о ней ничего никогда не узнают. Только ты и Он, Она, Оно.

– То есть каждого ждет кто-то другой?

– Конечно.

– А если я вижу только пустоту?

– Значит, твоя вера слаба, – она грустно засмеялась.

– Но ведь дорога все равно остается?

– Лишь пока остается твоя вера. А когда ты перестаешь верить, то она вдруг разворачивается, и ты уже идешь не вперед, а назад. К вялой трясине дней.

– Зато у вас тут я смотрю карнавал.

– Здесь ты прав, – та же тоска, никуда её не спрятать.

– Так каков тот мир, на котором кончится твоя дорога?

– Там проще, – Лера прикрыла глаза. – Там гораздо проще. Там не надо думать, о том, как выжить. Там вообще не нужно выживать. Только жить. И улыбаться рассвету.

– Классическая утопия.

– Что плохого в классических утопиях?

– Просто всегда ищешь чего-то нового, неповторимого. А потом, оп-па! В твоей такой свежей, такой светлой мечте уже изрядно потоптались. И вся она стала какой-то унылой и потасканной.

– Мне жаль твои мечты.

– А мне нет! К чему жалеть унылые мечты?

– Порой стоит пожалеть каждого.

– Отличная у тебя вера. Сплошные мечты, никакой схоластики.

– Что такое схоластика?

– Это, когда ты учишься отличать красное от кислого. Глупость, в общем. Но логически верная глупость.

– В мире вообще много глупости, правда?

– Парикмахерские для собак.

– Безалкогольное пиво.

– Крестовые походы.

– Керлинг, – Лера усмехнулась. – Но ведь для кого-то это важно. Иногда для многих.

– Разве это отменяет глупость?

– Просто странно, когда один судит многих. Может, это не они? Может, это он дурак?

– А может все дураки?

– Это бы закончило многие споры, – девушка рассмеялась. – Но, кто захочет быть дураком?

– Я думаю, что это будет очень смелый человек. И очень честный. Тот, кого вряд ли встретишь в этой короткой жизни.

– Только в конце дороги.

– Ну, если только там.

Я закрыл глаза. Тот, кто вечно ждет изумленно смотрел, как я выбираю свою дорогу. Выбираю долго и придирчиво. Выбираю длину и высоту, твердость и цвет. Вот только конец я не мог выбрать. Не было на ней конца. Слишком далеко, слишком долго идти. У таких долгих дорог конец всегда раньше, чем ожидаешь. Маленький бог в ужасе прикрыл лицо дрожащими ладошками. Я пожалел коллегу. Я открыл глаза.

Стрелки часов подбирались к четырем утра. Самое время для сна. Или для бессонницы. У кого как. Мне стоило взять хоть что-то. Я тяжело поднялся и похлопал по плечу Константина.

– Уже уходишь? – голос Леры был тихий и безразличный.

– По дороге из серых камней...

Я без улыбки кивнул девушке, растолкал Ремня, и мы, поддерживая друг друга, выбрались на влажную, холодную улицу. Костя утомленно осмотрел темные здания и решительно попрощался. Он прожил ещё один день и был этим вполне доволен. Ему было плевать – доволен ли остался я.

Надо было поймать попутку, но мне хотелось пройтись. Я шел сквозь грезящий последним сном город. Шел в усталом недоумении того, кто так много старался, но ничего в итоге и не добился. Как будто и не было злой и яростной охоты. Как будто я просто перепутал день недели и вышел на работу в выходной.

Я прошел по укрытому тьмой мосту и на другом его конце застал очередную трагедию этой нелепой жизни. За перилами в бледном свете одноглазого фонаря стояла худенькая девушка. Она робко покачивалась, то приближаясь к бездне, то отдаляясь от неё.

– Хочешь спрыгнуть? – я остановился.

Девушка тихо вскрикнула и резко обернулась, едва не сорвавшись вниз. В темных глазах блестели боль, страх и неверие. Полный набор консервативного самоубийцы.

– Я прыгну, – голос был упрям, но надломлен.

– Правильно, – я с интересом рассматривал её. – Давай! Все равно тебе не дожить до пятисотого дня рождения. Так к чему размениваться на мелочи?

– Я прыгну, – снова повторила она как молитву. Последнюю молитву, я полагаю.

Я был в легкой нерешительности. С одной стороны я действительно очень хотел спать. Но с другой, что может быть асоциальнее самоубийства. Разве не пленительно обогнать время? Надежно избавить себя от рамок социума. Узнать, что там, на той стороне.

– Он тебя бросил?

– Да... – она недоверчиво смотрела на меня.

– Злодей, – я поощрительно улыбнулся.

– Уходите! Оставьте меня!

– Но я хочу рассмотреть твою смерть поближе. Разве тебе не все равно?

Похоже, ей было не все равно. Понять, конечно, можно. Неприятно, когда в такое личное дело, так нагло лезут ногами вперед. Трагедия резко превращается в цирковой фарс. А кто захочет, чтобы его смерть стала фарсом?

– Уйдите!

– Спрыгнешь, уйду.

Она смотрела на меня, широко раскрыв заплаканные глаза. Она не понимала меня. Я испортил ей такую красивую смерть. Она ведь даже не желала смерти. Она просто хотела красиво и скорбно уйти. Чтобы плакали, чтобы он плакал. Не может здесь быть ничего асоциального. Только не у неё. Она ведь просто хочет любви, пускай и заочной. И даже не просто любви, а любви конкретной. Она легко может дать список имен.

– Давай, не тяни. Я хочу спать.

Девушка медленно перелезла через перила, не отводя от меня полного страха взгляда. Она так испугалась моего ночного вторжения, что даже расхотела умирать. Теперь она страстно желала жить, но только без меня. Условие обязательное и достаточное.

– Живешь назло мне. Тоже причина.

– Козел!

Она убежала в темноту, а я пошел ловить машину. Через полтора часа я лежал на диване и погружался в давно рекомендованный сон. Неудачная получилась охота. Ни трофеев, ни стрельбы. Сплошные холостые патроны. Может быть завтра? Конечно! Конечно, завтра все будет намного успешнее. Конечно! Разве когда-то бывало иначе?

Пронзительный телефонный звонок ворвался в мой заполненный сновидениями разум, словно проректор в мирно дремлющую аудиторию. Я посмотрел на номер и не стал брать трубку. Ирина. По поводу книги. Порадовать её мне было, увы, нечем.

Тем не менее, я с грустью встал, долго стоял под горячим душем, а потом пил кофе. Все также долго и грустно. Ирина звонила ещё раз, и я опять оставил её без ответа. Может быть, отвечу позже. Может быть позже мне будет, что ей сказать.

Ну, а что мне сказать вам, мои исстрадавшиеся герои? Ведь вы заканчиваете свою странную, нездешнюю дорогу. Вы уходите от меня. А я прощаюсь с вами. Недолго мы были рядом. И я, признаться, рад, что скоро позабуду о вас. Ведь не до вас мне сейчас. Вы же сами видите, что мне не до вас.

А вы смотрите друг на друга и не видите тех, кого любили, кого желали, в чьих объятиях были готовы умереть. Не видите свое прошлое и будущее. Вы видите просто людей. Ах, как же скучно и тоскливо вам их видеть. Обычных людей, которые когда-то были целым миром. Но вы уже начали забывать, когда это было. Я помогу вам забыть это до конца.

И будут крики, и будет обжигающее молчание. И слезы, и горький смех, и прощальная сухая страсть. Он тонет, ваш не доплывший корабль и вы, два капитана стоите на мостике, погружаясь в холодные синие волны. Вы сделали все, чтобы спастись. Но этого оказалось мало.

Вы идете в разные стороны, настойчиво смотря под ноги, старательно не поднимая глаз. Вы не обернетесь. Поздно, ведь обернувшись, вы увидите... Ничего вы уже не увидите. Все уже прошло. Умчалось, пронеслось, утекло в залив брошенных дней. Вы не обернетесь и не посмотрите вперед. Только под ноги, на глупую, суетливую дорогу.

Третий звонок. Что ж, я не настолько бестактен.

– А я все думал, когда позвоните?

– В смысле, когда позвоню опять?

– Вы сегодня прекрасно выглядите.

– Что с книгой? – голос у Ирины был откровенно озабоченный.

– Последние штрихи.

– То есть не готова?

– Страниц десять осталось.

– Ну, хоть что-то, – голос Ирины немного смягчился. – Но в среду крайний срок.

– В среду, так в среду.

– Давайте, Александр! Последний рывок! До связи.

Ирина повесила трубку.

Интересно успею до среды. Должен. Хотя по опыту знаю, что последние страницы тянуться особенно долго. Но снова я не о том. Не о том мне надо думать. А о чем? Снова об асоциальности? О новой охоте? Сложно представить, что она мне даст больше, чем первая.

Хотя быть может, я просто не там охотился? Не в тех угодьях? Но где тогда? Может не внизу, может наверху. Но наверх пробиваются только через социум. Только социум способен сделать короля не на словах, а на деле. Короля, гения, чемпиона. Разве станешь чемпионом в забеге с самим собой? Где же там охотится? И что это будет за страшный зверь?

Снова зазвонил телефон. На этот раз звонил Безладов. Я сразу вспомнил о двух трупах во дворе безымянного дома. В голове всплыли казенные фразы из уголовного кодекса.

– Привет, Володя!

– Здорово, Саня! – снова этот отвратительно бодрый голос. – Живой?

– Почти.

– Ну, раз живой, приглашаю тебя на день рождения!

– У тебя день рождения?

– Да ты просто доктор Ватсон! Угадай когда!

– Сегодня?

– Арчи Гудвин! Мисс Марпл! Горжусь тобой! А я-то думал, ты забыл!

– Ну, как я мог. С днем рождения, Володя.

– Благодарю, – Безладов рассмеялся. – Сегодня, после семи, у меня на даче. За тобой заехать?

– Было бы очень кстати, – дача у Владимира была в Подмосковье, а автомобиля у меня не было.

– Заеду в пять. Будь готов!

– Не опаздывай.

Я повесил трубку и посмотрел на часы. Оставалось три часа на поиск достойного подарка. Интересно, сколько ему исполняется. 42? 43? 44? Так ли это интересно?

В баре у меня стояла бутылка неплохого виски, а в мастерской более-менее приличная вариация на тему женской красоты. Этим вполне можно было ограничиться. Картину он, правда, может и выкинет, но виски точно выпьет.

Удовлетворив этим свои моральные обязательства, я два часа прилежно выписывал мой пережданный финал. Дай мне уйти! Так, уходите! Вперед! Быстрее! Я тоже хочу расстаться! Хочу стать одиноким и свободным! Ну же! Почему я так медленно пишу? Сколько можно уходить? И не надо так смотреть. Не надо так жалобно дышать в трубку. Я уже все решил. И мне уже пора одеваться.

В десять минут шестого Безладов подъехал к моему подъезду. Темно-синий "Ягуар" снисходительно поприветствовал меня ворчливым рычанием. Я пожал Владимиру руку и вручил подарки.

– Утерянный Пикассо?

– Розовый период.

– Тронут. Люблю виски.

– Неделю выбирал.

– За неделю мог выбрать и получше.

– Тяжелая была неделя.

– Кстати, – Владимир нажал на газ. – Помнишь наш недавний визит к друзьям Славы?

– Как забыть.

– Так вот, пока мы гуляли, во дворе завалили двух человек.

– Ирония жизни. А ты-то, откуда знаешь?

– Дама, с которой я тогда ушел, хорошая знакомая хозяйки. А хозяйка, по всей видимости, крайне любопытна и общительна.

– Достойная женщина.

– Безусловно. К слову, убили каких-то местных бандитов, у каждого по ходке. Так что плакать и рыть землю вряд ли кто будет.

Изумительная новость.

Дача у Владимира была душевная. Трехэтажный кирпичный дом, просторная рубленая баня и даже винный погребок. Впрочем, как раз вина там было не слишком много, но вот коньяка, водки и портвейна хватило бы на маленькую армию. И батальоны уже начали прибывать.

Безладов знал много людей. Хороших и не очень, нужных и бесполезных, красивых и чертовски красивых. Разных. На любой вкус, цвет и запах. Из этих людей на свой день рождения он пригласил человек десять. При иных раскладах мне, наверное, было бы даже приятно.

Некоторых я знал, с остальными пришлось познакомиться. В основном творческая элита, но было и пару бизнесменов. Один из них подарил двустволку Нolland & Нolland, другой авторские шахматы из бивня мамонта. И хоть Владимир никогда не увлекался ни охотой, ни шахматами, но рад был, похоже, совершенно искренне.

А потом жаркая, душистая баня, огромный мангал, ледяная водка, ароматный коньяк, свежий апрельский ветер. И, конечно, тосты, тосты, тосты. За хозяина, за друзей, за литературу, за шашлык, за весну и за женщин. Часам к десяти тосты начали стихать, а гости разбились на группки по интересам.

Неожиданно для себя самого, я оказался в компании одного из бизнесменов. Звали его Николай, занимался он фармацевтикой, а разговаривали мы о сигарах. Ему нравились доминиканские, а мне кубинские. У Владимира оказались только кубинские и его это печалило. С каждой новой затяжкой и новым глотком коньяка он становился все меланхоличнее и слезливее. И дело вряд ли было в сигарах.

– Ненавижу людей! – вдруг вырвалось из него.

– Неужели всех?

– Ну, – он погрузился в пьяную задумчивость, – может и не всех. Но абсолютное большинство.

– Вот как раз большинство совершенно не за что ненавидеть. Ненависти, как правило, достойны лишь единицы.

– Ты меня не путай, – Николай налил нам ещё по рюмке. – Сказал, ненавижу, значит ненавижу. Ведь их же сотни, тысячи вокруг вьются. И всем чего-то надо. Все что-то хотят. Хотят, требуют, просят, умоляют. Сволочи! Какие же все сволочи!

– Хотел бы бросить все это?

– Что бросить? Бизнес?

– Людей. Сволочей.

– Хотел бы, – он тяжело вздохнул. – А как их бросишь? Бросишь их и бизнес забросится, и денег не будет, и не курить мне тогда больше сигар. Даже кубинских.

– Значит, ты ненавидишь тех, кто дал тебе все?

– Одно другому никак не мешает. Они ведь не только дают. Чаще отбирают.

– Значит все по-честному. Они – тебе, ты – им.

– К ангелам такую честность.

– Тебе не угодишь.

– Хотя знаешь, – Николай глубоко затянулся ненавистной гаваной. – Иногда ведь правда хочется все продать, про всех забыть и тихо жить где-нибудь на краю леса. И так хорошо становится от этих мыслей. А потом одумаешься, и снова тоска нападает из-за угла.

Вот так. Одни хотят уйти оттого, что социум не дал им ничего, а другие наоборот, потому, что им по сути уже нечего предложить. Они уже взяли все, что в их силах. Больше им уже не поднять. Этим уйти гораздо сложнее. Им есть, что терять. Много чего терять. Так, что, как правило, они остаются и жалобно смотрят на лазурь небес из окна своего Bentley. Недолго так смотрят. Секунд двадцать. Потом звонит телефон. Ведь социум ревнив и беспощаден в своей ревности.

И все же, насколько далеко могут зайти эти люди в своей спрятанной за гроздью улыбок асоциальности? Не стоит ли проверить? Вряд ли эта охота будет хуже любой другой. Ну, что Коля, не желаешь испытать свою веру?

– И что, никогда не давал себе уйти? Хоть на день?

Он покачал короткостриженой головой.

– Никогда. Все думаешь, – смогу, смогу. А потом понимаешь, что нет. Снова проиграл, опять испугался.

– Жалко терять, да? Даже малость, гость от горы?

– Так свое теряешь, не дядино.

– Все мы так. Хотим и не можем. Жаждем и предпочитаем скорее умереть от жажды, чем напиться из запретного источника.

– У меня семья, Саша.

– Семья, бизнес, деньги, друзья и встречи. Все вроде есть, а желаешь чего-то совершенно иного.

– На волю, – Николай грустно усмехнулся и сделал большой глоток коньяка. – Хочется на волю. Унестись за леса, поля, океаны.

– В гости к сказке?

– Не бывает в жизни сказок.

Его лицо вдруг стало злым. Он вылил себе в бокал остатки коньяка и резко выпил. Потом молча встал и вернулся минут через пять с новой бутылкой. В этот раз он налил и мне.

– Сказок нет. Только откровения. Наслушаешься и сдохнуть хочется.

Дальнейший разговор я почти не запомнил. Николай много пил, много говорил и даже пытался плакать. Спать мы легли последними, и лично я был почти удовлетворен проведенным вечером.

Проснулся я от резкого лязгающего звука. Надо мной, чуть покачиваясь, стоял Николай. В руках он держал Нolland & Нolland. Оба красивых ствола смотрели мне прямо в глаза. Не нравился мне их взгляд.

– Сука, ты, – Николай тряхнул головой. – Вставай. Выходи, – он повел ружьем в сторону двери.

Спал я, к сожалению, на веранде и к двойному сожалению в полном одиночестве. Можно было, конечно, закричать, но друг мой Коля был уже не настолько пьян, чтобы промахнуться с двух метров. Но, увы, и не настолько трезв, чтобы в полной мере осознавать свои действия и их неминуемые последствия. Так, что я вышел из дома и с некоторым извращенным интересом стал ожидать дальнейшего развития событий.

Особого страха я не испытывал. Все же я ещё не настолько дорожил выданной мне жизнью. Но и радости, что характерно, не было. Все-таки сомнительно, что отсутствие жизни доставит мне хоть сколько удовольствия. В общем, сплошная нерешительность. К тому же, ещё так темно.

Николай остановился напротив и пару минут нетвердо стоял, целясь в меня из двустволки. На губах его застыла горькая, истеричная усмешка.

– Сука, – повторил он, наконец, с плачущими интонациями. – Ненавижу тебя. Всех ненавижу, но тебя ненавижу первого.

Я предусмотрительно промолчал, понимая, что этот монолог лучше не прерывать. Руки у Коли изрядно дрожали.

– Зачем ты со мной говорил? Знаешь, что я сейчас делал? Знаешь? Плакал! Как овца плакал! Жил ведь и жил! Пусть несчастливо, зато хорошо. Сладко ел, всех имел! А как теперь? Куда мне теперь идти? Везде же эти козлиные рожи! Пляшут, хохочут и тебе губы растягивают, чтоб тоже улыбался! А я не хочу! Не хочу больше улыбаться! Некому мне улыбаться! Ну! Что молчишь?!

– Заслушался. Все жду, когда взойдет солнце и моя козлиная рожа превратится в архангельский лик.

– Вот убью тебя, – продолжал между тем, мой недавний собутыльник. – И все. И в бега. Деньги в карман, самолет до жарких стран, а там начать все сначала. Новое имя, новая жизнь. Легкая, светлая жизнь.

– Где ж ты видел легкую, светлую жизнь, Коля? – я все-таки не выдержал. – Это как раз из тех сказок, в которые ты не веришь.

– Сука... – проскрежетал Николай. – Заткнись!

– Я к тому, Коля, что когда ты меня убьешь, то тебе станет ещё паршивее. Ведь ты поймешь, что я был прав.

– Сейчас проверим.

– Ты ведь убьешь единственную козлиную рожу, которая тебя очень хорошо понимает. Которая так похожа на тебя. Ты ведь, тоже козлиная рожа, Коля. Только близорукая. Никак не разглядишь в зеркале свои вторичные козлиные признаки. Опомнись, в жарких странах козлов еще больше, просто они в панамах.

– Вот видишь, – печально протянул он. – Снова ты мне все переломал. Ну что ты за человек?

– Тот еще человек.

– Ненавижу...

– Взаимно.

– Хорошее ружье, – неожиданно сказал он. – У меня такое же. Я из него кабана убил в прошлом году.

– Может, и в этом убьешь кабана? Он ведь гораздо толще и симпатичнее меня. Он будет так рад.

Николай посмотрел мне в глаза тяжелым, скорбным взглядом и медленно опустил ружье. В его пьяной, ссутулившейся фигуре сквозило мировое отчаяние. Безнадежность последнего листопада.

– Сука... – прошептал он мертвым голосом и вошел в спящий дом.

Я с грусть посмотрел на ночное, звёздное небо. Большая медведица сонно махала мне мохнатой лапой. Сука я, видите ли! А сам он герой-драконоборец! Рыцарь в заблеванных доспехах. А виноват, конечно, я.

Конечно не я! Виноват коньяк, много коньяка. Интересно, что этот стрелок расскажет мне завтра? Ещё одну слезливую историю о страшной ошибке? Так ли он ошибся? Где-то на пару другую рюмок.

И все же, забавные плоды дала его выпрыгнувшая на волю асоциальность. Бесцельная, обреченная, она все равно ищет путь к спасению своего мертворождения. И вот они! Несмелые, жалкие, проигранные попытки. Социуму достаточно потянуть лишь за одну веревку. А таких веревок у него сотни. И каждая прочна, как вера еретика.

С Николаем мы встретились утром. В бане. Он смотрел на меня затравленным взглядом и долго ждал, когда мы останемся наедине.

– Прости, Саша, – сказал он, наконец, дождавшись момента. – Прости дурака. Не знаю, что на меня нашло. В жизни такой ерунды не творил. Страшно вспоминать.

– Ружье хоть заряжено было?

– Да, – он опустил глаза.

– Бывает, Коля, – у меня эта ночь оставила минимум переживаний. – Половина от твоего следующего кабана и в расчете.

– Спасибо, – он сжал мое плечо. – Ещё раз прости.