Текст книги "Блокада. Книга 2. Тень Зигфрида"

Автор книги: Кирилл Бенедиктов

Глава пятая
Ленинград

Ленинград, июль 1942 года

Чтобы добраться от Осиновца до Ленинграда, группе «Кугель» пришлось преодолеть два загранпоста и два КПП – один на станции «Борисова Грива», другой – на Финляндском вокзале.

– Кого они тут ловят? – раздраженно спросил Бруно после очередной проверки документов. – Какой идиот в здравом уме будет пытаться попасть в обреченный город?

– Такой, как ты, – ответил Рольф. – Или такой, как я. Или такой, как Хаген.

Его тоже тревожили меры безопасности, предпринятые русскими. Скорцени объяснял им, что Ленинград до сих пор не капитулировал лишь потому, что НКВД держит его жителей в железном кулаке, однако количество патрулировавших город полицейских превосходило ожидания командира группы. Пока что бумаги, выправленные спецами Шелленберга, у русских подозрений не вызывали, но каждая новая проверка увеличивала шанс нарваться на особо ретивого служаку, который захочет копнуть поглубже.

– По Невскому не пойдем, – решил Рольф. – Слишком рискованно.

Карты города у них с собой не было, но она и не требовалась. Каждый из коммандос потратил несколько часов на изучение топографии Ленинграда – с учетом новейших данных авиаразведки.

Через Литейный мост перешли на другой берег Невы, вышли на набережную к Летнему Саду, и пошли вдоль Фонтанки. Пересекли пустынный Невский, и все тою же Фонтанкой дошли до улицы Дзержинского (бывшая Гороховая).

– Здесь совсем нет животных, – сказал Бруно, когда они прошли уже полгорода. – Ни кошек, ни собак.

– Они их съели, – улыбнулся Рольф.

Он вообще часто улыбался, у него были превосходные зубы.

– Тогда должны были расплодиться крысы.

– А они и крыс съели. Крысы питательны.

– И птиц совсем нет. Одни воробьи.

– А ты попробуй, поймай воробья. В нем мяса меньше, чем в половине мизинца.

– Фюрер был прав, когда не стал штурмовать Ленинград, – сказал Бруно, подумав. – Этот город выжрет себя сам изнутри.

Ленинград был похож на огромный склеп. Выбитые окна старинных домов казались мертвыми глазницами. Народу на улицах было довольно много, но эти люди больше напоминали призраков – худые, с тонкими, как ветки, руками и ногами, они двигались по мостовым, словно серые тени. Только тени скользят над землей, а эти люди шли, тяжело передвигая ноги и наклоняя туловище вперед, как будто в лицо им дул сильный ветер. Иногда они останавливались и поднимали лицо к небу, греясь в лучах нежаркого солнца.

– Жуткий город, – заметил Бруно. – Они все здесь, как мертвецы. Видели их глаза? Совершенно неподвижные. И лица, как маски, с обтянутыми кожей носами. Никакой мимики.

– Мы попали на тот свет, – засмеялся Рольф.

Навстречу им шла женщина, державшая за руку малышку трех-четырех лет. Малышка смешно ковыляла на уродливо искривленных тоненьких ножках. Когда они поравнялись с коммандос, малышка вдруг закричала:

– Дядя солдат! Дядя солдат!

– Что тебе, девочка? – спросил Хаген, наклоняясь к ней.

– Поля! – сказала вдруг женщина молодым звонким голосом, и Рольф с изумлением понял, что это совсем юная девушка, вряд ли старше шестнадцати лет – вот только лицо и осанка у нее были старушечьи. – Поля, не приставай к дяде! Сколько раз я тебе говорила!

– Дядя солдат, – затараторила малышка, – ты, пожалуйста, убей там побольше немцев, чтобы война поскорее закончилась! А то у нас тут совсем уже нечего кушать, дядя солдат…

На малоподвижном лице Хагена не отразилось никаких эмоций.

– Хорошо, девочка, – сказал он, – я так и сделаю.

Он потрепал ребенка по русой головке и выпрямился. Женщина – теперь Рольф был уверен, что это не мать девочки, а ее старшая сестра – уже тащила Полю прочь.

– Вы извините ее, товарищ офицер, – сказала она, стараясь не смотреть Хагену в глаза. – У нас отец весной на фронте погиб, вот она и пристает ко всем, кто в форме…

– Ничего, – сказал Хаген.

Когда они отошли метров на двадцать, он проговорил задумчиво:

– Шеф ошибался, когда говорил, что все дело в НКВД.

– Почему? – спросил Бруно. – Разве мало особистов на улицах?

– Эта девочка никогда не слыхала про НКВД, – сказал Хаген. – Но она тоже не хочет капитулировать.

До нужного им дома на углу Фонтанки и Дзержинского коммандос добрались уже под вечер. Вопреки ожиданиям Рольфа, на патрули они больше не натыкались – по-видимому, основная их часть была сконцентрирована на подступах к городу и у стратегически важных объектов. Набережная была почти пуста, только высокий и прямой, как жердь, старик, стоял у моста, опершись вытянутыми руками на парапет и глядя на воду.

Подойдя ближе, Рольф заметил, что бледные и тонкие губы старика беззвучно шевелятся. «Молится», – подумал он. И тут же понял, что он ошибся – старик не молился, он читал стихи.

 
– Наше прошлое, наше дерзанье
Все, что свято нам навсегда, —
На разгром и на поруганье
Мы не смеем врагу отдать.
 
 
Если это придется взять им,
Опозорить свистом плетей,
Пусть ложится на нас проклятье
Наших внуков и их детей!
 
 
Даже клятвы сегодня мало.
Мы во всем земле поклялись.
Время смертных боев настало —
Будь неистов. Будь молчалив.
 
 
Всем, что есть у тебя живого,
Чем страшна и прекрасна жизнь
Кровью, пламенем, сталью, Словом —
Задержи врага! Задержи![8]8
  Стихи Ольги Берггольц. Удивительным образом эти строчки (как и многие другие стихи Берггольц) напоминают и по размеру, и по духу стихи Николая Гумилева, написанные им во время Первой мировой войны.


[Закрыть]
 

«Он сошел с ума, – подумал Рольф. – Человек не может читать стихи в городе, где нечего есть». Вслух он сказал:

– Добрый вечер, товарищ. Мы ищем Федора Николаевича Свешникова. Вы, случайно, не знаете такого?

Старик вздрогнул и повернул голову. У него было худое, строгое лицо византийского святого.

– Я знаю Федора Николаевича, – сказал он медленно. – А по какому делу вы его разыскиваете?

– Его сестра, Варвара Николаевна, просила ему передать письмо и посылочку, – широко улыбнулся Рольф. – А нас тут как раз в Ленинград перебросили, грех не исполнить просьбу. Я лейтенант Гусев из береговой радиоразведки.

Старик ничего не выражающим взглядом смотрел куда-то сквозь Рольфа.

– Я покажу вам, где он живет, – сказал он, наконец. – Но Федор Николаевич едва ли откроет дверь незнакомым людям.

Он оторвал руки от парапета, и, механически переставляя ноги, двинулся к парадному. Трое коммандос последовали за ним.

Они поднялись на третий этаж – по каменной лестнице с выщербленными ступенями. Старику явно было тяжело идти, он то и дело останавливался передохнуть, и у Рольфа всякий раз возникало желание вскинуть его на плечо и потащить наверх, как мешок с мукой. Наконец они остановились у двери квартиры под номером восемь. Одной рукой старик оперся о дверной косяк, а другой – зашарил в кармане пиджака. Вытащил оттуда ключ и вставил его в замочную скважину.

– У вас есть ключ от квартиры Федора Николаевича? – удивился Рольф.

Некоторое время старик молчал. Потом с усилием повернул ключ в замке и потянул дверь на себя.

– Квартира большая, – сказал он ровным голосом. – Федор Николаевич живет в последней комнате по коридору направо.

"Это же общая квартира! – запоздало догадался Рольф. – Как Русские их называют – коммуналка? Додуматься же надо – подлить несколько семей вместе!"

– Большое вам спасибо, – поблагодарил он старика. – Извините, что побеспокоили.

Дверь в комнату Свешникова была, как и следовало ожидать, заперта. Бруно несколько раз постучал по ней костяшками пальцев.

За дверью молчали. Бруно постучал еще несколько раз.

– Может, он спит? – предположил Рольф. – Мы же не знаем, сколько ему лет.

– Тише, – сказал Хаген. – Там кто-то движется.

За дверью действительно слышались какие-то звуки – словно некто, маленький и легкий осторожно крался по паркету. Потом раздалось слабое покашливание, и тихий старческий голос спросил:

– Кто там?

– Федор Николаевич, я лейтенант Гусев. У меня есть для вас письмо и посылка от вашей сестры из Казани.

Может быть, Свешников действительно редко открывал дверь незнакомым людям, но услышав о сестре из Казани, медлить он не стал. Замок щелкнул и дверь открылась.

– Входите, пожалуйста, товарищи, – проговорил стоявший на пороге старик дрожащим голосом. – Располагайтесь, прошу вас.

Рольф потянул носом – в комнате Свешникова пахло грязным тряпьем, давно немытым телом и почему-то порошком от клопов. Обстановка была чрезвычайно бедной – стул, узкий топчан, лежавший прямо на полу, крохотная закопченная буржуйка и сваленные в углу ватники. «Располагаться» здесь было решительно негде, да и не очень-то хотелось.

– Ваша посылка, – сказал Рольф, протягивая Свешникову перевязанный веревкой пакет. Старик развернул его дрожащими пальцами. Пакет был плотно набит серыми кубиками бульонного концентрата.

– О, господи, – пробормотал Свешников. Руки его тряслись. Он несколько раз шмыгнул носом и посмотрел на Рольфа блестящими от слез глазами, как старая и верная собака.

– Вы не представляете… товарищи, вы даже не представляете что это такое… это же спасение… спасение!

– У вас хорошая сестра, – сверкнул белозубой улыбкой Рольф.

– Да, Варечка прекрасная женщина… прекрасная… Это же суп! Много, много замечательного, вкусного супа! Каждый кубик можно разделить на четыре части… а если добавить в кастрюлю лебеды или щавеля, то получится великолепный овощной суп на мясном бульоне! Товарищи…

Он подошел к Рольфу и обнял его. Старик едва доставал диверсанту до плеча, и потому уткнулся лицом в обтянутую новеньким зеленым сукном грудь Рольфа. И заплакал.

Рольф терпеливо ожидал, пока Свешников успокоится.

– Есть еще письмо, Федор Николаевич, – сказал он.

Письмо было в узком солдатском конверте. Старик бережно положил пакет с кубиками на топчан и трясущимися пальцами разорвал конверт.

Содержание письма, изготовленного все теми же специалистами Шелленберга, Рольф знал наизусть. Сестра Варвара сообщала, что у них в Казани все хорошо, продуктов хватает и даже с избытком, поэтому она совершенно не стесняет себя, посылая брату несколько кубиков бульонного концентрата. Все свято верят в скорую победу над фашистской гадиной и своим ударным трудом стремятся приблизить день, когда Красная Армия освободит Ленинград и пойдет дальше, на Берлин.

"Дорогой Федор, – писала она в конце. – У меня есть к тебе одна частная, но очень важная просьба. Здесь у нас в эвакуации есть одна пожилая женщина из Ленинграда. У нее в городе остался сын, Лёва. Она не может с ним связаться – письма с их старого адреса возвращаются с пометкой "адресат выбыл". А она, как мать, конечно же, очень переживает. Не мог бы ты помочь ей в поисках сына? Его полное имя Лев Николаевич Гумилев, он родился 1 октября 1912 года, жили они на Литейном.

Если бы ты мог оказать советской матери помощь, это было бы благородное и достойное советского человека дело".

Рольф подождал, пока Свешников дочитает письмо до конца.

– Товарищи, – сказал старик, оборачиваясь на пакет с бульонными кубиками. – А вы… э-э… надолго в Ленинград?

– Как командование решит, – пожал плечами Рольф. – Но неделю наверняка здесь пробудем.

– Это… э-э-э… было бы очень удачно. Моя сестра просит отыскать одного человека… для своей, э-э-э, знакомой. Впрочем, она, возможно, вам говорила?..

– Что-то такое упоминала, – улыбнулся Рольф. – Кажется, какой-то Лев Гумилев, да?

– Именно. Так вот, я думаю, что если бы я нашел его, то передать через вас весточку было бы вернее… письма на Большую Землю часто не доходят, вы же знаете, какая обстановка вокруг города…

– А вы уверены, что сможете его найти? – прищурился Хаген. – И сколько времени вам на это потребуется?

Свешников еще раз посмотрел на пакет.

– Времени это может занять… э-э, много. Но если кто и способен найти потерявшегося человека в блокадном Ленинграде, то это я, товарищи. Не знаю, говорила вам Варвара или нет, но я служу… то есть служил… старшим статистиком справочной службы по городу Ленинграду.

И о Федоре Николаевиче Свешникове, и о его сестре Варваре оберштурмбаннфюрер Отто Скорцени узнал от своего приятеля Фрица Штайнера, директора разведшколы «Нахтигаль». Штайнер подчинялся руководителю штаба «Валли» Гейнцу Шмальцшлегеру, и не имел права предоставлять секретную информацию представителю другого ведомства, но со Скорцени их связывала давняя дружба. К тому же в разговоре с приятелем Скорцени ни разу не упомянул имя Вальтера Шелленберга, бывшего на ножах с руководством Абвера. Он просто рассказал Штайнеру, что его людям необходимо найти в блокадном Ленинграде одного человека, и спросил, не знает ли Штайнер, как это можно сделать наиболее простым и элегантным способом.

– Ты обратился как раз по адресу, старина, – ответил ему Штайнер, роясь в папках на своем рабочем столе. – В моей школе учится человек, который может тебе очень в этом помочь. Вот, Свешников Василий Иванович, бывший сержант Красной Армии, сдался в плен в январе 1942 года под Лозовой, содержался в концентрационном лагере, где почти сразу же высказал желание сотрудничать с Абвером. Вот его личное дело. Учится он хорошо, будем делать из него диверсанта.

– У меня своих хватает, – отмахнулся Скорцени.

– Я не собираюсь отдавать его тебе, – рассмеялся Штайнер. – Просто у этого парня в Ленинграде есть один очень интересный родственник…

– Когда мне к вам зайти, Федор Николаевич? – спросил Рольф.

– Зайдите… э-э, завтра вечером. Ну, или послезавтра – это уже наверняка. Я сообщу вам все, что смогу узнать.

– Тогда мы, пожалуй, пойдем, – Рольф приложил ладонь к фуражке. – Честь имею, товарищ Свешников.

– Погодите, погодите, – заволновался старик, – ужели вы так просто возьмете и уйдете? Может быть, посидите еще немного? Расскажете, как дела на фронте…

– Нет, Федор Николаевич, – покачал головой Рольф. – Мы уже и так опаздываем в штаб полка. Но я постараюсь зайти к вам завтра вечером.

На прощание Свешников обменялся с ними рукопожатием. Рольфу показалось, что ладонь старика была не толще папиросной бумаги.

Когда гости ушли, Федор Николаевич Свешников, не подозревавший о том, что его племянник, сын любимой сестры Варвары числится ныне курсантом разведшколы Абвера «Нахтигаль», поставил на буржуйку почерневшую кастрюлю и налил туда два ковшика воды из стоявшего в углу ведра. Дождался, когда закипит вода и осторожно, кончиком ножа отрезал от бульонного кубика тонкую коричневую полоску – не четвертую часть, а скорее, осьмушку.

Некоторое время он сидел, вдыхая запах из кастрюли, потом прикрыл ее крышкой и вышел в коридор, предварительно приперев дверь чурбачком, чтобы не захлопнулась от сквозняка. Доковыляв до середины коридора, он постучал к соседу.

– Я лежу, – недовольно сказали из-за двери.

– Савушка, – проговорил Свешников, – Савушка, ты уж, пожалуйста, поднимайся. Поднимайся, Савушка, дело у меня к тебе важное.

– Что ты, Федор, беспокойный какой, – заворчали за дверью. – Не даешь человеку полежать после вечернего моциона…

Щелкнул замок. На пороге комнаты стоял высокий старик с иконописным лицом, полчаса назад читавший стихи над Фонтанкой. Он снял пиджак и брюки и был в поношенной, но чистой пижаме.

– Савушка, – зашептал Свешников, – у тебя щавель есть? Или лебеда? Хотя бы немножечко? Понимаешь, Варя, сестра моя, прислала из Казани гостинец – бульонный концентрат… И теперь я варю суп, Савушка! Я приглашаю тебя на суп! Неважно, есть у тебя щавель или нет, хотя лучше, конечно, чтобы был. Собирайся и приходи, скоро все будет готово!

Старик, которого он назвал Савушкой, строго посмотрел на него.

– Вот как? Это хорошо. У меня есть несколько листочков щавеля и даже немного капустных листьев. Можешь их взять. Однако мне нужно переодеться, я не могу идти в гости в пижаме.

Федор Николаевич, лучась от счастья, схватил подаренную зелень и поспешил к супу. Минут через десять он потушил огонь и, причмокнув губами, попробовал с ложки получившееся варево. Вкус был божественный.

– Что же Савушка-то не идет, – пробормотал он. – Остынет же!

Еще через пять минут он решил поторопить соседа. Дверь в его комнату была открыта, а сам он, сидел на стуле, спиною к Свешникову.

– Савушка, – позвал Федор Николаевич, – ну что же ты так долго!..

Потом он увидел, что подле стула неряшливым комом лежит пижама. Савушка переоделся, но не успел убрать ее в шкаф.

– Савушка! – испуганно прошептал Свешников. Подошел на цыпочках, вгляделся.

Старик с лицом византийского святого смотрел куда-то сквозь него остановившимися, мертвыми глазами.

Глава шестая
След "Золотой Зари"

Подмосковье, июль 1942 года

Спустя две недели после начала занятий курсанты познакомились с новым преподавателем.

Это произошло на уроке немецкого. Войдя в класс, они обнаружили, что вместо старенькой Изольды Францевны за столом сидит худощавый черноволосый мужчина с крупным носом и цепкими, похожими на маслины, глазами. Одет он был в штатское – свободные черные брюки и белую рубашку с коротким рукавом.

– Здравия желаю, – на всякий случай гаркнул Шибанов. Мужчина слегка поднял брови – мол, зачем же так кричать?

– Разрешите вопрос!

– Спрашивайте, капитан.

– А что с Изольдой Францевной?

– Она больше не будет вести у вас немецкий, – ответил черноволосый. – Немецкий у вас буду вести я. А также многое другое.

"У него акцент, – подумал Лев. – Несильный, едва заметный, но все же акцент. Француз?"

– Меня зовут Жером, – словно прочитав его мысли, продолжал мужчина. – Я назначен командиром вашей группы. Группе, кстати, присвоено кодовое название «Синица». Вопросы?

"Он похож на д'Артаньяна, – подумал Гумилев. – Не такого молодого, как в "Трех мушкетерах", но и не такого старого как в "Двадцать лет спустя". Где-то посередине. Интересно, он из Интербригад? В Испании сражалось много французов…"

– Товарищ Жером, вы военный? – не унимался Шибанов.

Черноволосый сдержанно улыбнулся.

– Да, капитан. Я майор государственной безопасности. Но будет лучше, если вы станете обращаться ко мне, как сейчас – "товарищ Жером".

– Разрешите узнать, каковы задачи нашей группы, – неожиданно выступила вперед Катя. – А то мы уже две недели гадаем, зачем нас здесь собрали…

Жером легко поднялся со стула и зачем-то подошел к окну. Подумал и задернул штору.

– Разумеется, я отвечу на все ваши вопросы, – сказал он, наконец. – Но прежде вам предстоит пройти что-то вроде экзамена.

– По немецкому? – разочарованно спросил Теркин. – Так я не сдам…

– Немецкий здесь не при чем, – успокоил его черноволосый. – Экзамен вы будете сдавать в индивидуальном порядке, много времени он не займет. Начнем, пожалуй, именно с вас. Остальных попрошу подождать за дверью.

– Ни пуха, ни пера, – сказал Шибанов, хлопая Василия по плечу. – Смотри, не подведи, пехота…

Выйдя на улицу, устроились в тени большого дуба. Гумилев достал папиросы, закурил. Курева им выдавали по пачке в день, причем папиросы были хорошие, явно из довоенных еще запасов – «Борцы» или «Дели». Кроме Льва, в группе курил только Теркин, но тот в основном смолил припасенную махорочку, а папиросы копил и обменивал на что-нибудь ценное.

– Отсядь, Николаич, – попросил Шибанов, – сам здоровье гробишь, так хоть других не обкуривай.

– Сдается мне, капитан, ты хочешь жить вечно, – процитировал Гумилев безымянного английского капрала эпохи первой мировой войны, но отодвинулся.

– А что, – задумчиво проговорил Шибанов, – это мысль интересная. Вот если бы открыли такой способ, чтоб можно было жить лет двести-триста и не стареть… Это ж сколько за всю жизнь можно увидеть! Пушкин сто с хвостиком лет назад еще жив был, стихи писал! А еще за сто лет до этого Пугачев родился… Да мало ли великих людей в России было…

– Их и сейчас не меньше, – усмехнулся Лев. – Только как справедливо заметил еще один поэт, "большое видится на расстоянье". Ты уверен, капитан, что смог бы определить, кто из твоих современников действительно велик?

Шибанов сорвал травинку, сунул в рот и принялся жевать.

– В чем-то ты, конечно, прав, Николаич. Но все равно прожить триста лет было бы здорово…

– А мне бы хотелось, чтобы изобрели такое средство, чтобы люди вообще не болели, – сказала Катя. – Пусть живут не триста лет, а семьдесят – но только здоровыми.

– Да чего тут изобретать, – удивился Шибанов. – Не пей, не кури, спортом занимайся – вот и не будешь болеть.

По лицу Кати пробежала тень.

– У меня мама не пила и не курила. А потом заразилась тифом и умерла.

Капитан крякнул.

– Извини, Катюш. Я ж не про заразу…

Повисло неловкое молчание. Гумилев, чтобы разрядить обстановку, спросил:

– Как думаете, этот Жером – он француз или испанец?

– Маловато данных, – тут же откликнулся Шибанов. – Вообще у нас в Таганроге и в Ростове таких тоже хватало. На армянина он не слишком похож, а вот на осетина – вполне.

– А акцент?

– Ну, пожил за границей, вот и акцент…

Открылась дверь, и во двор вышел Теркин. Вид у него был обескураженный.

– Катюша, тебя просят.

– А чего там было-то? – Катя вскочила, поправила падавшую на глаза светлую челочку. – О чем спрашивал?

– Не велено рассказывать, – покачал головой Василий. – Но ты иди, не боись. Он не кусается.

– Я и не боюсь, – обиженно дернула плечиком Катя. – Подумаешь…

И гордой походкой двинулась к казарме, в которой размещался класс немецкого.

– Ладно, пехота, колись, чем там этот Жером интересуется, – сказал капитан, когда Катя скрылась за дверью. – Тут все свои.

– Думаешь, я шутки шучу? – нахмурился Василий. – Он мужик серьезный, не то, что некоторые. До тебя очередь дойдет, сам все узнаешь. Николаич, дай папироску.

– Ну и ладно, – Шибанов сплюнул травинку. – Ты у меня тоже чего-нибудь попроси…

Катя отсутствовала минут пятнадцать. Вернулась бледная и как будто бы чем-то испуганная, но говорить, что происходило в классе, тоже наотрез отказалась,

– Саша, теперь ты иди, – сказала она, садясь на траву. – А Лев после тебя…

– Можете меня даже не спрашивать, о чем мы с этим Жеромом разговаривали, – буркнул Шибанов. – Все равно не скажу.

Капитан пробыл в классе дольше всех – около получаса. Для Гумилева время тянулось мучительно медленно. Он пытался представить себе, в чем может заключаться экзамен, и почему Жером запрещает курсантам о нем рассказывать, но так ничего и не придумал. Проще всего было предположить, что экзамен как-то связан с загадочными способностями Кати и Теркина. Но имелись ли такие способности у Шибанова, Лев не знал, а в отсутствии их у себя был совершенно уверен. О чем же тогда будет его спрашивать Жером? Опять о туркестанской находке? И что там так долго делает капитан?

Наконец, Шибанов вышел из класса и расслабленной походкой направился к дубу. Подойдя, бросил неприязненный взгляд в сторону Теркина.

– Ну, старшина, ты и жук…

Что ответил ему Василий, Гумилев уже не услышал. Он шел к казарме, пытаясь унять непонятно откуда взявшуюся дрожь в коленках. Странно – Берии не боялся, а теперь вот трясется, как осиновый лист…

Жером стоял спиной к двери у зашторенного окна. На столе были разбросаны бумаги с символами – треугольник, ступенчатая пирамида, две пересекающихся сферы, восьмиконечная звезда. Несколько листов были придавлены граненым хрустальным шаром, вроде тех, какие используют маги и предсказатели будущего.

– Проходите, Лев Николаевич, – приветливо сказал Жером, поворачиваясь к Гумилеву. – Не обращайте внимания на этот реквизит, к вам он никакого отношения не имеет. Что, не терпится узнать, в чем будет состоять экзамен?

Льву показалось, что майор госбезопасности ему подмигнул.

– Не терпится, – сказал он хриплым голосом.

– В сущности, никакого экзамена не будет. Так, поговорим кое о чем. Ваши товарищи, наверное, уже предупредили вас, что все, о чем мы будем с вами беседовать, не должно выйти за пределы этой комнаты?

– Так точно.

– Ну и замечательно. Смотрите, Лев Николаевич, здесь у меня есть фотоснимки из разных уголков Европы и Азии. Приглядитесь, может быть, какой-нибудь пейзаж покажется вам знакомым?

Жером щелкнул замками большого портфеля из желто-коричневой кожи. Извлек оттуда пачку фотографий и разложил поверх бумаг с символами.

На нескольких фотографиях были запечатлены виды гор – со снежными вершинами или покрытых лесом. Гумилев повертел в руках карточку с живописным ущельем, по которому струился быстрый поток – что-то она ему напоминала – но так ничего и не вспомнив, отложил ее в сторону.

Другие фотографии были явно сделаны в Тибете – сливавшиеся со скалами крепостные стены и квадратные башни невозможно было перепутать ни с чем. В Тибете Лев не бывал никогда, хотя много раз видел изображения тибетских монастырей, поэтому без колебаний убрал эти карточки из стопки.

Осталось всего несколько фотографий – на трех изображена пустыня, на четвертой и пятой – горное озеро немыслимой красоты. Озеро сразу показалось Льву знакомым.

– Это ведь Рица? – спросил он у Жерома.

– Да. Известное изображение, даже на обертке конфет есть. Вы там бывали?

– Нет, к сожалению. На Кавказ так и не довелось съездить. А вот эти пейзажи напоминают Туркестан, но что-то определенное сказать трудно – пустыня везде пустыня…

Жером сложил отвергнутые Гумилевым фотографии в стопку.

– Тем не менее, вы правы, это Восточный Туркестан. А то ущелье, с горной рекой – оно тоже показалось вам знакомым?

Лев пожал плечами.

– Сначала вроде бы да. Но это непохоже ни на Саяны, ни на Памир. Может быть, Крым?

– Нет, не Крым. Ладно, будем считать, с фотографиями мы разобрались. Теперь взгляните сюда.

Жером развернул перед Гумилевым старую, потертую на сгибах карту. Явно еще дореволюционную – названия населенных пунктов писались с «ятями», в нижнем левом углу был фиолетовый оттиск "Имперскiй Генеральный Штабъ".

– Та карта, которую вы нашли в Черной Башне в Туркестане, имела какие-либо общие детали с этой?

Гумилев вздрогнул и выпрямился на стуле.

– Почему вы назвали ее Черной Башней?

– А как же еще мне ее называть? Лев Николаевич, вам повезло – вы побывали в одной из Семи Башен Сатаны, и вернулись оттуда живым.

Гумилев никак не предполагал услышать такое из уст майора госбезопасности. Некоторое время он тупо разглядывал карту, потом сказал:

– Я ничего не знаю ни о каких башнях Сатаны. Это был памятник зороастрийской культуры, в тех краях они встречаются…

– Рядом с башней имелся выход на поверхность подземного газа? – спросил Жером. – Что-то вроде неугасимого пламени?

– Да. Я уже рассказывал об этом следователю…

– Кстати, о следователе. Вы помните его фамилию?

– Помню, разумеется. Это было не так давно. Фамилия следователя была Бархударян, по имени-отчеству он мне не представлялся.

– С вами работал только один следователь?

Жером говорил мягко, но Лев чувствовал, что этот человек умеет допрашивать не хуже следователей в «Крестах». Просто он умнее и тоньше, да и задачи перед ним поставлены другие – Бархударяну и компании важно было выбить показания и поскорее засадить человека за решетку.

– Нет, был еще один… но как его звали, я не знаю. Он присутствовал на двух или трех допросах.

– Можете его описать?

– Среднего роста, рыжеволосый, в очках. Все время грыз кончик карандаша. Мне он показался похожим на еврея.

– А чем этот второй интересовался больше всего, не помните?

Гумилев невесело усмехнулся и постучал согнутым пальцем по карте.

– Вот как раз тем, чем вы сейчас. Очень его интересовал мертвый англичанин. Ну, и еще шифр на его карте.

Жером одобрительно посмотрел на него.

– Замечательно, что вы помните все эти детали, Лев Николаевич. Про карандаш особенно интересно.

– Шутите, товарищ майор?

– Товарищ Жером, – мягко поправил его черноволосый. – Нисколько. Такие детальки… они как крючки, зацепившись за которые, можно размотать целый клубок воспоминаний. Давайте вернемся к карте. Она была зашифрована, так?

– Да. Все пояснения давались цифрами. Например, так – 4 8 15 16 23 42. Или 1888. Или, редко – 66/14. Буквы встречались очень редко, причем всякий раз это были последние буквы латинского алфавита – х, у, z.

– Похоже на обозначения осей в какой-то системе координат, не так ли?

Лев решил пойти ва-банк.

– Вы что-то знаете об этой карте, товарищ Жером?

Черноволосый покачал головой.

– Ровным счетом ничего. И очень рассчитываю узнать с вашей помощью. А вот о мертвом англичанине кое-какие догадки у меня имеются.

Он извлек из портфеля толстый альбом в переплете из черного бархата. Положил на стол перед Гумилевым, но открывать не спешил.

– Это, Лев Николаевич, журнал тайного общества "Золотая Заря", основанного в Лондоне в 1888 году. Сейчас это общество уже не существует, но когда-то считалось одним из самых могущественных в Европе, куда там масонам… В 1902 году член "Золотой Зари", некий полковник Диксон, был направлен в Афганистан с топографической миссией – он должен был разграничить зоны русского и английского влияния, а также нанести на карты нейтральную территорию в центре страны. Эта миссия была им выполнена, и в 1907 г. Англия и Российская империя заключили соглашение, положившее конец так называемой Большой Игре за Центральную Азию. Но Диксон в Великобританию не вернулся, хотя там его ждало повышение по службе – он испросил отпуск по болезни и остался на Востоке. В 1912 году, как можно судить по записям в этом журнале, он отправил последнее сообщение своим «братьям» по обществу "Золотой Зари", и после этого следы его затерялись.

– Вы думаете, я нашел труп этого Диксона?

– Во всяком случае, он кажется самым подходящим кандидатом. Посмотрите, вот фотография полковника, сделанная за несколько лет до его исчезновения.

Жером раскрыл заранее заложенную шелковой ленточкой страницу альбома. Оттиск с пожелтевшего йодистого снимка изображал худого, облаченного в пыльную колониальную форму мужчину с бородкой и пышными усами. Понять, похож ли он был на найденный Гумилевым на вершине башни истлевший труп, было решительно невозможно.

Так Лев и сказал Жерому.

– А не сохранилось ли у него усов? – спросил тот. – Жаркий и сухой климат тех мест должен был законсервировать волосяной покров.

Гумилев кивнул.

– Да, я знаю. Иногда мы находили в Туркестане старые черепа с остатками бород. Но про англичанина ничего точно сказать не могу. К тому же это была ночь, хотя горящий газ давал достаточно света.

– И все-таки мне кажется, что вы нашли именно полковника Диксона. Хотя бы потому, что общество "Золотая Заря" чрезвычайно интересовалось Черными Башнями, или Семью Башнями Сатаны, как их еще называют. Ну и еще потому, что способ шифрования, который вы описали – цифрами, меняющими свое значение в зависимости от осей координат – это, можно сказать, фирменный трюк членов общества. Вот, полюбопытствуйте.

Он перевернул еще несколько страниц, не выпуская альбом из рук. Целый разворот альбома занимали какие-то непонятные чертежи, свивающиеся в кольца спирали и странные, составленные из входящих один в другой цилиндров, сооружения. Подписи под чертежами были выполнены уже знакомым Гумилеву шифром.

– Да, очень похоже, – сказал Лев. – А что это общество искало в Черных Башнях?