Текст книги "Встречки"

Автор книги: Кира Фадеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Мы выбираем…

Богемная Лилия предпенсионного возраста из города-спутника посетила наш областной, как бы мини-столтца, зашла и ко мне. Поэтесса, скульптор – абсолютно «свободный художник», это декларируется в каждой её черте – в походке, в осанке, в прическе, в балахонистой одежде. Даже запах от её тела раньше исходил, при всей её чистоплотности, особый, какой-то сложносоставной, но в последнее время, правда, пропал – с приходом признания и востребованности её работ.

Рассказывала, как бывший муж продолжает её атаковать:

– Он же сдвинутый на своей работе и на сексе, не может без него. Не исключаю, что вернусь к нему, но эта его фиксация на сексе для меня тяжелее, чем его запои. А меня опять тот мой бывший любовник манит. Он, правда, глупый. Но красивый… Вот, смотри на фото, – я не увидела даже шаблонной привлекательности, совершенно детское, глупое лицо, – а ещё у меня дружба с больным спидом, и он голубой. Но мне с ним так интересно, он такой умный! – снова показывает фотографию в телефоне, и тоже – я не вижу привлекательности, а вижу на этот раз лицо психически больного человека.

– Ну, ты уж с ним не спи.

– Нет, конечно, да мне от него это и не надо. … Мне бы вот увлечься кем-то из реальной жизни, чтоб вживую. … Так-то – мне интересен Иисус, но это – миф. А из живых – Экхарт Толле, он хотя бы существует. Кем бы вот ещё живущим сейчас увлечься? Тебя какие мужчины привлекают?

– Увлеченные, которых прёт от своей деятельности.

– Да, меня тоже.

– Тогда – чем привлекает тебя Иисус? Его от чего прет?

– Ну… от вразумления, от просветительства…

– А если мне не нужно его вразумление? И если, к примеру, станет никому не нужно – он так же будет это делать? Да ну… Как-то не вдохновляет.

Разговариваем о том, о сём, Лилия перечисляет, что в её жизни должно присутствовать ежедневно:

– После полезного завтрака прогулка на велосипеде, потом поработать-потворить часа два-три, обед, отдых, часов в 5 – обязательно секс, ну и – потусоваться вечером.

– Так бывший муж тебе вроде и подходит…

– Да? Чет… не думала о нем с этой стороны.

Монастырское доверие

Одна моя подруга юности живет в монастыре. Мы вместе с ней учились в институте на одном курсе, но на разных факультетах, сблизились в стройотряде, а потом на последних курсах подрабатывая ночными санитарками в срочной операционной городской больницы.

Мы много лет не общались, я нашла её после долгих поисков по соцсетям через её племянника – помогло то, что у подругиной сестры очень необычное имя, как и у неё самой. Это было целое расследование…

Короче – нашла, связь установила, и теперь мы периодически созваниваемся, с поочередной инициативой: то она мне, то я ей.

Многим странно, когда я рассказываю, что кто-то из моей прежней жизни живет в монастыре. Но что ещё страннее: сама она кавказской национальности и из мусульманской семьи, а монастырь – христианский и мужской, и какая она была: современная, начитанная, умопомрачительно эффектная, стройная, очень модно одетая. Какой там монастырь!… Она была воплощением девушки из заграничного журнала – её отец был военным врачом, и они до нашего города несколько лет жили в ГДР. В их семье было три дочери, моя подруга была старшей.

И вот сейчас её жизнь такова: родители и младшая сестра давно умерли, средняя сестра много лет живет с мужем и детьми за границей. Недвижимость оставлена в Грузии, в последнем месте службы отца – за гроши переоформлена на соседей. А сама она… пасет и доит монастырских коз. Любит их трепетно, у нее их семнадцать. Я предлагала ей переехать в женский монастырь, что в нашем городе: "Всё то же самое, только без коз". Она воскликнула: "Да ты что! Я без них не могу! Они такие!…" А руки у нее от постоянной дойки опухают и болят, и тогда она временно идет работать в монастырскую лавку – продавать свечки да крестики. Помня о её индивидуальной, выделяющейся внешности, прошу:

– Опиши, как ты сейчас выглядишь.

– Почти вся седая. На голове – платок выцветший с блеклыми цветами. Куртка, юбка, сапоги. Штаны камуфляжные, но я их под юбкой прячу, батюшка штаны не разрешает нам носить, – она так и осталась новатором в одежде.

Разговаривать мне с ней приятно и интересно, наша с ней интимная дистанция сохранилась. Подруга не утратила своей чистоты, прямоты, редкой искренности. Одну пору мы с ней одновременно читали "Братьев Карамазовых", обсуждали, там много про монастырскую жизнь, а через это – говорили и не про монастырскую.

Недавно, читая книгу о еврее, служившем в христианском монастыре, а позже ставшем католическим священником, я написала ей сообщение: «почитай «Даниэль Штайн, переводчик» Людмилы Улицкой». Вечером того же дня она мне перезвонила и подробно расспросила о книге, я в двух словах рассказала сюжет – где, в какие времена… Потом добавила:

– Автор на встрече с читателями рассказала, что те детали, которые ей пришлось придумать, чудесным образом потом были подтверждены, что и на самом деле так и было. И она считает, что это «Богом был дан такой знак – Всё правильно!"

– Ох, как хорошо! Значит, там правда написана! – её голос оживился, она обрадовалась, что есть что-то интересное, чему она сможет поверить. – Я сейчас не в монастыре, но мне оттуда передали, что получили для меня письмо от тебя (и фамилию мою назвала), у нас дьякон с такой же фамилией, старенький, немного странный, хороший такой…

– Ты здорова, не болеешь?

– Нет, я у племянника, у него дедушка умер.

– Ой, жалко как, родители его так рано умерли, сейчас ещё меньше близких осталось. Да, жизнь так коротка…

– А мне кажется, что я живу уже лет триста, – какое у нас разное ощущение времени жизни…

Однажды я наткнулась в соцсетях на возмущенную статью о том, как в монастырях "у послушников и трудников забирают паспорта". Спросила у подруги в сообщении, а как у них. Она перезвонила, рассказала:

– У новичков – да, забирают, чтоб не украли чего, а потом – возвращают на руки, кого уже знают. Это – нормально, а то всякие же забредают к нам, и странных среди них много. Мой паспорт у меня.

Верят ей, значит. Или знают, что – куда она, без своих коз…

Спустя несколько дней я опять написала ей сообщение – уточнить для оформления своей пенсии годы нашей с ней работы в стройотряде и в больнице. Она перезвонила – говорит, что у нее на телефоне нет функции написания сообщений. Я не знаю о таких телефонах, мне кажется, она есть даже в самых древних. Не умеет?.. Слово "пенсия" её напрягло – мы же с ней одногодки.

Год мы вспомнили не сразу, пришлось порассуждать, что за чем шло. Сначала стройотряд, потом уборка картошки в колхозе, где мы уже были дружны со стройотрядовскими, а картошка была точно на втором курсе… Заодно всплыли давно забытые дорогие фамилии. И только на следующий год – больница, срочная операционная. Уж не знаю, как у нее, а у меня картинки того времени всплывали одна за другой – лица, двухэтажные нары, студенческая свадьба в бараке… Говорили мы – как вчера расстались, на одном языке, с тем же ощущением близости и доверия.

Заюшкина аптека

Позвонила Инна Ивановна – можно ли ко мне зайти, и после моего согласия была у меня уже через двадцать минут, хотя обычно добиралась до меня около часа. Не замечая, одна я в кабинете или нет, зашла трясущаяся – руки, плечи и голова её подергивались.

Рассказала, как согласилась подработать уборщицей в ближайшей к дому аптеке:

– Пенсия маленькая, а меня там знают, что чистоплотная. Поэтому, наверное, сами и позвали.

Потом заведующая аптекой предложила ей работать на её ставке напополам с соседкой из её же подъезда, иностранкой Ашхен, которая с мужем и взрослой дочерью три года живут тут на съемной квартире с временной регистрацией, и все трое не работают.

– Плакалась передо мной, что болеет, одежда обносилась, и ходить им совсем не в чем.

Инна Ивановна – хорошая швея, много лет преподавала в школе технологию – труды у девочек, сжалилась, и целый год обшивала семью Ашхен, забесплатно. Потом соседка прознала, что швея устроилась работать в аптеке, очаровала там заведующую и потеснила свою соседку, сначала на полставки. В свою смену она не перетруждалась, мыла плохо, выскребать грязь оставляла напарнице, задушевно подружилась с заведующей, и та прониклась проблемами и нуждами приезжей семьи.

Моя знакомая согласилась, поначалу даже с радостью – работы поменьше:

– Мне ведь не только копейку к пенсии, мне ж ещё чтобы среди людей бывать.

Постепенно Ашхен, как та лиса, совсем вытеснила свою соседку из "заюшкиной избушки" – Инна Ивановна совсем уволилась. Прослышала, что Ашхен теперь работает по документам дворника аптеки. Но, как любому сотруднику аптеки, понадобилась медкнижка, которой у дворника не было. И заведующая вновь звонит Инне Ивановне:

– Приходи снова работать. Только медосмотр пройди и оформляйся.

Инна Ивановна заплатила за медосмотр, прошла его и получила медкнижку. И тут сразу к ней в квартиру явилась Ашхен – просить прописать её семью на три месяца и дать ей поработать вместо неё на всю ставку:

– Мне деньги нужны, а у тебя пенсия есть, – и надвигалась на Инну Ивановну стеной.

Та поняла, что на работу её брать и не собирались, что от неё нужна была только медкнижка и официальное оформление.

– Хорошо, что дочь уже пришла с работы и сумела хоть в прописке отказать. А уж работа – ладно…

– Уступили, значит… Но вы же на медосмотр деньги потратили. Получается, не на себя, а на нее.

– Да бог с ними, я теперь, когда одна дома, дверь просто никому не открываю.

Инна Ивановна выговорилась мне, успокоилась и ушла. Через день позвонила, доложила: подработать хочет, Ашхен эту боится, дома сидеть скучно, но дверь никому не открывает.

Снежная тропа

Дорожка от подъезда в эту щедрую на снег зиму с каждым утром всё уже и уже, при всей очевидной старательности дворника. За пределами двора она неуловимо, без резкой границы преображается в тропинку. Кто первый прокладывает её с утра после ночного снегопада? Вот сегодня я вышла из дома очень рано, а тропка уже намечена. Похоже, что не было паузы между тем, как прошли последний в ночи и первый за утро, снег всё падал, а тропка так и зиждилась. Возможно, образование снежной тропы так же неуловимо, как, например, неуловима граница начала мороза, или целой зимы – климатической, а не астрономической. Или как ещё большая загадка – таинство засыпания, граница между "ещё не сплю" и "уже сплю".

Неправильный пассажир

Вечерний трамвай развозил по домам пассажиров после работы из центра города на окраины. Я привычно угнездилась у окна на одиночном сиденье, уткнулась рассеянным взглядом в заснеженное окно и погрузилась в содержимое аудиокниги. Пассажиры воспринимались, как привычный каждодневный фон: примерно одни и те же спины, в одних и тех же одеждах.

Не успели мы проехать и одной остановки, как по громкоговорителю объявили, что трамвай «идет через вокзал, потому что на Арцыбушевской стоит движение". Это означало, что сейчас положенного поворота налево не будет, а этот и все последующие трамваи в ближайший час поедут через другие районы.

Мне было практически всё равно, поскольку два этих разных пути впоследствии соединялись как раз на моей остановке, только лишнюю дорогу придется перейти. Поэтому я не прислушивалась и о смысле объявления скорее догадалась. Постепенно стал нарастать гул пассажирской ругани, в эпицентре которой возмущался мужчина, которого я сразу определила как «нее наш, из новеньких». Он стоял у дверей и готовился выйти до остановки на повороте при переводе стрелки. Его бледное лицо было одновременно испуганным и воинственным. Он спорил с кондукторшей:

– Вы должны вернуть мне деньги, раз не едете туда, куда мне нужно!

– Нет у меня в аппарате функции возврата денег! – молодая, громкоголосая, злая, безликая, кондукторша заполняла собой, казалось, полвагона. Пухла фигура, навьюченная, как капуста, многослойной одеждой, сверху была стянута рыжим форменным жилетом, горящим на ней, как хэллоуинская тыква.

– Но я же вам в руки живые деньги дал!

– А я вам еще раз повторяю: билет назад в кассу не пробьёшь! Вот поезжайте в депо, – она назвала адрес на окраине города, – напишете заявление, и там вам ваши деньги вернут.

– Да мне в больницу на процедуру ко времени вернуться надо. Ну, так совпало, что нет у меня больше денег на другой билет, – он сейчас при выходе мог пересесть только на автобус, чтобы попасть туда, куда трамвай должен был ехать прежним маршрутом, а в автобусах трамвайные билеты не принимали.

В больницу ему, значит, в Сеченовку. Меня знакомо кольнуло, я окончательно вынырнула из своего аудио-транса и посмотрела на мужчину внимательно. Он был в чистых вещах, несколько не по погоде, не для холодного дня – тонкая курточка, спортивное трико, неказистая сеточка с пожитками. Так одеваются, когда из больницы уходят и приходят, складывают вещи в пакет и хранят их потом прямо в палате, в тумбочке. Заплатить за него у меня наличной мелочи не было, а транспортная карта пробивалась на поездку только раз.

Я вспомнила, как несколько лет назад, увезенная из дома на машине скорой помощи на рассвете, утром пошла домой, в чем была – в домашнем халате. Сеченовка от моего дома была в пяти остановках, денег не было, пошла пешком. Не по тротуару вдоль дороги, где встречный поток людей уже шел на работу, а, как говорится, задами-огородами, через дворы и кусты. В кармане были только ключи от квартиры. Вроде ничего особенного, но это своё состояние – помню, поэтому кожей ощутила шкуру человека между небом и землей – между больничной жизнью и обычной. И вспомнила, как в больнице менялось отношение к бытию вне болезни: к остаткам еды – они выкладывались на отлив окна птицам, к денежной мелочи, к наивным, не читаемым в обычной жизни книгам…

И потом иногда, проезжая мимо этой больницы, узнавала среди вошедших в транспорт кого-то неформатного – в тапочках, одежде не по погоде, без деловых сумок, налегке, и – без карточек, с мелочевкой в руке. Да ещё с выражением лица из другой жизни, где иные ритм и ценности…

Пока я вспоминала, мужчина вышел из трамвая в морозный вечер, окинув взглядом сидевших в полупустом трамвае зрителей. Было заметно, что, встретив наши сочувствующие взгляды, ему стало легче – он хотя бы был понят. Ему предстояло добираться две очень длинные остановки. Бегом или зайцем на автобусе. Вдруг автобусные кондукторы человечнее трамвайных?

Наша же кондукторша не унималась, декламировала оставшимся пассажирам, тыча пальцем в инструкцию на стене:

– "Согласно ФЗ 259 возврат денег производится в депо, по письменному заявлению с приложением билета". Денег у него нет! Кредитную карту надо иметь для таких случаев. И без денег на улицу не выходить! – это был, несомненно, её звездный час, она упивалась властью и вниманием.

Нештатная ситуация, и человек не будет судиться из-за 28 рублей. Подумаешь – чувство ничтожности перед властью ФЗ в лице кондукторши с функциями компостера.

Из кухарок

Смотрю в соцсети на фото полуоголенной приятельницы в спортивной одежде – натуры творческой, воздушной, не обремененной бытом. Завидую: как же хороша, легка – тростиночка!

И уже с озлобленностью думаю: легко-о-о быть стройной, когда ты никого не кормишь, даже если у тебя есть муж и сын. Вот чем они питаются?… Сама-то она – и вегетарианка, и сыроедка, и мужики её – сами как-то решают вопрос со своим пропитанием. Интересно, живи она на готовом пансионе с предоставляемой качественной едой – осталась ли бы она со своими странностями в питании, или это только от нелюбви к готовке?

У меня никогда не получалось выкинуть мысли о еде из головы, вернее, с тех пор, как только в семье на меня легла ответственность за то, что будет на нашем столе. Так сложилось: муж всегда был добытчиком, а все деньги – мне. В еде – неприхотлив, будет есть, что дадут – привычка, наверное, ещё с казармы военного училища. Но вот подумать – что приготовить, из чего, где достать – этого в его голове не было совсем. Да ещё в тот период распределения базовых обязанностей совпало с пиком дефицита на продукты, и мысли о еде, одержимость достать продукты закрепили в мозге доминанту "Еда! Решить проблему с едой, каждый день!"

Вспоминаю бабушку Алеши Пешкова, которая всегда при кухне, всех кормила, и поэтому была в теле. Я так иногда себя оправдываю за лишний вес: "я же при кухне". Ну – где вы видели худую кухарку?

Читаю на ФБ пост специалиста по письменным практикам, обращенный к себе в день 40-летия: "Ты еще не знаешь, что такое “быть в хорошей физической форме”. Но за последний год ты очень заметно продвинулась в эту сторону".

Нет, я знаю, что такое "Хорошая форма" и помню тот период, когда была довольна своим телом. Есть даже фото, свидетельствующее об этом: я на пляже, раздеваюсь до купальника. И рядом маленькая девочка с запрокинутой на меня головой и завороженным взглядом. Но как это было давно…

Пожалуй, главное удовольствие, которое я могла бы для себя представить, это – "быть в хорошей форме". Может ли барышня в предпенсионном возрасте войти в неё, сбросив, как броню, всё то лишнее, что не нужно, что так долго мешало?

Стояние у стены

В прошлый раз он был у меня три года назад. Убивался о своей несчастной любви, что девушка, которую он боготворил и слушался во всем, просто исчезла из его жизни без объяснений. Он не мог понять, в чем дело. Единственный любимый сын обеспеченных родителей, не знающий ни в чем отказа, недавно закончивший престижный университет, с привлекательной внешностью – не смазливой, а породистой, с четкими чертами лица: тонкий нос правильной формы, внимательный взгляд красивых серо-синих глаз, продолговатый, слегка заостренный овал лица. Он тогда как будто уперся в незнакомую стену, с которой совершенно не знал, как справляться.

И вот он снова здесь, сидит напротив меня. Такое впечатление, что пришёл не он, а его отец, на которого он сильно похож, хотя на самом деле он похож на мать, с которой я знакома, – настолько он как будто постарел.

Глаза ввалились, вокруг них – тёмные круги. От задумчивой позы, от безмолвной фигуры, всё такой же стройной, веет холодом и одиночеством. Говорить не хочет. Но зачем-то ведь пришёл… Постепенно всё же проявляются штрихи, складывается картина – что его в жизни окружает, чем он занят, с кем взаимодействует. И понимаю – он и сейчас стоит перед той же стеной. Которую – ни обойти, ни перелезть, ни проломить. Такое впечатление, что теперь уже и по бокам его – стена, а сзади – обрыв.

В какой-то момент мне показалось, что он понял по моему взгляду, что я прекрасно вижу его безвыходность. И – тут же отдалил меня, далеко-далеко, за обрыв… Чтоб не мешала ему стоять одному у стены. Я не удостоилась права разделить его одиночное стояние.

Да, это было именно стояние. Мне вспомнилось «стояние Зои» – городская легенда о застывшей с иконой в руках танцующей девушке. Что сковало тогда её – оцепенение, кататонический ступор? Только его стояние у стены со стороны было не видно. Я его лишь ощутила, а он – не сомневаюсь в этом – понял, что я это почувствовала.

Слившись так эмоционально на одной волне, при прощании мы оба делали вид, что нет никакой стены, что он свободен, и что он может пойти в любую сторону. Но не может. И совсем мало осталось времени, чтобы добровольно выпустить из рук то, что не должно было им браться. Так же недопустимо, как той Зоей икона Николая Угодника вместо партнера для танца. Ещё чуть-чуть, и любое прикосновение будет для него так же кроваво, как вырубание топором из деревянных половиц застывшей давним морозным вечером девушки.

Не переехавшие вещи

Когда моя семья в течение жизни переезжала с квартиры на квартиру, всегда оставались вещи, которые ни туда, ни сюда: в новой жизни они уже не нужны, но и из старой выкинуть – рука не поднималась. Этакий отживший сухой остаток. Они потом долго лежали не перевезёнными, вычеркнутые из дальнейшей совместной с хозяевами жизни, и до последнего часа передачи квартиры новым жильцам по-своему пытались найти себе новых хозяев: их предлагали, изредка продавали, отдавали, некоторые, в конце концов, выкидывали. Бывало и такое, что сами мы, вселяясь в новое жильё, обнаруживали там чужие вещички, которые «не успели выкинуть, вдруг вам сгодится». Так прижилась у нас огромная разделочная доска из фанеры с ручкой-полуостровом, летом на ней мяту и мелиссу сушим.

В последний наш переезд, когда мы иногда возвращались в своё дважды «опустевшее гнездо» – в квартиру, с которой съехали сначала наши выросшие дети, а потом и мы сами, у нас этот сухой остаток оказался значительно больше, чем в предыдущие разы – солидный такой, пропорциональный возрасту остаток.

Обнаружились замаскированные под общие хозяйственные баночки дочерние закрома – для ухода за кожей, для лечения волос, что-то для приготовления роллов и других новомодных премудростей. Папины очки в кожаном очечнике с облупившимися углами. Этажи коробок с пазлами. Пакеты с пакетами – полиэтиленовыми, тканевыми, бумажными подарочными. Они периодически востребовались, участвовали в круговороте пакетов в хозяйстве, и вот поток прервался, и образовался затор. Кучка одежды, практически новой, которая не пошла в обиход: была куплена в фантазиях либо о том, куда и когда её носить, либо о похудении, либо на вырост.

На кухне – коробка с крышками для банок, полиэтиленовыми и жестяными. Бывали годы, когда они шли в дело все до последней, их не хватало, и в пик страды закрутки варенья я покрывала последние банки калькой и заматывала крепкой ниткой – ничего, стояли. Сейчас варенье почти не варю – кондитерское изобилие низвергло его из востребованных десертов и лакомств, разве что только абрикосовое… Но крышки ещё надеялись на участие в хозяйстве.

Во встроенном шкафу целое нижнее отделение крепкой, практичной обуви, которая не наденется уже никогда. Но незабываемый травматичный опыт, когда экстренно сданную в ремонт пару нечем было заменить, не позволял расстаться и выбросить. А уж, что там на двух забитых до отказа антресолях, из нас не помнил никто.

В одном рассказе прочла, что виток жизни кончается на помойке – поздно или рано все сопутствующие жизни вещи оказываются там. И мне подумалось, что, возможно, эти не дошедшие до нее вещи осуществляют для меня некий заслон к той помойке. Может, даже помогают пережить неопределённость моего бытия при смене жилья, пока не накопится новый сухой остаток следующего витка, и я держусь за этот старый хлам, как за опору.