Текст книги "Матросы Наркомпроса"
Автор книги: Кирилл Голованов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Сейчас мы должны сделать открытие! – торжественно объявил преподаватель. И ребята приготовились. Никому не было дела, что все это не новость уже три с половиной века. Каждый лично определил отношение отрезков деревянного желоба, каждый сам догадался, что это просто квадраты последовательного ряда чисел. Формула возникла на доске как бы сама собой. И латинские буквы символов обрели смысл.
Преподавателю нравилось, как работает класс, но только до тех пор, пока не приходилось вызывать учеников к доске. Скосившись ни директора, ребята топали по кабинету строевым шагом, а Павлу Феофановичу было не по себе от этих строевых ухваток. Он считал, что здесь они необязательны.
Директор хмурился, поглядывая на преподавателя. До конца урока он не досидел. Ушли и завуч с военруком.
Павел Феофанович не обратил на это внимания. Он показывал ребятам суть ошибки Галилея в Пизанской башне. По требованию учителя массивный Антон Доиченко, изображая наклонную башню, взобрался на стол и одновременно выпустил из рук два диска: жестяной и бумажный. Один из них, падая, закрутился осенним листом.
– Мешает воздух! – первым догадался Димка Майдан.
Павел Феофанович утвердительно кивнул. В этот момент учитель пожалел, что физический кабинет так беден. Насколько наглядней можно было продемонстрировать это явление при помощи трубки Ньютона. Но о такой трубке, как и о насосе, который бы выкачал из нее воздух, оставалось только мечтать.
В душе у преподавателя поднималось раздражение. Директор школы, судя по всему, обратил внимание только на внешний воинский ритуал. Первый раз посетив кабинет физики, он так и не заметил, что кабинета-то, собственно, нет.
Учителя, конечно, знали, что директор очень занят, и, к сожалению, совсем не учебным процессом. Школа разместилась в запущенном петербургском доме, который не ремонтировали, пожалуй, с самой революции. Дубовый паркет вздулся скрипучими пузырями. Гнилые рамы едва держали оконные стекла. Однако занятия все же начались.
Директор на ходу утвердил расписание уроков, составленное опытным завучем, а сам продолжал спорить с подрядчиками и выбивать фонды на дефицитные строительные материалы. В школе работали штукатуры и жестянщики, во время уроков стучали молотки плотников и повизгивали рубанки паркетчиков. На оплату счетов ремонтно-строительной конторы требовались немалые суммы.
Будь Уфимцев просто директором, преподаватель физики бы понял его заботы и не стал предъявлять никаких претензий. Но Уфимцев по специальности был педагогом-историком. Как же он мог не обратить внимания, что оборудование физического кабинета – это прежде всего наглядность? Без нее, как ни старайся, не обеспечить глубоких знаний, не доставить учащимся радости познания.
Павел Феофанович, конечно, догадался, что директорская благодарность Бархатову прежде всего предназначалась для уязвления преподавателя, «строевые навыки» которого оказались не на высоте. И директор наверняка захочет поговорить с ним на эту тему.
– Нет, говорить будем о физике! – твердо скажет ему Павел Феофанович и выложит все, что думает о постановке учебного процесса в новой спецшколе.
ГЛАВА 4. ЧЕМУ РАВЕН МОРСКОЙ ПОВАР?
Билли Бонс явно преувеличивал. Пяти минут, конечно, было мало для сплочения коллектива мальчишек, которые до сентября 1940 года совсем не знали друг друга. Командир роты Ростислав Васильевич Оль не был таким оптимистом. Он предупреждал о том, что «мужской коллектив – трудный коллектив». Тем не менее во втором взводе процесс сплочения коллектива , безусловно, шел, причем с достаточной интенсивностью.
В один из дней Майдан и Куржак явились в школу с одинаковыми синяками. Это очень обеспокоило командира взвода Святогорова, хотя все объяснилось просто. Накануне Димка побывал в гостях у товарища и принял активное участие в разрешении семейных конфликтов с Жоркиным старшим братом. Если говорить по-честному, этот конфликт оказался совсем не семейным. Стороны не пришли к единому мнению относительно того, какая спецшкола лучше: артиллерийская или военно-морская. Внешний вид обоих приятелей свидетельствовал об упорной борьбе за свои убеждения. Брат Куржака никак не соглашался признать общеизвестный факт, что «морской кок равен сухопутному полковнику». Поскольку брат занимался боксом и учился уже в десятом классе, убедить его так и не удалось.
Когда Димка пришел домой из гостей, тетя Клаша всплеснула руками, потом заплакала:
– Опять за старое…
– Получу обмундирование и драться больше не буду, – пообещал ей Димка. – В форме драться нельзя.
– Наоборот, можно, – возразил ему Федор Петрович Майдан. – Даже нужно, но только с настоящими врагами.
Димка размышлял над его словами весь остаток вечера и как будто догадался, в чем дело.
– Не надо твоего брата больше дразнить, – посоветовал Димка Жорке Куржаку. – Разве он виноват, что слишком рано родился и морские спецшколы организованы только сейчас?
– Я и сам думаю, завидует, – признался Жорка. – И всегда первый лезет.
– Значит, очень жалеет, что не стал моряком, – решил Димка. – Ты бы узнал у военрука, может быть, из артиллерийских спецшкол принимают в военно-морские училища?
– Хотя бы не в самые главные, – обрадовался Куржак. – Например, где учат на артиллеристов береговой обороны.
Перспектива была заманчивой. Возможно, она могла обеспечить мир в семействе Куржаков. Но на всякий случай Димка с Жоркой решили записаться еще и в секцию бокса.
И все же командир роты был тоже прав насчет трудного мужского коллектива. Например, Антон Донченко никак не хотел принимать участия в процессе его сплочения. А многие ребята хотели с ним дружить, особенно Лека Бархатов и Раймонд Тырва. Антон даже как будто забыл, что летом, в дачном поселке Мартышкино возле Ораниенбаума, первым познакомился с Бархатовым. Они вместе ездили на велосипедах и пытались проникнуть на форт Красная горка. Правда, экскурсия не состоялась. Часовые краснофлотцы любопытства не одобряли и выдворили мальчишек из запретной зоны. Загадочный, грозный Кронштадт снял им на горизонте золоченым куполом Морского собора, мигал сигнальными прожекторами боевых кораблей. Тогда же Антон и Лека окончательно решили поступать в военно-морскую спецшколу. Они вместе прошли комиссию и попали в один взвод. Но теперь Антон почему-то не захотел поддерживать прежнего знакомства и ни с кем не искал дружбы, ни к кому из ребят не ходил и к себе никого не приглашал. Даже когда Лека рискнул предложить товарищам ознакомиться с отцовским оружием. Соблазнились многие, но только не Антон. Донченко сам страдал от такой изоляции. Он завидовал даже агрессивному брату Жорки Куржака. С ним хоть драться можно. А как поступать с упрямой сестрой? После своего фиаско на приемной комиссии Жанна заявила, что не желает видеть никого из военно-морской спецшколы. Если Антон попробует привести домой хотя бы одного из новых товарищей, особенно Бархатова, она будет жить в Киеве у бабушки. Мать испугалась, и Антону приходилось принимать всерьез ультиматум Жанны.
С тех пор не проходило дня, чтобы он не повздорил с сестрой. Уступать Жанна не желала ни в чем. По утрам поводом обычно служила «Смена». Одной газеты им не хватало. Тем более в «Смене» часто писали о морской спецшколе. Ясно, что Антон имел право узнать об этом первым. Но на сестру не действовала логика. Она хватала газету и начинала читать самое интересное вслух, но таким тоном и с такими комментариями, что Антону хотелось отодрать ее за косы.
К сожалению, кос у нее теперь не было. И потом, женщинам надо уступать. То женщинам. А тут не поймешь кто. Что в сестре, кроме вредности? Но отец как-то заметил, что дело не в Жанне. Просто надо уметь быть мужчиной.
С тех пор газетой владела сестра. Антон старался этого не замечать. Холодная невозмутимость удавалась ему не всегда. Стоило Жанне надуть верхнюю губу и уткнуться в газету, как брат уже знал – сейчас начнет цитировать.
– Ну вот, – торжествовала она. – Так и знала! Если не ошибаюсь, это касается тебя. Информация ТАСС: «Форма для учащихся военно-морских спецшкол».
Антон читал и не верил своим глазам:
– «Утверждена новая форма для учащихся средних военно-морских спецшкол Наркомпроса. Лента на бескозырке короткая, оканчивающаяся бантом с надписью: «Военно-морская спецшкола». Бант располагается на левой стороне бескозырки, в задней ее части; фуражка без белых кантов. Учащиеся будут одеты во фланелевую рубаху со стоячим воротником, застегивающимся на две пуговицы. На левом рукаве рубахи и шинели якоря красного цвета».
– Типичный трамвайный кондуктор, – мстительно комментировала Жанна.
Антону оставалось только промолчать. От флотского великолепия в форме не осталось ничего. Отменялись тельняшки, синий отложной воротник – гюйс и канты на кургузой бескозырке без лент.
* * *
Ребята почувствовали себя обманутыми. С утра школа закипела, как прибойная волна.
– Ты знаешь, – сказал Димке Куржак, – мой брат тоже газету читал. Говорит, что мы на самом деле станем похожими на морских поваров.
– Коков, – ревниво поправил Майдан и тут же похолодел. Слово не имело значения. Не все ли равно как будут дразнить?
– Называется морская форма, – горячился Куржак. – Да в ней и во двор не выйдешь. На смех курам.
– Разве ты сюда поступал из-за формы? – спросил его Тырва.
– Я? Вообще-то нет! – смутился Жорка. – Но во дворе…
– Форма должна определять содержание! – поддержал приятеля Димка Майдан. И эта философская мысль показалась всему взводу не только подходящей, но и очень солидной.
Раймонд промолчал, но все заметили, что спорить он не стал. В дискуссии не принимал участия и Лека Бархатов, хотя было видно, что помощник командира взвода тоже разочарован.
На большой перемене стихийно образовалась делегация к капитану третьего ранга Радько.
– Под Пушкина работаете? – спросил военрук у предводителя Антона Донченко.
– Нет! – растерялся Антон.
– Стихи пишете? – наступал военрук.
– Не… получаются… – признался Донченко.
– Вот видите, – засмеялся Радько. – Тогда бакенбарды зачем? Разве не слышали, что всем ученикам приказано остричься наголо?
Военрук протянул Донченко рубль и распорядился:
– Кудри долой! Заодно побриться! Не забудьте доложить командиру взвода, что получили от меня замечание.
Антону было приятно первый раз в жизни получить такое приказание, но расставаться с челкой он не собирался. В крайнем случае можно ее укоротить.
Затем военрук внимательно оглядел остальных членов делегации. Они переминались с ноги на ногу. Энтузиазм дал заметную утечку.
– С чем пожаловали?
Майдан молча протянул ему «Смену».
– Спасибо. Газеты уже читал, – отказался Радько. – И мне непонятно…
– Что за форма? – подхватил Димка. – Даже без тельняшек…
– Непонятно другое, – продолжал капитан третьего ранга. – Как я предполагаю, вы собираетесь стать военными людьми. Так?
Кто бы стал возражать? Делегация скромно подтвердила поговорку о том, что молчание – знак согласия.
– А вот здесь ясно напечатано, – взял газету Радько: – «Утверждена новая форма…» Понимаете, ут‑вер‑жде‑на! Приказы на военной службе, как вам уже должно быть известно, обсуждению не подлежат. Есть еще вопросы?
Радько добавил, правда, что с тельняшками произошло недоразумение. Тельняшки никто не отменял.
– Разрешите идти? – мрачно спросил Майдан и вытянул руки по швам. Ему стало ясно, что взаимопонимания с военруком все равно не достичь. Тельняшки были слабым утешением. Какой в них смысл, если сине-белые полоски все равно скроет глухой стоячий воротник?
Разочарованная делегация отправилась восвояси, а упрямый Димка на всякий случай решил поискать другие возможности заявить претензию. Заглянув в знакомую дверь, где раньше заседала приемная комиссия, он поспешил ее поплотнее захлопнуть. Там сидел директор. Директор посмотрел на него так, что Димка предпочел в переговоры с ним не вступать. Зато в соседнем кабинете его ждала неожиданная приятная встреча. В широкоплечем рыжем моряке Майдан узнал старого знакомого.
– Здорово, Женя! И ты здесь? – завопил Димка, распахнув дверь настежь.
– Здесь, – согласился моряк. – Но теперь не Женя.
– Как не Женя? – удивился Димка и вошел в кабинет. – Как не Женя? Скажешь, не ты меня учил в волейбол? И еще танцевать. «Яблочко»?
Разве он мог забыть рыжего курсанта, которого все его товарищи звали Женькой. Майдан познакомился с ним в клубе военно-политического училища, где тетя Клаша работала нянечкой. Курсант рассказывал Димке про Тихоокеанский флот и совсем не обижался, когда его звали просто по имени. Правда, сейчас его широкие плечи стягивал синий китель, на руках золотились нашивки: две шириной с палец, а верхняя совсем узенькая. Между нашивками и внутри венчающих их звездочек алели комиссарские выпушки, такие же огненные, как и шевелюра. Но это был точно Женя. Димка Майдан очень обрадовался. Вот кто наверняка его поймет.
– Ты мне голову не морочь! – рассердился моряк, выложив руки с шевронами на стол, и повторил: – Не Женя, а товарищ старший политрук! Ясно?
Майдан сразу скис, сказал «ясно» и попятился к двери.
– Ничего тебе не ясно, – усмехнулся старший политрук. – Значит, здесь учишься. Молодец! Будем вместе служить.
Но Димку эта перспектива уже не устраивала. Как меняются люди? Таким был хорошим парнем, и вот что из него получилось!
– Погоди! – снова рассердился старший политрук. – Куда бежишь? Я разговор не окончил.
«Бывший Женя» взял у Димки газету и не отпустил до тех пор, пока не вытянул у него все подробности, начиная от возможной дразнилки «морские поварята», то есть «коки», до категорического ответа капитана третьего ранга Радько.
Майдан совсем потерял разговорчивость. Он больше ни на что не надеялся и отвечал «бывшему Жене» только для того, чтобы побыстрее от него отделаться. Мог ли Димка предполагать, что так разочаровавшая его встреча будет иметь удивительные последствия?
Политический руководитель спецшколы пошел с Димкиной газетой к Радько и сразу же приступил к делу:
– Напортачили с обмундированием, нагородили черт знает что! Порочный принцип – лишь бы не походила на взрослую.
– Сегодня у меня была делегация учеников, – нахмурился военрук. Он не привык, чтобы командир, младший по возрасту и воинскому званию, который к тому же являлся его заместителем по политчасти, разговаривал в таком тоне. – Пришлось им разъяснять значение слова «утверждено». Надеюсь, вы не нуждаетесь в подобной воспитательной беседе.
– Приказы обсуждать не намерен, – возразил старший политрук. – Однако знаю, что умных и заинтересованных руководителей обычно знакомят с проектом приказа на стадии его подготовки.
Это было уж слишком. Радько рассердился. Говоря по правде, в Управлении военно-морских учебных заведений, сочиняя образцы новой формы, с ним не очень-то советовались. Военрук только сейчас понял, что надо было проявить больше настойчивости. Но только что назначенный в спецшколу старший политрук Петровский излагал свою позицию с грубой прямолинейностью. И нельзя сказать, чтобы характер его вполне подходил для тонкого дела воспитания будущих моряков.
– У вас тоже была делегация?
– Какая там делегация, – отмахнулся Петровский. – Никакой делегации не было. Меня просто решили употребить по знакомству.
– По блату то есть! – натянуто уточнил Радько.
– Вот-вот, – сурово подтвердил старший политрук. – Дмитрий Майдан из третьей роты просил что-нибудь предпринять, Утверждает, что иначе будут дразнить.
Петровский коротко изложил содержание беседы с Майданом, а капитан третьего ранга понял, как уязвить политрука.
– Вот он какой, Митя! – улыбнулся Радько. – Так и обращался на «ты» до самого конца?
– Что с него взять? – развел руками старший политрук. – Знал меня еще курсантом.
– Думаю, что допущена педагогическая ошибка, – сказал Радько. – Необходимо решительно всем называть учеников на «вы». Как вы считаете, Евгений Николаевич?
– Это же мальчишки! – пожал плечами Петровский. – Что ж, давайте попробуем.
Назначение в спецшколу выбило его из привычной обстановки. Казалось бы, повидал в жизни всякое, бывало, двумя-тремя словами обуздывал отпетую шпану, да так, что некоторые потом ему письма писали. В спецшколе же учились «домашние» мальчишки. Им преподавали солидные учителя, такие образованные!
И Петровский никак не мог решить, с чего начать работу.
Старший политрук прокашлялся и снова вернулся к прежней теме.
– Нельзя допустить, чтобы ребята стеснялись формы, – настаивал он.
– Боюсь, что протестовать уже поздно, – поморщился Радько, но все же спросил: – Что вы предлагаете?
Старший политрук ничего пока не имел в виду. Но, посмотрев в насмешливые глаза Радько, понял, что промолчать нельзя. И в этот момент к нему пришла великолепная идея.
– Пусть протестует Наркомпрос, – заявил Петровский. – Они люди гражданские. Им можно.
– Как будто Наркомпросу не все равно, – покачал головой Радько, слегка пригладив черные усики.
– Не думаю, – возразил Петровский. – Поскольку дело упирается в экономику…
Старший политрук объяснил, что рубаху со стоячим воротом из обыкновенной фланелевки не переделать – ее надо шить на заказ. Бескозырку без кантов тоже. Все обойдется гораздо дороже стандартного обмундирования военных моряков.
– А кто платит? – торжествовал старший политрук. – Платит-то Наркомпрос!
Он еще не успел закончить фразы, как Радько порывисто пожал ему руку и ухватился другой за фуражку:
– Необходимы конкретные расчеты, смета. Поехали быстро в порт!
ГЛАВА 5. ЧЕРТ С НИМ, С БАНТИКОМ!
Заманчивая перспектива прослыть «морскими поварами» и в этом качестве переплюнуть «сухопутных полковников», как оказалось, никого из ребят не устраивала.
– Никто нас не понимает, – с горечью объявил в классе Димка Майдан. – Был у меня знакомый краснофлотец Женька. Он мне точно объяснял, что в морской форме все имеет смысл. Три белых полоски на гюйсе в память о победах русского флота.
– Правильно, – кивнул Донченко. – Гангут, Чесма, Синоп.
– Ничего не правильно, – огрызнулся Майдан. – Сейчас он говорит, что ходить со стоячим воротом даже красивее.
– Кто говорит? – не понял Раймонд. – Этот Женька?
– Ну да. – И вдруг Димка спохватился и уточнил: – Не Женька, а товарищ старший политрук. Еще не знакомы? Рыжий Политура, а не Женька.
Ребята засмеялись, но им не было весело. Трудный мужской коллектив переживал кризис. Прекратились прогулки по набережной Невы, никто не ходил друг к другу в гости, и Антон больше не спорил с сестрой из-за газеты. А Жанна стала донимать его расспросами о спецшколе и как-то между прочим спросила о Бархатове.
– Его назначили помощником командира взвода, – нехотя ответил Антон. – В общем, неплохо справляется. Он собирался какие-то стихи тебе передать.
– Вот как? – сказала Жанна и неожиданно добавила: – Почитаю с удовольствием. Пусть приносит. Можешь даже пригласить его к нам в гости, – продолжала сестра и ехидно улыбнулась. – Конечно, после того, как вы наденете новую форму.
Встреча с Бархатовым, когда он будет одет в смешной мундирчик, представлялась Жанне куда менее опасной. В крайнем случае всегда была возможность проехаться насчет «трамвайного кондуктора» и тем пресечь любые комментарии насчет ее попытки стать «спецшкольницей».
Донченко не замедлил передать приглашение сестры, и Аркашка Гасилов неожиданно обнаружил возросший интерес к стихам Бориса Смоленского.
– Как будто ты обещал их переписать, – напомнил Лека Бархатов.
– Ничего я не обещал, – возмутился Гасилов. – Тем более для девчонок.
– Ну ладно, я пошутил, – соврал Бархатов. – Почитай нам что-нибудь еще…
Гасилова не требовалось долго уговаривать. Аркашка растаял, но стихи читать все же воздержался. Вот песня другое дело. Борис Смоленский сочинил ее на Аркашкиных глазах. Правда, она не про Ленинград, но все равно настоящая морская…
В тумане тают синие огни,
Сегодня мы уходим в море рано,
Поговорим за берега твои,
Ах, вей, родимая моя Одесса-мама…
Гасилов пел первым голосом, высоким и чистым. Недаром его сразу взяли в солисты школьного хора. Аркашке очень хотелось, чтобы песня понравилась, и он старался изо всех сил. Но Димка не мог слышать без смеха, как тоненький «гогочка» выводил слова сожаления насчет «фартовых девочек» и еще о том, как ему больше «клешем не утюжить мостовые». Аркашка в клешах. Вот потеха. Его ведь наверняка в школу за ручку водили.
Там все хватают звездочек с небес,
Наш город гениальностью известен.
Утесов Ленька – парень из Одесс,
И Вера Инбер, Бабель из Одессы…
– Как?.. Я не ослышался? – воскликнул кто-то в стороне. Толпа слушателей разомкнулась, и все увидели военрука.
– «И Вера Инбер, Бабель из Одессы», – напевая, смеялся Радько. – Но почему я этой песни не знаю?
– Просто шутка, – смутился Гасилов. – Ее написал мой знакомый. Он студент Ленинградского института водного транспорта. На судоводительском факультете.
– Неплохо, – одобрил Радько. – Я ведь тоже родом из Одессы. Прошу вас переписать для меня слова.
Аркашка выполнил просьбу с удовольствием, военрук – это не какая-нибудь девчонка. Скоро весь второй взвод, а затем и другие подразделения голосили хором: «Ой, мамочка, роди меня обратно!»
С легкой руки военрука популярность «Одессы-мамы» росла с каждым днем, а вместе с ней и популярность солиста Гасилова. Хотя Рыжий Политура воспротивился включению песни в репертуар самодеятельности, ее пели и так.
Димка захотел познакомиться с автором текста. Гасилов пообещал. А Лека Бархатов на своей просьбе больше не настаивал. Не все ли равно, что поднести Жанне: стихи или новую песню. Гораздо важнее, что предлог теперь уже есть. Только оставалось получить обмундирование.
Жанна тоже готовилась к встрече. Местная комсомольская пресса предоставляла для этого немало возможностей.
– У вас учится такой Тырва? – однажды спросила у Антона сестра.
– Мы в одном взводе, – сказал Донченко как можно небрежнее и не удержался, чтобы не съязвить: – Помнишь, он тебе еще сказал: «Какой из тебя моряк?»
– Который семафор свободно читает? – отчего-то обрадовалась Жанна. – Посмотри, про него в газете напечатано.
Заметка называлась «По сигналу воздушной тревоги».
«…В особенности хорошо работали юные бойцы. Командиру пожарного звена комсомольцу Роме Тырве шестнадцать лет… В прошлом году, после окончания курсов, он был назначен командиром… У Ромы несколько оборонных значков…»
Антон засомневался. Он никогда не видел значков у Раймонда. Даже когда назначали командиров отделений.
– Спроси! – потребовала сестра. – И заодно можешь передать от меня привет!
Непонятно, зачем это ей понадобилось, но Антона тоже заинтересовала заметка. Все сходится: и возраст, и редкая фамилия…
– Ты живешь не на улице Писарева? – осторожно спросил он Раймонда на перемене.
– Ну и что? – пожал плечами Тырва.
Тогда Донченко вытащил «Смену» и прочитал:
– «В 21 час 45 минут во дворе огромного дома прозвучал сигнал воздушной тревоги…»
Дальше Антон запнулся, как репродуктор, на полуслове, потому что собеседник не выразил ни удивления, ни восторга. Наоборот, Раймонд взял у него газету, бегло просмотрел и, возвращая назад, сказал:
– Зря все это.
– Все равно все прочитают, – отозвался Антон.
Раймонд поморщился.
– Может быть, не все? – Ему даже говорить о заметке было неприятно.
– Значит, ты вообще против печати? – недоумевал Антон. – А еще комсомолец!
Малоподвижное лицо Тырвы с опущенными углами рта показалось ему особенно непривлекательным.
– Против, когда печатают ерунду! – ответил Раймонд.
– Как ерунду? В газетах? – Антон был воспитан в уважении к печатному слову.
– На учениях были недостатки, – пояснил Тырва. – А здесь о них ни слова. Значит, и заметка ни к чему.
Логика здесь присутствовала, но Антон ей не поверил.
– Дурак ты, Антоша, – ласково сказал Тырва и с сожалением улыбнулся. Улыбка смягчила его последние слова, и получилось совсем не обидно, но Донченко все равно прищурил глаза.
– Пожалуй, мне придется информировать некоторых читательниц, что ты – это вовсе не ты, а потому передать привета не удалось.
– Жанна? – догадался Раймонд. – Кстати, как дома обстановочка?
– Предупреждали ее, упрямую, – махнул рукой Антон, но от ответа на вопрос воздержался…
* * *
– Ну как? – спросила Жанна на следующий день, разворачивая газету. – Это он?
– Он, – сообщил Антон. – Тебе-то что?
Сестра оставила реплику без внимания.
– Привет передавал?
– Говорит «спасибо», – пожал плечами Антон. – Чего же еще говорят в таких случаях?
Жанна внимательно посмотрела на брата. Антон перехватил этот взгляд и вдруг заулыбался. Жанна вспыхнула, а Антон добавил как можно небрежнее:
– Еще спрашивал, как дома обстановочка.
Жанна независимо вскинула подбородок и углубилась в газету. Завтрак прошел в молчании. Если бы Антон знал, о чем она читает, то наверняка завладел бы газетой, не останавливаясь перед физическими методами. Бессовестная девка цитировала всякую ерунду, а когда в «Смене» напечатали про самое главное, словно язык проглотила.
Заметку прочитал перед строем старший политрук Петровский. Она называлась так же, как и первое сообщение о форме для «спецов», и поначалу не вызвала у слушателей никаких эмоций.
– «Мастерские Краснознаменного Балтийского флота изготовили для учащихся военно-морской спецшколы зимнее обмундирование…»
Читая, старший политрук не глядел на Майдана, но тот понял, что бывший Женя старается для него. На черта Димке нужна его декламация…
– «Форма, которую получают учащиеся спецшколы, такая же, как и у курсантов военно-морских училищ, только лента с золотым тиснением на бескозырке заканчивается бантом, укрепленным с левой стороны…»
Ребята загалдели, когда старший политрук сильно нажал голосом на слова: «такая же», а насчет бантика прочитал скороговоркой. Как будто бантик не имел ровно никакого значения. В конце концов, с бантиком действительно можно было примириться. Главное: «такая же!»
Рыжий Политура выглядел именинником. Можно было подумать, что он лично эту заметку написал. Ребята так шумно обсуждали новость, что не дослушали заметку до конца.
– Разговоры в строю! – гаркнул Петровский во всю мощь и с той же торжественностью продолжал: – «На общегородском параде в ознаменование XXIII годовщины Великой Октябрьской социалистической революции колонна учащихся спецшколы промарширует в новой военно-морской форме».
Ребята повеселели. Когда строй распустили, Димка Майдан стал обсуждать возможные сроки выдачи настоящего морского обмундирования. Он никак не предполагал, что имеет к этой сенсации самое непосредственное отношение. Только Тырва казался недовольным.
– Видишь, Антон, – объяснял он Донченко, – корреспонденты опять напутали.
– Почему? – испугался Димка.
– Не «колонна учащихся», а батальон. На параде колонн не бывает.
– Чудак человек! – облегченно вздохнул Майдан. – Какое это имеет значение?
Но Тырва любил точность. Сам Билли Бонс считал эту черту характера очень важной для будущего командира флота.
– Военный человек должен выражаться коротко, точно, одним словом, лаконично, – провозгласил Борис Гаврилович в классе, когда они проходили устройство станкового пулемета.
В подтверждение этого Билли Бонс показал какую-то железную штуковину и приказал доложить ее название.
– Гвоздик! – первым догадался Майдан. Предположение было достаточно лаконичным, но преподавателя военно-морского дела оно не устроило.
– Сами вы гвоздик! – возмущенно загремел Билли Бонс. – Объясняю, перед вами разрезная чека трубчатой оси замочных рычагов станкового пулемета системы «максим»!
Тырва точно следовал рекомендациям Билли Бонса и рисковал за волнами не заметить моря. Тут уж ничего не поделаешь, и Билли Бонс здесь был ни при чем. Димка Майдан переглянулся с Донченко, и оба они с сожалением заулыбались.
«И чего она нашла в этом дотошном парне? – подумал Антон о своей сестре. – Бархатов – я еще понимаю».
Целый день Антон вынашивал планы отмщения сестрице. Подумать только. Он мог сегодня первым принести в школу потрясающую новость. Но теперь отец не станет на защиту вредной девчонки. Газета будет его, а Жанна пусть читает ее во вторую очередь.
Донченко не знал, что Жанна целый день ходила подавленная. Ей как-то сразу расхотелось приглашать в дом приятелей брата. Но взять свои слова назад было уже невозможно.
