Текст книги "Блокада. Книга 1. Охота на монстра"

Автор книги: Кирилл Бенедиктов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В конце концов, план он придумал. Не то, чтобы блестящий, но вроде бы не самый глупый. Пройти под насыпью железной дороги до Пятничан, оттуда по глубокой заросшей балке уйти на Сосенки, и уже из Сосенок попробовать добраться до первого кольца ограждений загадочного объекта. Пробиваться за него Тарас отказался наотрез – если электростанция действительно находится там, где ее рисовал Кошкин, то ее несложно закидать гранатами и через ограду. А если нет, то пройдя вдоль забора, можно будет выйти к маленькому аэродрому у Коло-Михайливки, и устроить там хорошенький переполох. Самым сложным был, как всегда, отход. Отходить в любом случае придется с боем, но если избежать столкновения с крупными отрядами немцев, то шансы сберечь людей оставались. Кошкин, войдя в раж, вообще предложил захватить на аэродроме пару самолетов и улететь на них, но Тарас его тут же срезал: летчиков у него в отряде не имелось. О том, что немецкие зенитчики, скорее всего, тут же собьют захваченные самолеты, он майору не сказал – первого аргумента оказалось достаточно. А накануне операции особист его удивил – попросил выдать ему старую солдатскую форму без знаков различия.

– Тебе зачем? – не понял Тарас. Кошкин сверкнул крепкими зубами.

– С тобой пойду, Тарас Иваныч. Не отпускать же тебя одного. Без пригляда, ха-ха.

Тарас покачал головой. Он ни разу не спрашивал майора, собирается ли тот принимать участие в операции – зачем? И так ясно, что особист, присланный самим наркомом, вряд ли будет лично лезть под пули. Выходит, ошибся…

Но вчера майор был бодр и весел, а сегодня, в день операции, выглядел задумчивым и хмурым. Да и в солдатскую форму не спешил переодеваться, по-прежнему щеголял в кителе с начищенными до блеска пуговицами и в полированных – бриться можно – хромовых сапогах. И оптимизма ему, видишь ли, не хватает…

– Ты, товарищ Кошкин, и не рад как будто, – сказал ему Тарас. – Или спал плохо?

Добрил подбородок, зачерпнул в ладони студеной воды из тазика и с наслаждением плеснул себе в лицо. Щеки защипало.

– Нормально. Я ведь, Тарас Иваныч, вот чего хотел… Шифровка мне пришла сегодня ночью. Из Москвы.

То, что у энкаведешника была с собой рация, Тарас, конечно, знал. Еще в первый день они с майором договорились – связь исключительно односторонняя. То есть принимать – принимай сколько душе угодно, а передавать не моги. Перехватят немцы, оцепят лес, подгонят черных СС – и нет отряда. Кошкину, может, все равно, а старшина Петренко за своих людей отвечает.

– И что тебе Москва говорит? – спросил Тарас. И снова, каким-то тайным чутьем, понял, что сейчас ему ответит майор. Так оно и вышло.

– Приказывает оставаться на месте, – фыркнул особист. – А в случае провала операции продолжать оперативную работу. А я им даже ответить ничего не могу!

«Как будто, если бы мог, стал бы с ними спорить», – хмыкнул про себя Тарас. Кошкин, будто прочитав его мысли, вскинул голову.

– А мне ведь позарез нужно с вами идти! Может, это шанс мой, такой один раз за всю жизнь дается!

– Какой шанс? Ты о чем, майор?

– Да неважно! – махнул рукой Кошкин. – В общем, так, товарищ Петренко. Я принял решение. Иду с вами. Но если вернемся живыми – ты об этом, пожалуйста, молчи. Как человека тебя прошу, ладно?

«А может, он и ничего парень, – подумал Тарас, вытирая бритву о полотенце и пряча ее в кожаный чехольчик. – Кто сказал, что раз особист – значит непременно сволочь?»

Вслух он сказал:

– Ладно, майор. Но если за пятнадцать минут не соберешься – выходим без тебя, ясно?

2

Конечно, ничего у них не получилось.

Не могло получиться. Вокруг Коло-Михайливки было сосредоточено столько сил, что прорваться к ней не смогла бы и танковая бригада. А Тарас взял с собой всего двадцать пять человек – правда, самых лучших. Вести больше посчитал неправильным – передвижение крупных групп легче засечь, да и стоявшая перед ним задача не требовала участия всех бойцов отряда. Потрепать врагу нервы можно и так.

Удивительным было скорее то, что им удалось добраться до Пятничан. По железной дороге время от времени проезжали патрули на дрезинах, но от них люди Тараса научились прятаться уже давно. Лежали в грязи, накрывшись зелеными плащ-палатками, пока лязг дрезины не затихал в отдалении. А потом оказалось, что в яблоневом саду на окраине Пятничан стоит зенитная батарея, о которой ничего не знал даже Кошкин, и по дорогам туда-сюда снуют мотоциклы с автоматчиками в черной форме. Тарас в бинокль разглядел, что погоны их сверху были закрыты клапанами.

– Это что за клоуны? – спросил он Кошкина. – На армейцев вроде непохожи. Гестапо?

Майор сплюнул.

– «Великая Германия», – ответил он. – Эсэсманы. Дерутся, как черти. Раньше их тут не было.

Тарас вновь подивился про себя осведомленности особиста, но говорить ничего не стал. Прикинул, что незамеченными мимо черных эсэсманов они к балке не проберутся, и решил двигаться на юг, к Бондарям. Повсюду на дорогах стояли усиленные посты охраны, но один боец из местных знал тропку через топи, которые немцы считали непроходимыми. До Бондарей добрались уже на рассвете, мокрые, вымазавшиеся в болотной тине, уставшие до свинцовой дрожи в ногах. Стоявшее на берегу реки село казалось вымершим – не мычали коровы, не пели петухи, не слышно было скрипа дверей и хлопанья раскрывающихся навстречу утру ставней. Партизаны осторожно заглянули в один дом – пусто, в другой – то же самое. Посреди села на столбе висела фанерная доска с криво намалеванными русскими буквами: «Всем жителям деревни явиться к 10.00 на берег для последующего переселения. Администрация». Над этой доской висела аккуратная жестяная табличка с ровной немецкой надписью: «Sonderzone. Schutzgebiet».

– Чего написано? – спросил Тарас у майора.

– «Особая зона, охраняется». Жителей выселили… – Майор повел головой, оглядываясь. – Интересно, где ж у них тут наблюдательный пост?

– Найдем, – буркнул Тарас. С обещанием он поторопился – где бы ни прятались фашистские наблюдатели, партизан они засекли первыми.

С двух сторон по бойцам хлестнули пулеметные очереди. Ревя мотором, выскочил из-под увитого виноградом навеса мотоцикл с коляской, помчался прямо на Тараса с Кошкиным.

Сидевший в коляске черный эсэсовец поливал их огнем из автомата.[1]1
  Оружие, которое в обиходе принято называть «шмайссерами», представляло собой пистолет-пулеметы МР-40, разработанные конструктором Генрихом Фольмером на основе конструкции Хуго Шмайсера.


[Закрыть] В руке майора мгновенно оказался пистолет с коротким дулом, плюнул пламенем. Эсэсовец схватился за плечо и начал медленно выпадать из коляски. Секундой позже Тарас срезал водителя – мотоцикл проскочил мимо них и врезался в нарядный зеленый штакетник. Партизаны рассыпались по улицам села, ведя огонь по вторым этажам домов, где засели пулеметчики.

– Все, майор, – крикнул Тарас, на бегу стреляя в выскочившего из переулка рослого патрульного. – Надо отходить!

– С хрена ли! – рявкнул где-то за спиной Кошкин. – Сейчас этих сук в землю вобьем и дальше двинемся!

И вбили ведь! В Бондарях фашистов, к счастью, было немного – вряд ли больше дюжины. Тарас потерял пятерых своих людей, но из черных эсэсманов не ушел никто. Кошкин, легко раненый в руку, снова скалился во все тридцать два зуба.

– Теперь прямой дорогой на Коло-Михайливку! Отсюда до нее рукой подать. Дадим сволочам прикурить!

До Коло-Михайливки от Бондарей было действительно недалеко. Дорога поднималась на холм, ныряла в ложбину и вновь взбиралась в гору – вот и все дела. Беда в том, что по дороге двигаться нельзя было ни в коем случае, а по полям – можно, но только в темноте. Пошли через лес, надеясь выбраться из него уже где-то в окрестностях загадочного объекта. Не вышло – к полудню лес кончился, начались вырубки. Тарас осторожно взобрался на гребень, на котором когда-то росли высоченные красивые сосны, достал бинокль… и опустил его.

Все было ясно и без бинокля. По полю, лежавшему между вырубками и Коло-Михайливкой, двигались на него танки – штук десять. Легкие, вооруженные пулеметами, а не пушками, но – танки. А по бокам от танков шли черные эсэсманы, и было их за сотню. Лаяли, рвались с поводков овчарки. Рычали моторы. Плыли над полем густые облака пыли.

Выматерился неслышно подошедший сзади Кошкин.

– Уходить надо, – снова сказал ему Тарас. – Сомнут нас, майор.

Молчал особист, скрипел зубами от злости. Так ничего и не ответил Тарасу.

– Уходим, – приказал Тарас, вернувшись к отряду. – Идем к реке, будем перебираться на тот берег.

Там их и зажали – у самой воды. С одной стороны – прочесывающие лес солдаты с овчарками, с другой – обошедшие лесной массив легкие танки. А потом по реке подошли моторные катера и обрушили на партизан такой шквал огня, какого, наверное, не видели и в аду. Тарас ушел в камыши и оттуда подстрелил пулеметчика на одном из катеров, но на этом его счастье закончилось. Катер басовито ухнул в ответ, зеленая илистая вода перед самым лицом Тараса встала стеной и ударила его мокрой тяжелой ладонью. Небо качнулось над ним, а потом надвинулась непроглядная чернота.

Но он не умер.

Он понял это, когда пришел в себя на дощатом полу сарая. Ребра отзывались острой колющей болью каждый раз, когда Тарас пытался вздохнуть, глаза заплыли и почти ничего не видели.

Кто-то склонился над ним, взял за подбородок рукой в черной кожаной перчатке (кожа почему-то была очень холодной) и что-то пролаял по-немецки.

– Не понимаю, – хотел сказать Тарас, но только хрипло закашлялся. Ему показалось, что ребра по одному засовывают в мясорубку. Рука в перчатке брезгливо отдернулась.

– Он не понимает по-немецки, герр Доннер, – объяснил другой голос, жирный и вкрадчивый. – А по-русски ты понимаешь, большевистская сука?

Комната начала кружиться вокруг Тараса.

– Царицкий, – велел первый голос, – узнайте, что партизаны делали в Бондарях и зачем они пытались проникнуть в Коло-Михайливку.

– Слушаюсь, герр Доннер. Ты, гнида, очнулся? Отвечай, что вы забыли в Коло-Михайливке!

Тарас собрал все свои силы и постарался ответить четко:

– Маму твою мы там забыли, подкормыш немецкий… очень уж ей в последний раз со мной понравилось…

Очень тяжелый и очень твердый сапог врезался Тарасу в ребра, и спасительная тьма вновь накрыла его.

Второе возвращение к жизни было еще хуже. Теперь над ним стояли трое – потный толстяк в штатском, коренастый лысый амбал в военной форме гестапо и высокий костлявый офицер с серебряными молниями СС в петлицах. В руках у офицера был шприц.

– Сейчас вам станет лучше, – пообещал он и улыбнулся. – Намного лучше. Переведите ему, Царицкий. А когда вам станет лучше, мы поговорим, как добрые товарищи.

Толстяк перевел, елейно улыбаясь. Улыбка не мешала ему с ненавистью смотреть на Тараса.

– Тамбовский волк тебе товарищ, – прохрипел Тарас. Этого Царицкий переводить не стал.

– Закатайте ему рукав, – велел офицер. Потные пальцы коснулись предплечья Тараса, и того передернуло от отвращения. Тарас дернулся, но Царицкий с неожиданной силой припечатал его к полу. В голове сразу же зашумело.

– Не бойтесь, – дружелюбно сказал офицер. – Это даже не больно.

Игла скользнула под кожу, безошибочно нашла вену. Руке стало жарко, будто в нее вливали расплавленный свинец. Потом Тарас почувствовал, как боль его отпускает – сначала нехотя, цепляясь за каждый сантиметр тела, как защитники города бьются с превосходящими силами противника за каждый дом. Потом боль схлынула, унесенная теплой волной, и Тараса охватило давно забытое чувство блаженства.

Офицер приподнял ему веко, поглядел на расширившийся зрачок, и остался удовлетворен увиденным.

– Also, – произнес он приятным баритоном, – мне кажется, наш друг готов к разговору. Для начала давайте познакомимся. Меня зовут доктор Эрвин Гегель. А как зовут вас?

– Тарас, – проговорил Тарас, удивляясь тому, как легко и свободно выговариваются слова. – Тарас… Иванович… Петренко. Старшина Петренко.

– Отлично, Тарас… э-э… Иванович! Вы член партии большевиков?

«А твое какое собачье дело?» – хотел ответить Тарас, но вместо этого неожиданно для себя ответил:

– Я беспартийный.

– Wunderbar! – воскликнул доктор Гегель. – Давно вы в партизанах?

И снова Тарас не собирался отвечать фашистской твари, и снова почему-то ответил:

– Год уже… с прошлого августа.

– Большой у вас отряд?

– Двести пятьдесят человек.

«Остановись! – кричал где-то в мозгу Тараса перепуганный до смерти старшина Петренко. – Они вкололи тебе какую-то дрянь, и ты теперь будешь отвечать на все их вопросы! Ты же расскажешь им, где искать партизан на болотах, и про все пароли, и про связников в деревнях! Немедленно остановись!»

– Видите, штурмбаннфюрер, – улыбнулся доктор Гегель, поворачиваясь к лысому амбалу. – Пентотал натрия творит чудеса. И не нужно этих ваших средневековых штучек.

– Прекрасно, друг мой, – вновь обратился он к Тарасу. – О вашем партизанском отряде мы еще поговорим. А сейчас меня интересует, откуда вы узнали о «Вервольфе».

– О чем? – в голосе Тараса прозвучала растерянность, и Гегель сразу понял свою ошибку.

– Что вы искали в Коло-Михайливке?

– Объект… – слова продолжали изливаться помимо воли Тараса. – Секретный немецкий объект. Мы не знали, что это.

– Если вы не знали, то зачем он вам понадобился?

– Это было задание… задание…

– Кто дал вам задание, Тарас? – вкрадчиво спросил Гегель.

«Кошкин, – хотел ответить Тарас. – Майор Кошкин, будь он проклят… А ему дал задание лично товарищ Берия. Лаврентий Павлович Берия, нарком внутренних дел, правая рука товарища Сталина… И сейчас я расскажу об этом немецкой гниде… А ведь я даже не знаю, остался ли жив Кошкин, мать его за ногу…»

– Мать вашу за ногу, – отчетливо выговорил Тарас Петренко.

Он широко, до хруста в скулах, раскрыл рот, высунул язык, словно дразня доктора Гегеля, и со всей силой, на которую только был способен, сжал челюсти.

Глава третья. Волк-оборотень

Ставка Адольфа Гитлера Wehrwolf под Винницей. Июнь 1942 года

Фюрер не любил пиво.

Кроме того, он не любил вино и шнапс. Все знали, что фюрер – трезвенник, не доверяющий тем, кто может пропустить среди дня рюмку-другую. Шнапс – ладно, в конце концов, только русские способны пить водку в такую жару. Да и без вина Эрвин Гегель сумел бы обойтись, хотя бокал ледяного рейнвейна иногда вставал перед его мысленным взором. А вот о пиве он по-настоящему мечтал.

Холодная, запотевшая кружка светлого мюнхенского, с высокой снежной шапкой пены. Достаточно было чуть прикрыть веки, чтобы представить, как она стоит на картонном квадратике с изображением оскаленной волчьей пасти, сбоку от блокнота в кожаном переплете. Можно было представить даже, как посверкивающая толстым стеклом кружка отражается в лакированном зеркале столешницы. Но стоило только открыть глаза, как картина менялась самым драматическим образом: вместо кружки перед Гегелем стояла бутылочка минеральной воды. Несмотря на жару, Гегель к ней так и не прикоснулся. Да и другие участники совещания тоже не проявляли большого интереса к теплой солоноватой минералке. Фюрер, кажется, был единственным человеком в комнате, который пил минеральную воду.

Гегель замечтался и был немедленно за это наказан.

– Вы не слушаете меня, Гегель!

Голос Гитлера хлестнул его, словно кнут. Эрвин Гегель вскинул голову и бестрепетно встретил взгляд горящих черных глаз фюрера.

– Никак нет, мой фюрер! Вы говорили о необходимости усилить наше наступление на Кавказ, к нефтяным месторождениям Баку.

– Почему же вы сидели с закрытыми глазами?

Присутствовавшие за столом генералы смотрели на Гегеля с плохо скрываемым злорадством. Оберштурмбаннфюрер СС, да к тому же офицер Главного управления имперской безопасности[2]2
  Reichssicherheitshauptamt, сокращенно РСХА.


[Закрыть] не мог рассчитывать на симпатии высшего генералитета. «Они все считают меня мясником, – подумал Гегель. – Конечно, сами они, эти надменные пруссаки, кровь не проливают. Для этого у них есть солдаты. Воевать, передвигая фигурки на штабных картах, легко – жизни тысяч людей превращаются в абстракцию. Но, господа в белых перчатках, что бы вы делали без тех, кому приходится выполнять грязную работу?»

– Я запоминал вашу речь, мой фюрер, – четко ответил он. – Если вы мне не верите, я могу повторить ее слово в слово.

Гегель и в самом деле мог это сделать, несмотря на то, что не вслушивался в слова Гитлера, а думал о холодном пиве. Память оберштурмбаннфюрера была тренирована не хуже, чем его тело – поджарое, мускулистое тело спортсмена. С юных лет Гегель привык подниматься в пять утра и полтора часа посвящать силовой гимнастике. Он увлекался плаванием и боксом, но был равнодушен к фехтованию и конной езде – единственным видам спорта, которые прусские генералы считали достойными аристократов. Ну и плевать! Он, Гегель, не аристократ, кичащийся голубой кровью – его отец был простым почтальоном, а дед и вовсе крестьянином. Зато он не обязан своей карьерой никому, кроме своего собственного таланта и стремления делать свою работу как можно лучше.

– Я верю вам, Гегель, – Гитлер заметно смягчился. – Но на будущее, господа, имейте в виду, что гораздо проще делать пометки в блокноте. Не зря же мои секретарши положили перед каждым из вас чистый блокнот и отточенный карандаш!

Это, разумеется, была шутка, и генералы рассмеялись. Гегель ограничился вежливой улыбкой.

– Итак, господа! – голос фюрера зазвенел, как натянутая струна. – Кавказ – не только ключ к южной России, не только удобный плацдарм для проникновения в Иран и Турцию. Кавказ – это прежде всего нефть, горючее для наших танков и самолетов. Кавказ должен стать нашим еще до осени.

Гегель незаметно оглядел сидевших за столом. Начальник Генерального штаба ОКВ[3]3
  Верховное командование вермахта (ОКВ от Oberkommando der Wehrmacht, OKW), было подчинено непосредственно верховному главнокомандующему страны Адольфу Гитлеру, и называлось ставкой фюрера. Верховным главнокомандующим вооруженными силами являлся Гитлер, начальником штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами был назначен генерал (с 1940 – генерал-фельдмаршал) Вильгельм Кейтель. Оперативный отдел ОКВ возглавлял Альфред Йодль, управление военной разведки и контрразведки (Абвер) – адмирал Вильгельм Канарис. Помимо ОКВ, руководство отдельными родами войск осуществляло также Верховное командование сухопутных войск (ОКХ), ВМФ (ОКМ) и ВВС (ОКЛ). Все это вносило определенную неразбериху в руководство немецкими вооруженными силами.


[Закрыть] фельдмаршал Вильгельм Кейтель возвышался в своем кресле, прямой, как отвес. Можно было подумать, что позвоночник фельдмаршалу заменяло древко от флага. Его длинные пальцы с пожелтевшими от никотина ногтями едва заметно постукивали по столешнице. Кейтель был завзятым курильщиком, но фюрер не позволял курить во время совещаний, и фельдмаршал страдал.

«Какая Турция, какой Иран? – казалось, говорил его взгляд. – Мы который месяц не можем взять Крым!»

Правая рука Кейтеля, генерал Альфред Йодль разглядывал стоявшую перед ним бутылочку с минералкой с едва скрываемым отвращением. Эмоции отражались на его лице ярко, словно кадры кинохроники на белом полотнище экрана. «Баварец, – подумал Гегель снисходительно. – Баварцы никудышные игроки в покер – чересчур несдержанные. Рано или поздно эта несдержанность не доведет Йодля до добра».

Вчера на стол Гегелю легла расшифровка беседы Йодля и Кейтеля. РСХА позаботилось о том, чтобы при возведении ставки в комнатах генералов были установлены записывающие устройства. Генералы, очевидно, предполагали такую возможность, потому что разговаривали весьма осмотрительно. Но Йодль все же проговорился. «Черт бы побрал эти бесконечные совещания! – заявил он Кейтелю. – Мы тратим на них столько времени, что можно было бы уже дойти до Москвы!» Гегель подчеркнул эти слова красным. Особой крамолы в них не было, но никогда не мешает знать, как настроены твои подопечные. В ставке Wehrwolf оберштурмбаннфюрер отвечал за безопасность, а следовательно, обязан был вникать во все мелочи.

Герой Харьковского сражения, генерал-полковник Эвальд фон Клейст, быстро набрасывал что-то в своем блокноте. Со стороны могло показаться, что он конспектирует речь фюрера, но Гегель готов был держать пари, что Клейст рисует в блокноте шаржи. Серое, будто присыпанное порохом, лицо Клейста было сосредоточенным и даже хмурым: впрочем, про него говорили, что он умеет шутить, сохраняя самый серьезный вид. В досье, которое Гегель собирал на Клейста, приводилось изречение, которое генерал-полковник любил повторять в узком кругу: «Веселые люди делают больше глупостей, чем печальные, но печальные делают БОЛЬШИЕ глупости». При общеизвестной склонности фюрера к депрессиям эта фраза звучала довольно двусмысленно.

– Поскольку бакинская нефть нужна нам уже сегодня, – воодушевленно продолжал, между тем, фюрер, – я принял решение разделить группу армий «Юг» на две части. Первая – назовем ее группой «А» – усилит наступление на Кавказ. Вторая – группа «Б» – пойдет на Сталинград. Не позже сентября мы должны взять под контроль нефтяные промыслы Каспия и перекрыть русским дорогу на Кавказ. А единственная доступная для них дорога на Кавказ сейчас, когда мы господствуем в южнорусских степях – это Волга.

Гитлер потянулся к своей минералке, и Кейтель немедленно воспользовался мгновением тишины.

– Мой фюрер, – произнес он неприятным скрипучим голосом, – группа армий «Юг» недостаточно сильна, чтобы вести наступление на двух направлениях.

– Что? – Гитлер, казалось, не расслышал начальника Генерального штаба. – Что вы сказали, Вильгельм?

– У нас мало сил, – ответил Кейтель. – Мы с огромным трудом удержали русских под Харьковом. Если бы не Клейст, маршал Тимошенко уничтожил бы Шестую армию Паулюса, перемолов ее, как в мясорубке.

– Что за пораженческие настроения, Вильгельм? – черные глаза фюрера недобро сверкнули. – Мы нанесли азиатам страшный удар, от которого они если и оправятся, то не скоро. Тимошенко потерял под Харьковом почти триста тысяч человек! Если наш друг Иосиф не расстреляет его за это, я буду весьма удивлен.

– И все же фельдмаршал прав, мой фюрер, – перебил Гитлера Альфред Йодль.

Гегель усмехнулся краешком рта. Похоже, его прогноз в отношении Йодля сбывался даже быстрее, чем он ожидал.

– Мы слишком распыляем силы! – крепкая ладонь Йодля звонко хлопнула по столу, и сидевшие за столом генералы вздрогнули от неожиданности. – Позвольте напомнить вам, господа, что фон Бок до сих пор не взял Ленинград! На Волховском направлении наши части завязли, как муха в дерьме!

– Генерал Йодль, – ледяным тоном проговорил фюрер, – я призываю вас не выражаться подобным образом. Вы не в казарме. Здесь присутствуют дамы.

Он повернулся к своим секретаршам и галантно наклонил голову. По отношению к дамам фюрер неизменно вел себя по рыцарски.

– Приношу свои извинения, – пробурчал баварец. Грета Вольф, яркая брюнетка с сочными пунцовыми губами и прозрачными голубыми глазами, снисходительно кивнула. Младшая секретарша, фройляйн Трудль Юнге, взятая на работу всего три месяца назад, покраснела и уткнулась в бумаги. Одна лишь Эльза Герман, прозванная «ледяной красавицей» за абсолютное равнодушие к мужчинам, никак не отреагировала на извинения Йодля. Ее прекрасное лицо мраморной статуи оставалось непроницаемо.

«Благодарение Богу, что у фюрера есть секретарши, – подумал Гегель. – Без них эти совещания превратились бы в сущий кошмар…»

Ни для кого не было секретом, что личные стенографистки и помощницы Гитлера тщательно отбирались специальной службой РСХА. Однако лишь очень немногие знали, что три секретарши – Вольф, Герман и Тарановски – были кадровыми сотрудниками организации «Аненербе» («Наследие предков»). Этот порядок завела адъютант фюрера Мария фон Белов, считавшаяся правой рукой руководителя «Аненербе» доктора Зиверса. Объяснялось это тем, что женщины, постоянно находившиеся при фюрере, должны были быть не просто хорошенькими машинистками, но идеальными нордическими женщинами. А «Наследие предков» было той самой организацией, которая контролировала все проводящиеся в Рейхе исследования в области евгеники.

Во всяком случае, так выглядела официальная версия, которую Мария фон Белов скормила Генриху Гиммлеру. Птицелов[4]4
  Глава СС Генрих Гиммлер, в чьем ведении находилось «Аненербе», считал себя реинкарнацией саксонского короля Генриха Птицелова. Эта информация, разумеется, не предназначалась для широкой публики, но персонал «Аненербе» в приватных беседах называл Гиммлера «Птицеловом».


[Закрыть] поверил, потому что сам был повернут на евгенических проектах. Но Эрвин Гегель полагал, что у адъютанта фюрера могли быть и более серьезные соображения, которыми она не посчитала нужным делиться с могущественным шефом СС.

Грета Тарановски полгода назад вышла замуж за боевого генерала Кристиана, и получила разрешение покинуть группу личных стенографисток фюрера. На ее место взяли молоденькую Трудль Юнге, которую осторожно подвел к Гитлеру его заместитель по партии Мартин Борман. Гиммлер, по слухам, был этим очень недоволен: он считал, что Борман и без того имеет чересчур сильное влияние на фюрера. Но Юнге выглядела такой наивной простушкой, что Гегель не сомневался: Мария фон Белов вскоре приберет ее к рукам. Борман, отлично ориентировавшийся в мутной воде партийных интриг, был бессилен против ведомства Зиверса. «Во всяком случае, пока бессилен», – педантично уточнил про себя Гегель.

Между тем фюрер использовал секундное замешательство Йодля для того, чтобы перейти в наступление.

– Вы утверждаете, что наша армия не сможет разбить остатки азиатских орд на подступах к Волге? – в голосе Гитлера лязгнул металл. – Вы паникер, Альфред! Вы слишком засиделись за картами в штабе! Спросите генералов, которые били русских под Харьковом или под Орлом! Любой из них скажет вам, что мы уже сломали Сталину хребет, и что русским нечего противопоставить железным легионам вермахта! Сибирские резервы исчерпаны! Заводы на Урале еще дымят, но и они встанут, когда мы захватим кавказские нефтяные скважины. Туземцы Кавказа ждут нас, как освободителей, и немедленно поднимут восстание против Советов, стоит лишь ноге немецкого солдата коснуться их земли! Спросите хотя бы Клейста!

Эвальд фон Клейст оторвал взгляд от блокнота.

– Мой фюрер, вы, безусловно, правы, говоря о желании порабощенных русскими народов Кавказа сбросить иго Москвы. Адмирал Канарис говорил мне, что агенты Абвера давно и плодотворно работают в тех краях. Я полагаю, что именно на Кавказе мы можем рассчитывать на искреннюю поддержку населения.

– Вот видите, Альфред! – Гитлер торжествующе поднял палец. – Это говорит не какая-то штабная крыса, а человек, который каждый день видит войну в лицо!

«Опасный выпад, – озабоченно подумал Гегель. – Йодль и так сдерживается из последних сил. Как бы не сорвался прямо сейчас…»

Судя по налившемуся кровью лицу Йодля, он был близок к тому, чтобы наговорить фюреру дерзостей, но тут очень кстати вновь заговорил фон Клейст.

– Однако, – невозмутимо продолжал он, – я не могу поддержать идею о разделении группы армий «Юг» для броска к Сталинграду. Фельдмаршал Кейтель прав – у нас недостаточно сил. Под Харьковом мы отправили русских в нокдаун, но хребет их армии все еще цел. Каждый день с Востока приходят все новые и новые подкрепления. Русские сейчас – это Лернейская гидра из мифа о Геракле. Стоит отрубить этой гидре одну голову – на ее месте тотчас же вырастает новая. Для того, чтобы победить гидру, мы должны бить ей в сердце.

– Куда же вы предлагаете бить, Клейст? – вкрадчиво спросил Гитлер.

– Сердце России – Москва, мой фюрер. Я полагаю, нам следует повторить прошлогоднее наступление, благо теперь мы в два раза ближе к Москве, чем в июне сорок первого.

Судя по тому, как зашептались между собой сидевшие вокруг стола генералы, фон Клейст выразил их общее мнение. Провал плана «Барбаросса» не давал покоя стратегам Генерального штаба. После того, как полгода назад «бог танков» Гудериан был вынужден отступить от самых ворот Москвы, взятие русской столицы стало их идеей-фикс. Сам же фюрер заметно охладел к этой идее, хотя причины такой перемены оставались для всех загадкой.

– Москва? – переспросил Гитлер насмешливо. – Это ловушка, которую русские приготовили для всех, кто хотел завоевать их страну. Поляки взяли Москву в семнадцатом веке. И что? Азиаты осадили их в Кремле, а потом гнали до самой Варшавы. Наполеон взял Москву в 1812. Русские отдали ему город без боя. Он просидел в Москве до первых холодов и едва унес ноги. Мы сами едва не потеряли под Москвой лучшие части вермахта. Это ловушка, говорю я вам! Но я не собираюсь повторять ошибок прошлого. Мы не пойдем на Москву. Вместо этого мы сравняем с землей Ленинград и закрепимся на Волге. Тогда нам незачем будет тратить силы на бессмысленный штурм Москвы – она падет сама, отрезанная от хлебных житниц Украины и кавказской нефти. Но для того, чтобы этот план сработал, нам жизненно необходимо выбить русских с Кавказа.

– Я не возьму на себя ответственность за выполнение столь авантюрного плана, – глухо сказал Кейтель. При этом он смотрел не на фюрера, а на своего заместителя Йодля. Баварец одобрительно кивнул своему шефу.

– Даже если вы не хотите штурмовать Москву, мой фюрер, я бы настаивал на концентрации всех сил на одном направлении, – Клейст, как всегда, был корректен и сух. – Например, на кавказском. Группа армий «Юг» может прорваться к нефтяным месторождениям Азербайджана и взять их под контроль к концу лета – началу осени. Но только при условии, что она не будет раздроблена.

– Нам нет смысла тратить силы в боях на Северном Кавказе, – поднялся со своего места начальник генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер. – Если Сталинград падет, Кавказ сам свалится к нам в руки.

– Поддерживаю, – вставил Йодль.

– Я произвел необходимые расчеты, – Гальдер подошел к стене, на которой висела большая школьная доска и развернул длинный лист с графиками и таблицами. – Группе армий «Юг» потребуется два месяца, чтобы взять Сталинград и полностью закрепиться по обеим сторонам Волги. После этого, при условии, что линии снабжения будут функционировать без перебоев, нам понадобится еще три недели, чтобы подготовить прорыв к бакинским нефтяным полям с севера. В этом случае нам можно будет избежать длительных и, без сомнения, кровопролитных боев на Северном Кавказе. К тому же я не стал бы преувеличивать степень лояльности местных народов. Мои расчеты показывают…

– Гальдер! – выкрикнул фюрер. Генерал вздрогнул и повернулся к Гитлеру. – Гальдер, вы похожи на бухгалтера! Где ваш боевой дух? Где священный огонь, который должен пылать в сердце каждого из нас? Вы вычисляете какие-то дни и недели, в то время, как речь идет о великом столкновении вселенских начал! Мы стоим у шарнира времени, господа! Еще одно усилие – и мы повернем его! Если понадобится, я пошлю на Сталинград все имеющиеся у нас резервы. Я переброшу войска из Африки! Сталинград падет, это вопрос решенный. Но я хочу, чтобы вы поняли – взятие Сталинграда не будет иметь никакого значения, если одновременно с ним не падет Кавказ! Башни, на вершинах которых горит неугасимое пламя, должны быть соединены одной цепью!

Гегель открыл свой блокнот и аккуратно записал туда: «Башни. Упоминает третий раз. Проверить».

Глаза фюрера метали черные молнии. Теперь генералы уже не решались перебивать его. Стенографистки, не поднимая глаз, лихорадочно водили карандашами по бумаге.

– Нас ждет величайшее сражение в истории! Тьмы азиатских орд против сверкающего меча Севера! Для этого мы родились, для этого мы жили и вели нашу борьбу! Для этого, господа, вы совершенствовали свое воинское искусство. Мир не знал еще лучших стратегов, как не знал он и лучшей армии! И если вы в такой час, в час выбора, к которому вела нас судьба, отказываетесь от своего предначертания – вы недостойны не только своих постов и наград! Вы недостойны своей великой родины!