Текст книги "Воин сновидений"
Автор книги: Кирилл Кащеев
Соавторы: Илона Волынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 21
Чем кормить вырода?
– Ну что, ты его видишь? – теребя Ирку за плечо, нетерпеливо спрашивала Танька, сама не переставая вглядываться в тянущиеся под ними торговые ряды. С высоты крыши, на которую приземлились ведьмочки, рынок казался сплошным морем голов, разделенным длинными волнорезами прилавков. Бесчувственное тело Богдана уложили на сумки, но ноги свешивались на мокрое кровельное железо, и джинсы уже пропитались влагой до колен.
– Возле него толпа должна быть! – поглядывая то вниз, то на неподвижного мальчишку, волновалась Танька. – Представляешь – урод с тремя головами! Обязательно толпа соберется!
– Самая большая толпа возле бананов, – ответила свесившаяся с крыши Ирка, острым зрением оборотня вглядываясь в кишащий внизу народ. – Но продавец там с одной головой. Хотя урод, конечно, – добавила она, когда продавец вдруг принялся визгливо орать на старушку, попросившую заменить подгнивший банан на свежий.
Выстроившаяся за дешевыми бананами очередь моментально разделилась – одна половина горой встала за интересы старушки и банановую свежесть, вторая дружно взвыла: «Не отвлекайте продавца, он и так работает как черепаха!»
Над очередью пронесся вроде как порыв ветра. Кое-кому даже почудилось, что над головами скользнул прозрачный, тающий в солнечных лучах силуэт мальчишки в развевающемся плаще. Конечно, если столько простоять – еще не то примерещится!
– Может, этому выродку самолетом лишние головы оторвало? – продолжая неотрывно вглядываться в мельтешение людей, сказала Ирка. – Вот мы его и не замечаем…
– Не выродку, а вы-ро-ду, – по складам проговорила Танька. – Второе название – несамовыт. А головы у него заново вырастают. Гляди внимательнее!
Скандал тем временем нарастал. Продавец обиделся на обе половины очереди – и на тех, кто утверждал, что бананы несвежие, и на недовольных скоростью обслуживания.
– На себя бы, женщина, посмотрели! – накинулся он на старушку. – Бананы ей несвежие! Сами не первой свежести!
– Но я же не заставляю себя есть! – охнула оскорбленная старушка.
– Я тоже не заставляю! – воинственно откликнулся продавец. – Это только мартышки без бананов пропадут, а человек и на картошечке протянет! А ты вообще вали отсюда! – не глядя, рявкнул он на нищего, сунувшего ему под нос грязную замурзанную ладонь. – Тут покупателей обслуживать не успеваешь, еще на тебя время трать!
– Дай! Покушать! Дай! – пробубнило ему в ответ.
Продавец вскинул глаза от весов. С жалкой заискивающей улыбкой на него глядел нищий в инвалидной коляске.
– Кому сказано: вали, верблюд двугорбый! – рявкнул продавец, разглядев, что голова нищего болтается между двумя прикрытыми грязным байковым одеялом горбами. Оттолкнул просительно протянутую к нему ладонь…
– Времени он пожалел! – немедленно подключилась старушка, найдя возможность реванша за «не первую свежесть». – Денег тебе жалко, жлоб! За копейку удавишься!
Очередь – в основном женщины – начала демонстративно открывать кошельки. На закутанные в ту же грязную байку колени инвалида густо посыпалась мелочь.
Но калека почему-то вовсе не радовался дождику блестящих монет. Судорожно, до ушей кутаясь в свое одеяло, он втянул голову в непропорционально высокие плечи и торопливо порулил на разболтанной скрипучей «инвалидке» вдоль очереди. Тонким и одновременно невнятным голосочком умственно отсталого жалобно затянул:
– Хлебушка бы мне! Поесть! Хлебушка! Водички!
– Ах ты бедолага! – расчувствовавшаяся старушка выудила из кошелька мятую купюру. – Сразу видно – не на выпивку просит, вон, глаза какие голоднющие! – старушка с благостной улыбкой вложила в тонкую руку инвалида деньги. – На, купи себе хлебушка!
Калека поднял голову, торчащую между уродливо задранными плечами – и на отпрянувшую старушку уставились полные действительно лютого, нестерпимого голода и ненависти глаза.
– Что ты! – испуганно крестясь под этим жутким взглядом, охнула старушка. – Я ж как лучше…
Но инвалид уже злобно размахнулся – и со всего маху швырнул деньги в грязь. Скрипучая коляска покатила прочь, виляя среди толпы.
Ирка ухватила Таньку за плечо:
– А этот выродок… вырод, то есть… Он что ест?
– Да что угодно, лишь бы человек своей рукой и по доброй воле дал. А что он съест, того три года не будет!
– Это как? – рассеянно переспросила Ирка, не сводя глаз с рулящего между прилавками инвалида. Кажется ей, или из-под края байкового одеяла выглядывает носок всего одной ноги?
– Очень просто, – пояснила Танька. – Дашь ему, допустим, хлеба – голод начнется.
– А деньги? – заинтересовавший Ирку инвалид вывернул коляску к прилавкам, заваленным носками и домашними тапочками. И тут же повернул обратно к продуктовым рядам, даже не обратив внимания на протянутую ему монету. – Деньги ему годятся?
– Купленное – не в счет, только даденное. А сами по себе деньги глодать – какой смысл: их все равно никогда и ни у кого нет!
– Это верно! – глубокомысленно кивнула Ирка. – Нам с бабкой в конце месяца на хлеб еще хватает, а на колбасу уже не остается!
– Точно, папа второй год машину поменять не может – ну нет денег! – согласилась Танька. – А чего ты спрашиваешь?
– Вон, гляди, – придерживая Таньку за плечо, чтобы та не свалилась с крыши, Ирка указала на отчетливо видное в толпе инвалидное кресло.
Кутающегося в одеяло калеку занесло в ряды с дорогими фруктами. Инвалидная коляска рулила вдоль нежно-шелковистых, зеленовато-розовых персиков, уложенных в хрустящие розеточки из папиросной бумаги. Будто маленькие пальмы, топорщились пышными султанами ананасы. Ларцами с царскими сокровищами выстроились деревянные коробочки с арахисом, отборным изюмом и финиками. Воспоминаниями о давно прошедшем лете желтели солнечными боками дыни, сочно алели на срезах гранаты, и в переложенных золотистой стружкой ящиках красовались хрусткие яблоки.
– Дай яблочка, добрая девушка, дай, дай! – грязные пальцы жадно шевелились над плодами, не касаясь, однако, ни одного. – Голодный я, дай яблочка, есть хочу, дай!
– Ты что, убогий, сдурел? – «девушка» – толстуха лет сорока – накрыла товар своим немалым телом, настороженно поглядывая на невесть откуда взявшегося калеку. – Я ж реализаторша, а у хозяина весь товар считанный, каждая изюминка пронумерована! Вон, подпорченные апельсины обрезать велит и на сок продавать! – кивая на ящик с действительно обрезанными апельсинами, пояснила она. – А тебе – яблочка! – Она сбилась и замолчала.
С дебильного бледного личика инвалида на нее уставились жуткие, как бездна, полные бесконечного, вселенского голода глаза. Упрятанные под байку плечи странно колыхались, подергивались, а исходящее из тонких бледных губ шипение, казалось, сочилось сразу из трех ртов:
– Есть! Хочу есть! Что-нибудь! Дай, дай! – острая коленка подпрыгивала в такт каждому слову, сдвигая байковое одеяло. Из-под грязного края показалась нога – всего одна. Правая или левая, не разберешь, она торчала по центру, да еще и была замотана тоже грязным бинтом с расплывшимися ядовито-болотными пятнами – как от «зеленки».
Напуганная продавщица отшатнулась от корчащегося в инвалидном кресле уродца.
– Ну тихо, тихо! – успокаивающе зашептала она, шаря в оттопыренном кармане фартука. – Голодный, значит, поесть надо – разве ж я не понимаю? На-ка вот тебе… – она вытащила руку из кармана и протянула калеке… свернутую пятерку.
Инвалид злобно сверкнул на нее косоватыми глазенками хронического дебила и, смачно плюнув прямо в яблоки, круто развернул коляску прочь. Оставшаяся с протянутой рукой продавщица испустила тихий задушенный вопль – яблоко, на которое попал плевок странного нищего, мгновенно почернело и теперь распадалось коричневыми комками гнилья.
– Какое счастье! – с явственным облегчением в голосе выдохнула Танька.
– Счастье? – опешила Ирка, не отрывая взгляд от рулящего дальше калеки. – Не он, что ли?
– Да он, конечно, кто ж еще! Замаскировался, вырод! Лишние головы одеялом прикрыл и думает, никто его не опознает! – возбужденным голосом ответила Танька. – Счастье, что мы в городе живем! У нас денег дать проще, чем кусок отломить! В деревне ему бы уже давно что-нибудь сунули…
– Если он тут еще часок покрутится, ему тоже обломится. Хоть семечек стакан отсыплют! Разве что постоянные рыночные нищие его шуганут, – прикинула хорошо знающая здешние порядки Ирка. – Хотя они же могут и накормить – денег-то он не просит, только поесть. Как его уделать, Танька?
– В том-то и беда, что без еды – никак! – с досадой бросила ведьмочка. – Если уж он на землю попал, пока чего-нибудь во все три глотки не закинет – не уберется! – Танька с укором поглядела на лежащего на холодной жестяной крыше Богдана, явно виня именно его в проникновении прожорливого вырода на Землю.
– А если его мечом? – послышался сзади дремотный голос.
Танька тут же уткнулась взглядом в металл крыши – в отличие от бесчувственного Богдана, на его полупризрачного двойника после полета вихрем она старалась даже не смотреть.
– Ты его уже и рубил, и об самолет бил, – нетвердым голосом пробормотала ведьмочка, снова невесть почему заливаясь краской. – Говорю же, раз вырод здесь – должен что-нибудь слопать, никуда не денешься.
– А если скормить ему что-нибудь такое… ненужное? – неуверенно предложила Ирка, тоже наблюдая за маневрами лженищего, застрявшего у рядов с сухими кормами для домашних животных и какими-то пищевыми консервантами. – Ну я не знаю… какой-нибудь супчик-пюре «Мелиса»! От него у людей один гастрит. Человечество будет нам только благодарно.
– С ума сошла! – позабыв про смущение, Танька всплеснула руками так, что едва не свалилась с крыши прямо на проезжающего внизу вырода. – Думаешь, кружка растворимого супа – это просто так, исчезла и ну ее?
По лицу Ирки видно было, что она именно так и думает.
– Это же… это… – Танька гневно помотала указательным пальцем. – Пропадет «Мелиса» – все цеха по ее производству закрываются, люди остаются без работы. А что будет с производителями пищевых красителей, вкусовых добавок, из которых ее делают? А немедленное падение ценных бумаг на Нью-Йоркской фондовой бирже – у них и так с долларом проблема, ты им хочешь еще с супчиком подгадить? Понимать надо… А то темная, ей-богу, как предки наши, ведьмы деревенские! Те тоже додумались – в одно из давних явлений вырода льда ему сунули! И решили, что всех обдурили!
– А на самом деле что? – только и смогла выдохнуть потрясенная отповедью Ирка.
– Глобальное потепление – вот что! В мире вообще нет ничего совсем ненужного – раз уж оно появилось, значит, должно быть! – Танька остановилась, будто сама вдруг усомнившись в собственных словах. – Хотя… Может быть… – в ее глазах появился фанатический блеск. – Люди, я, кажется, знаю, что ему скормить! – переводя сияющий взгляд то на Ирку, то на здухача, восторженно прошептала она.
Ирка невольно затаила дыхание – неужели Танька нашла решение?
– Налоговых инспекторов! – выпалила Танька. – Быстренько находим трех налоговых инспекторов и скармливаем выроду! Мой папа будет просто счастлив!
– С ума сошла?! – теперь пришла очередь возмущаться Ирке. – Во-первых, налоговые инспекторы тоже люди! Разве можно их всякой нечисти в пасть совать? А во-вторых, кто-то только что рассуждал про взаимосвязь экономических процессов.
– А что такого?..
– А то! Одни продают растворимый супчик и богатеют, другие покупают супчик и наживают гастрит. Налоговые инспектора забирают часть денег у первых и отдают их врачам, которые будут лечить вторых, чтобы те не клеили ласты и продолжали покупать растворимый супчик, а «Мелиса» продолжала богатеть, даже несмотря на то, что налоговые инспекторы…
– Ладно-ладно… – с явным раздражением в голосе Танька поспешила прервать подругу, которая так виртуозно уделала ее на ее собственном экономическом поле. – Тогда я не знаю! Других идей у меня нет!
– Будем дожидаться, пока он сам чего-нибудь выцыганит? – выдохнула Ирка, глядя с крыши на вырода, подкатывающегося к машинам с картошкой.
Запрокинув оставленную на виду голову так, что приплюснутый затылок касался спинки инвалидной коляски, вырод что-то говорил орудующей на машине с картошкой краснощекой, тугой, замотанной в пуховый платок девахе. Судя по плаксивому выражению дебильной физиономии – опять клянчил, на этот раз картошечки. Деваха скользнула по нему мимолетным взглядом – и ее широкие брови жалостливо дрогнули. Она коротко кивнула попрошайке – подожди, мол – и принялась насыпать в грязную пластиковую миску картошку! Вырод жадно тянул тощую шею, не сводя полных мучительного нетерпения глаз с продавщицы – тонкий острый язык мусолил по губам, спрятанные головы нервно шевелились под байковым одеялом.
Приподняв на вытянутых руках тяжелую миску, деваха… шмякнула ее на весы. И принялась орудовать гирьками.
– Вырод у нее картошку на вес попросил? Ровно пять кило? – вглядываясь в гирьки, пробормотала Ирка.
– Ему бы и трех картофелин хватило – по одной на голову! – озадаченно пробормотала Танька.
Деваха тем временем сняла миску с весов… и высыпала картошку в подставленную сумку покупателя. С искривленных губ вырода сорвался сдавленный стон. Деваха успокаивающе махнула ему рукой – дескать, не забыла про тебя, не плачь! Пока покупатель отсчитывал деньги, она запустила ладонь в карман своей мешковатой куртки и с высоты грузовика на измученного ожиданием вырода… пролился ручеек мелочи!
Уродец взвыл. Вынырнувшие из-под одеяла хиленькие ручонки замолотили во все стороны. Разлетевшиеся монеты шрапнелью ударили по покупателям и продавцам. В толпе послышались испуганные крики, люди шарахнулись прочь от бьющегося в инвалидной коляске калеки. Но навстречу им тут же хлынула толпа привлеченных криком и воем любопытных. Словно взбесившись, коляска завертелась на месте. Скорчившийся на сиденье вырод трясся, как в припадке. Скрытые под одеялом головы дергались и метались, единственная нога судорожно молотила по подножке коляски, а тонкие паучьи пальцы все хватали накиданные ему за день монетки и швыряли, швыряли! Блестящие кружочки металлическим конфетти осыпались в ноябрьскую грязь. И над всем этим стоял страшный трехголосый вой, полный лютой ненависти и голодного отчаяния.
– Чего это он? – громко спросила деваху ее соседка-торговка. – Чего убогий завывает?
Деваха, испуганно застывшая на фоне заполонивших кузов грузовика холмов картошки, отняла ото рта ладони и зачастила, стреляя на все стороны блестящими от страха глазами:
– Ой, божечки, та шо ж я, убогого обижу? Голодный, есть просит – не картошки ж ему сыпать? Где он ее варить будет? Я ему мелочи и натрусила, говорю, колбаски себе купи… А он как забьется, как завоет и ну кидать – страх!
– Он тут давно крутится! – загалдели от прилавков другие торговцы, которым странный нищий уже намозолил глаза. – Есть просит, а денег не берет!
– И еще плюется! – взвился над толпой обиженный голос, не иначе как принадлежащий продавщице фруктов.
– А ему тут просить вообще не положено! Тут наша территория! – словно ставя точку, припечатал другой голос. Раздвигая столпившихся людей, высунулся оббитый металлом конец темного от времени деревянного костыля. Из толпы выбрался обросший неопрятной щетиной старикан.
Танька с Иркой переглянулись – быть может, сейчас строгие рыночные порядки сами собой решат проблему? Нечисть вылетит за ворота, не получив ничего, а там, подальше от чужих глаз, они его перехватят и… у них будет время придумать, как от него избавиться!
– Ты погляди на него! – тетки-торговки накинулись на отстаивающего свою территорию старикана со всех сторон. – Собственник нашелся! Отстань от убогого, жадюга!
Испуганный летящими со всех сторон криками вырод притих и скорчился на сиденье «инвалидки», судорожно кутаясь в свое одеяло.
– Убогий только есть и просит, не то что вы, попрошайки наглые! – продолжала на разные голоса выражать свое возмущение рыночная общественность. – Бабло вам подавай, да побольше, скоро в валюте милостыню требовать будете, в этой… в еврах!
– Думаешь, никто не знает, что ты на свои нищенские копейки внучка в Англию учиться отправил? – вопросила деваха с «картофельной» машины.
– Ну и правильно сделал, – вдруг пробормотала Танька. – Хоть внук человеком станет.
– Глупые вы все! – перекрывая многоголосый гомон, выкрикнула торговка со второй машины. – Видите же, человек-то совсем того… эрод ненормальный! – она кивнула на вырода несамовытого. – Тупой, неграмотный – божий человек! – с глубокой убежденностью заключила она.
Вырода при этих словах ощутимо передернуло.
– Может, ему самому еды купить мозгов не хватает – что ему ваши деньги? – торговка оторвала от упаковки целлофановых пакетов один и спрыгнула со своей машины. – Что б вы без меня делали, – со звучным шорохом встряхивая пакет, вздохнула она. – Эй, ты! – окликнула она продавщицу за холодильным прилавком. – Колбаски чуток порежь! А ты хлебушка кинь! – заглядывая в будочку с хлебом, скомандовала она. – Ты тоже не жлобись, капустки квашеной убогому отсыпь!
– Ненавижу, – глухим, сдавленным голосом процедила Танька. – Люди думают, что доброе дело делают, а он их добротой пользуется, тварь!
Продукты сыпались в пакет. Добрая торговка повернулась к выроду.
– Слышь, убогий, ты чем запивать будешь? Чаем? Или тебе, может, пивка взять? – снисходительно поинтересовалась она.
Вырод, сверкающими от нетерпения глазенками буравивший уложенные в пакет продукты, подскочил в своей коляске. Его тонкие губы искривились, обнажая мелкие острые зубки, между которыми жадно сновал кончик ярко-красного языка.
– Чаю! Пива! Всего! Дать, дать! – брызжа слюной, вырод потянулся кривенькими лапками к пакету. – Голодный! Очень голодный! Все съем! Ничего не останется! Хлебушка! Мясца! Дать! – его безумные глаза вперились в женщину.
Впервые за всю свою непростую жизнь торговка ощутила настоящий страх. Нет, даже не страх – ужас! Она вдруг отчетливо поняла, что для сидящего перед ней существа все в мире – животные, птицы, люди – всего лишь еда! Пожрать! Впиться зубами, разжевать, проглотить, запихать в ненасытную, вечно голодную утробу – и нет для него разницы между колбасой в пакете и человеческой рукой, держащей этот пакет.
– Да на, жри, только не лопни! – с испуганной растерянностью пробормотала женщина и, не решаясь подойти ближе к засевшей в коляске твари, размахнулась пакетом, намереваясь забросить его страшному уродцу прямо на колени.
И в эту минуту внизу, между рыночными рядами, и наверху, на крыше, произошло много всего и сразу. До того момента совершенно безучастный Богдан вдруг забился в судороге, молотя ботинками по гулкому кровельному железу.
– Его нельзя убивать! Нельзя! Малуша… Сотник… – сорвался судорожный шепот с бледных губ – и голос был какой-то совсем незнакомый, не Богданов, точно говорил парень на несколько лет старше.
– Какая еще Малуша? – подозрительно спросила Танька у здухача.
Но тот замер, точно в оцепенении, и, кажется, еще побледнел [5]5
Что привиделось впавшему в кому Богдану, а через него передалось здухачу, читайте в «Книге Кошмаров»: «Второй сон Богдана Игоревича» (с. 279).
[Закрыть].
Внизу, на рынке, подброшенный пакет взмыл по невысокой дуге…
Тело Богдана вновь замерло в неподвижности, как неживое, зато здухач вдруг «проявился» с неожиданной резкостью.
– Прыгай, Хортица! – над металлической крышей взвился мальчишеский голос, и крутящийся смерч, сжавшись тугой пружиной, буквально смел свесившуюся с крыши Ирку. Пронзительно вскрикнув, девчонка рухнула вниз. А смерч ввинтился в небеса и пропал…
– Ты куда? – задирая голову, ахнула Танька.
– Надо! – донеслось издалека. Вихрь унесся.
– В туалет, что ли? – потерянно пробормотала ведьмочка.
Внизу, впечатавшись всеми четырьмя лапами в осеннюю грязь, стояла громадная черная псина. Из внушительной пасти Хортицы свисал пойманный на лету целлофановый пакет с продуктами.
Глава 22
Налей и отойди
Чуть не вываливаясь из коляски, вырод потянулся за пакетом. Собака отрицательно мотнула здоровенной башкой и попятилась от него. Толпа колыхнулась – очутившиеся на пути у гигантской черной псины люди торопливо подавались в стороны, спеша убраться подальше от могучих лап с неслабыми когтями. Вырод снова заверещал – на тонкой, пронзительной ноте, заставляя людей морщиться и зажимать уши. А потом «инвалидка» словно подпрыгнула на месте… и как пришпоренная ринулась на собаку.
Псина развернулась и длинными скачками рванула прочь. Завидев мчащуюся на них громаду литых мускулов, обтянутых гладкой черной шкурой, народ шарахнулся в разные стороны. Со скоростью хорошего курьерского поезда собака пронеслась между торговыми рядами… следом за ней, не отставая и непрерывно вопя: «Дай, дай! Мое! Мне дадено!» – летел вырод. Казалось, к убогой «инвалидке» кто-то приставил мотор «Феррари». Цепкие лапки вырода с невероятной скоростью крутили колеса. Коляска просвистывала над ухабами разбитого асфальта. Концы старого байкового одеяла развевались.
Широким махом черная псина пронеслась между рядов овощей и фруктов. Не сбавляя скорости, обошла угол прилавка с выставленными на нем бутылками свежевыдавленного гранатового сока. Мчащая за ней «инвалидка», казалось, летела прямо на прилавок! Замершая продавщица издала длинный сиренообразный вопль. Мотнув зажатым в зубах пакетом, Хортица мельком оглянулась через плечо – сейчас преследователь со всего разгона влепится в прилавок! Бутылкам, конечно, хана, но и вырод застрянет…
Вырод пронзительно гикнул: «Хочу! Дай!» – и, как заправский каскадер, завалил «инвалидку» на одно колесо. Коляска со скрежетом чиркнула днищем по металлическому углу прилавка, вновь вырываясь на свободное пространство. Прилавок зашатался на подкосившихся ножках, накренился… плавно скользя, бутылки поехали вниз. Раздался звон стекла, в воздухе тяжело и сладко запахло давленым гранатом, а густая лужа багрового, как застоявшаяся кровь, сока растеклась по асфальту.
Вырод не оглядывался. Ускользающий пакет с едой доводил его до бешенства. Сдавленно рыча, монстр гнал свою коляску. Безумная «инвалидка» летела, едва касаясь земли. Вырод крутанул колеса… Прыгнув вперед, коляска накрыла борзую!
Почувствовав резкий удар в задницу, Хортица оскорбленно взвыла сквозь стиснутые зубы и резко оттолкнулась всеми четырьмя лапами.
Неторопливо въезжающий в ворота рынка водитель фургончика не поверил своим глазам. Над капотом его машины, вытянувшись в длинном прыжке, промелькнула огромная черная собака. Водитель с силой ударил по тормозам… Вовремя! Справа раздался истошный грохот… и по капоту, как по трамплину, взлетела… инвалидная коляска! На короткую долю секунды она словно зависла перед лобовым стеклом… Ошалевший водитель успел увидеть, как на сиденье, отчаянно размахивая руками, болтается одноногий инвалид. «Инвалидка» перелетела грузовичок, напоследок зацепив колесами кузов и оставив за собой две длинные царапины. С лязгом обрушилась на асфальт и тут же на скорости стартовала вслед за собакой.
Размахивая целлофановым пакетом с перемешавшимися в полную бурду продуктами, Хортица со всех четырех лап вломилась в распахнутые двери крытого рынка. Сзади слышался лязг и грохот нагоняющего преследователя. Между мясных рядов скачками пронеслась огромная собака. Со всех сторон неслись вопли перепуганных продавцов. Хортица снова прыгнула, легко перелетая через прилавок с газетами… Приземлилась… и только тут поняла, что сама себя загнала в ловушку. Позади газетного прилавка была мощная железная дверь – запертая на тяжелый висячий замок. И в этом облике Хортица открыть его не могла!
Черная собака крутанулась на месте и бросилась вон из тупика. Поздно! Перегораживая путь, навстречу неслась «инвалидка». Резко тормознув в нескольких шагах от подобравшейся псины, вырод исподлобья поглядел на нее. Поблескивая двумя парами жадных глазенок, прячущиеся под одеялом головы выглянули из-за края и тут же спрятались. Ноздрями центральной головы вырод потянул воздух – запахи солений, сырого мяса, копченостей, сыра, специй и селедки сводили монстра с ума, в смысле, со всех трех умов, лишая последних остатков соображения.
– Дай! Хлеб! Капуста! – протягивая к собаке цепкие ручонки, утробно проворчал он. – Мое! Еда!
Не выпуская пакета, Хортица оскалила зубы. Колеса «инвалидки» уже накатывали прямо на нее, нетерпеливо шевелящиеся грязные пальцы почти дотянулись до пакета.
– Дай! – сочилось из искривленных жадной гримасой губ. И неслось двойным эхом из-под одеяла: – Дай! Мое!
В воздухе между сжавшейся в комок собакой и прущим на нее выродом вдруг что-то мелькнуло. Словно из пустоты, возникла растрепанная светловолосая девчонка с тремя откупоренными бутылками пива в руках! И сунула эти бутылки в протянутые руки лже-калеки.
– На! – звонко, на весь рынок, выкрикнула она. – Твое!
Цепкие длинные пальцы вырода сомкнулись на горлышках. За спиной светловолосой жалобно и недоуменно взвыла черная собака. Но девчонка лишь успокаивающе погладила псину по голове, не отрывая пристального взгляда от вырода. Глядя снизу вверх в насмешливые сине-зеленые ведьминские глаза, уродец прижал выданное пиво к груди. На мгновение заколебался, словно подозревая подвох. Но тут из-под байки послышался нетерпеливый визг… старое одеяло отлетело в сторону, и наружу высунулись еще две совершенно одинаковые головы!
По рынку прокатился долгий протяжный вздох. Сотни глаз в ужасе вперились в корчащегося в инвалидной коляске трехголового монстра. Дергая шеями и толкаясь щеками, левая и правая голова отчаянно тянулись к пивным бутылкам. Шустрая левая охватила губами горлышко… Рядом восторженно взвыла припавшая к бутылке правая… Средняя голова больше не могла этого выносить, у нее не оставалось сил на сомнения! С жадным воплем вырод наклонился средним ртом к бутылке… Черная жидкость со свистом втянулась в три глотки сразу!
Головы оторвались от пивных бутылок… Замерли, широко раскрыв три рта… Светловолосая девчонка торопливо попятилась, вжимаясь в стену… Из распахнутых ртов вырода одновременно вырвалось три легких, как дымок, темных облачка… Бутылки вывалились из ослабевших рук и покатились по полу. А потом вырод заорал и принялся драть пальцами все три горла! Кожа на его лицах и руках вспучилась, и с противными звуком на ней начали проклевываться налитые омерзительной черной жидкостью пузыри. Вокруг бьющегося в инвалидной коляске монстра распространился запах трупной гнили. Пузырей становилось все больше, они сливались друг с другом, наползали, и вот уже на сиденье коляски покачивалась налитая черной жижей бесформенная масса. Она раздувалась все больше, больше, больше… Вот-вот рванет, обрызгивая всех и вся вокруг заключенной в ней мерзостью…
На лице светловолосой впервые мелькнули испуг и неуверенность… И тут гнилой пузырь, в который превратился вырод, схлопнулся внутрь себя! Стремительно втянулся в одну точку. Мгновение эта точка парила над сиденьем «инвалидки»… и исчезла, оставляя после себя нечто вроде крохотной дыры в пространстве, из которой прямо на мясные ряды на миг дохнуло убийственным холодом. Дыра исчезла.
В абсолютной, ничем не нарушаемой тишине, впервые накрывшей городской рынок, слышно было, как мясник постучал черенком ножа по смерзшимся на его прилавке кускам мяса.
Рядом с опустевшей «инвалидкой» молодой парень потерянно поглядел на зажатую в кулаке бутылку пива и заторможенным голосом поинтересовался:
– Никто не заметил, какой он сорт брал?
– Если пиво в три горла жрать, и не такое будет! – столь же заторможенно пробормотала какая-то тетка.
