Текст книги "Вампиры в Москве"

Автор книги: Кирилл Клерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

ДОПРОС

Как мало нас, кто миновал допроса

Когда он не хотел нас миновать

За неимением койко-мест в палатах, набитых под завязку, пострадавшего Ганина положили на видном месте в больничном коридоре. А там очень весело – вокруг постоянно бегают нянечки с суднами, утками и клизмами, снуют медсестры с градусниками и шприцами, не спеша прохаживаются местные короли – доктора. И, кроме последних, не молча, а с шутками, прибаутками, разговорчиками. И еще какими!

– Эй, Надюха, этот-то, губастенький, ухажер твой из пятой, копыта вчера откинул.

– Да врешь! Его же выписывать собирались…

– Вот и выписали на тот свет. А не веришь – загляни в журнал.

– Вот досада-то, а обещал мне подарить духи…

– Да все равно обманул бы…

– Это тебя мужики всегда обманывают, а я их сразу распознаю. Если бы не помер, наверняка бы подарил.

Когда все это «веселье» допекает Ганина своей тупой простотой, он ложится лицом на матрас, на котором, сквозь протертую простыню, виднеются какие-то подозрительные коричневые пятна, на затылок кладет подушку, а на подушку натягивает одеяло. Путем этих манипуляций он организует максимум слоев отстранения от больничного безобразия. Зря он это делает, и вот почему:

Где-то через пять минут к нему прилетает Филин. Не в «палатку», а в дремучий лес, очень похожий на тот, что рядом с Пеньками. Там Ганин азартно собирает грибы на весьма урожайной опушке и, едва нагибается за очередным прекрасным боровичком, как слышит грозное фырканье. На корявом толстом суку сидит нахохлившийся Филин и кровожадно смотрит на него сквозь густую листву боярышника. В его крючковатом клюве болтается толстая мышь. Еще живая, но уже изрядно потрепанная. Испуганный Ганин на секунду теряется, но уже через секунду хитрый Ганин знает, что ему делать дальше:

Он поворачивается к неприятной птице спиной, и, делая вид, что он здесь совершенно ни при чем и это вообще не он, начинает неторопливо удаляться:

(– засобирался я тут с вами, ужо и домой пора. холодать стало, да и фильм интересный скоро…)

Финт, однако, не удается. Филин уже давно опознал своего обидчика и начинает громко и недовольно бубнить на весь лес:

– Где мой фамильный талисман? Куда его дел. Ирод окаянный? Где мой талисман?

Ганин съеживается – кому может быть приятно такое пристальное внимание? – и пытается спрятаться за холмик, поросший молодыми березками, Филин же в ответ начинает раскачивать мышь в клюве и высоко-высоко ее подкидывает. Совершенно невероятно, но факт – мышь взлетает по замысловатой траектории, затем пикирует и метко падает прямо за воротник Ганинской рубашки. А он, хотя и биолог, к подобным шуткам не привык – аж вздрагивает от отвращения и лихорадочно пытается вытряхнуть инородное тело. Полудохлая же мыша, словно колючий репейник, крепко впивается в нежную спину и активно пускает по ней тонкие струйки. Наверное, кровь… Только вот чья?

Вот такая тяжелая бредятина. Но иногда, возможно, из-за недостатка кислорода под многослойным укрытием, бывает еще хуже. Почти всегда существует возможность, чтобы было еще хуже.

Брезгливый санитар неожиданно начинает круто метаморфозить, сантиметр за сантиметром превращаясь в страшного незнакомца с Крымского моста, сантиметр за сантиметром, будто с него наждаком снимают кожу, обнажая свою зловещую суть. Носатый незнакомец, человек с нечеловеческим обликом, недобро сверкает глазищами размером с блюдце и гнусаво произносит:

– Ну вот мы снова и свиделись, Поганин!

Затем он играючи извлекает наручники из кармана плаща, приковывает дрожащие руки и ноги Ганина к металлической койке, в рот грубо засовывает окровавленную тряпку, а острым отточенным ногтем дырявит дырку на шее. Все эти акты насилия против личности Филин осуществляет весьма профессионально, не уставая повторять:

– Вот тебе, мерзкий ворюга, все 33 удовольствия.

Потом Филин затыкает белоснежную накрахмаленную салфетку себе за воротник, аккуратно разглаживает на груди и гнусно-прегнусно орет:

– Обеденное время. Обеденное время. Пора пить коктейль Кровавый Поганин.

С этими словами он ловко засовывает пластмассовую соломинку в ранку, при этом больно ее расковыривая. Кровь фонтанирует и цвет салфетки-слюнявчика постепенно меняется.

Несмотря на кляп во рту, в этот момент Ганин начинает голосить, как резанный. К нему сбегается добрая половина отделения( пока злая половина проклинает: Да чтоб ты сдох, проклятый, только спать мешаешь!), выясняет подробности и дает успокоительное, обещая в следующий раз отвезти в психушку и заточить в смирительную рубашку.

Этого типа в сером клетчатом пиджаке, который без особых церемоний пытался его растолкать, Ганин тоже сначала принял за неприятное видение. Однако, толчки оказались столь болезненными, что сомнений не осталось – это следак, живой, настоящий следак, достойный представитель достойного закона.

Следак представился Грищуком и сообщил, что хочет взять показания по поводу известных событий. Ганин же, в лучших советских традициях, сразу начал отнекиваться и оправдываться:

– Я ни в каких известных событиях не участвовал, разве что в Первомайской демонстрации много лет назад…

– Лучше подумайте!

– А, так вы по поводу чудодейственного раствора?

Удивленное лицо следака отвергало и эту версию.

– Ах, извините… Что-то с головой.

Ганин подивился своей недогадливости и угодливо потер огромную шишку на макушке, мол, шарахнулся башкой, мозги и заклинило. Следак тонко и понимающе улыбнулся, достал из толстой папки специальную форму для ведения допроса и нехотя начал столь привычную для себя процедуру:

– Ваша фамилия?

– Ганин.

Наконец, после изложения немногочисленных анкетных данных, Ганин вплотную подошел к своей невеселой истории.

– Ну, а теперь, все максимально подробно. И помните, что показаниями вы помогаете следствию.

Ганин это прекрасно помнил, но, тем не менее, из рассказанной им истории следовало, что незнакомец, с которым он сдуру познакомился на мосту, пригласил его выпить пивка с раками, а по дороге решил ограбить. Да, наверное, и пива никакого там не было – одна легенда.

Хитрый он все-таки, этот Ганин, просто хитрющий. Только начни сейчас подробствовать, как треклятый Филин хотел его крови напиться, уж точно в дурку загребут. Возьмут под белы рученьки, и отведут в Кащенко, а может и в Столбы заточат. Ведь действительно, если вдуматься, что им еще остается делать – уж больно все это происшествие смахивает на бред. Да и медальон, к бабке не ходи, конфискуют в качестве вещдока. А ведь это заслуженная компенсация!

– Ну и как, ограбил?!

Какой бы гаденыш ни пригрел его кровные, их не вернуть, поэтому стоило продолжать последовательно развивать версию:

– Да, он и взял, чтоб ему тысячу раз пусто было на этом и том свете, чтоб он сдох, раз мои карманы пусты. Больше некому.

(– святая наивность, а как грозно ругается):

– И много было?

– Да уж немало – шестьсот рублей. Для кого-то может и ерунда, а я собирался несколько месяцев на них жить в деревне. Да, собирался…

Следак сладко зажмурился, словно беззаботный отдыхающий под южным солнцем. Деньги взял его дружок опер Малючков, прикарманил прямо из кармана брюк бесчувственного и обмякшего тела и честно поделил со своим «подельником», следаком Грищуком. Да и как мог не поделиться, если они вместе обнаружили пострадавшего.

Деньги весьма пригодились. С их помощью все произошло, словно в песенке:

Девчонки падки на лаве…

Их только отведи в кафе

Бокал шампусика налей

Ну и в постель тащи скорей…

Версия пострадавшего о нападении с целью похищения денежных знаков была весьма на руку слегка на руку дружкам, потому благодарный следак даже предложил закурить:

– Спрячься под простыню, чтобы никто не видел, и сделай несколько затяжек. Сразу полегчает.

– Спасибо, не курю. Вот если бы пивка…

За пивом надо было бежать на улицу, а так далеко благодарность не распространялась. Да и вообще, кто кому жизнью обязан? Разве не стоит жизнь жалких 600 рублей?!

Следак преисполнился сознанием собственной значимости, надулся и поведал, что именно его должен Ганин благодарить за спасение. А еще больше опера Малючкова, дежурившего тем вечером по району на патрульной машине, в которой сам Грищук сидел за компанию. Услышали крик о помощи, мигом помчались на зов и доблестно спугнули негодяя. Поэтому неплохо бы получить благодарность – не деньгами, обижаешь, а записью в книге отзывов РОВД.

– Что, неужели и у вас такая появилась?

– Перестраиваемся…

Реально же, милиция оказалась на месте инцидента не чтобы совершенно случайно, хотя и не по недоразумению. Просто Малючков с Грищуком, оба изрядные бабники, сняли двух симпотных телок, которые топтались у ресторана Валдай, уже потеряв всякую надежду попасть вовнутрь. Честные, хорошие девчонки. Не какие-нибудь наглые шмары и продажные проститутки. Галантный опер пригласил их в шашлычную Haupu, что около Таганского метро, где ему никогда не откажут в козырном столике и лучших кусочках, а пока решили прокатиться с ветерком-сиреной, аппетит нагулять. Никакого крика о помощи они не слышали и лишь чудом не сбили в плохо освещенном переулке эту странную парочку, которая то ли обнималась, то ли боролась. После того, как длинный тип в плаще убежал, а второй грохнулся без чувств и весь в крови, стало ясно, что дело тут нечисто. А ведь они – блюстители порядка…

– Ну и были ли какие особые приметы у нападавшего, может рука отсутствовала или глаза?

– Особых примет нет, пет сорок, все на месте. Глаза… глаза злые, с красными белками…

– И что же вы от обладателя злых глаз сомнительные предложения принимаете? – не ясно, к месту ли, но иронизировал опер.

– Внешность обманчива. Недавно…

Понимая, что беседа перерастает в общетеоретическое русло, следак предложил подписать показания и деловито поспешил откланяться:

– Будем искать вашего злодея.

– Желаю успеха!

На выходе из больничного коридора Малючков не преминул построить глазки и молодцевато подкатить к хорошенькой медсестре, недавно потерявшей «ухажера». Уж не знаю, обещал ли следак подарить ей модные духи или чем другим пользительным соблазнял, но через минуту разговора уже бойко записывал ее телефончик прямо на бланке протокола допроса Ганина. Вот это настоящая оперативность!

ВЫХОД ИЗ БОЛЬНИЦЫ

– О, странник, ты куда свой держишь путь?

Ты ищешь рай?

– Нет, места где уснуть.

Больница осталась позади, скрылась за зелеными липами и серым забором, но что же дальше? Дальше-то что??? Выздоровевший Ганин пока не придумал лучшего продолжения, чем отправиться к своему образованному квартиранту – может, войдет студент в его бедственное положение, немного деньжат подкинет. Ведь недорого сдал квартиру, совсем недорого. Погода стоит отменная, и Ганин идет до дому пешочком – продышаться после гнилой больничной атмосферы, косточки размять.

В это же самое время Ерофея одолевают другие проблемы, куда более приятные. Основательно запудрив мозги смешливой ПТУшнице, он объясняет ей причину своей нелюбви к историческим дисциплинам( пока рука медленно ползет по направлению от коленки под юбку):

– У истории слишком кровавый цвет лица, слишком кровавый. Сколько стран, сколько веков, сколько идей и всегда одно и то же – кровь, кровь, кровь. А уж история КПСС просто замешана на крови, на крови и маразме. Постоянные революции, репрессии, расстрелы. Прямо учебник всеобщего насилия какой-то. А наши люди, так это просто самовоспроизводящееся пушечное мясо, стадо баранов для бойни. Так что я еще не сильно через эту историю пострадал, всего-то из Универа вылетел…

Ерофей с удовольствием затянулся хорошей сигареткой Маrlbоrо и продолжал убедительно рассуждать:

– Очень даже неприятно было сдавать такую бесчеловечную дисциплину, я ведь обладаю тонкой душевной организацией, красивым воспитанием, вида крови не переношу с детства. Я даже курицу не могу зарезать с открытыми глазами. Да что там курицу – даже новорожденного цыпленка не могу.

В этих последних фразах Ерофей практически не лгал – редкий случай в его многолетней практике врунишки, почти уникальный. Он действительно не переносил вида крови. Еще в третьем классе, поехав с соучениками и классным руководителем на экскурсию в Третьяковку, юный Ерофей грохнулся в глубокий обморок аккурат перед картиной Иван Грозный убивает своего сына. Сотоварищи хором убеждали его, что кровь не настоящая и тихонько подсмеивались над бледным лицом, но пока впечатлительному мальчику не дали понюхать нашатыря, ноги отказывались повиноваться. Если же предстоял анализ из пальца, тут с ним настоящая истерика случалась. Краем уха прослышав о болезни, при которой кровь не сворачивается, юный Ерофей внушил себе, что и он умрет так же – от потери крови. Вот она, начинает течь тоненькой струйкой и ее уже не остановить.

Рука уже уверенно находилась на пухленьком бедре и скользила в правильном направлении, а девушка отрывисто дышала, всем своим видом демонстрируя полную готовность незамедлительно заняться сексом, на худой конец, любовью, но Ерофей обязательно хотел закончить свою выдающуюся мысль:

– Да если бы и не выгнали из Универа, сам бы ушел. Сто пудов! Тухлая и бестолковая лавочка, скопище идиотов. Больно надо штаны шесть лет просиживать, когда вокруг такие перспективы не хилые. Бабки валяются под ногами, хоть большой лопатой греби. Меня тут приглашают в одно советско-британское СП, Ла-Манш называется, генеральным директором, дела там всякие прибыльные с нефтью и металлами проворачивать, но я пока думаю. Лениво что-то, да по утрам надо больно рано вставать!

Впрочем, это уже явный перебор. ПТУцжица и так основательно разомлела, а трусики ее, простите за пикантные подробности, просто-напросто намокли. Кстати, а что в этом реалистичном наблюдении такого уж неприличного – обычная физиология, женщины теперь тоже имеют право на оргазм.

Соответствующий орган Ерофея изрядно напрягся и встал в боевую стойку и… Вот ведь облом-петрович, вот ведь страшный непер – как раз в это не вовремя раздался звонок в дверь. Сначала бывший студент решил никак не реагировать и продолжить любовные игры, но настойчивый трезвон продолжался. Да, могут ведь и до посинения жать…

С сожалением перестав лапать податливую девушку, Ерофей пошел в коридор:

(– боже милостивый, кого это нелегкая принесла! и в глазок ничего не видно):

– Кто там?

– Ерофей Иванович, это я, хозяин квартиры, Ганин!

– Ганин в деревне, курей разводит.

– Каких еще курей?! И не в деревне я, под машину попал, долго в больнице лежал.

– Проверим. Какой был контрольный вопрос?

– Про тычинку.

Разгоряченный Ерофей недоверчиво приоткрыл дверь, внимательно изучил обиженную физиономию. По всему было видно, что узнал, но разговаривать предпочел через цепочку:

(– ишь, приперся…):

– По-моему, срок аренды заканчивается еще только через месяц, а если быть точным, а я как бывший математик очень люблю точность – через 37 дней! А сейчас я очень занят, у меня важная деловая встреча. Компроне ву? Так что пардоне, мосье!

– Да, конечно, извините, но я после аварии лишился всех денег, чуть не погиб. Вот, ценная антикварная вещичка. Не купите ли по дешевке?

– Дай посмотреть!

(– ишь, нахал… на ты перешел)

Ерофей повертел в руках амулет с сердцем, сжатом в металлической ладони. Металл грязноватого серого цвета, очень похожий на сталь, камень тусклый, на большом пальце монограмма владельца:

– Ну и что это такое? Из могильника вытащил?!

– Это очень ценная антикварная вещь…

– Да что ты заладил – антикварная, антикварная… Знаем мы этот «антиквариат». Золота не вижу – металлолом. Могу взять – даром или оставь себе. Еще чего есть, может фюрка?

– Нет, больше ничего нет…

– Тогда и денег нету.

– А может снимете квартиру еще на месяцок и дадите авансик? За три четверти цены?

– Сниму, но за половину.

– Но позвольте, Ерофей, но это же там грабеж среди бела дня. Я и так беру с вас очень даже по-божески. Я там читал, что за квартиру в центре…

– Слушай, отец, ты русский язык хорошо понимаешь? ПО-ЛО-ВИ-НУ.

– Да, но…

Но Ерофей уже выталкивал назойливого старикашку, который от избыточного волнения снова начал всюду вставлять слово там, за дверь, тыча ему в нос распиской и доверенностью на проживание:

– До нескорого свиданья, папаша.

Взбешенно-возмущенный Ганин поднялся к Розочке, нелюбимой, но вполне удовлетворительной по нынешним нелегким временам. Именно на ее пухлых коленках, попивая сладкий чаек с ватрушками и участливо посматривая бразильские сердцедробительные сериалы, он и намеревался переждать этот месяц. А может расщедрится мадам, денег трохи подзаймет, тогда почему бы и в деревню не махнуть, не начать претворять, план?

Специалист по самоуспокоению Ганин еще не успел мысленно перечислить все положительные и перспективные моменты предполагаемого проживания с любвеобильной соседкой, как понял, что лучше считать совершенно иначе. Примерно так:

(– чем с этой жиртресткой рядом жить, уж лучше на улице прозябать!)

А хотите знать, почему он это понял? А просто Розочка на звонки не отвечала, с распахнутыми объятиями к Ганину не вышла, а из соседней квартиры, где он поинтересовался ее местонахождением, ехидно ответили:

– Вчера укатила на юг с новым ухажером. Вернется не скоро. А вы ей деньги должны? – оставьте у нас.

– Ничего я никому не должен! – буркнул раздосадованный Ганин и поспешил вниз по лестнице к себе домой. Нет, к сожалению, уже не к себе, а к наглому Ерофею. На звонок послышался недовольный крик:

– Ждите!

Ждать под дверью пришлось минут пятнадцать, пока квартирант не оприходует кошелку. Ганин согласился на урезанную арендной платы, но оборзевший «студент» просек безвыходность положения любителя интеллектуалов и давал уже только сорок процентов, и то не сразу:

– Часть сейчас, остальное – через три дня. Чем богаты, а больше нету.

– Как это нету? Полчаса назад сам предлагал.

– Вот и надо было тогда соглашаться. Не щелкай ельничком! Я за это время еще за бутылочкой шампусика успел сбегать, да и хорошую девушку пообещал на такси домой отправить…

– Что, на метро она не доедет?

– Не надо учить меня, как обходиться с женщинами. Я джентльмен. А не нравится…

Итак, пришлось согласиться и на эту вопиющую несправедливость, и на этот форменный грабеж. От нервотрепки разгорелся аппетит и резко захотелось кушать. И тут, как назло, так вкусно, так призывно запах шашлык кооператора, так ароматно… Но нет, нет на это баловство денег:

(– да и неизвестно, не из кошатины ли варганят!)

Так что пока придется довольствоваться более скромными кушаньями, дабы побольше сберечь на поездку. Ганин зашел в магазин, где, после долгих размышлений, купил сдобную булку и пакет молока:

(– словно бедный студент… но пища здоровая и питательная)

Через квартал он надорвал пакет и отпил глоток. Что за пакость! Молоко оказалось основательно прокисшим, но ни сил, ни желания возвращаться и скандалить не было. Швырнув пакет в урну, раздосадованный Ганин откусил кусочек булки… Потом еще один. Потом еще. А где же изюм, черт возьми, где же обещанный изюм? Жулики проклятые, сэкономили! Силой воли решив, что уже сыт по горло этим вонючим дерьмом, Ганин додавился фальшивой булкой и не просто так, от голодухи, а с идеологической подоплекой:

(– ничего, я сильный, я все выдержу, эти подлые удары судьбы только закалят меня перед будущими сражениями!)

Неизвестно, в каких сражениях и в качестве кого Ганин собирался участвовать, но пока, расстроенный и униженный и обиженный и просто очень несчастный, уныло волочил ноги по Остоженке. Он никак не мог понять, что же ему напоминает эта ситуация, и вдруг наступило озарение:

В Пеньках, еще в возрасте шести или семи лет, он нередко играл в игру под кодовым названием Годы лишений. Не то чтобы любил играть, а сеструха заставляла, и попробуй не согласиться – ужасная вампирическая ночь маячила в самой ближайшей перспективе. Вычитала ли Кларка где про такую игру или самостоятельно больной башкой додумалась, но от несчастного Ганина требовалось неукоснительно выполнять следующее:

С маленьким и грязным холщовым мешочком (котомкой, нищенской сумой), в котором лежит несколько засохших кусков хлеба, в рваных ботинках (лаптях) и штопанной-перештопанной майке неопределенного цвета, малолетний Ганин изображает нищего – несчастного бездомного бродягу. Он хромает, в его руках кривой деревянный посошок, в всклокоченных волосах застрял репейник. Вот приходит он в Пеньки и стучится в богатый дом, просит хлебушка. Сестра – богачка и барыня, прогоняет его, поливает из окна ледяной водой, обзывает. Грозит собаками разорвать, а он все не уходит, все клянчит хоть крошечку покушать. Тут благородная барыня меняет гнев на милость, соглашается дать горбушку и стакан молока налить, если бродяжка споет ей слезливую песенку. И вот уже Ганюша пискляво тянет:

Я бедный, несчастный, слепой и убогий

Не знамо куда плетусь пыльной дороги

Голодный, бездомный и нет ни гроша

От долгих скитаний устала душа

Но пока искреннего чувства в исполнении маловато, а потому надо петь заново. А потом еще раз… Пока голос не охрипнет и на глаза не навернутся самые настоящие слезы.

Вот такая дурацкая игра. Она-то и накликала сегодняшний день, будь он трижды, нет – четырежды, неладен. А считалочка про сосущих кровь накликала встречу с маньяком. Да, обязательно надо будет сеструху примерно проучить! И это будет исполнено, не будь он самим Ганиным, лишь бы, стервоза, не померла раньше!

Но пока больше волнует другое – где бы перекантоваться эти три дня до получения остатка денег? Кроме вокзала, другие продуктивные варианты в голову не приходят, зато снежным комом нарастает не излитая на мерзкого Ерофея злость:

(– и этот говном оказался, и этот, как-нибудь надо будет и с ним рассчитаться!)

Следующим шагом Ганин набирает полный ботинок воды. Ну это же надо – кругом сухо, как в пустыне, а он умудрился найти ту единственную выбоину, где проклятая вода никак не желает сохнуть. Впрочем, чего тут удивляться – день сегодня такой! Да и вообще последний месяц как-то не задался, прямо как пришло письмо.. Ах, сука!

От столь грустных, бесполезных и совершенно справедливых размышлений, полонивших Ганина, его выводит жизнеутверждающий оклик, раздающийся откуда-то сбоку. К нему ли это обращаются, неужели он еще кому-нибудь интересен. Да, вроде, больше не к кому:

– Что случилось, братишка? Чего грустишь, будто всех родственников похоронил и без наследства остался? Жизнь прекрасна и удивительна.

Ганин удивленно остановился и сверху вниз поглядел на так странно говорившего доброхота. Этим доброхотом оказался бомж Василь.