Текст книги "Блокада. Книга 2. Тень Зигфрида"

Автор книги: Кирилл Бенедиктов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Вероятно, фигурки, подобные вашему Попугаю, – Жером закрыл журнал и отодвинул его на край стола. – Они очень давно интересуют оккультистов и мистиков. А последнее время и куда более серьезных людей.

Он поднялся и снова подошел к окну. Гумилеву показалось, что Жерому хочется отодвинуть край шторы и быстро взглянуть на улицу, но он этого не сделал. "Это у него такая привычка, – подумал Лев. – Постоянно проверять, не следят ли за ним".

– Вы уже наверняка заметили, Лев Николаевич, – сказал Жером, не оборачиваясь, – что в команде «Синица» вы занимаете особое положение. У ваших товарищей есть некоторые необычные способности, у вас – нет. Зато вы единственный, кто видел и держал в руках предмет, который эти способности дает.

– Одну способность, – поправил Гумилев. – Всего лишь знание языков.

– Это неважно. Предметов много, и способности они дают Разные. Кстати, вы никаких изменений в своей внешности не замечали, когда пользовались Попугаем?

– Вы и об этом знаете? – удивился Лев. – Следователю я об этом не рассказывал…

Жером повернулся к нему.

– Про то, что глаза обладателя предмета меняют цвет, я узнал не от Бархударяна. Как и о том, что у тех, кто владеет предметами не по праву, глаза остаются такими же, как и были – впрочем, и новых способностей не появляется. Вернемся, однако, к вам. Когда ваши глаза приобрели прежний цвет?

– Я не обращал внимания. В тюрьме, знаете, как-то не очень часто приходилось смотреться в зеркало.

– Но другие-то должны были заметить! Неужели никто ничего не вам не говорил?

– Нет. Вероятно, все случилось достаточно быстро.

– И способность говорить и понимать иностранные языки вы потеряли мгновенно?

Лев невесело засмеялся.

– Да нет же! Эта способность была у меня только когда я держал Попугая в руке. Ну, или когда он висел у меня на шее, на шнурке и соприкасался с кожей. Стоило засунуть его в карман, я переставал что-нибудь понимать.

Жером выглядел очень довольным.

– Постарайтесь вспомнить что-нибудь еще о предмете, Лев Николаевич, – попросил он. – Это крайне важно. А пока будете припоминать, взгляните еще раз на карту. Вот эту, да. Смотрите – полковник Диксон работал где-то в этих краях. Касре – Ширин – Исфахан – Йезд. Это была граница русской сферы влияния. И мы знаем, что у него была при себе карта с зашифрованными топонимами. Давайте поиграем. Наложим ту воображаемую карту на эту, и посмотрим, совпадут ли какие-нибудь детали.

– Боюсь, не получится. Я не так хорошо помню ту карту…

– Но карандаш, который грыз рыжий следователь, помните? Значит, и карту сможете восстановить в памяти. Наш мозг способен еще и не на такие трюки, надо только его правильно стимулировать. Ну так что, попробуем?

– Попробуем, – без особого энтузиазма отозвался Лев. – Я уже говорил товарищу наркому внутренних дел, что на карте, возможно, было изображено Закавказье…

На упоминание Берии товарищ Жером никак не отреагировал – значит, был в курсе всех бесед, которые проводились с Гумилевым.

– То есть вот эта часть карты, – Жером очертил пальцем овал. – Правильно?

– Разные масштабы, – покачал головой Лев. – Та карта была очень подробной, может быть, один к десяти. Мне показалось, что я узнал южное побережье Каспия и часть Большого Кавказского Хребта.

– А озеро Рица на этой карте было изображено?

Гумилев задумался.

– Возможно. Честно говоря, не помню. Восточную часть карты почему-то помню лучше… если, конечно, это вообще был восток.

Он запнулся и уставился на карту Генштаба.

– А если расположение частей света на карте не соответствовало общепринятому? – будто прочитав его мысли, спросил Жером. – Может быть, все эти иксы, игреки и зеты как раз и дают ключ к тому, где на ней восток, запад, север и юг?

– Тогда то, о чем вы просите, бессмысленно, – уверенно сказал Лев. – То, что я принимал за южный берег Каспия, вполне может оказаться восточным берегом Черного моря, и тогда Рица, конечно, будет отображена на карте. Но, не имея перед собой самой карты, мы никогда этого не узнаем.

– Есть замечательная английская поговорка – "Никогда не говорите «никогда», – улыбнулся Жером. – Итак, мы выяснили, что вы знаете довольно много, хотя сами и не отдаете себе в этом отчет.

– Много – о чем?

– О предметах. Карта, которую вы нашли, скорее всего, содержала в себе информацию о тайниках, где эти предметы были спрятаны. Во всяком случае, это вряд ли была карта Черных Башен – иначе пришлось бы допустить, что они скучились на сравнительно небольшом куске земной поверхности, а это не так Понятно, что информация эта необычайно важная и ценная поэтому карта и была зашифрована. И большая удача, что один из этих предметов все-таки был обнаружен полковником Диксоном и в конечном счете попал к вам в руки, пусть и ненадолго.

– Знаете, – сказал Гумилев, – у меня все время такое впечатление что вы со мной специально разговариваете загадками. Вроде бы что-то объясняете, а на поверку выходит, что загадок становится еще больше. Может быть, все-таки расскажете в чем тут дело, зачем нас собрали вместе и почему капитан Шибанов сказал, что я должен остановить воину?

Черные похожие на маслины, глаза Жерома весело заблестели – этот человек, похоже, умел улыбаться одними глазами.

– Конечно, Лев Николаевич. Пришла пора все объяснить.

Глава седьмая
Курильщик

Ленинград, июль 1942 года

– Если мы задержимся здесь еще на несколько дней, то пожалеем, что отдали этому старому хрычу столько бульонных кубиков, – сказал Хаген.

Рольф хрюкнул. Он скоблил свою щеку опасной бритвой, глядя в тяжелое, вставленное в золоченую раму зеркало. Зеркало уцелело чудом – вся остальная мебель в особняке была зверски раскурочена. Все, что годилось на растопку, унесли, видимо, еще зимой.

Коммандос устроились на ночлег в двухэтажном доме, стоявшем в глубине небольшого сада. Дом выглядел совершенно заброшенным – при бомбежках ему досталось, крыша была проломлена, флигель превращен в руины. Окна были выбиты взрывной волной, но на втором этаже нашлась большая комната, или, скорее, зал, с чудом сохранившимися шторами.

Там и заночевали. У входной двери и на лестнице устроили растяжки которые звоном должны были предупредить о вторжении непрошеных гостей. Из окон хорошо просматривался весь сад, незамеченным к особняку подобраться было сложно.

Ночь прошла тихо. В городе таких нежилых домов наверняка была не одна сотня, и вряд ли НКВД проверял их все. Да и вообще вряд ли проверял.

Вечером Рольф наведался к Свешникову, но тот ничего еще не узнал – оказалось, что накануне у него умер сосед, и он весь День провел, занимаясь похоронами. Рольф вернулся в особняк крайне раздосадованный.

На следующее утро коммандос, не разжигая огня, позавтракали остатками сала и сваренными вкрутую яйцами. Сильно истощившиеся за последние два дня запасы и вдохновили Хагена на его шутку.

– Не переживай, Хаген, – сказал Рольф. – Мне показалось, с утра я слышал мяуканье.

– Надеюсь, так долго мы здесь не задержимся, – Бруно осторожно подошел к окну и выглянул в щель между шторами. – Хотя старик мог бы и поторопиться. Боюсь, Рольф, мы идем по ложному следу. Нам надо найти того «крота», о котором говорил шеф, Раухера.

– Как ты его здесь найдешь? – усмехнулся командир группы «Кугель». – Выйдешь на Невский проспект с шарманкой и запоешь "Ах, майн либер Августин"? Всех немцев интернировали из города давным-давно.

– Он жил здесь под русским именем, – возразил Бруно. – И если он его не сменил, то мы могли бы найти его через того же Свешникова.

Рольф задумался. Скорцени сообщил им кличку агента – Раухер[9]9
  Курильщик (нем.)


[Закрыть] – и имя, под которым он жил в Ленинграде в тридцать шестом году – Николай Леонидович Морозов. Когда-то, восемь лет назад, связь с Раухером осуществлялась через ленинградскую филармонию. Связнику следовало прилепить к сиденью одного из кресел последнего ряда записку, в которой говорилось, где и во сколько влюбленный кавалер ждет свою даму сердца. Простейшая система условных знаков меняла места свидания так, чтобы контрразведчики не смогли бы ни о чем догадаться: если в записке говорилось, например, «у Исаакия в шесть», а в правом верхнем углу было нарисовано сердце, это означало – «у Таврического дворца в семь», а если в левом нижнем, то – «у входа в Летний сад в восемь», и так далее. Когда Скорцени рассказал им об этой системе связи, Рольф, который терпеть не мог классическую музыку, мимолетно пожалел «крота» – тому приходилось едва ли не ежедневно посещать филармонию. Но теперь слова Бруно подтолкнули его мысль в другом направлении.

– Даже если он и сменил имя, – усмехнулся Рольф, – я, кажется, знаю, как его найти.

Он аккуратно вытер голубоватое лезвие опасной бритвы и убрал ее в кожаный футляр. И футляр, и бритва были сделаны в Золингене, но коммандос хорошо знали, что многие советские солдаты предпочитали трофейные бритвы советским.

– Ничем не могу вас порадовать, молодой человек, – сокрушенно развел руками Свешников, когда "лейтенант Гусев" вновь явился навести справки о Льве Гумилеве. – Такого человека в картотеке справочной службы не значится. Есть, правда, некая Елена Гумилева, родившаяся 14 апреля 1919, может быть, родственница?

– Все возможно, – кивнул Рольф. – Вы записали ее адрес?

Свешников втянул сморщенную шею в плечи, отчего сразу стал похож на черепаху.

– Нет, не догадался… ай-яй-яй, старая моя голова… надо же было, конечно, записать…

– Ничего, – успокоил его Рольф. – Мы с товарищами задержимся в городе еще на пару дней, так что если вы сможете достать мне адрес этой Елены Гумилевой к завтрашнему вечеру, все будет в порядке.

– Конечно! – Свешников прижал к груди тонкие руки. – Разумеется, я запишу его завтра. Извините, ради Бога, что я сегодня так опростоволосился. Знаете, как говорят – и на старуху бывает проруха…

Этой русской пословицы Рольф не знал, и поэтому немного напрягся. Но Свешников явно не имел в виду ничего важного.

– Знаете что, Федор Степанович, – сказал он, когда Свешников перестал сокрушаться по поводу своей дурной головы, – если вы уж все равно завтра будете снова рыться в картотеке, не сочтите за труд, отыщите мне Морозова Николая Леонидовича, дату рождения не знаю, а лет ему сейчас должно быть около сорока. Хорошо?

Свешников посмотрел на него с легкой укоризной.

– Милостивый государь, вы, должно быть, полагаете, что это так легко – найти в трехмиллионном городе человека с именем Николай Морозов? Ладно еще Лев Гумилев, все-таки редкая и славная фамилия, да и имя не слишком распространенное, а Колей Морозовых в Ленинграде далеко не один человек! Как вы себе это представляете?

– А я дам вам подсказку, – улыбнулся Рольф. – Этот Коля Морозов до войны работал – а может, и сейчас работает – в ленинградской филармонии.

К следующему вечеру у них было два адреса – и только две плитки горького шоколада. Группу «Кугель» не готовили для длительного выживания в условиях блокадного города, она должна была, оправдывая свое название, пронзить его навылет, точно пуля.

– Начнем с Елены, – решил Рольф. – Литейный, 36. Это тут недалеко.

Когда они уже выходили из особняка, смутное предчувствие заставило Рольфа остановиться.

– Вот что, – сказал он, – пойдем порознь. Я впереди, метрах в ста, вы за мной.

– Почему? – спросил Хаген.

– Просто так.

Город окутывали светлые балтийские сумерки. Рольф шел по пустынной улице, на ходу придумывая легенду для Елены Гумилевой. В данных обстоятельствах требовалась универсальная легенда, обходящаяся без поддающихся проверке деталей. Можно, конечно, представиться сотрудником милиции – соответствующий документ у Рольфа имелся. Это избавило бы от лишних вопросов, но сделало бы сам визит психологически недостоверным: как может милиция не знать, где находится советский гражданин?

Патруль вырос словно бы из-под земли. Двое красноармейцев с винтовками за плечами и широкоплечий капитан с ромбами НКВД перегородили Рольфу дорогу.

– Проверка документов, – сообщил капитан, цепко поглядывая на Рольфа снизу вверх. – Предъявите, товарищ лейтенант.

Рольф вытащил пачку документов и протянул капитану. Тот внимательно изучил бумагу, подписанную контр-адмиралом Смирновым и удивленно поднял брови.

– Радиоразведка, значит? И что офицер берегового отряда делает в Ленинграде?

Капитан Сергей Смыков полгода назад окончил училище НКВД имени Клима Ворошилова. В апреле училище перевели в Саратов, а Смыков остался защищать родной город от разной нечисти. Осенью сорок первого, когда голод уже начал собирать первую жатву, в булочную, где в очереди за хлебом стояла сестренка Смыкова, Галя, ворвался провокатор и принялся разбрасывать хлеб с прилавков, крича: берите! берите все без карточек! коммунисты хотят уморить вас голодом! в городе полно хлеба! Когда его попытались задержать, провокатор легко разбросал слабых от недоедания людей и убежал. При этом он так толкнул Галю, что она ударилась затылком о чугунную батарею и через несколько дней умерла.

Смыков ловил провокаторов, выявлял саботажников, выслеживал людей, разбрасывавших на улицах листовки с призывами к свержению советской власти, и все время думал о Гале. Зимой он долго охотился на людоеда, нападавшего на детей у Кировского завода, а когда нашел, то застрелил без суда и следствия. Он хорошо помнил, какая сытая, гладкая была ряшка у этого людоеда.

Лейтенант, которого они остановили на пустынной улице, не понравился ему с первого взгляда. У него тоже было лицо человека, не знавшего голода.

Конечно, это ничего не значило – в Ленинград все время прибывали новые части, и вновь прибывших отличали, как правило, именно по внешнему виду. Но Смыков решил на всякий случай проверить этого откормленного верзилу как следует.

Он с интересом прочитал подписанное контр-адмиралом предписание. Надо же додуматься, отправлять парней с Ладоги, где они делом занимаются, в Ленинград. Финские подводные лодки в Ольгинском пруду выслеживать, что ли?

– И что офицер берегового отряда делает в Ленинграде?

– Выполняю задание, товарищ капитан, – ответил Гусев. – Виноват, не имею права его раскрывать.

Смыков быстро взглянул ему в глаза. Не нервничает, взгляд не бегает. Бумаги как бумаги – и подпись, и печать на месте. Придраться было особенно не к чему, но почему-то очень хотелось.

– Откуда сам-то, лейтенант? – спросил Смыков, складывая предписание и начиная разбираться с другими документами.

– Из Киева, – улыбнулся Гусев. Улыбка у него была хорошая, открытая, а вот поди ж ты – не нравилось что-то в нем капитану – и все. – Киевское военно-пехотное училище, знаете?

– Знаю, – кивнул Смыков. Документы были в порядке, хотя и выглядели подозрительно чистыми. Конечно, теоретически можно допустить, что лейтенант Гусев из берегового отряда радиоразведки ни разу не попадал под дождик и не мок в ладожских водах… и все-таки что-то здесь было не так. Смыков вспомнил, чему их учили опытные пограничники – на наших документах всегда остаются ржавые следы от скрепок, у немцев же скрепки из нержавейки, поэтому в верхнем левом углу их документов бумага всегда чистая.

Он еще раз пролистал документы. Никаких следов ржавчины на них не было.

Улыбка Гусева стала чуть более напряженной. Видимо, он почувствовал, что капитана что-то насторожило, и теперь пытался понять, что именно.

– А это что у тебя тут? – Смыков извлек из пачки документов довоенный билет спортобщества «Динамо». – Так ты спортсмен?

Он старался говорить как можно более добродушно, чтобы не спугнуть оборотня. В том, что перед ним оборотень, Смыков уже почти не сомневался.

– А по мне не видно? – в тон ему ответил Гусев. – «Динамо» – это ж лучший клуб страны!

– Ого! – воскликнул Смыков. – А я за ЦДКА всю жизнь болел. И тут еще можно поспорить, кто лучше. Как наши вашим в сорок первом в Киеве наваляли? Гринин-то две банки забил! Так-то!

Он щелкнул ногтем по динамовскому билету Гусева и вернул ему документы. Напряжение, сковывавшее лейтенанта, исчезло. Он сложил бумаги и спрятал их в карман кителя.

– Подумаешь, две банки, – сказал он, улыбаясь. – Мы после войны отыграемся.

Смыков вытащил из кобуры пистолет и направил его на Гусева.

– А теперь, – приказал он, – медленно поднял руки, убрал за голову и повернулся спиной. Шерстюк, забрать у лейтенанта оружие!

"Где-то я прокололся, – подумал Рольф, глядя в холодные глаза русского капитана. – А может быть, бомба Хагена не сработала, и «Стремительный» все же вернулся обратно? Нет, его в любом случае должны были уничтожить «Юнкерсы». Значит, я Допустил ошибку. Какую?"

– Матча не было, – словно отвечая на его мысли, усмехнулся энкавэдэшник. – Он должен был состояться 22 июня, но утром ваши самолеты бомбили Киев. Ты такой же «динамовец», как я балерина.

Рольф поднял руки и медленно повернулся.

Красноармеец вытащил у него из кобуры ТТ.

Коммандос носили это оружие исключительно для маскировки. Оно было тяжелым и неудобным, к тому же отсутствие предохранителя делало его крайне опасным – достаточно было уронить пистолет на пол, чтобы он выстрелил от удара. Чтобы избежать этого, приходилось не досылать патрон в патронник, а пистолет, который не может выстрелить мгновенно – это просто кусок железа.

Настоящее оружие – полицейский "Вальтер РРК" – было примотано к левой лодыжке Рольфа эластичным бинтом. Но Рольф не собирался пускать его в ход.

Он не знал, кто обучал этих русских солдат, как вести себя с предполагаемым диверсантом. Но кто бы это ни был, он выполнил свою задачу из рук вон плохо.

Красноармеец подошел к нему не сбоку, как следовало это делать, а сзади, полностью перекрыв капитану НКВД линию огня. Рольф резко развернулся и его каменная ладонь врезалась солдату под подбородок. Этот удар отключал человека на несколько секунд – Рольф успел перехватить оседающего красноармейца подмышками и заслониться им, как щитом.

Капитан Смыков мог застрелить диверсанта – пули ТТ прошили бы два тела насквозь – но тогда он убил бы и рядового Шерстюка. А Шерстюк, хоть и оказался растяпой и дураком, позволившим превратить себя в живой щит, смерти все-таки не заслуживал. К тому же Смыков хотел взять диверсанта живым. Поэтому он махнул рукой вскинувшему винтовку сержанту Авдеенко – не стрелять! – и медленно опустил ствол пистолета.

– Что ж ты такой нервный, Гусев, – проговорил он. – Чуть что – сразу в морду… Отпусти парня, а я тебя отпущу.

– Положи пистолет, капитан, – спокойно отозвался диверсант. – И сержант твой пусть положит винтовку на мостовую. Иначе я сломаю парню шею.

Шерстюк уже пришел в себя и хлопал глазами, пытаясь понять, что произошло, но помощи от него ждать не приходилось.

– Я не шучу, капитан. Положи оружие и разойдемся миром.

– Хорошо, хорошо, только не нервничай, – Смыков сделал вид, что наклоняется, чтобы положить ТТ на землю. В действительности он готовился выстрелить диверсанту в ногу.

Заслониться Шерстюком полностью "лейтенант Гусев", конечно, не мог – хотя бы потому, что был значительно выше и крупнее. Вся левая нога диверсанта была, как на ладони – и Смыков рассчитывал влепить ему пулю в голеностоп. Стрелял капитан хорошо, и в успехе своей задумки был уверен.

Как оказалось, зря.

Он услышал, как что-то свистнуло в воздухе, и страшно захрипел Авдеенко. Повернулся – сержант осел на колени, вцепившись обеими руками в винтовку, а из горла у него торчало что-то темное, похожее на плавник.

Смыков не успел даже выругаться. Страшный удар выбил пистолет у него из руки – ТТ улетел в сторону и упал на цветочную клумбу. Капитан попытался ударить левой, но рука попала в жесткий захват. Он услышал, как хрустит кость.

– Значит, матча не было, капитан? – услышал он насмешливый голос улыбчивого диверсанта. – Спасибо за науку, товарищ.

Лезвие десантного ножа вошло Смыкову под ребра.

– Вот почему я приказал вам идти поодаль, – сказал Рольф, когда они затащили трупы в темную подворотню. – Если бы мы шли втроем, этот подозрительный капитан наверняка сразу вызвал бы подкрепление.

– Мы бы отбились, – хмыкнул Хаген.

– Пришлось бы стрелять. А я предпочитаю обходиться без стрельбы.

– Я тоже не люблю шума, – сказал Бруно, аккуратно вытирая свой метательный нож. – Рояльные струны и войлочные тапочки – что еще нужно человеку нашей профессии?

Елены Гумилевой по полученному от Свешникова адресу не оказалось. Точнее, не оказалось вообще никого – большая, захламленная квартира, в одной из комнат которой была прописана Гумилева, была пуста. Возможно, последние жители покинули ее не так уж давно – об этом говорило отсутствие пыли на большой коммунальной кухне – но спросить об этом было некого. Коммандос быстро обыскали квартиру, но ни писем, ни документов, имеющих отношение к Гумилевой, не обнаружили.

– Можем переночевать здесь, – предложил Хаген. – Лишний раз рисковать ни к чему.

– У нас есть второй адрес, – сказал Рольф. – И нам нужно его проверить.

– Думаешь, это все-таки он? Раухер?

– Вероятность того, что в филармонии работал другой Николай Морозов, не имеющий отношения к нам, очень мала, – Рольф задвинул ящик стола, в котором не было ничего, кроме порванной на мелкие кусочки бумаги. – А способ связи, выбранный Раухером, говорит о том, что он не просто часто посещал филармонию, а мог ходить по залу после концерта, не возбуждая подозрений. А тот Морозов, которого нашел нам старик, работал администратором филармонии. Я уверен, что он и есть наш Раухер.

Николай Морозов жил далеко от центра, на улице Красной Конницы.[10]10
  Теперь – Кавалергардская улица.


[Закрыть] Когда коммандос добрались до него, было уже совсем поздно.

– Ждите на лестнице, – сказал Рольф. – Если понадобится, я вас позову.

Он подергал массивную ручку двери – заперта. Рольф посветил фонариком – на табличке, прикрепленной под номером квартиры, было написано – "Лебедевы – звонить 1 раз, Захаровы – 2 раза, Граббе – 3 раза, Морозов – 4 раза".

"Представляю, как будут рады все эти люди", – подумал Рольф, четыре раза нажимая кнопку звонка.

Когда последние раскаты на редкость громкого и противного звонка отгремели в недрах уснувшей квартиры, Рольф приложил ухо к замочной скважине. Тишина. Полная тишина. Неужели он своим нахальным вторжением в два часа ночи никого не разбудил? Ни Лебедевых, ни Захаровых, ни Граббе?

Прошла минута, и Рольф почувствовал, что за дверью кто-то стоит. Кто-то, не выдающий себя даже дыханием, кто-то очень тихий и очень испуганный.

Тогда он заколотил в дверь кулаком – ему почудилось, что притаившийся за ней человек даже отпрянул.

– Кто? – спросили из-за двери прыгающим голосом. – Кто там?

– Я к Морозову, – сказал Рольф. – К Николаю Леонидовичу Морозову.

– Кто вы? – повторил голос после некоторого молчания. – Что вам нужно?

– Мне нужны семена белых морозостойких георгинов, – усмехнувшись, ответил Рольф. – И ничего больше.

Пароль для экстренной связи с агентом Раухером явно придумала какая-то старая дева из конторы Шелленберга. Впрочем, в тридцать шестом это была еще контора Гейнца Йоста.[11]11
  Гейнц Мария Карл Йост ныне практически забыт, оттесненный в тень своим блестящим преемником на посту главы VI управления РСХА Вальтером Шелленбергом. Между тем, личность была дольно примечательная: профессиональный адвокат, сделавший быструю карьеру после прихода нацистов к власти, фактически создал политическую разведку Рейха (Служба безопасности/Заграница (Sicherheitsdienst/Ausland)). Спецслужба считалась самым молодым и самым образованным подразделением РСХА – почти половина ее сотрудников была моложе 40 лет, и 80 % личного состава имело высшее образование – Йост был отстранен от должности главы VI управления в результате аудиторской проверки, Че Ившей нецелевое расходование валютных средств (проще говоря, он был уличен в казнокрадстве), и Массо Некото Рое в Ремя назначен командиром печально известной айнзатцгруппы «А», осуществлявшей массовые убийства гражданского населения на территории России. После войны был приговорен к повешению, которое однако, было по непонятным причинам заменено на пожизненное заключение, а затем и вовсе на десятилетний срок. Отсидел, однако, меньше шести лет и благополучно вышел на свободу. После освобождения работал маклером по торговле недвижимостью. Адвокат, разведчик, казнокрад, палач и маклер дожил до 1964 года, на двенадцать лет пережив более молодого Шелленберга.


[Закрыть]

За дверью молчали. Или там стоял не Раухер, или за шесть лет слова отзыва напрочь вылетели из головы агента. Впрочем, такого, конечно, просто не могло быть.

– Сейчас не сезон для высаживания георгинов, – с усилием проговорил, наконец, тот, кто стоял за дверью. – Но я могу предложить вам прекрасные ноготки.

Послышался металлический скрежет открываемого замка. Загрохотали цепочки, защелкали отодвигаемые засовчики. Дверь заскрипела, и, наконец, открылась.

В дверном проеме стоял человек среднего роста, с простоватым лицом славянского типа. У человека были редкие светлые волосы и впалые щеки.

Рольф специально держал фонарик так, чтобы свет не слепил глаза хозяину квартиры, но тот все равно растерянно моргал. Возможно, не ожидал увидеть на пороге лейтенанта Красной Армии.

– Николай Леонидович Морозов? – спросил Рольф. – Или лучше называть вас Раухер? Может быть, разрешите все-таки войти?

– Да, разумеется, – глухо сказал человек, открывший ему дверь. – Проходите, пожалуйста.

– Я не один, – предупредил Рольф. – Со мной двое друзей.

Человек пожал плечами.

– Какая разница? Места хватит на всех…

Кличку «Раухер» агенту дали явно не зря – большая комната, где он жил, вся пропахла дешевым табаком. Курил Морозов какую-то дрянь, больше похожую на сушеную траву, но Рольф терпел. Бруно и Хаген слонялись по огромной квартире – слушать излияния Морозова им явно не хотелось – а Рольфу приходилось это делать по долгу службы. Как руководитель группы «Кугель» он обязан был наладить с агентом, долгое время находившимся в законсервированном состоянии, психологический контакт. Фляжка со шнапсом, которую Рольф держал специально для этого случая, весьма в этом помогала.

Морозов выговаривался. Он рассказывал Рольфу о жутком нервном напряжении, которое владело им все довоенные годы, о том, как он считал дни до прихода вермахта, о безумной надежде, что дивизии фельдмаршала Лееба вот-вот возьмут город. О том, как он едва не сошел с ума, узнав, что решение о штурме отменено, и что вместо этого группа «Север» замкнула кольцо вокруг Ленинграда и начала многомесячную осаду.

– Я же ничем не отличался от других граждан, – повторял он Рольфу. – У меня не было спецпайка, не было никаких льгот! Я был обречен на смерть вместе с обычными ленинградцами.

– Но вы как-то выжили, – усмехнулся Рольф. – И в общем, даже не очень похудели.

Раухер закашлялся и немедленно сунул в рот новую папиросу.

– Поверьте, это было нелегко! Мне приходилось подделывать продуктовые карточки, а это было черт те знает как опасно! Несколько раз я забирался в чужие квартиры и воровал карточки у мертвецов. Представляете, до чего я докатился? Да нет, к черту, ничего вы не представляете…

Рольф разлил шнапс по чашкам – никакой иной посуды у Раухера не оказалось.

– Прозит! – сказал он, отхлебывая крошечный глоток. Морозов осушил свою чашку до дна.

– Особенно страшной была зима, – проговорил он, затягивать папиросой. – Люди ели землю! Когда осенью сгорели продуктовые склады, сахар, который там хранился, расплавился и ушел в землю. И масло тоже расплавилось. Эту землю выкапывали и продавали на рынке! Она была жирная и сладкая, как творог.

– А куда делись ваши соседи? – спросил Рольф. – Умерли от голода? в испуганных глазах Морозова что-то мелькнуло Что-то очень похожее на злобу.

– А вам-то что до них?

– Соображения безопасности, – пояснил Рольф. – Нужно бы, уверенным, что никто не придет и не увидит нас тут с вами.

Лицо Морозова исказила нервная гримаса.

– Можете не беспокоиться. Никто сюда не придет. В комнату заглянул Хаген.

– Командир, – сказал он, – там на кухне есть мясные консервы. Притащить?

Прежде чем Рольф успел ответить, Морозов вскочил со свое го стула и бросился к двери.

– Нет! – крикнул он с неожиданной силой. – Не трогайте консервы! Они… они плохие!

Рольф за его спиной покрутил пальцем у виска.

– Мы не будем трогать ваши запасы, – сказал он успокаивающе. – Но вы должны нам помочь. Наверное, вы понимаете что мы нашли вас спустя столько лет не затем, чтобы беседовать о тяготах блокады.

Морозов подозрительно прищурился.

– Я полагал, что вы пришли, чтобы вытащить меня из этого ада.

Рольф покачал головой.

– Сожалею, но у нас другой приказ. Мы могли бы взять вас с собой, но только в том случае, если вы поможете нашей группе выполнить задание.

– Какое?

– Мы должны отыскать одного человека.

Некоторое время Морозов смотрел непонимающе смотрел на него.

– Вас действительно послали не… не за мной?

"Он сейчас сорвется, – подумал Рольф. – Он и так уже почти сошел с ума. Надо его успокоить".

– Операция состоит из двух частей. Первая – найти вас. Вторая – с вашей помощью найти одного русского ученого. Морозов молчал. Пальцы его нервно барабанили по краешку.

– Ну, старина, не стоит так переживать, – мягко улыбнулся Рольф. – Вам чертовски повезло – у вас появился хороший шанс выбраться. Все, что для этого нужно – помочь нам.

– Как вы меня нашли? – голос Морозова прозвучал неожиданно сухо. Рольф понял, что первоначальный шок прошел – теперь перед ним сидел недоверчивый, просчитывающий ситуацию профессионал. – Почему не использовали обычный канал связи?

– Через филармонию? – удивился Рольф. – Разве она не закрыта?

Раухер хмыкнул.

– Нет, она работает. Русские – сумасшедшие. Половина ленинградцев умерла от голода, но те, что остались в живых ходят на концерты и в музеи. В Эрмитаже читают лекции как до войны, и на них приходит масса народа! И в филармонии во время концертов почти все места заняты!

– Так вы продолжаете работать?

– Естественно. Я каждый день хожу на службу. Если я не приду, то кто-нибудь из моих товарищей (он произнес это слово по-русски) непременно навестит меня, чтобы узнать, не заболел ли я. А если я не появляюсь на работе несколько дней без уважительной причины, то мной займется НКВД.

Рольф налил Морозову еще шнапса, плеснув для вида и себе.

– Честное слово, старина, если бы я знал, как обстоят дела, то воспользовался оговоренным каналом связи. А вы что, все это время продолжали проверять, не ли для вас записок?

– Каждый день, – с гордостью ответил Морозов. – Сообщений мне не передавали с сорокового года, но я продолжал пунктуально проверять кресла последнего ряда. И все-таки, как вы меня нашли?

– С помощью одного старика, работающего в городской справочной службе.

У Раухера дернулся уголок рта.

– Почему же вы не смогли найти таким же образом этого вашего ученого?

– Потому что его нет в картотеке. Но мы точно знаем, что до войны он жил в Ленинграде.

Морозов задумался.

– Такое может быть, только если его арестовали и осудили на большой срок. Тогда сведения о нем могут быть изъяты из картотеки. Как зовут этого вашего ученого?

– Гумилев, – ответил Рольф. – Лев Николаевич Гумилев.

Рука Раухера дернулась, шнапс выплеснулся из чашки на стол.

– Как вы сказали? Лев Гумилев? Сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой?

Рольф пожал плечами.

– Насчет его родителей я ничего не знаю. А вы что, знакомы?

Морозов покачал головой.

– Нет, я никогда его не видел. Но я хорошо знаю деда его сестры, Николая Энгельгардта. Он часто посещал филармонию… пока был в состоянии.

– Он умер? – спросил Рольф.

– Не знаю, – пожал плечами Раухер. – Возможно, его эвакуировали зимой. Вы знаете, что некоторых ленинградцев эвакуируют? Особенно стариков и детей. Кому нужны старики? Зимой, когда Ладога замерзает, по льду идут целые караваны грузовиков… многие проваливаются под лед и тонут. Это называется у них "Дорога Смерти".[12]12
  Существуют многочисленные свидетельства, что ленинградцы неофициально называли дорогу через Ладогу именно так. Название «Дорога Жизни» вошло в обиход позднее.


[Закрыть]

– А как звали сестру Гумилева?

– Кажется, Елена. Молодая и довольно ограниченная особа… – В первую очередь нас интересует именно Лев, – перебил его Рольф. – Когда вы сможете достать необходимую информацию?

Морозов побарабанил пальцами по столу.