Текст книги "Изолятор"

Автор книги: Кирилл Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Annotation

Журнальный (сокращенный) вариант повести. Публиковался в журнале "Человек и закон" за 1988 год.

Столяров Кирилл Анатольевич

1

2

3

4

5

6

Столяров Кирилл Анатольевич

ИЗОЛЯТОР

1

– Боже мой, какой кошмар! – сокрушался Игорь Петрович, сидя на нарах, держась за голову и раскачиваясь в бессильном отчаянии. Он, интеллигентный человек, врач, кандидат наук, оказался на самом дне – в тюремной камере. И тюремщики специально посадили Игоря Петровича с этими типами, чтобы сломить его волю и добиться столь нужного им признания. Но он не поддастся! Нет!

Игорь Петрович перестал раскачиваться, сел прямо и незаметно взглянул на соседей. Ну и типы, нарочно не придумаешь! А рожи, рожи-то у них какие! Ужас! Вон напротив, у окна, не мигая уставился в одну точку убийца Седенков. Тупое лицо со скошенным лбом без единого признака мысли, короткопалые руки с волосатыми фалангами и квадратными загнутыми ногтями! Типичные руки душегуба! Такой бандит ночью прикончит соседа по нарам и заснет как ни в чем не бывало. Что ему за это будет? Ничего! Его так и так должны расстрелять, семь бед – один ответ! Прошлой ночью, когда Седенков зашевелился у себя наверху и упруго, точно большая кошка, спрыгнул на пол, Игорь Петрович сжался в комок и приготовился защищаться до последней капли крови, но все обошлось. Седенков пошел в угол к унитазу, а потом так же по-кошачьи прыгнул на нары.

Игорь Петрович скосил глаза влево и увидел Хамалетдинова, как изваяние застывшего у окна в позе орла. Угрюмый татарин напомнил ему царя пернатых не только этой позой, но и величавой «неподвижностью. Бесстрашное бронзовое лицо Чингисхана, платиновый блеск седой шевелюры и мертвые зрачки, смотревшие вперед. Если что-либо привлекало внимание Хамалетдинова, он сразу поворачивал голову на сорок пять или же на девяносто градусов. Посмотрит секунду и тут же вернет голову на место, в первоначальное положение. Точь-в-точь как орел. И молчит Хамалетдинов, как форменный истукан. С таким встретишься с глазу на глаз в темном переулке, так сам за милую душу отдашь часы и кошелек!

Игорь Петрович в ужасе закрыл глаза и громко застонал. Сидевший рядом Перчик отложил в сторону старую газету и подозрительно уставился на Обновленского.

– Что с вами, Игорь Петрович?

– Душно, Аркадий Самойлович, дышать нечем, – пожаловался Обновленский, подавленный, кроме всего прочего, густым запахом остывшего табачного дыма, человеческих испражнений и потеющих ног. – Нельзя ли открыть форточку?

– Нельзя, – ласково ответил Перчик. – За это, мон шер, дают пять суток карцера.

– Почему? Для чего же тогда сделана форточка?

– Чтоб вы знали, Игорь Петрович, если очень захотеть, то через форточку можно переговариваться с теми, кто сидит в соседних камерах, – объяснил Перчик. – А администрации следственного изолятора, сами понимаете, это не по душе.

– Но, согласитесь, духота невозможная.

– Придется терпеть, – утешил Перчик. – По расписанию в десять у нашей камеры полуторачасовая прогулка, вот тогда подышите чистым воздухом, а цирик тем временем проветрит камеру.

– Простите, как вы сказали?

– Цирик, – повторил Перчик и сочувственно улыбнулся Обновленскому. – Так у нас, чтоб вы знали, называют надзирателя... Изолятор – это особый мир, Игорь Петрович, здесь все не так, как на воле. И язык тоже особый. Вообще-то надзиратели официально именуются контролерами, что, сами понимаете, звучит приличнее, но...

Обновленский провел свою первую ночь в камере и ничего не знал о здешнем быте. Да и откуда ему было знать, если еще сутки назад он ни сном, ни духом не ведал, что окажется за решеткой? Неприятности, правда, начались еще в августе, но кто тогда мог подумать, что он попадет в следственный изолятор?

Все началось с обыкновенной милицейской повестки. Его вызвали на допрос. Допрашивал мальчишка-лейтенант с короткими усиками.

– Игорь Петрович, у меня к вам всего один вопрос, – сказал он после того, как заполнил бланк протокола с анкетно-биографическими данными свидетеля и под расписку предупредил Обновленского об ответственности за дачу ложных показаний или за отказ от дачи показаний. – Часто ли вы берете с больных деньги за производство абортов?

– Никогда такого рода делами не занимался, – твердо ответил похолодевший Обновленский и тотчас достал из кармана пачку сигарет «Кент». – Э, у вас курят?

– Пожалуйста, курите. – Лейтенант пододвинул к нему мятую пачку «Краснопресненских» и продолжал писать.

– Благодарю, предпочитаю свои, – сказал Обновленский, щелкая японской зажигалкой «Принц».

– Значит, денег ни разу не брали? – переспросил лейтенант. – Так и писать, Игорь Петрович?

– Так и пишите, товарищ лейтенант.

Деньги Обновленский, разумеется, брал, причем делал это многие сотни или даже тысячу раз. Все берут. Вымогательством он никогда не занимался, об этом не могло быть и речи, но если люди сами дают и к тому же просят, чтобы он взял деньги, то почему, собственно, не брать? Не на облаке живем и не в безвоздушном пространстве, а в суровых условиях денежного обращения. Если, скажем, обладающая достатком женщина хочет, чтобы ей сделал аборт талантливый хирург-гинеколог с ученой степенью и обширной практикой, а не какой-то дежурный коновал с руками холодного сапожника, что в этом плохого? Ровным счетом ничего. Игорь Петрович со спокойной совестью брал деньги за свой труд, знания и, если хотите, за мастерство, и никто от этого не страдал – ни другие врачи, ни больные, ни государство. С точки зрения врачебной этики это выглядело, конечно, не лучшим образом, но этика – штука растяжимая и к милицейскому аппарату прямого отношения не имеет. И милиционеры тоже хороши– теряют время на ерунду, отвлекаясь от действительно важных проблем беспощадной борьбы с преступными элементами, раздраженно думал Обновленский, с растущей неприязнью рассматривая склоненную над протоколом голову следователя.

– Часто ли вы производите аборты лицам, не проживающим на территории района, который обслуживает ваша больница? – спросил лейтенант, приглаживая усики.

– Такие случаи бывают, – спокойно ответил Обновленский. – Не часто, но бывают. А что вы находите в этом крамольного?

– Ничего не нахожу... Игорь Петрович, расскажите о том, как это происходит? Если можно, то со всеми подробностями.

– Время от времени с такого рода просьбами ко мне обращаются мои коллеги, друзья и, наконец, просто знакомые, что, принимая во внимание мою, так сказать, профессиональную квалификацию, вполне естественно, – снисходительным тоном произнес Обновленский. – Когда у нас есть свободные места, что, кстати, бывает сплошь и рядом, я беру у просительницы направление из районной консультации, иду к Анне Иосифовне, которая заведует нашим гинекологическим отделением, и прошу ее разрешения положить пациентку. Она пишет резолюцию на направлении, и все – вопрос, так сказать, исчерпан.

– Если я правильно понял, то без разрешения завотделением больных из других районов к вам не принимают?

– Разумеется. Анна Иосифовна у нас полная хозяйка.

Неужели Аннушку вызовут в милицию? – мелькнуло в голове Игоря Петровича, пока лейтенант записывал его слова в протокол. Ну и что это им даст? Когда он просил Аннушку поместить к ним ту или иную пациентку, она это делала из чистой любезности, потому что старушка его уважает и дорожит им. Кроме них двоих, сложные операции делать больше некому, и Аннушка крепко за него держится. Пусть допрашивают старуху хоть до страшного суда, только время зря потратят. Тут Игорь Петрович окончательно успокоился и аккуратно погасил окурок.

– Вы случайно не помните, сколько больных из других районов поместили в отделение по вашим просьбам с 1 января текущего года? – осведомился лейтенант. – Пять, десять, сорок?

– Случайно не помню, но полагаю, что человек двадцать пять.

– Фамилии не подскажете?

– Увы, товарищ лейтенант, на фамилии у меня память дырявая.

На этом допрос закончился. Игорь Петрович, не читая, в трех местах подписал протокол и уехал в платную поликлинику, где консультировал дважды в неделю с шестнадцати до восемнадцати часов. Он надеялся, что больше не встретится с усатым лейтенантом, однако его надеждам не суждено было сбыться.

Его вызвали снова через три дня, потом, с интервалом в неделю, еще дважды, а в середине октября лейтенант объявил Игорю Петровичу постановления о возбуждении против него уголовного дела и о предъявлении обвинения по признакам части 2 статьи 173 Уголовного кодекса РСФСР, предусматривающей ответственность за неоднократное получение должностным лицом лично или через посредников, в каком бы то ни было виде, взятки за выполнение или невыполнение в интересах дающего какого-либо действия, которое должностное лицо должно было или могло-совершить с использованием своего служебного положения.

– Вы что, не в своем уме? – воскликнул Обновленский. – Я же не должностное лицо и отродясь таковым не был!

– Напрасно горячитесь, – сказал лейтенант. – Если вы действительно невиновны, вам опасаться нечего. Вы меня поняли?

– Не понял и не желаю понимать! Я обыкновенный хирург, а не какой-нибудь начальник!

– Все совсем не так просто, как вам сейчас кажется, – возразил лейтенант. – Получение вами дополнительного денежного или иного вознаграждения за ваш труд в виде добровольных подарков благодарных пациентов не образует состава преступления. По долгу службы я ограничился бы тем, что сообщил указанные факты по месту вашей работы для принятия мер дисциплинарного или общественного воздействия. Но на предыдущем допросе вы сами подтвердили, что с 16 января по 24 апреля, а также с 1 по 29 июня текущего года замещали заведующую отделением Анну Иосифовну Косолапову. Показать вам протокол?

– Какое имеет значение, что я замещал Анну Иосифовну? Разве это что-либо меняет?

– Многое меняет, Игорь Петрович... – Лейтенант покачал головой. – В данный период вы, хотите того или нет, были должностным лицом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Теперь поняли?

– Ваши действия попахивают произволом, оскорбляющим честь и достоинство советского врача! – взорвался Обновленский, тотчас сообразивший, что под ним горит земля. – Я этого так не оставлю!

– Вы, Игорь Петрович, вправе жаловаться куда угодно, – невозмутимо ответил лейтенант. – Если вы невиновны, то, повторяю, бояться вам нечего, а если виновны, то суд учтет ваше чистосердечное признание при определении меры наказания за содеянное... Поверьте, правда всегда лучше.

– Мне признаваться не в чем! – крикнул Обновленский. – Вы, очевидно, считаете меня преступником, но я честный человек!

– Не надо патетики!..

Следователь задал ему несколько, в сущности, второстепенных вопросов и отпустил на работу, взяв у Игоря Петровича в качестве меры пресечения подписку о невыезде. А три дня спустя начались очные ставки, которые вскоре закончились. Причем не просто так, а бесславно для усатого пинкертона. Две больные – Волынская и Добронравова, краснея от стыда, подтвердили, что передавали Игорю Петровичу за помещение в больницу и производство аборта деньги в сумме соответственно пятьдесят и семьдесят рублей, а третья – Григорьева, которую Обновленский вообще не запомнил, расплакалась и заявила, что отказывается от ранее данных показаний. Никаких денег доктору она не давала и выдумала все это под подсказку следователя, напугавшего ее угрозой сообщить о неискреннем поведении в комсомольскую организацию по месту работы. Она – девушка и как огня боится огласки истории с абортом.

Игорь Петрович презрительно взглянул на лейтенанта, в растерянности дергавшего свои усики, ушел, не простившись с ним, а вечером по совету ближайшего друга, Бориса Борисовича Бархатова, написал жалобу на следователя. Через десять дней его вызвал к себе хмурый пожилой человек в штатском и сообщил о том, что жалоба рассмотрена, следователь лейтенант Кормилицын от ведения дела отстранен, и оно передано ему – капитану Кабанову Ивану Михайловичу. Капитан куда-то торопился и в тот день вопросов не задавал, что было на руку Обновленскому. Дело в том, что Игорь Петрович не терял времени даром, по регистрационным документам восстановил в памяти фамилии всех пациенток, от которых получал деньги в печальный период пребывания должностным лицом, установил их адреса, а также людей, рекомендовавших этих женщин, побывал у каждой с предостережением насчет возможного вызова в милицию и с предложением вернуть гонорар. Противная, прямо скажем, процедура возвращать деньги, но в его положении это был лучший выход из игры. Пациенток оказалось пятьдесят восемь, и за эти дни он сумел встретиться с тридцатью двумя. Напугались все без исключения, но обратно взяла деньги только одна женщина со странной фамилией Фабрикат. Одиннадцать из них рассказали Игорю Петровичу, что уже побывали у лейтенанта Кормилицына, однако ни в чем не признались, а пятеро, безутешно рыдая и ломая руки, поведали, что у них не хватило мужества и они предали доктора. Правда, две поклялись, что на очной ставке откажутся от своих показаний, а остальные – Лазаренко, Рябинкина и Мишкевицер – ревели, как белуги, и Обновленский так и не понял, как они поведут себя в дальнейшем. Итак, из тридцати четырех (включая сюда Волынскую и Добронравову) максимум пятеро подтвердят факт передачи денег (из них три пока под вопросом). Оставались еще двадцать четыре пациентки, но увидеться с ними он, увы, не успел.

Вчера капитан Кабанов вызвал его на допрос к десяти утра и после двухчасовой, бесполезной для обеих сторон беседы сообщил Игорю Петровичу об изменении меры пресечения. Поскольку, мол, обвиняемый И. П. Обновленский, находясь на свободе, своими действиями препятствует установлению истины по делу, он, капитан милиции Кабанов, на основании статей 89 и 96 УПК РСФСР выносит постановление об изменении меры пресечения и о заключении его с санкции районного прокурора под стражу. От неожиданности Игорь Петрович растерялся, а хмурый капитан вызвал конвой, и Обновленского отвезли в следственный изолятор. Его долго оформляли и привели в камеру как раз перед ужином. Есть он не стал и все время находился в трансе. Как будто сквозь сон он слышал обрывки разговоров Перчика с Седенковым и понял, что Седенков – убийца, а позднее, после отбоя, всю ночь напролет пролежал без малейших признаков сна и думал о беде, свалившейся буквально как снег на его голову. Утром Игоря Петровича подняли на ноги в шесть часов. Он кое-как умылся и съел ту бурду, которую дали на завтрак. Бурда, разумеется, была приготовлена не на сливочном масле и вызвала изжогу, но, как ни странно, ему все равно жутко хотелось есть.

– Черт знает что! – раздраженно подумал он. Издеваться над ним вздумали, что ли? Мало того, что его, точно какого-нибудь бандита, швырнули за решетку, так пытаются еще и морить голодом? Нет, этого он просто так не оставит. Наступит такой час, когда капитан Кабанов пожалеет, что появился на свет!

Обновленский гордо поднял голову и осмотрелся по сторонам. Убийца Седенков по-прежнему сидел неподвижно, Хамалетдинов спустил воду и застегивал штаны, а Перчик уткнулся в газету и вполголоса мурлыкал себе под нос: «Две гитары за стеной, но не в этом дело...»

– Скажите, пожалуйста, Аркадий Самойлович, когда у них обед? – поинтересовался Обновленский.

– В двенадцать, Игорь Петрович.

– Дают такую же бурду?

– Примерно.

– Как же вы можете ее есть? – воскликнул Обновленский.

– Так и едим, Игорь Петрович. – Перчик нагнул голову и с добродушной усмешкой посмотрел на собеседника поверх очков с толстыми стеклами. – Между нами, девочками, говоря, голод не тетка, еще не то станете есть... И с каким аппетитом!

– Но это же черт знает что!

– Мон шер, к чему так волноваться? – мягко произнес Перчик. – Чтоб вы знали, на питание подследственных положена определенная сумма, и, как мне кажется, администрация изолятора еще ни разу ничего к ней не добавляла из своей зарплаты...

– Как же вы живете? – поразился Обновленский.

– Как видите, живем и помирать не торопимся, – рассмеялся Перчик. – Хлеба вдоволь, так что жить можно. Кроме того, нашему брату передают продуктовые передачи от родственников. А если у вас есть деньги – можете кое-что выписать в нашей лавочке.

– Это уже лучше! – обрадовался Обновленский, подумав о том, что мама наверняка возьмет на себя заботу о его пропитании. Неплохо, если для начала она сообразит переслать ящик «Боржоми» и приличный ломтик запеченной телятины.

– Чтоб вы знали, Игорь Петрович, вам крупно повезло, что вы попали именно в нашу камеру, – заметил Перчик. – Народ у нас приятный, и, главное, все получают посылки с воли. Так что вам у нас понравится.

– Почему вы так думаете?

– Я не думаю, Игорь Петрович, я это знаю, – с некоторым апломбом ответил Перчик. – Если в камере получает посылки только один человек, лучше не получать их совсем.

– Почему? – Слова Перчика озадачили Обновленского.

– Все отнимут и съедят на ваших же глазах. А вам, между нами, девочками, говоря, ни крошки не достанется.

– На каком основании?

– Без всякого основания, Игорь Петрович. Это и-з-о-л-я-т-о-р, а не институт благородных девиц. Здесь, чтоб вы знали, все наоборот.

– Что вы подразумеваете, Аркадий Самойлович? Объяснитесь...

– А что ни возьмите, Игорь Петрович. Вот, к примеру, наш цирик. Вы заметили, что он обращается ко мне с несравненно большим почтением, чем ко всем остальным? Как вы думаете, почему?

– Понятия не имею.

– Чтоб вы знали, только потому, что я сижу здесь четвертый раз! – с гордостью произнес Перчик и иронически поклонился Обновленскому. – На воле это, сами понимаете, недостаток, а в изоляторе – достоинство... Опытный заключенный, порядки изучил назубок, надежная опора администрации.

– За что вы попали сюда? – спросил пораженный Обновленский.

– Улыбнитесь, Игорь Петрович, – в ответ попросил Перчик.

Обновленский растянул губы в улыбке.

– У вас хорошие зубы, такие зубы, сами понимаете, надо беречь, – посоветовал Перчик. – Будете задавать глупые вопросы – выбьют их к чертовой матери... Как вы думаете, почему вас поместили на нижнюю полку?

– Понятия не имею. Там было свободно, вот и поместили.

– Если бы! – Перчик усмехнулся. – Чтоб вы знали, Игорь Петрович, у нас в почете верхние полки. Они достаются людям в прямой зависимости от тяжести совершенных ими преступлений. Вы, если не ошибаюсь, взяточник?

– Нет, я, к вашему сведению, честный человек! – неожиданно для себя сорвался Обновленский. – Из меня хотят сделать взяточника, но этот номер у них не пройдет!

– Ну-ну, распетушился! – примирительно воскликнул Перчик. – Приберегите свой запал для следователя и судей, а мне, сами понимаете, плевать на это с высокой елки... Раз вы хотите быть честным, будьте им, это ваше личное дело. Однако, мон шер, статья у вас, чтоб вы знали, барахло, в изоляторах и в колониях взяточников не жалуют. Хуже, пожалуй, только тем, кто злоупотреблял служебным положением, а также растлителям малолетков и педерастам...

– Что же здесь котируется? – спросил Обновленский.

– Только тяжкие преступления, – вполголоса ответил Перчик и подмигнул, забавно дернув лысой головой. – Такова традиция. Вот Коля Седенков, к примеру, вне конкуренции. А из оставшихся – Хаким Абдрашитович Хамалетдинов.

– Почему?

– Хаким Абдрашитович проходит по статье 93-прим!

– Что это за статья?

– Плохая статья, Игорь Петрович, очень плохая... Хищение социалистической собственности в особо крупных размерах, то есть свыше десяти тысяч рублей и, сами понимаете, до многих миллионов.

– Кто же он такой? – прошептал Обновленский.

– Он артист, – с завистью ответил Перчик. – Известный артист-мотоциклист. Гонки по вертикальной стенке, разве не слышали?

– Нет, не слышал.

– Вы не шепчите, а говорите нормально, – посоветовал Перчик. – У нас, чтоб вы знали, шептаться не модно. Это здесь не любят.

– Извините меня, Аркадий Самойлович!

– А я не в претензии, Игорь Петрович. Важно, чтобы другие сокамерники на вас не обиделись.

– Я больше не буду, – по-мальчишески сказал Обновленский, которому все больше и больше нравился Аркадий Самойлович. – Вы позволите мне задать вам вопрос, Аркадий Самойлович?

– Задавайте, мон шер, – ответил Перчик, явно польщенный вежливостью Обновленского.

– По какой статье вы здесь проходите?

– У меня – 92, часть 3.

– Простите, а что это значит?

– Хищение социалистической собственности в крупных размерах, Игорь Петрович, – сокрушенно пояснил Перчик. – А крупные размеры, чтоб вы знали, начинаются от двух тысяч пятисот рублей и кончаются на десяти тысячах. Дальше – 93-прим...

– Так сколько же вы... того? – не удержался Обновленский.

– Это сложный вопрос, Игорь Петрович. На меня вешают три тысячи шестьсот семь рублей с копейками, а я признаю только две сто сорок пять. Остальные суммы у нас со следователем в разногласиях.

– Какой смысл в этих разногласиях? – простодушно полюбопытствовал Обновленский.

– Большой смысл, Игорь. Петрович, громадный смысл, – задумчиво ответил Перчик. – В этом, чтоб вы знали, вся моя жизнь...

– Аркадий Самойлович, как, по-вашему, стоит признаваться? – уловив изменение в настроении собеседника, Обновленский переменил пластинку. – Это выгодно?

– Как вам сказать, Игорь Петрович?.. И да, и нет. С одной стороны, согласно пункту 9 статьи 38 УК РСФСР чистосердечное признание, явка с повинной, а также активное способствование раскрытию преступления признаются обстоятельствами, смягчающими ответственность, а с другой стороны, Фрайштадт утверждает, что добровольно признаются, сами понимаете, только полные идиоты. Он считает, что признаться никогда не поздно.

Обновленского подмывало спросить, кто такой Фрайштадт, но он вспомнил совет Перчика по поводу сбережения зубов и спросил о другом:

– Аркадий Самойлович, а вы юридический кончали?

– Я закончил восемь классов в 1941 году и с тех пор, к несчастью, нигде не учился. Бессистемно работал над собой всю сознательную жизнь, а вот учиться мне не доводилось.

– Откуда же вы досконально знаете уголовное право?

– Много читаю, Игорь Петрович, и, повторяю, работаю над собой. Между нами, девочками, говоря, здесь изумительная библиотека, рекомендую воспользоваться. Сейчас я читаю Мельникова-Печерского, а на прошлой неделе – Дюма-сына.

– Непременно воспользуюсь вашим ценным советом, Аркадий Самойлович, непременно... Кстати, вы не угостите меня сигаретой? Я, знаете ли, попал к вам совершенно неожиданно, так сказать, экспромтом и, как назло, остался без сигарет.

– Курите, Игорь Петрович, – ответил Перчик, протягивая пачку «Примы». – Вы новичок, и мой долг помочь вам на первых порах.

– Благодарю вас, Аркадий Самойлович, – сказал Обновленский, с удовольствием вдыхая непривычно горький дым дешевой сигареты. – Вы очень любезны.

– Человек, Игорь Петрович, и в изоляции, сами понимаете, должен оставаться человеком.

– Я из тех, кто помнит добро и кто отвечает сторицею, – назидательным тоном произнес Обновленский. – Подождите, моя мама узнает, где я, и засыплет нас посылками. Вот тогда я вас щедро отблагодарю, Аркадий Самойлович.

– Ишь какой быстрый! – Перчик усмехнулся и почесал морщинистую щеку. – Нам разрешают одну передачу в месяц весом до пяти килограмм, и деликатесами там не пахнет. Передают лук, чеснок, сахар, курево, сало, сыр, твердую колбасу, – словом, товар, который не портится. Холодильника тут не держат, потому что мало места.

Обновленский расстроился из-за того, что надежда на домашнее питание лопнула, можно сказать, в зародыше.

– Ничего, скоро вы, Игорь Петрович, к нашей жизни привыкнете. Это, чтоб вы знали, диалектика. Маркса, небось, начисто позабыли?

– Что вы подразумеваете?

– Я говорю вам о вторичности сознания.

– Ах, это... – Обновленский махнул рукой. – Аркадий Самойлович, давно вы здесь?

– В камере? – уточнил Перчик. – С четырнадцатого мая одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года от рождества Христова...

Пять месяцев и шесть дней, мысленно подсчитал Обновленский и с восхищением посмотрел на собеседника. Ведь как держится – точно молодой бог! А между тем человеку явно за шестьдесят, виски седые, плешь громадная, морщин тьма-тьмущая, под глазами темные мешочки (почки, по-видимому, далеко не в идеальном состоянии), а выражение лица и особенно глаз – задорное, дружелюбное.

– И сидеть мне еще долго, – помолчав, продолжал Перчик. – Следствию конца-края не видно. А про суд я и думать боюсь, еще на год работы.

– Как же так? – вновь ничего не понял Обновленский, помнивший, что Нюрнбергский процесс занял куда меньше времени.

– А вот так, мон шер. Даже я со своим немалым опытом такого дела не помню. И, чтоб вы знали, подозреваю, что Фрайштадт тоже не помнит. Если сравнить наше уголовное дело с мировым океаном, то я не дельфин и даже не треска, а мойва. Не пробовали мойву? И не пробуйте, а ну ее к чертовой матери! Что вас еще интересует, Игорь Петрович?

– Многое, уважаемый Аркадий Самойлович, – признался Обновленский. – Вы такой изумительный собеседник!

– Ладно, будем считать, что я наповал сражен вашим комплиментом. Короче, что вы хотите узнать обо мне?

– Неужели вы уже трижды судились?

– Почему вы так думаете? – Перчик подозрительно сощурился.

– Вы же сами сказали, что сидите четвертый раз, – смущенно объяснил Обновленский. – Так ведь?

– Правильно, я здесь в четвертый раз, однако судили меня пока единожды.

– А два раза вас отпускали? – оживился Обновленский. – Так и не сумели доказать вашу виновность?

– Нет, мон шер, доказать-то они доказали, но мне тогда крупно подфартило... – Перчик усмехнулся. – Я, чтоб вы знали, везучий: дважды попадал под амнистию и, сами понимаете, отделался легким испугом... А когда меня все-таки осудили, то дали условный срок, и я быстренько оказался дома, под башмаком у жены...

– За что же вас столько раз сажали?

– Я, чтоб вы знали, узкий специалист, моя «родная» статья – 92. Был случай, когда меня привлекали по 147 за мошенничество, но это ерунда, грехи молодости. Фрайштадт считает, что в наше время бурного научно-технического прогресса каждый умный человек должен быть узким специалистом, то есть знать что-то одно, но, сами понимаете, на уровне Академии наук... В своей жизни я хватался за разные дела и горел на этом, как шведы под Полтавой. Первый раз я едва не сгорел в артели, где мы на пару с великим Яковом Борисовичем Гонопольским что хочешь делали из импортной пряжи, второй раз я горел тоже в артели, где мы выпускали «левое» мулине, а третий раз я крупно горел в лечебно-производственных мастерских при психиатрической больнице, где сумасшедшие под моим мудрым руководством производили бигуди из полиэтилена. Это была самая лучшая работа за всю мою головокружительную карьеру...

– Почему? – спросил Обновленский.

– Сумасшедшие – самые добросовестные работники, – убежденно произнес Перчик. – Работают без всяких перекуров, не занимаются болтовней и делают все по первому требованию. Если бы меня не посадили, я, сами понимаете, ни за что бы оттуда не ушел... А теперь я сгорел дотла, но об этом как-нибудь в другой раз. Вы, наверное, думаете, отчего вдруг оптимист Перчик повесил свой длинный нос? Имейте в виду, Игорь Петрович, что мне скоро пятьдесят лет, я инвалид Отечественной войны. Сколько мне будет, когда я вернусь к жене и к детям? А?.. Не знаете? Я тоже этого не знаю. Кому я понадоблюсь через десять лет? Кто возьмет в солидное дело больного и хромого старика? Вы возьмете?

– Возьму, – твердо ответил Обновленский.

– Вы добрый человек, Игорь Петрович, но вы не деловой человек, – с грустью констатировал Перчик, сопроводив слова тягостным вздохом. – Ладно, будем считать, что я облегчил себе душу. А пока давайте-ка сделаем перерыв. До прогулки мне надо кое-что обдумать, да и вам полезно потренировать мозги.

Перчик – это удача! – решил ободрившийся Обновленский. В пиковом положении чрезвычайно важно иметь рядом опытного советника, которому можно довериться. Стоп!.. Игорь, ты сошел с ума! А если он провокатор? Нет, это чушь собачья! Но не следует забывать, что слепо доверяться малознакомым людям могут лишь круглые дураки. Он, Обновленский, использует Перчика где только можно, а выворачиваться перед ним наизнанку поостережется. К чему откровенничать с Перчиком? Подчеркнуто вежливо обратившись к нему и получив в обмен на одного «Аркадия Самойловича» залп из трех «Игорей Петровичей», Обновленский быстро распознал слабость старого махинатора, который оказался падким на церемонное обращение. Правда, у Перчика нет-нет да и прорывается наружу донельзя шпанистая вульгарность, но, исходя из сугубо практических соображений, придется закрыть глаза на это... Игорь Петрович обязан быть дипломатом, от этого у него не убудет. А пока надо внимательнейшим образом обдумать расположение фигур на шахматной доске. После хода белых он попал в камеру, и его позиция заметно ухудшилась, но еще не все потеряно. Поэтому надо без спешки подсчитать все ресурсы защиты и готовиться к отпору.

Прежде чем глубоко уйти в свои мысли, Обновленский снова посмотрел по сторонам. Сквозь слоистую пелену табачного дыма вырисовывался силуэт Перчика, сидевшего на унитазе с сигаретой в зубах, а напротив – бесстрастная маска Чингисхана. Седенков по-прежнему смотрел в окно, где виднелся крошечный кусочек неба, а на его лице блуждала бессмысленная улыбка.

– Блаженный! – презрительно подумал Обновленский. От страха, вероятно, сдвинулся по фазе и стоит на полпути к той мастерской, где Перчик организовал выпуск пластмассовых бигуди!

По натуре Игорь Петрович добр и отзывчив, так все говорят, но ему нисколько не жаль Седенкова. Наш мир прекрасен и в то же время чертовски жесток, в нем выживают только сильные личности, а всякая шваль живет лишь постольку, поскольку не пробил ее час. Как, скажем, насекомые, резво порхающие над магистральным шоссе. Разные там жучки, бабочки, стрекозы и прочие летающие твари. И так до тех пор, пока не промчится сверкающий автомобиль, который протаранит сотню или даже тысячу этих козявок и оставит их подыхать на асфальте с выпущенными наружу кишками. Чего же, спрашивается, их жалеть? Все равно они либо пойдут на обед птицам, либо дружно передохнут с наступлением осени. Такова жизнь... Поэтому лучше сосредоточиться на своих заботах.

Итак, первое – как раздобыть информацию о позиции тех двадцати четырех пациенток, с которыми он не успел встретиться? Это, пожалуй, ключевая проблема, ибо Игорю Петровичу пока неизвестно точное число проходных пешек, находящихся в распоряжении капитана Кабанова. Думай, Игорь, думай, от того, как ты сумеешь разгадать эту загадку, зависит многое, слишком многое...