Текст книги "Спор с безжалостной судьбой: Собрание стихотворений"

Автор книги: Кирилл Померанцев

Кирилл Померанцев. Спор с безжалостной судьбой: Собрание стихотворений

«А всё-таки в страдании есть смысл…»

 
А всё-таки в страдании есть смысл —
Таинственный и страшный смысл страданья:
Как птица, бьётся каторжная мысль
О ледяные стены мирозданья.
 
 
Но так же медленно встаёт луна,
И в царственном покое нерушимы
Над чёрною Голгофой тишина
И звёзды над сожжённой Хирошимой.
 

«А за окошком – только кошки…»

 
А за окошком – только кошки,
Великосветские коты,
Метафизические крошки
Онтологической мечты,
В которой нет ни категорий,
Ни силлогизмов, ни апорий, —
Всего, чем логика сильна
(И с нею – Александр Зиновьев)…
 
 
Но мне понятнее раздолье:
Рубить сплеча и пить до дна!
 
 
Вот почему наш мир трёхмерный,
С трёхмерной слякотью мозгов,
Мне кажется – пусть равномерной,
Но всё же участью скотов.
 

«А может быть, совсем не надо…»

 
А может быть, совсем не надо
Надеяться, чего-то ждать
И клёны векового сада
С блаженной грустью вспоминать…
 
 
Быть может, лучшая награда —
Уметь забыть, уметь устать,
Уметь, как в детстве, крепко спать.
 

«Автобусов зелёные зарницы…»

 
Автобусов зелёные зарницы,
Автомобилей ангельские сны…
Весна, весна! С весною не ужиться:
Пришла весна, и нет уже весны.
 
 
Влюбляются налево и направо,
Целуются в метро и не в метро.
И теплится Божественная Слава
Над стойкою соседнего бистро.
 

Май 1953

«Близится вечер. Ну что ж, господа…»

 
Близится вечер. Ну что ж, господа,
Жизнь прожита, изжит анавсегда.
Много, конечно, случиться б могло,
Да не случилось, не произошло.
Много надежд улетело в трубу.
Глупо теперь всё валить на судьбу.
Но, может быть, среди радужной тьмы
Плохо историю поняли мы?
Не разглядели?.. Ну что ж, господа,
Бог даст и так скоротаем года.
Наши, теперь уж немногие л ета,
В апофеозе вечернего света.
 

«Бог увидал: “всё хорошо зело”…»

 
Бог увидал: «всё хорошо зело»,
И в день седьмой почил от дел творенья.
Но человек, его предназначенье —
Пройти сквозь мрак, отчаянье и зло.
 
 
Так день восьмой был создан во Вселенной,
День грешников и блудных сыновей,
Дабы по истечении всех дней
Была на небе радость совершенней.
 

«Богоносец… Скорей чертоносец…»

 
Богоносец… Скорей чертоносец,
Зачумлённый блатною судьбой,
Гениальный беспутный уродец.
И вот всё же – ты мой, а я – твой.
 
 
Погляди, что ты сделал с собою
В мёртвой хватке за будущий рай,
Как покрыл планетарной тюрьмою
Свой бескрайний, безвыходный край.
 
 
О, святая, немая бездонность
Пустоты эмигрантского дня…
Я в тебе, ты – моя обречённость,
Ты во мне – обречённость твоя.
 

3 ноября 1985

«Бывает так: встаёт тревога…»

 
Бывает так: встаёт тревога,
Глухая спутница тоски,
И щупальцами осьминога
Сожмёт холодные виски.
 
 
И в тишине почти могильной,
Подушку нервно теребя,
Неисправимый и бессильный,
Ты встретишь самого себя
 
 
Лицом к лицу: все помышленья,
Каким ты стал, каким мог быть.
Чтоб с сладострастьем отвращенья
Всё оправдать и всё простить.
 

«Был некий день. Я шёл, блуждая…»

 
Был некий день. Я шёл, блуждая
Дорогой вечной мерзлоты,
Уже почти не различая
Границы яви и мечты.
 
 
Всё было непривычно ново,
Стирался прошлого итог…
И вдруг: «В начале было Слово,
И это Слово было Бог!»
 

1988

«Быть может, на другой планете…»

 
Быть может, на другой планете
Иль на какой-нибудь звезде
Не знают маленькие дети
О холоде и о нужде.
 
 
И если правда во вселенной
Есть мир, не ведающий зла,
Где радость каждая нетленна
И каждая душа светла,
 
 
То это вечное сиянье —
О, знаете ли вы о том? —
Земным обязано страданьям
Своим небесным торжеством.
 

1958

«Быть может, на другой планете…» (Вариант)

 
Быть может, на другой планете
Иль на какой-нибудь звезде
Не знают маленькие дети
О голоде и о нужде,
 
 
И херувимы величаво
Средь мирового торжества
Поют немеркнущую славу
Неведомого Божества.
 
 
И это дивное сиянье, —
О, знаете ли вы о том? —
Земным обязано страданьям
Своим небесным торжеством.
 

«В вечерний предзакатный час…»

 
В вечерний предзакатный час,
Когда и сердце бьётся глуше,
Мне страшно вглядываться в вас,
О, человеческие души.
 
 
Мне кажется, что вся земля,
Со всей набухшею в ней кровью,
Со всей тоской, со всею болью,
Застенком стиснула меня.
 
 
Как будто пробили куранты
Отбой надеждам и мечтам,
И я, как тень, плетусь за Дантом
По девяти его кругам.
 

«В каком-то полуобалденье…»

 
В каком-то полуобалденье,
Не то в аду, не то в бреду,
Вдруг, словно головокруженье,
Ложится звёздное смиренье
На золотую ерунду.
 
 
Бежит минута за минутой
Блаженной микротишины,
И кажется мне почему-то,
Что все мы будем спасены.
 

«В ногах такая же усталость…»

 
В ногах такая же усталость,
И так же горбится спина.
А жизнь? Что – жизнь?
Такая малость,
И всё-таки она нужна.
 
 
Нужна, чтобы испить до дна
Нам уготованную чашу,
Распутицу земную нашу
От древа райского вкусить
 
 
И жизнь в проклятье превратить.
 

«В этот день я когда-то родился…»

 
В этот день я когда-то родился…
Но постойте. Здесь что-то не то.
Неужели я жить согласился
В этом виде и в этом пальто?
 
 
Или кто надо мной насмеялся —
Обещал, а потом испугался,
А потом…
Но не всё ли равно,
Если знать ничего не дано.
 

«Вот и всё… – волшебное решенье…»

 
Вот и всё…
                    – волшебное решенье.
Страшновато только:
                    ну, а вдруг
Не конец потом, а продолженье,
И всё тот же там порочный круг,
Те же сны, такие же желанья,
Тот же спор с безжалостной судьбой.
И не стать проклятому сознанью
Никогда блаженной пустотой.
 

Всё безысходно решено

 
Мне больше ничего не надо:
Всё безысходно решено,
И вечер хвойную прохладу
Струит в открытое окно.
 
 
И ветер веет еле-еле,
И радуга стоит дугой,
И шелестят чужие ели
«Его Савойи дорогой».
 

«Всё в мире проходит. Всё в мире прошло…»

 
Всё в мире проходит. Всё в мире прошло.
И, как говорится, травой поросло,
Великодержавной травою забвенья, —
Крушенье основ и другие явленья:
Бессмыслица зла и бессилье добра,
Скитанья и жизнь на авось, на ура,
А всё-таки как-то прошло, прожилось —
Порой на ура, а порой на авось.
 

«Всё, как прежде, – Россия, Америка…»

 
Всё, как прежде, – Россия, Америка…
Будет или не будет война?
Тишина. Вдоль Лазурного берега
Шелестит, рассыпаясь, волна.
 
 
Всё, как прежде. Ничто не меняется:
Тот же звёздный спускается мрак.
Человек умирать собирается,
А посмотришь – и выжил чудак.
 

1974

«Всё это было, было, было…»

 
«Всё это было, было, было»,
И это всё прошло, прошло.
И даже память позабыла
Тех дней бессмысленное зло.
 
 
Так жизнь пройдёт – и не заметишь,
Но за последнею чертой
Не то ужасно, что тамвстретишь,
А то, что принесёшь с собой.
 

«Взошла луна. В сиянии ночном…»

 
Взошла луна. В сиянии ночном
Безмолвна необъятность океана,
Как будто благодатная нирвана
Сошла на мир с его ненужным злом,
 
 
Как будто мир блаженно почивает,
Не ведая, что сам в себе таит.
Так человек: он – то, что он скрывает,
О чём он никогда не говорит.
 

1986

«Войди, как, бывало, входила…»

 
Войди, как, бывало, входила,
Взгляни, как умела смотреть.
Неважно, что жизнь не простила
И не научила стареть.
 
 
Неважно, что те же страницы
Лежат между мной и тобой, —
Уедем, бежим за границу,
Уйдём в океанский прибой.
 
 
И там превратимся в круженье,
В поэзию, в солнечный блик:
Ведь ты – моё воображенье,
А я – твой послушный двойник.
 

«Вспоминаю о том, чего не было…»

 
Вспоминаю о том, чего не было:
Как когда-то я ездил в Москву,
Там встречал Мандельштама и Белого,
Вместе с ними смотрелся в Неву.
 
 
Осип что-то бубнил про Боэция,
Чем-то был недоволен Андрей,
А в Неве отражалась Венеция
Вензелями своих фонарей.
 
 
Проплывали виденья гондолами:
Петербург, Петроград, Ленинград…
Чувства маялись, разум безмолвствовал,
Принимая имперский парад.
 
 
А потом мы с тобою уехали,
Как мне кажется, в Катманду.
Небо полнилось звёздными вехами,
Гималаями в снежном чаду.
 
 
«Несказанное, синее, нежное…» —
То, чего я не знал никогда.
За бедой торопилась беда
В пустоте бытия неизбежного.
 

«Выхожу из дома: гул автомобилей…»

 
Выхожу из дома: гул автомобилей,
Стёкла магазинов, вывески, огни…
Мы когда-то тоже рысаками были,
Пили и любили. Прожигали дни.
 
 
Мы когда-то тоже…
Но не всё равно ли,
Где и что мы пили, как любили мы?
Были да уплыли – от своей же доли,
От родных метелей северной зимы.
 

«Горный вечер робко пробивался…»

 
Горный вечер робко пробивался…
Нам уже пора спускаться вниз:
От реки густой туман поднялся
И в прозрачном воздухе повис.
 
 
Тихо всё. Среди снегов застывших,
Слышишь, точно листья шелестят:
Это души никогда не живших
С душами умерших говорят.
 

1952

«Горячий ветер листья сушит…»

 
Горячий ветер листья сушит,
Проносит пыль по мостовой.
В мясных торжественные туши
Сверкают жирной белизной.
 
 
А мы с тобой бредём неспешно,
Толкуем о добре и зле —
На этой маленькой и грешной,
Очаровательной Земле.
 

«Да, иногда стихи мне удавались…»

 
Народу русскому: я Скорбный Ангел Мщенья.
 

М.Волошин

 
Да, иногда стихи мне удавались,
Но, к сожаленью, только иногда:
Из-под пера ватагой вырывались
Слова и звёзды, рифмы и года.
 
 
И проносились головокруженьем
По всем мечтам и всем воображеньям,
По Риму, по Парижу, по Москве,
Чтобы застыть в слепящей синеве.
 
 
А день-то, день! – сплошное вдохновенье:
Перемешались звёзды и слова.
И надо всем, как Скорбный Ангел Мщенья,
Монблан в снегах, как в ризах Божества!
 

1985

«Да, конечно, Шекспир и Бетховен…»

 
Да, конечно, Шекспир и Бетховен,
Пирамиды, Миланский собор.
Да, конечно, наш мир баснословен,
Нежен сумрак сиреневых гор…
 
 
Тихо плещется мутная Сена,
Шелестит под мостами вода
Под осенние скрипки Верлена,
Под бегущие в темень года.
 

14 октября 1950

«Двум не бывать, одной не миновать…»

 
Двум не бывать, одной не миновать:
Все будем там, откуда нет возврата.
И страшно мне друзей переживать.
Того любил, с тем ссорился когда-то,
И все стоят, как будто наяву.
И стыдно мне, что я ещё живу.
 

«Догнивают опавшие листья…»

 
Догнивают опавшие листья,
Обнажённые ветви дрожат.
Вечер пишет оранжевой кистью
Над Парижем огромный закат.
 
 
Словно всё навсегда изменилось,
Позабылось, исчезло вдали…
И вечернее небо светилось
Занимавшимся светом Земли.
 

«Дождик, дождик. Серебряный дождик…»

 
Дождик, дождик. Серебряный дождик.
С каждой каплей полней океан.
С каждой каплей серебряный дождик
Переходит в прозрачный туман.
 
 
И туманное утро нежнее,
Словно иней, белеет роса:
С каждой жизнью земля зеленее,
С каждой смертью синей небеса.
 

«Дождь хлюпает упорно и отважно…»

 
Дождь хлюпает упорно и отважно,
Бежит по улицам всклокоченный народ…
Но разве в этом суть, но разве это важно,
Что руку протянул смеющийся урод?
 
 
И для чего искать какое-то значенье
В очередной газетной болтовне,
Когда в момент тупого отвращенья
Санкт-Петербург увидел я во сне?
 

1988

«Если бездна в тебя заглянула…»

 
Если бездна в тебя заглянула,
Значит, долго ты в бездну смотрел.
Значит, от нестерпимого гула
Оторваться не захотел.
 
 
Или, может быть, сил не хватило,
Или воля, слабея, сдала —
И кромешная мгла осветила
То, что память безжалостно жгла.
 

«Есть в море остров педерастов…»

 
Есть в море остров педерастов —
Такой же остров, как Лесбос,
С такой же мукою контрастов
И с той же музыкой мимоз.
 
 
Такой же остров, как другие, —
В тяжёлой влажности ночей
Он светится, как панагия, —
Блаженный, горестный, ничей.
 
 
Там нет ни бедных, ни богатых,
Ни радостных, ни грустных нет.
И нет в чём-либо виноватых,
Нет поражений, нет побед.
 

«Живи и ничего не требуй…»

 
Живи и ничего не требуй,
Молитвами не оскорбляй
Тебе сияющего неба
И каждый день благословляй.
 
 
Всё решено и всё прекрасно:
Будь чист, как голубь, мудр, как змей.
Гляди, как солнце светит ясно
Над скорбной родиной твоей.
 

«Живу во сне, живу в абстракции…»

 
Живу во сне, живу в абстракции,
В каком-то бешеном кино,
В сплошном бреду, в цепной реакции,
Но знаю – всё предрешено:
 
 
От гениальности до пошлости,
От самой плёвой ерунды
До унизительной похожести
Чужой и собственной беды.
 

«За половину жизнь перевалила…»

 
За половину жизнь перевалила
И выдохшейся странницей бредёт.
Но, что прошло, не стало сердцу мило,
И не милее то, что настаёт.
 
 
А та мечта, что не сумела сбыться
И навсегда осталась только сном,
Сияет, как огни из окон «Ритца»
В глухую ночь на площади Вандом.
 

1950-е

«И всё-таки я верю в чудо…»

 
И всё-таки я верю в чудо.
И всё-таки я чуда жду:
Из ничего, из ниоткуда,
На счастье или на беду —
Уж я не знаю, как случится,
Да и не всё ли мне равно —
Ворвётся глупая жар-птица
В моё мансардное окно.
И с ней – созвездий миллиарды,
Сорвавшись, хлынут напролом,
И рухнет вся моя мансарда
С её мансардным барахлом.
 
 
Иль проще: подводя итоги
Калейдоскопу бед и лет,
Слетит ли как-нибудь с дороги
Взбесившийся мотоциклет,
И канут в бездну ледяную
Надежды, радости, печаль…
 
 
А окровавленную сталь
Свезут на свалку городскую.
 

«И ты когда-то в ужасе спросил…»

 
И ты когда-то в ужасе спросил
О смысле, о бессмыслице, о Боге.
Осенний день блаженно моросил,
Кружились листья на большой дороге…
 
 
Как листья, осыпаются года
И кружатся в огне воспоминанья.
И ночь ложится – нежно, как всегда,
Сквозь сумрак негасимого сознанья.
 

«Как будто на белой упавшей звезде…»

 
Как будто на белой упавшей звезде,
Зелёная ёлка стоит на кресте.
 
 
Весёлые свечи на ёлке горят,
И звёзды цветные развешаны в ряд.
 
 
Закрой же глаза и открой их потом —
И станет зелёная ёлка крестом,
 
 
Огромным крестом в мировой пустоте,
И розы венком расцветут на кресте.
 

«Как звёздные тени, ложатся…»

 
Как звёздные тени, ложатся
Осенние листья в саду.
И мне начинает казаться,
Что сам я по звёздам иду.
 
 
И звёзды горят под ногами,
Как будто сквозь холод и зло
Осеннее тихое пламя
На скорбную землю сошло.
 

«Как много прожито, как мало пережито…»

 
Как много прожито, как мало пережито…
Жизнь тянется, как в церкви лития.
И кажется, что вот уже раскрыты
Державные врата небытия.
 
 
И имена когда-то дорогие
Мы повторяем, словно в полусне —
Как будто снова в юности, в России,
В несущей нас над пропастью ладье.
 

«Как отвратительно стареть…»

 
Как отвратительно стареть
Так невпопад, так неумело,
И, сгорбившись, у печки греть
Своё слабеющее тело.
 
 
И всё же верить и любить,
Как будто молодость всё длится,
И ничего не позабыть,
И ничему не научиться.
 

1956

«Как унизительно убоги…»

 
Как унизительно убоги
Все наши склоки и дела,
И смехотворны эти тоги
Вершителей добра и зла.
 
 
Но перед царственным закатом
Смиренно голову склоним:
Нет правых. Все мы виноваты,
Все миром мазаны одним.
 

«Какая нежность в утреннем тепле…»

 
Какая нежность в утреннем тепле,
В ещё не поднимавшемся тумане.
Как в голубой, чуть розоватой мгле
Причудливы бесформенные зданья.
 
 
А я твержу ненужные слова
О смысле, о бессмыслице, о страхе,
И кружится невольно голова,
Под топором лежащая на плахе.
 

Апрель 1949

«Каникулы, солнце, Савойя…»

 
Каникулы, солнце, Савойя…
Шагаю, цветок теребя.
Но что же мне делать с собою,
Куда убежать от себя?
Укрыться от собственной тени,
Что вместе со мною пришла,
Закрыла луга и селенья,
На самое небо легла?!
 

«Когда-нибудь – о, я уверен в этом!..»

 
Когда-нибудь – о, я уверен в этом! —
В глухую ночь открою я окно
И вдруг увижу: серебристым светом
До горизонта всё освещено.
 
 
Как будто в тишине природы спящей
Нездешний занимается рассвет.
И это будет не от звёзд сходящий,
Но к звёздам поднимающийся свет.
 

«Когда с годами выучимся мы…»

 
Когда с годами выучимся мы
Стареть и ничему не удивляться,
И знать, что от сумы и от тюрьмы
Никто из нас не вправе отрекаться.
 
 
Что все мы жалкие слепые бедняки,
Развратники, растратчики и воры,
Растратившие жизнь на пустяки,
На ничего не стоящие споры, —
 
 
Тогда, быть может, в ледяном поту,
В отчаянье, не знающем названья,
Сквозь эту глухоту и немоту
Сверкнёт и нам последнее сиянье —
Звезда, сорвавшаяся в пустоту.
 

«Когда цветут парижские каштаны…»

 
Когда цветут парижские каштаны
Над головой влюблённых и зевак,
Мне кажется – блаженная нирвана
Сошла на мир сквозь повседневный мрак.
 
 
И царствует святое безразличье
Над поясом научной мерзлоты.
Какой восторг! Какое сверхвеличье!
О, человек, когда б ты знал, КТО ты!
 

«Конечно, умирать не хочется…»

 
Конечно, умирать не хочется,
Конечно, надоело жить…
Но час придёт и не отсрочится —
Свечу придётся потушить.
 
 
И вот предстанет жизнь прошедшая:
Земная радость и печаль…
О, юность, юность сумасшедшая,
Тебя одну мне будет жаль.
 

«Кто вызвал в этот мир меня…»

 
Кто вызвал в этот мир меня
Из пустоты небытия
И бросил в нищету и холод,
И смысл в страдании нашёл?
Я видел всё, я всё прошёл:
Надеялся, когда был молод,
Потом надеяться устал,
Потом и верить перестал.
О, страшный мир! Так, леденея,
Года последние бегут.
Так листья осенью желтеют
И, с веток падая, гниют.
 

«Ложится вечер в нежности неясной…»

М.Л.

 
Ложится вечер в нежности неясной,
Двоится память в сумерках времён.
И Божий мир, по-новому прекрасный,
Как будто заново был сотворён.
 
 
И нет уже ни радости, ни горя,
Прозрачный опускается покой
На землю, на утихнувшее море,
На память о тебе, на облик твой.
 

«Любая чушь, любое приключенье…»

 
Любая чушь, любое приключенье
Под старость представляются сложней.
Всё хочется добраться до корней,
Найти всему своё предназначенье.
 
 
Но только на предельной высоте —
В блаженнейшем из снов, в святом смиренье —
Все вопрошенья, все недоуменья
В божественной сольются простоте.
 

«Люблю перекрёсточный веер…»

 
Люблю перекрёсточный веер
Штурмующих дали дорог —
Дорог, уходящих на север,
На запад, на юг, на восток.
 
 
Люблю их графически строгий,
Ритмически песенный лад:
Дороги, повсюду дороги,
Дороги вперёд и назад.
 
 
Дороги в безвестье, в не знаю,
Дороги, как линии рук…
Давай, я тебе погадаю,
Мой воображаемый друг.
 
 
Давай, мы с тобой помечтаем,
Давай, мы с тобой улетим.
В Италию. Хочешь в Италию?
В Неаполь, в Милан или в Рим?
 
 
Давай, превратимся в движенье,
В поэзию, в солнечный блик:
Ведь ты – моё воображенье.
А я – твой послушный двойник.
 
 
Люблю, приближаясь к итогам,
Под жизни стихающий шум
В вечернюю мглу по дорогам
Бездумно лететь наобум.
 

«Меня уж нет. Меня не существует…»

 
Меня уж нет. Меня не существует.
Остался лишь оптический обман,
Забывший вовремя рассеяться туман,
Степная пыль, кружащаяся всуе.
 
 
И вообще – существовал ли я
Самой в себе неповторимой тварью
Иль только, вспыхнув, растворился гарью
В космической тревоге бытия?
 
 
Всё – прах, всё – тлен: мечты, надежды, сроки…
Бесстрастна леденеющая высь,
И в чёрный бархат вписанные строки
Уже в посмертный пурпур облеклись.
 

«Мне снова снился всевозможный вздор…»

 
Мне снова снился всевозможный вздор:
Что я карабкаюсь на Гималаи,
Что разрешён неразрешимый спор
О Боге, о бессмертии, о рае.
 
 
Я видел флорентийские дворцы,
Где спят атласно-кружевные дожи
И нежатся святые мертвецы,
Безликие шагреневые рожи.
 
 
Мне чудилось шуршание беды
В фантасмагории двойного зренья,
И я среди всей этой чехарды
Не то творец, не то её творенье.
 

«Мне совершенно безразлично…»

 
Мне совершенно безразлично, —
Что неприлично, что прилично,
Что тошнотворно, что смешно:
Мне совершенно всё равно.
 
 
Что помню? Вереницу войн
И вереницу революций,
Глухой аэропланный вой
Да невозможных конституций
Крушение наперебой.
Блажен, кто этой жизни рад,
Кто каждый миг благословляет.
 
 
Но тот блаженнее стократ,
Кто цену всем блаженствам знает
И чашу смерти, как Сократ,
Благоговейно выпивает.
 

«Мы ждали всю жизнь напролёт…»

Я сказал: вы – боги…

Псалом 81, 6

 
Мы ждали всю жизнь напролёт,
Надеялись, верили в Бога,
Но время упрямо ползёт,
И вечность стоит у порога.
 
 
И вот разлетелись, как дым,
Все чаянья, все ожиданья.
Но мы ни о чём не грустим, —
Мы боги, мы тихо летим
В морозную ночь мирозданья.
 

1953

«Мы все стареем понемногу…»

 
Мы все стареем понемногу:
Один смешней, другой страшней.
Не верим в Бога, з убрим йогу
Державной осенью своей.
Мы все стареем, как попало, —
И кто же мог предположить,
Что мало так осталось жить,
До ужаса, до смеха мало.
 

«Мокропогодится. Дорога…»

 
Мокропогодится. Дорога
Неузнаваемо пуста.
Во рту от выпитого грога
Чуть сдавленная тошнота.
 
 
Так вот оно – существованье:
Прогулочки, автомобиль
Да неуёмного сознанья
Всё разлагающая гниль.
 

«На исходе двадцатого века…»

 
На исходе двадцатого века
В лабиринте космических трасс —
Чем пополнили мы картотеку
Барабанных, штампованных фраз?
Декларации, лозунги, речи…
Смена вех и дорог без конца…
Чем приблизили лик человечий
К лучезарному лику Отца?
Лёгкой дымкой небесная слава
Поднималась над стойкой бистро,
И в Париже Булат Окуджава
Что-то пел о московском метро.
Вот она, эта малая малость,
Чем, воистину, жив человек,
Что ещё нам от Света осталась
В наш ракетно-реакторный век.
Постараемся ж не задохнуться,
Добрести, доползти, додышать,
Этой малости не помешать,
Предпоследнему дню улыбнуться.
 

«На улице качается фонарь…»

 
На улице качается фонарь,
Качается, как он качался встарь,
И на камнях маячит жёлтый блик,
Как он маячить издавна привык.
 
 
Я, обернувшись, щурюсь на него,
Как будто не случилось ничего
И за годами годы не прошли,
Меж фонарём и мною не легли.
 
 
И всё, как прежде: тот же жёлтый блик
И улица, ведущая в тупик.
 

«Над снегом в ночи беспредметной…»

 
Над снегом в ночи беспредметной
Натянута тонкая нить.
Качаюсь. И вот незаметно
Меня начинает тошнить.
 
 
Тошнить от родных и знакомых,
Тошнить от друзей и врагов,
От скромных тошнить и нескромных,
От умных и от дураков.
 
 
Тошнить от больших и от малых,
От трижды ничтожного «я»,
Тошнить от газет и журналов,
От светом палящего дня.
 
 
С излишком заполнивши квоту
Всего пережитого мной,
Теперь превращаюсь я в рвоту,
Блестящую на мостовой.