Текст книги "Спор с безжалостной судьбой: Собрание стихотворений"

Автор книги: Кирилл Померанцев

«Над чёрной землёю забрезжил рассвет…»

 
Над чёрной землёю забрезжил рассвет.
Сквозь ставни пробился чахоточный свет.
 
 
А мы всё о том же: «Права и свободы…
Вселенская ночь… окаянные годы…
 
 
Разгул лагерей и застенки тюрьмы…
Вот если бы только… вот если бы мы,
 
 
Готовые к жертвам, готовые к бою…»
 
 
И как же мы были довольны собою!
 

«Налей чайку, и если можно – крепче…»

 
Налей чайку, и если можно – крепче.
Без сахара. А коньячку подлей.
Ты думаешь, с годами будет легче?
С годами будет много тяжелей.
 

«Напряжённая скука вокзала…»

 
Напряжённая скука вокзала,
Уходящие вдаль поезда.
Этой жизни нам много и мало,
Эту жизнь не изжить никогда.
 
 
Впереди, как всегда, безнадёжность,
Позади навсегда тишина,
И ложится усталая нежность
Сквозь оранжевый сумрак окна.
 

1950-е

«Настанет день иль ночь настанет…»

 
Настанет день иль ночь настанет,
Когда мне будет всё равно —
Луна ли в комнату заглянет
Иль солнце озарит окно.
 
 
Тогда, спокойный и свободный,
К столу привычно подойду
И в книге приходно-расходной
Черту большую проведу.
 
 
Чтоб знать: в моих стихах безвестных
Я, странствуя среди живых,
Творил ли ангелов небесных
Иль «демонов глухонемых».
 

«Начинаются дожди…»

 
Начинаются дожди.
Дождик, дождик, подожди:
Мне ещё так много надо
Солнца, ласки и тепла.
Жизнь цвела, да отцвела.
Ну, а всё же сердце радо
Золотой оправе сада,
Листьям в пурпурном огне,
Эмигрантской болтовне
О борще, что ели прежде,
И о крепнущей надежде,
Что и мы одержим верх —
После дождичка в четверг.
 

«Не в атомную катастрофу…»

 
Не в атомную катастрофу,
Не в благоденствие людей —
Я верю только лишь в Голгофу
Бессмертной родины моей.
 
 
Голгофа значит – Воскресенье.
Но прежде – нисхожденье в ад:
Сквозь Ленинград и Сталинград,
Сквозь тьму и мерзость запустенья
Российской сволочи парад.
 
 
«О Ты, пространством бесконечный»,
Благослови на крестный путь,
Чтоб этот мир бесчеловечный
Очеловечить как-нибудь.
 

1988

«Не гнусавит попик деревенский…»

 
Не гнусавит попик деревенский
«Господи, спаси!»
Разгулялся Петька Верховенский
По святой Руси.
 
 
Лютый ветер кружит по дороге,
Липкий снег столбом.
Смотрит в поле Николай Ставрогин
Каменным лицом.
 
 
Шигалёв подсчитывает трупы,
Как игрок – очки;
Сузились безжалостно и тупо
Тусклые зрачки.
 
 
Федька силу каторжную мерит:
«Ох, как разойдусь!»
Помолись, кто в Бога ещё верит,
За шальную Русь.
 

«Не Горбачёв страною правит…»

 
Не Горбачёв страною правит
И не Центральный комитет,
И «перестройка» не исправит
Итог семидесяти лет.
 
 
И «гласность» делу не поможет,
Трубя хоть тысячами труб,
Когда над всей страной вельможит
Набальзамированный труп.
 

1988

«Не дай мне, Боже, впасть в отчаянье…»

 
Не дай мне, Боже, впасть в отчаянье,
Но посоветуй – как не впасть,
Какому ввериться мычанью,
В какую провалиться пасть.
А дни летят. Не стало Брежнева,
В Париже правит Миттеран,
Но всё решительно по-прежнему —
Кабул, Варшава, Тегеран
И прочие фантасмагории —
Мир «без руля и без ветрил»:
«Господство разума в истории»,
Как Гегель некогда сострил.
 

«Не дивно ль в солнечном закате…»

 
Не дивно ль в солнечном закате,
В сиянье или в полумгле
Увидеть чёрное распятье
Огромной тенью на земле?
 
 
Увидеть всю судьбу людскую,
Где каждый путь есть крестный путь,
И эту логику стальную
Очеловечить как-нибудь.
 

«Не оттого мне отвратительно…»

 
Не оттого мне отвратительно,
Что жизнь – тупик, тоска, тюрьма,
Что это даже удивительно,
Как, не сойдя ещё с ума,
Я что-то делаю, работаю,
Чего-то жду, кому-то вру,
Хоть и не верю ни на йоту
В осточертевшую игру,
Хоть знаю сам неукоснительно —
Надежды все свелись к нулю, —
Но потому мне отвратительно,
Что я и эту жизнь люблю.
 

«Не удалась. Совсем неважно…»

 
Не удалась. Совсем неважно,
По чьей вине не удалась.
Лишь первый раз признаться страшно,
Что жизнь напрасно пронеслась.
 
 
И до сих пор напрасно длится.
А для того, чтоб умереть,
Совсем не стоило родиться
И уж тем более, стареть.
 

1955

«Нет, Михаил Сергеич, нет…»

 
Нет, Михаил Сергеич, нет,
Беда отнюдь не в хулиганстве,
Не в разгильдяйстве и не в пьянстве,
Но в том, что коммунизм отпет.
 
 
Отпет всемирно и всеславно,
На Красной площади, державно.
Но цел ещё его скелет —
Итог семидесяти лет.
 

1988

«Ни на кого не обращать вниманья…»

 
Ни на кого не обращать вниманья,
Ни с кем не спорить и не говорить,
Хранить тебе лишь вверенное знанье
И за него Творца благодарить.
 
 
Оно подобно глади океана,
Чуть внятному шуршанию травы,
Безоблачному торжеству Монблана
На фоне первозданной синевы.
 

1988

«Ну вот, приближаются сроки…»

 
Ну вот, приближаются сроки,
Прошедшее строится в ряд,
И жизни «печальные строки»
Всё ярче и ярче горят.
 
 
Они, словно глыбы, нависли:
Ни выжечь, ни смыть, ни стереть.
Они – неотступные мысли,
Державно ведущие в смерть.
 

1988

«Ну вот. Я никому не нужен…»

 
Ну вот. Я никому не нужен.
Прошла зима, пришла весна,
Но не сверкнёт мне «ряд жемчужин
Апрельской ночью» у окна
И не появятся, как раньше,
В уставшей бредить голове
Мечты о будущем реванше,
О встрече в будущей Москве.
 
 
Бесчинствует парижский вечер,
Сады цветут наперебой…
И вот – не за горами встреча
Последняя: с самим собой.
 

«О ласкающей грусти, о свете…»

 
Я спросил старика у стены…
 

А.Блок

 
О ласкающей грусти, о свете,
Притаившемся в утренней мгле…
Что вы знаете, взрослые дети,
О кружащейся в небе планете,
Нам доверенной Богом Земле?
 
 
Летний зной был прозрачно беспечен.
Я спросил золотого юнца:
«Чьей безумной мечтой искалечен
Нимб открытого солнцу лица?»
 
 
Но он даже не бросил мне взгляда,
Улыбнулся и канул в рассвет, —
Тот, откуда неслась канонада,
Вой штурмующих небо ракет.
 

«О, сколько их за эти годы…»

 
О, сколько их за эти годы,
Презревших смерть, забывших страх,
Дыханье каторжной свободы
Смело и превратило в прах.
 
 
Нас уверяют: это средство
Для светлых дней, для дней иных…
Но что за страшное наследство
Для нас, оставшихся в живых!
 

«О, страшный мир! Не тот, что с содроганьем…»

 
О, страшный мир!
                    Не тот, что с содроганьем
Готовится к неслыханной войне,
А тот, иной, что в мёртвой тишине,
Как черви, точит тёмное сознанье.
 
 
А этот мир, чей каждый день и час
Пропитан злобой, завистью и мщеньем, —
Лишь бледное земное отраженье
Того, другого,
дремлющего в нас.
 
 
«О, этот город, этот холод…»
 
 
О, этот город, этот холод,
Осенний ветер, вечер мгла,
«Блажен, кто смолоду был молод»,
Блажен, кто верил в силу зла.
 
 
И разуверился под старость.
И вот не верит ничему;
И нежно смотрится усталость
В его светлеющую тьму.
 

«Одни надеются на Бога…»

 
Одни надеются на Бога,
Другие слушают Москву.
А я в бессмысленной тревоге,
В тупом отчаянье живу.
 
 
Так бьётся в зыбком непокое
Пустая лодка. Где причал?..
Любовь? – А что это такое?
Друзья? – Простите, не слыхал.
 

«Он в задыхающихся строфах…»

 
Он в задыхающихся строфах
Пророчил о Господнем Дне,
О небывалых катастрофах,
О третьей мировой волне.
 
 
Он в ночи дикие, глухие
Слова бессвязные шептал,
И страшным именем – Россия
Грядущий хаос заклинал.
 

«Осенний дождь стучится в окна…»

 
Осенний дождь стучится в окна.
Хочу заснуть и не могу.
А мыслей липкие волокна
Упрямо клеются в мозгу.
 
 
Всё те же мысли, всё о том же,
На ту же тему, в ту же тьму:
«О Боже, Боже – почему?
Зачем, о милостивый Боже?»
 

«От пораженья к пораженью…»

 
От пораженья к пораженью,
От униженья к униженью,
Из тупика в другой тупик, —
И так от самого рожденья,
«До тошноты, до отвращенья»,
До боли, перешедшей в тик,
До боли, ставшей монополией,
До белены.
                    Чего ж вам более?
 

«От снега поднимается сиянье…»

 
От снега поднимается сиянье,
Как будто звёзды на снегу горят,
Как будто розы, затаив дыханье,
Чуть слышно меж собою говорят:
Проникни в тайну, скрытую от века,
Склонись к истокам первозданных рек.
Бог человеком был для человека,
Чтоб Богом стал для Бога Человек.
 

Памяти Георгия Иванова

 
Всё в прах превратится, исчезнет,
Взорвётся, провалится в сон.
И я от такой же болезни,
Наверно, умру, как и он.
 
 
От рака или от простуды,
Назначенных нам по судьбе…
Почти отвращения к людям
И жалости к ним и к себе.
 

1964

Париж

 
Осенним вечером парижским,
Когда, совсем как наяву,
Дома, соборы, обелиски
Бесшумно рушатся в Неву,
 
 
Когда в волшебном «как попало»
Плывут туманы и мечты
И отражаются в каналах
Венецианские мосты…
 
 
Парижским вечером туманным,
Вдоль Сены, у Консьержери,
Где расплываются нирванно
Неоновые фонари, —
 
 
И снова веет от лагуны
Потусторонним ветерком,
И Невский в мареве двулунном
Безлюдным стынет двойником, —
 
 
Люблю под пологом каштановым,
По набережной в огоньках
Бродя с Георгием Ивановым,
Поговорить о пустяках.
 

«Парижская сутолка, вечер…»

 
Парижская сутолка, вечер,
Сердец металлический стук…
Я знал лишь случайные встречи,
Залог неизбежных разлук.
 
 
А счастье мне даже не снилось,
Да я и не верил ему.
И всё-таки как-то прожилось,
Но как – до сих пор не пойму.
 

«Парижский штампованный вечер…»

 
Парижский штампованный вечер,
Сердец металлический стук…
Я знал лишь случайные встречи —
Залог неизбежных разлук.
 
 
Разлуки, измены, замены,
Влюблённость, любовь…
Ну так что?
Такое ль сходило со сцены,
Торжественно канув в ничто.
 
 
И вот, приближаясь к расчёту,
Когда уже поздно шутить,
Я слышу: «Платите по счёту».
А если мне нечем платить?
 

«Перевёрнут зелёный автобус…»

 
Перевёрнут зелёный автобус,
Тротуары по звёздам пошли, —
Это кружится маленький глобус
Заблудившейся в небе Земли.
 
 
Это всё, что от жизни осталось:
Та же осень и та же весна…
Так когда-то война начиналась,
Так окончилась как-то война.
 

Май 1953

Подражание Пушкину

 
Пора, пора коньки отбросить —
Я семь десятков откатал.
В Сент-Женевьев давно уносит
Мою тачанку третий шквал.
 

«Приходят и уходят сроки…»

 
Приходят и уходят сроки
Волной, сменяющей волну.
Но это тщетные уроки:
Мы всё равно идём ко дну.
 
 
Нам дно привычно: мы – подонки,
Отбросы века, болтуны.
Хоть разговоры наши звонки,
Но так же призрачны, как сны.
 

«Провода, паровозы, пути…»

 
Провода, паровозы, пути —
Полустанок железнодорожный…
 
 
От других ещё можно уйти,
От себя убежать невозможно.
 
 
Поезд мается, время бежит,
Ветер сушит, и годы калечат…
 
 
И труднее становится жить.
Не с другими – с собою, конечно.
 

1977

«Проходят дни. Меняется…»

 
Проходят дни. Меняется
Всё виденное мной, —
Иное начинается
Под солнцем и луной.
 
 
Иное, неизвестное,
Стирающее в прах
Всё, что работой честною
Мы строили в веках.
 

1950-е

«Прошла, рассеялась гроза…»

 
Прошла, рассеялась гроза.
Но если ты живым остался
И не ослеп, не помешался —
То смерти не смотрел в глаза,
 
 
То смертью не был ты отмечен
И не постигнешь до конца
Ни ужаса последней встречи,
Ни тайны Божьего лица.
 

1950-е

«Пускай горят, пускай летят пустыни!..»

 
Пускай горят, пускай летят пустыни!
Сегодня ты, а завтра я помру…
Мы позабыли, блудные, о Сыне,
Заканчивая нудную игру.
 
 
Застряли звёзды в рваной стратосфере,
Летит Земля в свинцовое ничто,
Готовится к отплытью на Цитеру
Из Валансьена шёлковый Ватто.
 
 
Сегодня день святого Всепрощенья.
Благоухает колокольный звон,
И не нарушат Высшего решенья
Какие-то Москва и Вашингтон.
 

«Пусть будет так. Мне ничего не надо…»

 
Пусть будет так. Мне ничего не надо, —
Года прошли, и жизнь берёт своё.
От Сены веет лёгкая прохлада,
Зовёт с собой, с тобой в небытиё.
 
 
Пусть будет так. Летят автомобили,
Скользят огни вдоль лунных берегов.
Пусть будет так, как будто мы любили
Друг друга в этом худшем из миров.
 

«Пусть будет так, хоть быть могло иначе…»

 
Пусть будет так, хоть быть могло иначе.
Но одного случиться не могло:
Не то, чтоб жизнь была сплошной удачей,
Но чтоб хоть раз для смеху повезло…
 
 
Ложится ночь над сказочным Парижем,
Зажглись огни на place de l`Opйra.
Что ж – поплетусь: пора к себе под крышу,
А может быть, и вообще пора.
 

«Распутин, распутье, распятье…»

 
Распутин, распутье, распятье…
Как чётко пророчат слова!
Вы все – во Христе мои братья,
Мы все – Колыма и Москва.
 
 
Мы все – беспризорные дети
Когда-то волшебной страны,
На этом безрадостном свете
Под светом ущербной луны,
 
 
Струящей сквозь ветви сухие
На чёрную Сену огни.
Россия, стихи о России…
Да разве возможны они?
 

«Робкий вечер, как мальчик влюблённый…»

 
Робкий вечер, как мальчик влюблённый,
Торопился, чтоб не опоздать,
Чтобы путник, путём утомлённый,
Мог спокойно и радостно спать.
 
 
И, с блаженной мечтой засыпая,
Он наутро, проснувшись, узнал,
Что лишь тот удостоится рая,
Кто в себе этот рай заключал.
 

«Россия… Стихи о России…»

 
Россия… Стихи о России…
Как встарь, «бубенцами звеня…»
«Россия, стихия, мессия,
Мессия грядущего дня».
 
 
Как встарь, без конца, без предела,
«Пока загорится восток…»
Россия – Есенин и Белый,
Ахматова, Анненский, Блок.
 
 
Люблю ль тебя «странной любовью»?
Да я не люблю никакой.
Но связан я плотью и кровью
С тобой и с твоею судьбой.
 
 
Россия… Стихи о России…
Да разве возможны они?
 
 
Мелькают сквозь ветки сухие
Над чёрною Сеной огни.
 

1952

«Савойский вечер тих и звёзден…»

 
Савойский вечер тих и звёзден,
Сгорел малиновый закат,
И электрические грозди
Над спящим озером висят.
 
 
Дрожит, качаясь, каждый ярус,
И, состязаясь с тишиной,
Скользят каникулы, как парус,
Над отутюженной волной.
 
 
Так, киноплёнкой на экране,
Проходит вереница дней:
Всё – предрешённое заране
И после снятое на ней.
 

«Сегодня день почти вчерашний…»

 
Сегодня день почти вчерашний,
Почти преодолённый день.
С неотвратимостью всегдашней
Ложится от калитки тень.
 
 
И так безжизненно застыла
На скошенной траве она,
Как будто вечность наступила
И не окончилась война.
 

«Сияет над Парижем мгла…»

 
Сияет над Парижем мгла.
Глядит фонарь из-за угла:
Мигнёт и покачнётся.
 
 
Гитара жалобно звенит,
За стойкой пьяница бубнит, —
Икнёт и улыбнётся.
 
 
Он только что гулял в Москве
По льдами скованной Неве.
Он всё ещё гуляет…
 
 
А ночь парижская светла,
Глядит в окно из-за угла
И всё благословляет.
 

12 сентября 1948

«Слава Богу, теплеть начинает…»

 
Слава Богу, теплеть начинает.
Нерешительно как-то. Но все ж
По росткам, по костям пробегает
Предвесенняя легкая дрожь.
Деревенский штампованный вечер:
Перекресток, река, огонек…
Он ничем неказист, не отмечен,
Этот милый земной уголок.
Я не помню – была ли такою
Невзыскательность русской тоски,
Русский вечер над русской рекою,
Скажем, где-нибудь возле Оки,
Но кому это нужно, простите,
Был ли вечер таким или нет.
В очистительном ливне событий,
В урагане сорвавшихся лет.
Это всё унеслось без возврата,
Обессилело в царстве теней,
В романтических красках заката
Навсегда подытоженных дней.
 

«Славословлю тебя, Иоанн…»

Л. Муравьёву

 
Славословлю тебя, Иоанн,
Иоанн изначального Слова!
Прославляю тебя, Иордан,
В одеянии неба ночного.
 
 
Лик Отца над тобой наклонён,
Хор созвездий тебя осеняет,
И об ангельских снах вспоминает
Убегающий сумрак времён.
 

«Слова в начале и слова в конце…»

 
Слова в начале и слова в конце.
Слова о временном, слова о вечном.
Сердечные слова о бессердечном.
Слова о человеческом лице.
Бесчеловечные слова о человечном.
 

«Смотрит танк глазницами пустыми…»

 
Смотрит танк глазницами пустыми…
Объясни мне – что такое зло?
Почему над добрыми и злыми
Солнце одинаково взошло?
 
 
Милый друг, что мы о солнце знаем?
Посмотри: оно глядит на нас.
Но тотчас глаза мы закрываем,
Чтоб оно не ослепило глаз.
 

«Стихи из солнечного света…»

 
Стихи из солнечного света,
Из красок, из полутонов,
Из невозможности ответа
На творческую тайну снов.
 
 
И в этом светопреставленье,
Мне кажется, я разгадал
Загадку неосуществленья
Всего, что так бездарно ждал.
 

«Сумерки… Море… Любовь… Вдохновение…»

Георгию Иванову

 
Сумерки… Море… Любовь… Вдохновение…
Лунный пейзаж восхитительно мил.
Только, увы, это всё повторение
Старых, избитых, затасканных тем.
 
 
Все мы любили, страдали бессонницей,
Пили вино, толковали о зле…
Только с тех пор бронированной конницей
Чёрные годы прошли по земле.
 
 
Сумерки… Море… Вино… Вдохновение…
Каждый по-своему жизнь загубил.
Каждый по-своему, до отвращения,
И ненавидел, и нежно любил.
 

«Сырой рассвет и день потусторонний…»

 
Сырой рассвет и день потусторонний,
Над Сеной подозрительный туман.
На площади Согласия сегодня
Обломки снов уносит океан.
 
 
Из-под мостов клошары возникают,
И жизнь ползёт, и всё идёт, как шло:
Тут морду бьют, а там благословляют,
И видит Бог: «Всё хорошо зело».
 

«Так случается: сон очарованный…»

 
Так случается: сон очарованный,
Настоящее прячется вдруг,
И является край заколдованный,
Семицветный светящийся круг.
 
 
Торжествующе звуки проносятся —
Трибунал обвинительных снов, —
И у Слова молитвенно просятся
Стать словами смиренных стихов.
 

«Темнеет небо понемногу…»

 
Темнеет небо понемногу,
Ложатся тени на дома:
День позади – и слава Богу.
Я не сошёл ещё с ума.
 
 
И не повесился в уборной,
Иль, разогнав мотоциклет,
Какой-нибудь дорожкой горной
Не ахнул через парапет.
 
 
Напротив, я ещё куражусь:
Кому-то льщу, кому-то вру,
Чего-то жду. И не отважусь
Пресечь позорную игру.
 
 
Зане я понял непреложно,
Всё потеряв и всё сгубя,
Что если ненавидеть можно,
То только самого себя.
 

«Терпи и жди, и всё осуществится…»

 
Терпи и жди, и всё осуществится…
А если я уже не в силах ждать?
Зачем же сердце продолжает биться,
Не хочет и не может перестать?
 
 
Затем, что есть и в неосуществленье
Осуществленье предопределенья —
Избранничества горькая печать.
 

«Тот же вечер, тот же воздух…»

 
Тот же вечер, тот же воздух
Те же миллионы раз.
Всё, как было, всё, как прежде,
Всё бессмертно, всё всегда:
Загорается надежда,
Обрывается звезда.
Жизнь плетётся понемногу,
Скучно, холодно стареть.
Есть, что вспомнить, слава Богу.
Значит, можно умереть.
 

1950-е

«Ты говоришь:“поэзия”,“любовь”…»

 
Ты говоришь: «поэзия», «любовь»…
Встаёт луна, на медный таз похожа,
И снова в жилах закипает кровь:
Опять весна.
«Ну, хорошо. И что же?»
 
 
Всё это, друг, я знаю без тебя
И без тебя всё сознаю и вижу,
И даже то, что, всё навек сгубя,
Я тридцать лет пропьянствовал в Париже.
 

«Ты мне больше не снишься. Наверно…»

 
Ты мне больше не снишься. Наверно,
Мы с тобой рассчитались давно.
Всё продумано, всё правомерно,
Всё до ужаса предрешено.
 
 
Подытожены мысли и чувства,
Пересмотрены схватки с судьбой:
Раньше «так говорил Заратустра»,
А теперь – океанский прибой.
 

«Тысячелетья не было ответа…»

 
Завидую тебе: перед тобою дверь
Распахнута в восторг развоплощенья!
 

Георгий Иванов

 
Тысячелетья не было ответа,
И задавать вопрос уже смешно…
Врывается бездомная ракета
В открытое отчаяньем окно.
И гаснет мир в лучах чужого света…
 
 
Но если гибель миру суждена,
Как суждено нам всем уничтоженье,
Не всё ль равно – весна иль не весна,
Не всё ль одно – война иль не война
Таят в себе «восторг развоплощенья»?
 

«Ужель не слыша, не дыша…»

 
Ужель не слыша, не дыша,
В каком-то сне оцепенелом
Томится сорок дней душа
Над разлагающимся телом,
И рвётся в этот мир она,
Как надоедливый проситель, —
О, неужели так страшна
Её небесная обитель?
 

1953

«Уплыву от той развилки…»

 
Уплыву от той развилки,
Где она сошла на берег.
Не разбил души-копилки?
Не устал в бессмертье верить?
 
 
Вот и помнить стало трудно
Мамы верную заботу:
– До сих пор не спишь ты? Утро!
Как же встанешь на работу?..
 
 
Не вернуть и в мире вечном
Незабытых несвершений.
Не увижу милой тени
В том обличье человечьем.
 
 
О, наивность детской веры
В матерьяльность наказаний!
Паруса моей галеры
Не наполнит свет мечтаний.
 

Август 1987

«Что, если все – о, все без исключенья…»

 
Что, если все, о, все без исключенья:
Христос, Лао-Цзе, Будда, Магомет, —
Не то чтобы поверили виденьям,
А просто знали, что исхода нет,
 
 
Что никогда не будет воздаянья,
Тампустота и ледяная тьма,
И лгали нам в безумьи состраданья,
Чтоб жили мы, а не сошли с ума?
 

«Что смерть? Простая пересадка…»

 
Что смерть? Простая пересадка
Из мира этого в иной,
Где мы, хоть это и несладко,
Уже стоим одной ногой.
 
 
«Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю» – дитя,
Тебе я место уступаю,
Но день придёт и для тебя.
 
 
Есть тайна страшная в Творенье,
Её не разрешить вовек
Ни торжеством, ни вдохновеньем,
И эта тайна – Человек.
 

1988

Юбилей

 
Всё, что жизнь мне обещала,
Разлетелось, прахом стало.
 
 
Всё, что мне судьба дала,
Уничтожено дотла.
 
 
Тридцать лет прожил в Париже.
Тридцатью годами ближе…
 
 
Вот теперь и попляши:
Легче будет для души.
 

«Я давно примирился со всем…»

 
Я давно примирился со всем,
Я давно ко всему безразличен,
Как лакей, я со всеми приличен,
Как послушник, не спорю ни с кем.
 
 
Никаких доказательств не нужно,
И доказывать – просто смешно:
Предрассветное небо жемчужно,
Потому что жемчужно оно.
 

«Я ем и пью, хожу в редакцию…»

 
Я ем и пью, хожу в редакцию,
Пишу газетные статьи.
А между тем живу в абстракции,
В нирване, в полузабытьи.
 
 
Живу в тупом оцепенении,
Следя в полуночной тиши
За судорожным сердцебиением
Моей затравленной души.
 

«Я жду письма, но от другой Марины…»

 
Я жду письма, но от другой Марины.
Я жизнь люблю. Но разве это жизнь?
Поют гудки, блаженствуют витрины,
Клубится прах покинутых отчизн.
 
 
Но, может быть, прощенье – как отмщенье:
В конце концов – такое же клеймо…
И, заблудившись в перевоплощеньях,
Я позабыл, что получил письмо?
 

«Я иду вдоль берега морского…»

 
Я иду вдоль берега морского.
Волны спят. Чуть серебрится мгла.
Может быть, сегодня для другого
Ты письмо на почту отнесла?
 
 
Может быть, ты обо мне забыла:
Мало ли что грезится во сне?
Но за то, что ты хоть миг любила,
Навсегда останься музой мне.
 
 
Я иду. Я задыхаюсь морем.
Господи, какая синева!
Тихо всё, в синеющем просторе
Ночь вписала звёздные слова.
 
 
Милый друг, ты, может быть, далёко,
Может быть, ты в стороне чужой…
Я иду вдоль моря одиноко.
Я иду, и ты идёшь за мной.