Текст книги "Сказка о Емеле и волшебной щуке (СИ)"
Автор книги: Кира Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
– Эх, Ярилка, – вякнул с дуба кот, но не зло уже, не насмешливо, а тоскливо. – Говорил я тебе, не рискуй зазря...
А на краешке ветки – бурундучок, еле видный в сумраке. Если б не кот, Миля бы его и не приметила. Сидит бурундучок и головкой кивает, будто одобрение выказывает: правильно, всё правильно ты задумала.
Тут-то Миля и увидела свой единственный шанс, тот самый, ради которого дурой перед Воибудой прикидывалась и время тянула. Ещё чуть-чуть, и поздно будет – скажет боярин волшебные слова, и перестанет щучья сила Милю слушаться...
– По щучьему веленью, по моему хотенью, пусть Ярилкино заветное желание исполнится!
Выдала пулемётной очередью – не зря упражнялась.
Скрутили её гридины боярские, заломили руки, рот зажали. Да что теперь?..
А царевич, между воинами стиснутый, крикнул внезапно ясным и задорным голосом, знакомым до слёз:
– Что же ты, Воибуда, государя своего в полон взял? Против воли с Жиронежкой оженить хочешь да тут же и на царство венчать? И чтоб в положенный срок наследник родился... А как родится, чтоб у государя руки-ноги отнялись – голоса-то и так нет! Вот о чём ты щуку просил! При живом царе сам царём сделаться возжелал!
Отшатнулись бояре от Воибуды, повара-кухарки попятились, а гридины в синих кафтанах, напротив, к господину своему подступили, пиками да секирами ощетинились.
– При живом не получилось, могу и при мёртвом, – усмехнулся Воибуда. – Но я лучше сделаю. Был ты нем, немым и оставайся. Отрежьте ему язык!
От такого приказа и гридины верные в замешательство пришли. Разве ж можно с наследником трона, как с разбойником лесным?
– Кто на государя своего руку поднимет, будет под тем земля гореть, и под детьми его, и под внуками! – раздался в ночи голос тонкий, да звонкий.
Ба, да это Гостята от терема идёт, а за ним ещё бояре, да люди дворовые, и гридины царские, и вой простые в изрядном множестве. Стало всем ясно, что сила уже не за Воибудой. Но сдаться мятежный боярин и не подумал:
– Будет земля гореть, это ты верно сказал!
Выхватил он факел у ближнего воина и в волшебный дуб метнул, а потом ещё ногой поленья из костра в стороны разбросал.
От огня занялись полы шубы его длинной да широкой. Верные люди кинулись шубу снимать, другие по примеру хозяина стали факелы вокруг себя швырять, чтоб в– дыму и суматохе разбежаться. Воины Гостяты бросились кто ловить, кто тушить. Царевич затеял сторожам своим личины бить да на волю рваться. Гридины царские поспешили ему на выручку и с боярскими гридинами схватились.
Всюду пламя, дым, народ мечется, голосит, девки да бабы визжат, кот орёт: «Спасайте дуб! Спасайте книгу!» В общем, полный тарарам. А Миля не знает, что делать – то ли бочку с щукой оберегать, то ли дуб горящий тушить. С одной стороны, в бочке вода, супротив пожара то, что надо, с другой – если воду на огонь выплеснуть, что щуке останется?
Кот ей в ногу когтями вцепился:
– Дура-девка! Какая разница, в ком чья душа, щука-то всё равно волшебная, а ты её хозяйка!
И верно. Как это Миля сама не додумалась! Пожелала она пожару потухнуть, оружию дружинников боярских в пруду утонуть, и чтоб пояса и кафтаны с них соскакивали и хозяевам своим руки-ноги вязали. Да! И чтоб железа, которыми Воибуда Миле грозил, на него же самого и наделись.
Когда дым над поляной рассеялся, в свете полной луны и факелов открылась такая картина: дуб малость подпалён, но цел, кот на суку лижет лапу, воины боярские в синих кафтанах своих лежат на земле, как психи в смирительных рубашках. Посередине поляны стоит Воибуда в кандалах. Ни шубы, ни шапки на нём нет, а в волосах всклокоченных, как в гнёздышке, победно копошится бурундучок, и Воибуда даже не пытается его согнать.
А царевич... Выглядел он, конечно, ужасно. Весь в саже и ссадинах, штаны порваны, белокурые волосы растрёпаны. Но ладное молодое тело так и играет мускулами, дышит силой и горячкой боя, щёки разрумянилось, глаза блестят, и хочется смотреть в них, не отрываясь, как тогда, при первой встрече.
А в руке у него... гм, девичья коса? Полкосы. Сантиметров тридцать. За плечом Жиронежка маячит...
Сердце Милино так и упало. И неважно, что лицо у боярышни красное, грязное и мокрое. Или как раз важно?
Отвернулась Миля, глянула на щуку в бочке. Та из воды нос выставила, глядит глазами печальными, совсем не так, как Ярилка глядел.
– Что скажешь, рыбка? Никому-то мы с тобой тут не нужны.
Молчит рыбка. Только жабрами трепещит.
– Вот что, рыбка, – решила Миля, – по щучьему веленью, по моему хотенью, иди-ка ты домой и живи, как знаешь.
Щука вильнула всем телом, и из поднялся бочки пузырь воды, как бывает в фильмах про невесомость, и поплыл над головами в сторону пруда. И после всего, что было, никто этому особенно не удивился. А щука изнутри пузыря с улыбкой тихой на людей поглядывала. Вдруг пасть её приоткрылась, и прошелестело у Мили в ушах: «Спасибо...»
Тут бы и сказочке конец. Так нет же.
– Злодей! Изверг! Погубил мою молодую жизнь! Ни отца у меня теперь, ни красоты! Кто такую замуж возьмёт, дочь преступника и каторжника, сироту и бесприданницу?
Обернулась Миля. Видит, перед царевичем Жиронежка стоит, чумаза, страшна, щёки огнём горят, половина косы по плечам мотается, вторая половины в руке зажата.
– Она косой за сук дубовый зацепилась, – объяснил царевич. – Всё вокруг горит, а она вырваться не может. Ну, я секиру хвать и рубанул сгоряча.
От этих слов Жиронежка ещё горше заплакала. А ведь правда, жалко девчонку. Только что была первая девица в государстве, а стала непонятно кто.
Пошла Миля между гридинами боярскими, выбрала одного, велела на ноги поставить.
– Любишь боярышню свою?
– Больше жизни!
– А если б она не боярышней была, а холопкой, скажем, любил бы?
– Само собой!
– Ну, тогда пошли.
Подвела Миля сероглазого гридина кЖиронежке.
– Посмотри на него – молодой, красивый, и рода хорошего, – это Миля на ходу выдумала, но в боярскую стражу, наверно, уж совсем кого попало не берут. – И ему всё равно, что ты теперь сирота и бесприданница.
Подняла боярышня на воина заплаканные глаза и, кажется, впервые его по-настоящему рассмотрела.
– Правда? – спросила робко да сажу с лица рукавом отёрла.
А дальше, решила Миля, пусть сами сговариваются. Уж верно, дочка боярская своего не упустит.
12
Направилась Миля к дубу, а царевич рядом пошёл. Вот ведь как: устала Миля до смерти, и с голоду помирает, а всё равно от вида царевича и близости его сердце заходится, и щекотно внутри, и мысли глупые в голову лезут. И Крисом Пайном он уже не кажется – куда Крису Пайну до него…
Спрашивает Миля, чтобы вконец ум не потерять:
– Как же тебя звать на самом деле, а Ярилка?
Он в ответ:
– Так и звать – Яромир. Ярилка по-домашнему.
Миля аж зажмурилась. Точно, Яромир! Он же сам сказал, а она ушами прохлопала. То есть не совсем прохлопала – что-то у неё в голове отложилось, что-то такое она давно заподозрила. Но осознать да обдумать как следует случая не было.
Сели у дуба, Яромир с одной стороны, Миля – с противоположной, чтобы на него не смотреть.
– И как тебя угораздило в щучье тело попасть?
– Долгая история. Может, завтра?
– Можно и завтра. Но главное ты сейчас скажи. А неглавное – потом.
– Я тебе главное скажу, – из дупла высунулся кот. – Это всё Морена-злодейка! Триста лет живёт, по земле ходит, обличья меняет. Есть у неё зеркальце волшебное. Посмотрится в него человек и, считай, пропал, только до поры об этом не ведает. Вот как Морена в зеркало сама заглянет, отражение чужое себе присвоит, а собственное обличье жертве своей передаст, тут-то превращение и совершится. Отражений этих в зеркале коллекция целая, а ей всё мало. И такие личины Морена себе подбирает, чтоб и красоту ей дали, и богатство, и положение высокое. К чему это я? Да к тому, что царица наша матушка любила в одиночестве у пруда гулять. Морена ей на бережок зеркало своё и подбросила. А какая женщина, будь она хоть трижды умница, перед безделушкой устоит? И не цыкай, я правду говорю!
Это бурундучку слова кошачьи не по нраву пришлись. Сидел он на ветке, историю слушал, а тут обиделся за царицу да и возмутился вслух на свой бурундучий лад. Но Акусилая просто так с мысли не собьёшь:
– В общем, стала Василиса красой своей любоваться, а Морена тут как тут: "Прости, государыня-царица…"
– Постой-постой, – опомнилась Миля. – Я же это всё во сне видела!
Фыркнул кот:
– Так ты у нас ясновидящая? Прямо как щука. Она, понимаешь ли, тоже в нужный момент в нужном месте из воды глазок выставила и произошедшее между Мореной и Василисой лично наблюдала. Один я всё проспал. Щука мне потом рассказала, как нашу царицу-матушку в узилище препроводили.
Удивилась Миля:
– Она же волшебница – Василиса-то! Неужели ничего сделать не могла?
– Так она не такая волшебница, чтобы щелчком пальцев горы воздвигать, – объяснил кот снисходительно. – Волшебство её от ума да учёности. Для обычных случаев довольно, а для прочих щука есть и ещё чудеса всякие. Книга моя, к примеру. Или ковёр-самолёт. Да и не любит царица сгоряча действовать. Подержали её в подземелье, видят, тихая старушонка, рассудительная – что казённый харч на неё тратить? Вывели за ворота и велели впредь на глаза не попадаться. Но в заборе-то у нас калитка потайная есть. Василиса через неё незаметно вернулась и в саду схоронилась. А с царём Василием такая история вышла...
– Знаю-знаю, – перебила Миля. – Мне Ярилка рассказывал.
– Так приврал, небось, иль умолчал о чём? Тайну свою выболтать побоялся.
Кашлянул смущённо Яромир:
– Ты прости меня, Эмилюшка. Не мог я тебе всю правду сказать.
– Потому как ходить ему тогда в щуках до скончания веков! – засмеялся кот. – В общем, дело было так. Морена не дура, на одно зеркало не полагается. Есть у неё дурман-трава. От травы этой, ежели долго её принимать, человек делается послушным да уступчивым. Стала Морена по утрам царю-батюшке зелье своё в мёд подливать, да не ожидала, что он к пруду прогуляться выйдёт, а щука ему всё про Василису и выложит. Ты не удивляйся, щука у нас только с царской фамилией разговаривать обучена, прочие же двуногие её не слышат. Царь-то услыхал, само собой, и не то чтобы не поверил, но решил перво-наперво с супругой словечком перемолвиться. Стал вопросы ей задавать – о прошлом их совместном да о таких вещах, какие только муж с женой друг о друге ведать могут. Поняла Морена, что проверки ей не выдержать. А у царя имелся бурундук ручной...
Замолчал кот, на бурундучка уставился.
– Так это... – ахнула Миля.
– Батюшка мой, – вздохнул царевич.
А бурундучок Миле с ветки торжественно поклонился.
– Но где же царь? То есть бурундук. И почему Морена сама в царя не обратилась? Сразу бы себя от хлопот избавила.
– А не желает она в мужеском теле жить. Несподручно ей. Физиологические отличия, бытовые неудобства, гормональный фон другой, потребности новые. Женщины, понимаешь ли, начинают нравиться. А она этого не одобряет. В общем, навела Морена зеркало на бурундука, потом на царя. Дело двух секунд, а неприятностей куча.
– Каких неприятностей?
– А ты представь. Бурундук в теле царя верещит, по комнате скачет, драться лезет. Царь в теле бурундука глаза выцарапывает да к зеркальцу тянется. Схватила Морена поднос серебряный, бурундука в обличье царском по темени приложила, на царя в бурундучьей шкурке плащ накинула да скрутила так, что мешок вышел. А потом сгоряча весь фиал с дурман-травой в государев рот вылила. Чтобы как очнётся владыка наш, ничего не вспомнил и наверняка покорным сделался.
Дело-то за малым оставалось – царя с бурундуком обратно местами поменять.
Начала Морена зверушку, царя то есть, из плаща доставать, а тот вырвался – и в окно. Ну и пусть! Тело-то царское у Морены. Скажет она, что мужа удар хватил, из-за этого он речь утратил и странен сделался. Царём-бурундуком проще командовать, чем царём-человеком. Спрятала она пленника своего в сундуке, ночью вынесла из сокровищницы ковёр-самолёт, закатала в него спящего и обратно по воздуху отправила. В сундуке-то тело царское найдут, а в сокровищницу иной раз месяцами никто не заходит. Думала Морена, полежит государь в ковре день-другой и очнётся. А он лежит и лежит. И день, и два, и три. И просыпаться не собирается.
Народ волнуется: где царь? А Морена: на охоту уехал. Лучше ничего выдумать не смогла.
– Батюшка, – вклинился в рассказ Яромир, – ко мне прибежал. Бурундук у него обычный, не волшебный был, говорить по-человечьи не мог, потому и батюшка в бурундучьей личине только цыкал да свистел, но я и так понял, что дело неладно. Решил книге мудрой вопрос задать, пришёл к дубу, а тут Морена – Акусилая выманивает...
– Да она уж не первый раз ко мне наведывалась, – хмыкнул кот. – Книгу мудрости хотела к рукам прибрать. Но я-то сразу смекнул, что никакая она не царица, а про Морену и коварство её уж в книге прочитал...
– И ничего никому не сказал! – возмутился Яромир.
– А меня не спрашивали!
– Погодите! – вмешалась Миля. – Ты лучше расскажи, как она тебя в щуку превратила.
Просила Яромира, а ответил кот:
– Да не в щуку она его превратила, а в меня! Руку, понимаешь, с зеркалом в дупло сунула. Я в уголок забился, глаза зажмурил, думал, если отражение своё не увижу, то и чары меня не возьмут. Ага, как же! Стал вот этим вот чурбаком, – кот кивнул на царевича, – а он – мной, умным и красивым.
– Ну да, – хмыкнул Яромир. – То-то ты обратно в кота превращаться не хотел.
– И правильно не хотел. Ты разве государственный муж? Романтик ты и авантюрист! Я бы на твоём месте...
Тут бурундучок опять забранился, зашумел. Акусилай умолк и вроде бы даже сконфузился. Хотя насколько Миля успела его узнать, конфузиться и смущаться кот был не способен органически.
– Это Морена ему мысль подала, – объяснил царевич. – Он бы в человеческом обличье с ней в два счёта справился. А вместо этого меня ловить стал. Для неё.
– Да, оступился, признаю, – кот принял вид оскорблённой добродетели. – Может, хватит попрёков?
– Ты бы меня на воротник пустил, – усмехнулся Яромир, – если бы матушка не подоспела.
– Государыня-царица, – неприятным тоном уточнил кот, – и её щучье заклятье.
– Да, – оживилась Миля, – я всё спросить хотела, почему она щучьей силой не воспользовалась? Ведь это как раз тот особый случай, когда учёностью не поможешь!
– Я же тебе объяснял, – начал царевич. – Нельзя на человеческую природу влиять...
– Бла-бла-бла! – передразнил Акусилай. – Видишь, как у них, у добрых и хороших, всё сложно? Это нельзя, то запрещено. Запрет нарушишь, бякой станешь. И пусть муж твой бревном лежит, а у сына хвост вырос, главное – принцип соблюсти! Чтоб добровольно, значит, по согласию, в здравом уме и твёрдой памяти...
Он презрительно дрыгнул лапой, повернулся вокруг себя и сел на прежнее место.
– Государыня и Морене-злодейке выбор предоставила. Не будет, говорит, тебе счастья в этом мире, не будет тебе жизни в этом мире. Уходи подобру-поздорову, а не то раньше, чем солнце закатится, сгинешь ты в зеркале своём на веки вечные. Испугалась Морена. Тёмное заклятие – дело серьёзное, так запросто не переборешь. А уж коли волшебником добрым наложено, то и пытаться нечего. Остаётся одно – бежать. Поймала Морена отражение вороны на дереве, обернулась птицей да улетела в неведомые края. А царица за меня взялась...
Кот драматически закатил глаза:
– Вы не понимаете, каково это, с моим умом пытливым и внутренним миром богатым, в дупле сидеть, к книге проклятой невидимой цепью прикованным быть! Я, конечно, упирался, сколько мог. Принудить меня Василиса не могла – лимит у неё на такие дела вышел. Одно желание тёмное смолоду загадала, по глупости, второе на Морену потратила, хоть правом выбора и смягчила. А третье уже – ни-ни. Не то, говорит, злодейкой сделаюсь, хуже Морены. И как пошла меня уговаривать да совестить... честное слово, лучше б силой превратила! В общем, согласился я обратно меняться. Сам, собственной волей, главный шанс всей жизни своей отверг. И ради чего? Ты спроси этого умника, что он учудил!
– То, что ты мне подсказал, – улыбнулся Яромир. На кота он почему-то злиться перестал. – В книге-то других вариантов не было.
13
Пожар затушили давно, но воздух всё гарью попахивал, зыбкий свет золотистый округу заливал, колыхались тени призрачные, и видно было не то чтобы как днём, но вполне себе отчётливо.
Это светильники на поляне расставили. Верно, Гостята распорядился, чтобы царевичу с невестой своей беседовать удобно было.
Укрыли холопы Яромиру плечи кафтаном расшитым – и зачем, спрашивается, красоту прятать? Расстелили под дубом скатерть узорчатую, чарки с напитком медовым поставили, блюда с пирогами, частью мясными, частью ягодными, да с блинами, чёрной и красной икрой начинёнными.
Чаша с икрой заморской, баклажанной, среди переполоха и разгрома всеобщего чудом уцелела – её к дубу поближе передвинули, а к чаше скамеечку примостили, подушкой бархатной укрытую.
Поворчал Акусилай, что ёдово несвежее, но с сука соскочил, вспрыгнул на подставку и морду в икру сунул.
Миля напитка медового хлебнула – сладко, приятно и горячит чуточку. С градусом, видно. Как бы не захмелеть с голодухи.
Проглотила она пирожок, мёдом запила.
И нахмурилась:
– Не понимаю, почему Василиса просто всех не расколдовала?
– Умна больно потому что, – громко чавкая, съязвил кот. – И нечего на меня цыкать! Что, не прав я? Чары-то у Морены не простые, а обменные, и иначе, как через обмен, снять их невозможно. Но мы же добренькие, у нас принципы, понимаешь ли…
– Да причём здесь принципы? – поморщился Яромир.
Миля вдруг обнаружила, что сидят они не по разные стороны дерева, а вполне себе рядышком, чуть плечами не касаются. Как так получилось? Вроде и она с места не двигалась, и царевич не шевелился, только чарку медовую пригубил да обратно поставил. А поди ж ты… чудеса!
– Морены-то в нашем мире нет, – объяснил Яромир. – Матушка и захотела бы против воли с ней обменяться, да не выйдет. А у батюшки дела вовсе плохи…
Бурундучок на ветке печально свистнул.
– Не сумела матушка тело его ото сна пробудить. А с бесчувственным куда ж меняться?
– Вот я и говорю, – вмешался кот, не переставая чавкать. – Не подумала государыня наша премудрая о таком раскладе, не учла, что называется, всех нюансов – отпустила Морену. И хватит очами перуны метать! Это я тебе, величество, говорю и тебе, высочество, говорю. Не боюсь я вас. Царей и царевичей кругом пруд пруди, а кот учёный на свете один. Кто для вас книгу читать будет – Нестор Летописец? Или этот, как его... Пушкин?
– Ну и скотина ты бессовестная, Куська, – только и смогла вымолвить Миля.
– Приму это как комплимент, – важно заявил кот и облизнулся. – Однако изволь зарубить себе на носу, что имя моё – Акусилай. Самой-то, небось, не по нраву, когда Емелькой кличут.
– Лучше помолчи, – шикнул на кота Яромир и снова к Миле поворотился: – Поняли мы с матушкой, что выход тут один: надобно зеркало у Морены отнять, в наш мир возвратить и разбить на мелкие осколки, так чтоб не собрать и не склеить.
– Это не вы поняли, – возмутился кот, – это я вам ответ в книге вычитал! Не станет зеркала, и чары его тёмные силу утратят. Государь Василий в собственном теле от забытья пробудится, государыня Василиса красу свою заново обретёт… Но как Морену сыскать, а события к итогу должному привести?
Лизнул Акусилай лапу, причмокнул и продолжил неспешно, с довольством сытым:
– Стала царица книгу спрашивать. Три дня и три ночи мне покоя не давала, и так вопросы ставила, и этак, хоть какую-то ниточку к Морене искала. И нашла тебя, Эмилия. Сказано в книге, что придёт к нам девица красная из другого мира, из того, в котором Морена укрылась. К жизни нашей девица непривычная, посему ждут её беды и трудности, и темна её участь конечная… Тут Василиса и спрашивает: а что, ежели мы девице немножко подсобим? А ежели подсказочку дадим и в стольный град направим? Так, от вопроса к вопросу и условия нужные выявили, и надобный порядок действий установили.
Слушает Миля и дивится: значит, всё подстроено было. И суровая бабкина школа работы по дому, и щука, то есть щук, будто случайно в ведро угодивший… А как упрашивал в воду его отпустить, как жалостливо в глаза заглядывал – притворщик!
Хотела Миля обидеться, но в этот самый момент взял Яромир её за руку, и таким прикосновение его оказалось приятным да ласковым, что всякая охота обижаться испарилась.
– Выходило по книге, что пропадёшь ты без помощи колдовской и до града стольного не доберёшься, – молвил царевич. – Думали мы шапку-невидимку тебе подбросить. Книга сказала: без толку. А волшебный клубок если? Или, положим, гусли-самогуды? Да меч-кладенец, на худой конец! Опять не то. Может, щука наша волшебная тебе поможет? Книга в ответ: поможет, да не сбережёт и сама на сковороду угодит. Я уж спросил, не лучше ли мне самому тебя встретить да под защиту взять? Лучше, согласилась книга, но до поры да времени. А потом паду я неминуемо жертвой коварства чёрного, а ты в темнице сгинешь.
Так он и про заговор знал? Ну и дела!
– В общем, – подхватил кот деловито, – перебрали они все варианты и пришли к такой комбинации. Государыня тебя, глупую, опекает да наставляет, щука чудесами помогает, Ярилка, герой наш, от ошибок остерегает да на верный путь направляет, но себя до поры не раскрывает и в то же самое время в стольном граде пребывает да боярина Воибуду от себя ни на шаг не отпускает. Уф, еле выговорил!Поняла теперь?
Миля только и смогла, что головой помотать. Нет, про щуку она и правда поняла, и про государыню догадалась, а вот с Яромиром – сплошная путаница.
– Всё просто, – улыбнулся царевич. – Замысел наш мог удастся только при одном условии. Если щукой буду я.
Миля снова ахнула:
– Так ты, значит, добровольно...
– Матушка против была. Слишком рискованно. Но мы с щукой потолковали и решили, что оно того стоит. Всё-таки законы мира на нашей стороне. Мир-то у нас сказочный, а в сказке добро всегда побеждает.
– Вообще-то, – зевнул кот, – условие победы было не одно. Их было два, притом второе поважнее первого, и это условие – ты, красавица.
– Как это? – изумилась Миля.
– А так. Никто же не знал, что у тебя за душой. И книга о таких вещах помалкивает. Будешь доброй, смелой и преданной, пожертвуешь силой чудесной, жизнью рискнёшь, чтобы Ярилка опять человеком стал – может, что путное и выйдет. Оплошаешь – и сама пропадёшь, и царевич с тобой заодно. Да и мало ли что? Вот пустила бы ты, по неразумию, наследника престола на уху, тут и сказочке конец, – кот то ли хихикнул, то ли мяукнул противным голосом. – То-то Василиса и противилась этому плану, всё другой искала, меня вопросами мучила. А эти двое, одна – рыба безмозглая, другой – царевич без царя в голове, за спиной её сговорились и по щучьему веленью друг в друга перекинулись. Пришлось царице-матушке смириться. Она же их обратно супротив воли превратить не могла. Добренькая потому что! Посмотрел бы я на её величество, кабы остался сынок в щучьей личине, с плавниками и хвостом. Или кабы боярин жаберки ему клещами выдрал...
– Ты говори да меру знай, – одёрнул Яромир наглеца лохматого. – Не то хвост оторву. В книгу заглядывать и без хвоста можно.
И привстал даже, будто хотел сей же миг угрозу свою исполнить. Да Миля помешала. И не потому вовсе, что хвоста кошачьего пожалела. Леший с ним, с хвостом этим!
– Почему ты молчал? – напустилась она на царевича. – Я бы сразу тебе пожелала человеком стать. И рисковать не надо было!
– В том-то и дело, что непременно надо, – возразил Яромир со странной улыбкой. – Сказано в книге: «Никто не знает желаний своих. Сперва узнай, потом желай». Ты должна была осуществить моё самое заветное желание, не имея о нём никакого понятия. У этого дуба, у этого пруда, этой самой ночью, не раньше. Я думал, что знаю, чего хочу. Но нынче, понимая, что сейчас умру, я желал только одного и жалел об одном. Что мне не удастся...
– Что? – прошептала Миля. Сердце у неё замерло.
– Вот это.
Царевич потянулся к Миле и легонько поцеловал её в уголок рта. А потом выпрямился – осталось только эхо духа медового.
Сердце в Милиной груди отмерло и забилось часто-часто, будто бабочка, которую поманили светом и теплом да тут же огонёк и прикрыли.
– Только это? – спросила Миля, и собственный голос показался ей отчаянно звонким. – Или может быть, это тоже?
Встала она на колени, взяла в руки лицо Яромира и припала губами к его губам. И он обнял её, и прижал к себе, и стало ей жарко и сладко...
– Эй, бесстыдники! – окликнул Акусилай. – Вы тут не одни!
Миля и царевич оторвались друг от друга, смущённые, но довольные. Кот нагло ухмылялся, бурундучок издавал довольное цоканье.
А у Мили вдруг улетучилась вся радость.
– Значит, ваша Морена – это наша Марина. И неизвестно, что она сделала с моим папой.
– Мы спасём его, – сказал Яромир. – Акусилай, ты можешь спросить книгу...
– И не подумаю, – отозвался вредный зверь.
Сел он к Миле и царевичу спиной, к бледнеющим звёздам нос задрал. Да больше притворялся, чем важничал.
– Ни к чему это, – бросил через плечо. – Ответ мне и так ведом. Дело-то проще простого. Ты назад вернуться пробовала? – спросил он Милю.
– Пробовала.
– Каким манером?
– Да всяким. Миллионом разных способов.
– А задом наперёд?
– Зачем это? – опешила Миля.
– Как зачем? Вошла ты в наш мир передом, а выйти должна наоборот. Только и всего.
– А я с ней пройти смогу? – забеспокоился Яромир.
– Только ты должен передом идти, потому как она выходит, а ты входишь.
Царевич прищурился:
– Ой, смотри, Куська. Если врёшь...
И пальцем погрозил.
14
Наутро достали из сокровищницы ковёр-самолёт. Ничего, между прочим, особенного. В пору, когда Милин папа молод был, такие на стены вешали. Да потёрт к тому же и молью травлен.
Царя Василия к этому времени в опочивальню перенесли, бурундучок у него на груди устроился, а бояре шли к ним вереницей поклоны бить да каяться. Гостята рядом стоял и с бурундучиного на человеческий переводил. Он Василисе роднёй приходился и язык зверей понимал.
Гостяту царевич вместо себя за державой приглядывать и оставил, а сам с Милей на ковёр-самолёт взошёл. Одежду ему подобрали такую, чтоб в нашем мире не слишком внимание привлекала – полусапожки простенькие, штаны холщовые, рубаху без шитья да кафтан короткий.
– Мы с матушкой картины других миров в блюдце волшебном много раз наблюдали, – объяснил царевич. – Мне у вас больше всего автомобили нравятся, большие и чёрные, с оскалом блистающим. Вот бы прокатиться!
– Прокатишься, – пообещала Миля.
А сидели они совсем рядышком, в обнимку, чтоб теплее было, и поминутно целовались, и поцелуи эти были пьянее питья медового, и говорить ни о чём не хотелось, а хотелось лететь и лететь вперёд. Только раз Миля спросила:
– Помнишь, когда я тебя первый раз увидела… то есть не тебя, а щуку в твоём обличье? Ты мне ещё из бочки сказал: "В глаза ему посмотри".
Улыбнулся Яромир:
– Помню, конечно.
– Я тогда почувствовала… то, что сейчас чувствую. А потом, когда мы в тереме царском встретились – нет. Будто другой человек передо мной. То есть не человек, а щука… Но вид-то у неё человеческий был. И так до момента, когда ты в своё тело вернулся и голос обрёл. Нет, я понимаю, что ты был не ты. Но ведь и при первой нашей встрече тоже. Чем же она, встреча эта, отличалась?
– Тем, что я рядом был, совсем близко, – прошептал ей Яромир в самое ухо, щекоча кожу дыханием жарким. – Представил себе, что гляжу на тебя своими глазами, а не щучьими. И хотел, чтобы ты не щуку – меня в глазах тех увидела…
И стало им опять не до разговоров.
Жаль, дорога недолгой оказалась. За полдня до деревни с ветерком долетели. К бабке в дом вошли. Ахнула она, кринку с молоком выронила, обняла Яромира, потом Милю.
И стало Миле удивительно: как это она бабку страшилищем считала! Вон глаза у неё какие добрые, улыбаются, будто солнышки, и морщинки лучиками вокруг. Но и думать о ней, как о красавице Василисе, казалось всё-таки странным. Пусть пока будет "бабка", решила для себя Миля. А там поглядим…
Проводила бабка гостей дорогих к порталу на полянке лесной, Яромира на прощание к сердцу материнскому прижала да сказала обоим напутственное слово:
– Помните, волшба в том мире не действует, но Морена не волшбою одной сильна. Хитрость и коварство главное её оружие. Вы саму Морену не трогайте. Только зеркало добудьте да ко мне доставьте, а дальше я сама управлюсь.
Взялись Миля с царевичем за руки и пошли, она – спиной назад, он, за ней – лицом вперёд, как все люди ходят. Крепко друг за друга держатся и в глаза наглядеться не могут, она – в его васильковые, он – в её незабудковые.
Вышли вблизи дома лесного отцовского. Дождик моросит, небо серое. То ли утро, то ли вечер, не поймёшь. И воздух какой-то невкусный, тяжёлый. В доме пусто, двери не заперты. Чемодан с вещами Милиными цел, а сумочка с деньгами и документами исчезла. Но это беда невеликая. До города и автостопом доехать можно.
Из мужской одежды только куртка-бомбер на вешалке нашлась. Миля и не помнила уж, водилась ли такая у кого из охранников. Но раз осталась в доме покинутом, знать, хозяину не надобна.
Приоделись пришельцы тайные, через лес на дорогу выбрались и на газели мимоходной до дома Милиного доехали. Покуда неслись по шоссе асфальтовому, Яромир еле-еле себя сдерживал – до того хотелось ему всё в кабине рассмотреть и потрогать. А надо было вид делать, будто он тьму тьмущую таких кабин в жизни перевидал. И машин, что с рёвом навстречу несутся кабанами дикими, и домов высотных, что утёсами горными впереди торчат, и людей толпы, чудно наряженных. Нет, в блюдечке он, понятное дело, и не такое видывал, но в блюдечке – это одно, а глазами собственными – другое соврешенно.
Ему и во дворе Милином, и в доме всё как следует изучить хотелось, да на потом отложить пришлось. Взяли они у соседки ключ запасной, забежали в квартиру к Миле за деньгами да телефоном вторым – и сразу в гараж подземный, где малолитражка по хозяйке скучала.
До пригорода, где отец Милин жил, за сорок минут доехали. Машину поодаль на обочине поставили, а к дому пешком подошли. На первый взгляд, всё вроде бы как надо. Дом стоит, беленький, нарядный, и оградка ажурная, и цветничок внутри ухоженный. На площадке у гаража кроссовер Маринкин. Значит, папин внедорожник внутри… Или нет уж его вовсе?
