Текст книги "Торлон. Трилогия"

Автор книги: Кирилл Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– Рыбак, который нашел знамя Адана, погибшего, как ты знаешь, при попытке перейти через Бехему, так обрадовался своей находке, что поспешил доставить ее прямиком в замок. На свою беду он совершенно забыл, что должен по традиции первым делом поставить в известность одного из проповедников. О том, что он нашел в реке, знал только его сын. Так вот, оставив сына за старшего, рыбак направляется в замок и первым, кого он там встречает, оказывается проповедник культа одного из героев, сегодня позабытого. По-видимому, позабытого не зря, потому что проповедник, вопреки Закону, искал славу себе, а не тому, кого избрал своим кумиром. Как бы то ни было, рыбака никто больше не видел, а лоскуток знамени выставлялся потом на всеобщее обозрение как реликвия, найденная проповедником Адана. А вовсе не пропавшим рыбаком. Проповедник же забытого героя доживал свои годы в достатке и процветании. Говорят, его могила до сих пор существует и приносит доход потомкам.

– Откуда нам знать, что сын того рыбака не соврал? – сказал Хид.

– Но отец-то его пропал!

Воцарилась тишина. До слуха воинов долетела перекличка птиц в залитом жарким солнцем лесу. Человеку неопытному могло бы даже показаться, что это вовсе не птицы, а прячущиеся за деревьями шеважа подают друг другу сигналы перед началом штурма.

Сейчас уже никто доподлинно не знал, каким образом в лесах на всем протяжении Пограничья появились первые шеважа. На этот счет у вабонов бытовало несколько мнений. Сторонники первого, коих было меньшинство, полагали, что шеважа, или «дикари», в незапамятные времена пришли из-за Мертвого болота и заняли лес чуть ли не раньше, чем здесь обосновались вабоны. По этой гипотезе получалось, что шеважа имели больше прав на здешние земли, и в роли захватчиков, следовательно, выступали не они, а сами вабоны. Гипотеза эта имела по меньшей мере два уязвимых места, на которые всегда обращали внимание ее многочисленные критики. Во-первых, она не отвечала на вопрос, откуда же тогда пришли вабоны, если только они не испокон веков жили здесь, вдоль Пограничья, в долине реки Бехемы. Во-вторых, не объясняла, почему шеважа настолько отставали от вабонов в государственном развитии, оставаясь все это время довольно разрозненными племенами и к тому же обладая только самым примитивным оружием.

Сторонники второго мнения соглашались на определенный компромисс. Они допускали, что шеважа могли прийти из-за Мертвого болота, но считали, что произошло это относительно недавно, зим за триста до описываемых событий, когда летописцы впервые стали отмечать в своих записях кровавые стычки с полудикими обитателями лесов Пограничья. Веривших в правоту этой гипотезы среди вабонов было большинство.

Наконец еще одно мнение, разделяемое из-за своей смелости немногими, сводилось к тому, что шеважа и вабоны суть один и тот же народ, в какой-то момент разделившийся на собственно вабонов, то есть цивилизованных воинов, живущих по определенным законом чести и веры в героев прошлого, и изгоев, ставших таковыми в силу допущенных ими прегрешений и безверья. И если с тех пор развитие вабонов шло по восходящей – они совершенствовали оружие, научились строить из камня и укреплять свои здания, развивали торговлю – то прячущиеся по лесам шеважа день ото дня только и делали, что дичали.

Никто доподлинно не знал ни сколько их, ни даже где именно они обитают. Ходили слухи, что в лесу полным-полно укромных пещер, где могут таиться сотни, если не тысячи шеважа. Лазутчики то и дело докладывали, что обнаружили очередной лесной лагерь, состоящий из нескольких примитивных хижин и кострища, но как всегда пустой. Поговаривали также, что шеважа вообще живут на деревьях, приводя в доказательство найденные большие гнезда правильной формы и узкие мостки, сплетенные из лиан и веток, которыми эти гнезда соединялись.

Количество шеважа тоже всегда называлось разное. До наступившего в последнее время относительного затишья их отряды, нападавшие на заставы вабонов, исчислялись от нескольких десятков, когда весь штурм сводился к более или менее успешному обстрелу эльгяр из-за ближайших деревьев, до нескольких сотен, – и тогда исход сражения решали прочность стен и слаженность действий защитников. Не только летописи, но и старики рассказывали, что в былые времена шеважа могли собраться в многотысячную армию и нанести сокрушительный урон двум-трем заставам подряд, разметая их буквально в щепки и уничтожая все и вся на своем пути. Эти рассказы порождали среди вабонов – особенно женщин и детей – не только страхи, что подобное может в любой момент повториться, но и предположения, будто на самом деле шеважа есть не что иное, как кочующая по Пограничью одна большая армия, поделенная на отряды, не имеющая постоянного пристанища и потому неуловимая и неистребимая.

В основе же всех этих разночтений и недомолвок было то простое обстоятельство, что никому из ныне живущих вабонов не доводилось пересекать Мертвое болото и никто не представлял, что находится за ним. Если оно вообще где-то заканчивалось.

Нельзя сказать, чтобы вабоны никогда не интересовались окружавшими их землями, а тем более Пограничьем, от которого во многом зависело само их существование. Во все времена находились смельчаки, которые с риском для жизни отправлялись вдоль берега бескрайней Бехемы то вниз, то вверх по течению, однако если оттуда и возвращались, то возвращались ни с чем. О том, чтобы переправиться на противоположный берег, они могли только мечтать, понятия не имея, как это сделать. И дело тут было не только в том, что Бехема нигде не сужалась больше чем на три полета стрелы. Легенды рассказывали, что были попытки преодолеть это расстояние верхом на бревне, но все они заканчивались тем, что бревно попадало в стремнину, и бездыханное чаще всего тело обнаруживали вдали от того места, где очередной безумец начал свой последний путь.

Таким образом, вабоны оказались буквально заперты на плодородных землях между рекой и Мертвым болотом, вынужденные делить с шеважа лес, такой же непреодолимый и бесконечный, как Бехема. Со временем жажда поиска новых земель прошла, многие из отважных первопроходцев вошли в летописи Культа Героев, еще больше имен было позабыто, и теперь вабоны предпочитали не помышлять о новых странствиях. Они научились избегать того, что не имело смысла. Главный же смысл их теперешнего существования заключался в стремлении обезопасить жизнь своих семей и уничтожить непрошеных соседей – шеважа.

– Клянусь отцом, с появлением этого чужеземца нашему покою пришел конец, – первым прервал молчание Хид. – И не только нашему, если Локлан действительно доставит его в Тронную залу и Ракли почтит его беседой при всем дворе. Обязательно найдутся умники, которым захочется вспомнить былые подвиги Героев и отправиться за тридевять земель искать новые земли и новых врагов. Как будто им не хватает лесных дикарей!

Дайлет промолчал, ожидая, что по этому поводу скажут остальные. Сам же он был приятно удивлен проницательностью своего всегда такого немногословного зятя. Хид словно читал его собственные невеселые мысли.

– Уж не намерен ли ты им помешать? – усмехнулся Саннак, водружая шлем обратно на мокрую шапочку. – Если бы Гейвен не был так глуп, он догадался бы сам допросить этого человека, а не тащить его к Граки. Тогда еще было бы время что-нибудь предпринять. А теперь молва побежит впереди них, и дураком окажется тот, кто попытается ей воспрепятствовать.

Стражники согласно закивали, не замечая сердитых взглядов, которыми обменялись Хид и Дайлет. Никому не хотелось новых треволнений для своих чад и домочадцев, но еще меньше – попасть в число неугодных Локлану и его царствующему отцу. При всей своей справедливости Ракли был строг и не допускал, чтобы ему перечили или мешали. Всем был памятен случай, когда младшего брата Локлана, Ломма, заподозрили в заговоре против наследника, и Ракли, вникнув в суть предложенных доказательств, распорядился казнить сына. Мальчишке было всего четырнадцать. С тех пор мнения о правителе вабонов разделились: большинство придворных упрекали его – разумеется, про себя – в жестокосердии и гордыне, тогда как люди простые приветствовали поступок своего правителя, не пожелавшего отступать от буквы закона даже ради самого близкого и любимого существа. Некоторые, правда, называли это решение поспешным и опрометчивым, а Ракли – наивным и близоруким, поскольку склонны были видеть в произошедшем коварный замысел Локлана, удалившего таким образом единственную возможную помеху на собственном пути к престолу.

– Так что будем делать с зайцем? – не то в шутку, не то всерьез поинтересовался, ни к кому не обращаясь, Хид. Про зайца все давно забыли, однако, если взглянуть через бойницы, его одинокая тушка отчетливо виднелась на склоне рва в нескольких шагах от опущенного моста. – Раз Граки против, чтобы мы по ним стреляли, то уж хоть этого нам нужно пристроить. Спущусь-ка я и заберу его.

Не дожидаясь разрешения Дайлета, он поднялся с низенькой скамейки, на которой все это время сидел, и вышел на ранты. Хиду хотелось не только сменить тему, но и побыть одному. Предшествующий разговор настроил его на невеселый лад, и теперь он думал, чем все это может закончиться.

Шелта, его жена и дочь Дайлета, была любовницей Локлана. Именно от Локлана, а вовсе не от него, как думали окружающие, она ждала ребенка, своего первенца. Даже сам Локлан не догадывался об этом. Собственно, у них была лишь мимолетная связь, никого ни к чему не обязывающая, настолько мимолетная, что спроси сейчас Локлана, помнит ли он кареглазую девушку с соломенными волосами, которая уступила ему на веселом празднике прихода весны, он едва ли понял бы о ком речь. В определенные дни вабоны позволяли себе полную свободу нравов, когда даже прелюбодеяние не считалось греховным, и Хид сам мог похвастаться не одной легкой победой над подругами Шелты. К тому моменту они были женаты уже несколько месяцев. Однако больше всего самолюбие Хида уязвило то, что Шелта не призналась ему в содеянном, хотя уклад жизни вабонов требовал от нее откровенности с мужем во всем. О произошедшем между ней и Локланом он узнал случайно. Если говорить начистоту, просто-напросто подслушал разговор Шелты и Мев, ее близкой подруги, когда женщины думали, что Хид спит, устав от любовных подвигов.

К тому времени Шелта уже знала, что беременна, и пригласила Мев заменить ее на мужнином ложе. Муж Мев погиб на той самой заставе, где теперь служил Хид, детей они нажить не успели, так что связь между ними, да еще под приглядом законной жены, считалась у вабонов делом почти будничным. Девочки в семьях преобладали, и мужчинам, если они могли это себе позволить, разрешалось помимо жены жить еще с одной или даже несколькими женщинами, если те уже вступали в брак, но затем овдовели. При этом, если б у Мев от первого мужа остались дети, причем любого пола, от Хида она имела бы право родить только мальчика. Появись на свет девочка, ее в лучшем случае отдали бы в Айтен’гард, Обитель Матерей. О том, что с ней могло произойти в худшем случае, Хид предпочитал не думать. Да и вообще о Мев он вспомнил сейчас исключительно потому, что она была единственным посторонним человеком, знавшим о его позоре. Вопросы деторождения его не слишком заботили. Кто бы ни родился у Шелты, мальчик или девочка, ребенка не тронут. Как не тронут и второго, даже если это снова будет девочка. Но до этого еще далеко! Шелте только девятнадцать, у них все впереди! В роду Хида часто рождались мальчики. Чем он хуже своего отца! Разве тем, что отцу не изменяла ни одна из трех женщин, с которыми он жил после смерти матери Хида? Но кто может сказать наверняка?

Еще в детстве Хид слышал от одного старого воина и на всю жизнь запомнил поговорку: «Правда – есть нераскрытая ложь». Как же сделать так, чтобы ложь Шелты осталась нераскрытой? Хотя лжи-то как раз и не было. Хид корил себя за то, что ему так и не хватило мужества вызвать Шелту на откровенный разговор. Она по-прежнему думала, будто он ничего не знает. Почему он промолчал тогда? Испугался упасть в глазах Мев? Но она и так знала правду. Или посчитал, что выяснение отношений приведет к неминуемому разрыву и Шелта уйдет к Локлану? Чушь! Приревновал к этому мальчишке, к этому выскочке, занимавшему свое место исключительно в силу происхождения. Тот ведь даже ни разу не вступал в схватку с настоящими шеважа. Нет, нужно гнать прочь все эти никчемные мысли. Вот бы еще вспомнить, какой была в постели эта самая Мев…

Спускаясь по ступеням, Хид почувствовал, что за ним наблюдают. Такое бывало с ним, когда во время боя он интуитивно уклонялся в сторону, а там, где только что была его голова, проносилась смертоносная стрела. На сей раз вместо стрелы он увидел стоявшего в отдалении Граки. «Вот привязался», – зло подумал Хид и сплюнул себе под ноги. – «Ведет себя так, будто кто-то сомневается, что он здесь главный. А главный – ну и занимайся своими делами. Нет же, ему обязательно нужно все разнюхать, самому пальцем в дерьме поковыряться, а потом придумать какую-нибудь причину, чтобы отчитать по первое число».

Делая вид, что не замечает Граки, Хид невозмутимо направился к воротам. Когда мост через ров был опущен, выходить за пределы заставы никому из эльгяр не возбранялось, однако существовало неписаное правило, по которому этой свободой пользовались лишь в крайних случаях. Только специально обученные лазутчики постоянно покидали заставу и рано или поздно возвращались обратно с новыми сведениями о перемещениях неприятеля. Судя по последним донесениям из леса, основные силы шеважа отступили далеко фюль’сан [2]2
  Фюль’сан – букв.: за солнцем, то есть на запад.


[Закрыть]и там затаились. Скорее всего, на время, как обычно бывало перед особенно яростными атаками, однако за их действиями неусыпно следили опытные воины, и эльгяр знали, что будут заранее предупреждены о надвигающихся переменах. Хиду даже приходилось слышать о том, что несколько лазутчиков настолько хорошо освоили язык и повадки шеважа, что живут вместе с ними, успешно выдавая себя за дикарей. Хид этим слухам не верил, как не верил ничему, чего не видел собственными глазами. Он даже представить себе не мог, какими нужно обладать талантами, чтобы шеважа приняли тебя за своего. По крайней мере, родиться рыжим. Среди вабонов рыжие, конечно, попадались, однако, кроме себя самого, Хид встречал за всю жизнь лишь двоих.

Одним из них был его отец, могучий кузнец Хоуэн, умевший двумя ударами превращать раскаленную заготовку в плоскую пластинку, вторым – странный незнакомец, зашедший как-то давным-давно, в далеком детстве Хида, к ним в деревню, схваченный и убитый местными жителями как раз за подозрительное сходство с шеважа. В то время противостояние между вабонами и обитателями леса было наиболее яростным, и в народе ходило немало слухов о лазутчиках, вынюхивающих слабые места в обороне равнинных деревень. По рассказам отца, незнакомца просто-напросто оклеветали, хотя говорил он чисто, вел себя как обыкновенный путник и не просил ничего, кроме ночлега и возможности на него заработать. Единственным его недостатком оказалась огненно-рыжая шевелюра, которую он, как показалось односельчанам, пытается скрыть под платком, какие в холодное время обычно носили мужчины, не имевшие лишних денег, чтобы купить шапку. Кто убил его, тоже навсегда осталось загадкой, поскольку уже остывший труп зарезанного во сне незнакомца нашли под утро в кукурузном поле, вдали от хижины Хоуэна, который накануне согласился-таки дать ему скромный приют.

С тех пор Хида занимал вопрос: а что, если и среди шеважа встречаются изгои с волосами не рыжего, а просто светлого или даже темного цвета? Как терпят их соплеменники? Оставляют жить как ни в чем не бывало или прогоняют с глаз долой? И если их прогоняют, то куда они идут? Может быть, обращая столь пристальное внимание на собственных рыжих соплеменников, они упускают из виду тех шеважа, которые были изгнаны собратьями и поселились… среди них, вабонов? Своими сомнениями Хид не делился ни с кем. Даже отец поднял его на смех, сказав, что распознать шеважа, будь тот разодет хоть виггером, [3]3
  Виггер – рыцарь.


[Закрыть]хоть аолом, [4]4
  Аол – старейшина (в деревне), избираемый из числа наиболее уважаемых виггеров.


[Закрыть]сможет и малый ребенок. С тех пор прошло немало зим, Хид сам за это время неоднократно сталкивался с шеважа и теперь понимал, что и отец, и его односельчане были слишком наивны и прямолинейны: чем больше оказывались отряды нападавших на заставу дикарей, тем заметнее на фоне их рыжих голов выделялись – как правило, закрытые меховыми шапками – светлые или почти черные шевелюры. Шеважа были разными. Не понимать этого или слепо отрицать очевидное значило, по мнению Хида, подвергать опасности всех вабонов.

В тени ворот дул приятно освежающий бриз. Лето в этом году выдалось особенно жарким. Прошедший два дня назад сильный ливень, испарившийся без следа, оказался единственным за много недель изнурительной засухи. На далекое синее небо лишь изредка наплывали разрозненные белые стайки облаков, но солнце сразу же гнало их прочь, и они таяли и исчезали, как сугробы снега после короткой и мягкой зимы.

Ступив на мост, Хид невольно насторожился. Тушка зайца лежала поблизости, но, чтобы добраться до нее, нужно было перейти на другую сторону рва. Лесободряюще шелестел, призывая Хида не медлить. Однако он не стал спешить и по привычке внимательно осмотрел опушку. Все выглядело так же спокойно, как и с высоты ворот. Только ощущение, что за ним наблюдают, не исчезало. Оглянувшись, Хид обнаружил, что Граки ушел.

Доски моста мелодично поскрипывали под его легкими шагами. Товарищи, следившие сейчас за ним со стены, не должны были подумать, будто он волнуется. Да он и не волновался. Всего-то делов – зайца подобрать! Вон он валяется белым пятнышком на зеленом склоне. Стрела пригвоздила его к земле во время прыжка. Успел ли он понять, что умирает? Или смерть наступила раньше, чем он осознал свой конец?

Хид быстро перешел мост, спрыгнул в ров и осторожно, чтобы не оступиться и не напороться на торчавшие повсюду острые колья, наклонился над своей жертвой.

В это мгновение его больно ужалило в шею. Хид попытался отмахнуться, но рука задела что-то твердое, и это причинило ему еще большую боль. Удивившись непривычному ощущению в горле и услышав позади себя крики, показавшиеся ему знакомыми – кто-то как будто окликал его по имени, – он покосился в сторону и увидел оперение стрелы. Оперение было черным, какое обычно применяют шеважа, а стрела торчала из шеи. Только не зайца, а его собственной.

Хид хотел позвать на помощь, но зашатался, потерял равновесие и опрокинулся навзничь. Остро заточенный кол вошел ему в бок между ребрами и замедлил падение ровно настолько, чтобы Хид успел различить сквозь застилающую глаза кровавую пелену бегущих по мосту и размахивающих топорами людей.

Шеважа атаковали заставу в полном молчании. Так приказал Нодж, а он всегда знал, что нужно делать. Потому он и стал тем, кем стал: вождем клана Лопи. Весь клан гордился им. А тем более Сана, его дочь, припавшая сейчас щекой к натянутой тетиве и ожидавшая, когда прорезь бойницы на высокой стене загородит изнутри чье-нибудь тело. Уж она-то не промахнется. Разве не ее меткий выстрел стал сигналом к наступлению? Гадкий илюли даже не понял, что его убили.

Рядом с Саной замерли еще несколько девушек. Опустившись на одно колено и уперев длинные луки в землю, они безостановочно пускали над головами штурмующих визгливые стрелы. Она так не умела. Вернее, ее всегда учили беречь стрелы и посылать их в противника только тогда, когда была полная уверенность в попадании. Хотя Сана понимала, что сегодня другой день, особенный. И не только потому, что вчера к ним присоединился клан Олди. Она впервые участвовала в штурме Дома илюли. До сих пор она охотилась на илюли в лесу, прячась в кустах или среди ветвей, а сегодня ее могли видеть, и она понимала, что это опасно. Потому Нодж и велел ей с ее новыми сестрами оставаться сзади и стрелять во все, что движется. Сам же он был сейчас далеко впереди, там, где в проеме под странной хижиной, водруженной прямо на стену, начиналась битва. Его тяжелый топор, уже окровавленный, взлетал над головами сражающихся и разил во все стороны.

Сана так увлеклась этим страшным зрелищем, что чуть не пропустила заветный момент. Рука сама спустила тетиву, и стрела бесшумно упорхнула туда, где в узкой бойнице мелькнул чей-то силуэт. Ее стрелы не жужжали и не издавали визга. Это были настоящие стрелы Лопи. Стрелы Олди повизгивали. Стрелы Фраки свистели. Сана знала, что ее отец очень хотел бы сейчас слышать над головой их свист. Но Фраки почему-то не пришли к месту сбора. Их прождали два дня. Потом решили, что больше медлить нельзя. Илюли могли спохватиться, не получив вовремя донесения от лазутчиков. Лазутчиков, трупы которых Лопи наспех зарыли в не успевшей высохнуть после ливня земле.

Стоявшая рядом с Саной девушка выронила лук и упала. Вражеская стрела угодила ей прямо в лоб. Илюли тоже умели стрелять. Не успела Сана заметить, откуда ведется стрельба, как вторая лучница поймала обеими руками стрелу, уже вонзившуюся ей в живот. Ее еще можно было спасти, но сейчас никому не было до нее дела: атака на ворота постепенно захлебывалась, и слишком многое зависело от того, сколько Лопи и Олди будут принимать участие в продолжение штурма.

Перестав видеть топор отца, Сана не пала духом. Каждый воин в их клане знал, что рано или поздно погибнет. Все знали. Потому что все были воинами. И страшились лишь одного: умереть, не захватив с собой ни одного илюли. Сана за свою жизнь убила столько, что для счета теперь не хватало пальцев на руках и ногах. Больше, чем прожитых зим.

Туго набитый стрелами колчан лежал у колена. Обычно колчаны держали на спине, чтобы быстрее выхватывать стрелы. Сана никуда не спешила. Лучницы больше не падали замертво, и это могло означать, что угроза для уцелевших миновала. Мелькавшие в бойницах силуэты больше не предвещали опасности: бой перекинулся на стены. Но теперь длинные луки были ни к чему: пущенные наугад стрелы могли сразить как врага, так и своего.

Сана с неохотой положила лук на землю и, выхватив меч, когда-то принадлежавший илюли, зарубленному на охоте отцом, бросилась вслед за мужчинами. Большинство девушек, как она заметила, последовали ее примеру. Все-таки она была дочерью вождя!

На мосту творилось невообразимое. Сане никогда еще не приходилось видеть такое количество людей, безжалостно уничтожающих друг друга. Полагаясь на внезапность атаки, сегодня Лопи предвкушали легкую победу. Так говорил Нодж. Но илюли как будто ждали нападения и нарочно оставили мост опущенным. Их воины, с головы до ног закованные в блестящее железо, пугали своей неуязвимостью.

Сана заметила, как пущенные с близкого расстояния стрелы буквально отскочили от груди одного из илюли, который не обратил на них ни малейшего внимания, занятый рубкой с двумя наседавшими на него противниками. Отступая, он споткнулся о лежащий под ногами труп и упал, сопровождаемый ударами топоров.

Сана радостно вскрикнула и бросилась в обход основной массы сражавшихся.

От лязга железа закладывало уши. Сопровождаемая сестрами, она вбежала на территорию Дома илюли и в первый момент растерялась, не зная, куда броситься. Кажется, отец говорил, что важно захватить стены, чтобы получить преимущество в высоте. Она увидела, что Олди уже почти выполнили его указание: на обеих лестницах слева и справа от ворот происходили ожесточенные стычки, но в роли штурмующих теперь оказывались илюли. Могучие Олди сбрасывали их со ступеней ударами топоров и дубин. Те же, кто не принимал участия в битве, рассредоточились вдоль стен и натянули короткие охотничьи луки. Сана пожалела, что оставила свой лук на той стороне рва и теперь не могла присоединиться к ним. Потому что с противоположной стороны дома, оттуда, где за хижинами виднелись точно такие же ворота, бежала толпа страшно орущих что-то на своем языке илюли. Они спешили на помощь защитникам главных ворот и наверняка подоспели бы вовремя, если бы не были встречены градом стрел с захваченных стен. Опешив, они рассеялись между хижинами и начали отстреливаться.

Сана судорожно думала, чем бы помочь соплеменникам. Потери были велики с обеих сторон, однако илюли по-прежнему превосходили числом.

Захрипев, упала стоявшая рядом с Саной девушка: стрела, вдвое короче обычной, пронзила ей плечо. «Мы все погибнем», – подумала Сана, и, подав остальным знак следовать за ней, устремилась к ближайшим хижинам, за которыми сверкали латами прячущиеся от стрел илюли.

Сана летела как на крыльях. Своей первой целью она выбрала воина не в доспехах, а в буром плаще, зеленые лоскутки на котором могли бы сделать его почти невидимым в лесу. Но только не здесь, на открытом пространстве, где поднявшееся в зенит палящее солнце уничтожило все тени.

Поначалу их маневр остался незамеченным. Бой у ворот продолжался, смертоносные стрелы летели со стен, остальное казалось не таким важным. И лишь когда до хижин оставалось несколько шагов, человек в плаще оглянулся.

Глаза их встретились.

Гейвен пришел в восхищение. Прекрасная огненногривая воительница с раскрытым в немом крике ртом бежала прямо на него, размахивая над головой не по росту длинным мечом. Еще две-три подобные ей мчались следом.

Гейвен никогда не думал, что среди воинов шеважа попадаются женщины. В лесных лагерях, за которыми он часто наблюдал из надежных укрытий, женщины производили впечатление обыкновенных дикарок, способных разве что готовить еду да ухаживать за детьми. И вот откуда ни возьмись сразу несколько зашли ему в тыл и представляют теперь более чем реальную угрозу.

Гейвен стряхнул оцепенение, вызванное красотой этого внезапного зрелища, и метнулся за угол хижины. В стену позади него впились одна за другой две стрелы. С этой стороны пространство между стенами простреливалось. Как же случилось, что этих ублюдков пустили на стены?

Краем глаза он заметил, как спешащие на подмогу осажденным силы с дозорного холма, минуя ворота, сразу же взбегают на пока не занятые противником ранты с дальней от главных ворот стороны. Еще не хватало, чтобы шеважа взяли их в кольцо и перестреляли из луков, как щенков!

Но что же делать с этой девушкой и ее подругами? А вот и она, напряженная как кошка, готовая к броску, выставив вперед меч, медленно выходит из-за угла и с ненавистью смотрит на него! Красивая, бестия!

Гейвен только сейчас заметил, что сжимает в руках приклад арбалета, в который вложена одна-единственная стрела. Из этого оружия он обычно стрелял без промаха. Тем более с такого расстояния. Но не в женщину. Даже вооруженную мечом. Даже неотвратимо приближающуюся, невзирая на направленную ей в грудь стрелу.

Девушка прыгнула на него. Гейвен выстрелил и выронил арбалет. Над ухом провизжали стрелы: шеважа на стенах, похоже, настолько ненавидели вабонов, что не боялись попасть в своих. Что и произошло. Отпрянув назад, Гейвен увидел, как еще одна из нападавших повалилась замертво, оказавшись на пути предназначавшейся вовсе не ей стрелы. Но хуже всего было то, что двое оставшихся девушек, не обращая внимания на павших подруг, выскочили из-за угла хижины и набросились на него.

В подобных случаях Гейвен прибегал к излюбленному оружию: метательным ножам. Луки не всегда годились в лесной чаще – и он уже давно перешел на удобный арбалет. Мечом среди деревьев тоже много не намашешь – и он заказал себе несколько пар одинаковых ножей с утяжеленными рукоятками, которые наловчился кидать в цель из любого положения, причем с обеих рук.

Одной из противниц лезвие угодило точно в горло. Вторая оказалась проворнее и отбила нож мечом. Судя по всему, она была совсем юная и, остановившись, понятия не имела, что делать дальше. Чувствуя, что больше в его сторону стрелы не летят, Гейвен несколько приободрился.

– Бросай оружие, и я тебя пощажу! – крикнул он.

Едва ли девушка его поняла, да ей и не дали ответить: воин, который откуда ни возьмись вырос позади нее, одним ударом топора раскроил ей череп.

Это был Граки.

– Что тут разлегся? – прорычал он. – В прятки играешь? А ну вставай – и за мной! Наша берет! Осталось только поднажать!

Не дожидаясь, чтобы его распоряжение выполнили буквально, Граки сорвался с места и скрылся за углом хижины. Гейвен, сам не заметивший, когда упал, поднялся и увидел, что тот несется, потрясая окровавленным топором, к главным воротам, где уже затихает битва. Оглядевшись, Гейвен с облегчением перевел дух: по рантам бежали тяжело вооруженные эльгяр, а дикари, вяло отстреливаясь из луков, поспешно отступали к воротам. Граки оказался прав: штурм был отбит.

Теперь крики доносились отовсюду: крики ликующих вабонов и потерявших надежду на победу шеважа.

В этом всеобщем оре Гейвен едва различил жалобное повизгивание. Осмотрелся. Прислонившись плечом к стене хижине, в двух шагах от него сидела рыжеволосая воительница, появление которой так смутило его в первый момент. Девушка, зажмурившись, плакала от боли и не видела никого и ничего вокруг. Стрела, выпущенная Гейвеном, торчала у нее из залитого кровью бедра. От верной гибели ее спас прыжок.

Гейвен растерялся по-настоящему.

У вабонов не было обыкновения брать пленных. Пленные оставались врагами. К тому же они требовали особого внимания и были лишними ртами. Предшественники Ракли пробовали приспособить их в хозяйстве, однако это никогда не доводило до добра. С первого же дня вступления во власть Ракли издал указ, запрещавший оставлять пленников в живых. Были уничтожены даже те, кто худо-бедно прижился у вабонов и не вызывал беспокойства. Однако, насколько знал Гейвен, все это касалось только мужчин. Женщины в плен не сдавались. Застигнутые врасплох в своих лесных стойбищах, они гибли вместе с мужьями, а в штурмах застав до сих пор не принимала участия ни одна женщина. Во всяком случае, Гейвен ни о чем подобном не слышал. И вот теперь перед ним сидела раненая девушка, судьба которой зависела всецело от его решения. Решения, с принятием которого он медлил.

Полученная ею рана определенно не была смертельной. Однажды в юности Гейвену самому случайно прострелили ногу из арбалета, и он смог ходить без посторонней помощи уже через десять дней. Нужно было только вовремя принять все необходимые меры.

Присев на корточки, он с отвращением осмотрел стрелу. Нога девушки дергалась, и из раны хлестала густая кровь. Гейвен одной рукой взял стрелу за древко. Когда он потянул ее на себя, девушка зашлась воплем. Он перехватил стрелу с одной стороны обеими руками, благо бедро у девушки было худенькое. Оставалось самое сложное.