Текст книги "Бамбук в снегу (сборник)"

Автор книги: Кира Буренина

Кира Буренина
Бамбук в снегу

Бамбук в снегу

Москва

Когда с нами случается беда, мы сами не догадываемся, какой скрыт в нас огромный резерв сил, чтобы справиться с ней. Тогда мы неожиданно для себя находим в себе запас прочности, удивительную стойкость духа и, пожалуй, самое главное – не теряем надежды.

Когда у меня диагностировали заболевание позвоночника, я сначала не осознала масштаба катастрофы. А потом, превозмогая такую боль, о существовании которой даже не догадывалась, смогла жить, работать, выпускать журналы, писать книгу. Боль не отпускала меня ни днем, ни ночью и с каждой неделей становилась все более свирепой. «Как ты можешь быть такой спокойной?» – удивлялись друзья. Ведь я не могла ни лежать, ни сидеть, ходила, прихрамывая на левую ногу. Я и сама не знала, из каких источников мой организм черпает силы. В китайской символике, очень близкой мне, есть образ стойкости – бамбук в снегу. И вот я, как незамерзающий крепкий бамбук, смогла противостоять всем трудностям. В то время я делала записи в тетради, которую потом назвала «дневником боли». Перелистывая сегодня его страницы, я удивляюсь, сколько неожиданно мудрого и сложного я сумела написать, словно моей рукой водил кто-то другой.

Итак, все начиналось с балета, двадцать девятого сентября. Почему такая точность, допытывались врачи позднее, когда писали очередной эпикриз. Да потому, что двадцать девятого сентября я отправилась в Большой театр на «Дон Кихота». Пока собиралась, почувствовала странное неудобство в спине, но не обратила на него никакого внимания. Да мало ли, так было и раньше, поболит – и перестанет.

Сидя в первом ряду партера, наслаждаясь балетом, я вдруг зафиксировала странное чувство, будто левая нога онемела, а поясницу прострелила боль. Прямо во время театрального действия. В антракте я встала, походила по фойе, списывая свои неприятные ощущения на неудобное кресло или какую-либо другую случайность. Но боль не проходила. Когда я вернулась домой, странное непривычное для меня чувство неудобства только усилилось. Так началась моя одиссея.

На следующий день я попросила маму сделать укол, надеялась, что на этом все и закончится. Уже не раз боль давала о себе знать. Спасительный укол или таблетка от боли, как правило, помогали. Но не в этот раз. Боль не уходила, напротив, она только усиливалась. В середине ночи я вынуждена была встать, чтобы «расходить» левую ногу, в которую, как казалось, били электрические разряды. Почему в те дни мне не пришло в голову поехать к врачу, сделать снимок на компьютерном томографе? Вернее, мысль такая была, но в моей поликлинике – ЦЭЛТе (Центре литотрипсии и эндохирургии), куда я прикреплена по медицинской страховке, аппарат не работал, а обратиться в другую… Времени нет, сил нет, информации нет. В тот момент мы начали задумываться над запуском нового журнала, не побоюсь сказать, журнала, о котором я мечтала.

Генеральный директор звонко шлепнул по столешнице толстой тетрадью журнала «Караван историй» и поинтересовался у меня: «Хочешь заняться похожим проектом?» У меня просто «в зобу дыханье сперло». Забыв обо всем, я вцепилась в это предложение. Биографии, мемуары, герои прошлых лет – как же это замечательно, крутилось у меня в голове, ведь это же мое самое любимое-прелюбимое. Дома полки забиты мемуарной литературой, я страстная поклонница музыки, театра и кино, мне самой есть что сказать со страниц журнала. Итак, мой путь боли совпал практически с запуском и выходом в свет журнала «Имена».

В докризисное время журнал был глянцевым, на хорошей бумаге, но самое главное – с большими возможностями выбора персон, жанров и так далее. Моя потребность в эстетике удовлетворялась полностью. Запуск пилотного выпуска, так называемого dummy – экземпляра для тестирования и маркетингового исследования – был назначен на декабрь. На рынке уже благополучно существовали «Караван историй» и «Биография».

Сегодня журнал «Имена» другой. По мне – даже читать не хочется. Жаль, что сразу после запуска «Имен» появившиеся конкурентные журналы Story и «Интервью» теперь процветают, в то время как «Имена» находится в отчаянной стагнации.

Тогда, мучимая болью, я участвовала в огромном количестве совещаний, посвященных журналу. Нашелся отличный ответственный редактор Олег, профессионал, писатель, выпустивший уже несколько прекрасных книг, который, по сути, взял на себя содержательную часть первого номера. Я же, обколотая обезболивающими, набивала в позе лежа материал о своем любимом Моцарте, об артисте Леониде Быкове, о группе АББА то, что должно было войти в первый номер.

Утром и вечером водитель курсировал между моим домом и издательским домом – мне привозили на правку развороты «Лизы», «Лизы. Гороскоп». Наша сегодняшняя издательская электронная система весьма облегчила нашу жизнь, когда прямо на экране ты видишь весь процесс работы над номером или можешь внедриться в любую верстку, прочитать любой материал с домашнего компьютера. Тогда этот прогрессивный метод был только на стадии идеи.

Вопреки расхожему штампу, работа в журнале – не то, что показывают в фильмах типа «Глянец» и не то, о чем пишут западные женские романы. Еженедельники – конвейер, ежемесячники – тоже конвейер. Или затяжной прыжок с парашютом с большой высоты.

В журнал «Лиза» я попала почти по фильму «Три толстяка». Меня как куклу наследника Тутти неожиданно «внесли» в редакцию. Конечно, там мне были не рады. Сегодня из старого коллектива в редакции работают три человека. Собственно, тогда передо мной стояла задача обновить коллектив, поспособствовать «омоложению» журнала. Скажу я вам, тот период был непростой. Я пережила бойкоты, момент, когда перед моим носом захлопнули дверь, письма с клеветой руководству. Но, так или иначе, я распрощалась с теми, кто, по моему мнению, не вписывался в концепцию редакции, и стала набирать новых людей. Не скажу, что все они сегодня со мной. И память об ушедших не всегда светла. Мне иногда кажется, что я стою на бессменной вахте, держу штурвал и веду корабль сквозь бурные воды. Штурвал так и норовит выскочить из рук, поэтому приходится прилагать много сил, чтобы его удержать.

Итак, возвращаясь к моей физической кондиции. Я уже знала, что дела мои плохи. Двенадцатого октября (опять точная дата, просто это следующий день после моего дня рождения) я все же собралась и поехала делать снимок МРТ в дальней клинике, найденной нашей страховой компанией. Диагноз был пугающим – межпозвонковая грыжа поясничного отдела с защемлением нерва. Показания – оперативное вмешательство.

В результате этого заболевания ежегодно из двадцати пяти миллионов, обратившихся в больницы, сто тысяч человек становятся инвалидами. Например, в высокообеспеченной Швеции, где население 8,4 миллиона человек, по причине заболеваний спины инвалидность получают тринадцать тысяч человек. Это настоящее стихийное бедствие для страны, сравнимое с крупнейшими катастрофами.

Я была обескуражена. Статистика, рассказы знакомых о тетях, дядях, дальних родственниках, которые после операции на позвоночнике становились обездвиженными, звучали со всех сторон. Перед глазами вставали мрачные перспективы – как я не встаю после операции и вынуждена передвигаться в кресле-коляске. Моя карьера, мои планы – все в пропасть, жизнь на грани нищеты, ведь у меня никогда не получалось «откладывать на черный день». Что может разжать челюсти боли? Что может освободить зажатый нерв – такой вопрос я задала нашему семейному врачу-невропатологу. Ответ – блокады в область позвоночника, физиотерапия.

Я и не предполагала, что у меня есть такая сила воли. Не подозревала, что могу быть непринужденной, деловой, спокойной, когда металлические вставки специального корсета, который полагалось носить постоянно, впиваются под ребра до черных синяков. Несмотря на боль в позвоночнике, все равно нужно было работать. Таблеток становилось все больше, стала развиваться нейропатия – явление, когда нервные клетки перерождаются и посылают сигналы боли в мозг вне зависимости от того, существует ли боль в реальности или нет. Невропатолог прописал антидепрессанты, чтобы бороться не с самой болью, а с болевым синдромом.

Я научилась не спать. Занятно – всю жизнь борюсь с бессонницей, а теперь пришлось бороться со сном. Хотя все равно – какой там сон. Ни пошевелиться, ни повернуться. Зато как продуктивны были ночные часы, сколько умного и полезного можно почитать и написать. Моя книга «Карьера. Сильное предложение для слабого пола» и последующие «карьерная» и «шоколадная» серии были задуманы и написаны именно в такие ночные часы.

Новокаин в спину, введение в вену специальных лекарств не помогали. Но я твердо решила держаться как можно дольше, чтобы обойтись без операции. Тут и возник мистическим образом мануальный терапевт Саша Белоконь.

Саша Белоконь с большим энтузиазмом принялся за дело. Невысокий, жилистый, абсолютно без возраста, Саша вдумчиво изучал мою спину, разминал, где-то гладил, где-то мял, что-то жестко растирал. Он верил в силу древних знаний и полагался на свои руки. Три раза в неделю он ездил ко мне на метро с раскладным массажным столом на плече.

На первых порах боль отпустила. А Саша разливался соловьем, расписывая целительные свойства китайской гимнастики. Оказывается, он был многократным чемпионом, занимался восточными единоборствами с одиннадцати лет, вел группы детские и взрослые… За время полуторачасового массажа Саше удавалось поведать мне об истории кунг-фу, о тайных знаниях, о монастыре Шаолинь, о древних императорских династиях, о любимых актерах, мастерах боевых искусств – Джеки Чане, Джете Ли, а также вкратце изложить содержание «крутых» гонконгских боевиков с Чоу Юн Фатом, Тони Люном и Лесли Чуном. Я-то думала, что фильмы с обилием рукопашных боев волнуют исключительно юношескую часть зрительской аудитории, а оказалось – по ним изучают технику боя даже голливудские режиссеры.

Саша успевал рассказать мне столько, что я поддалась его энтузиазму и однажды вечером уже стояла в стойке мабу, выполняя руками простые, но очень нудные движения из какой-то боевой связки, а Саша стоял за мной, поправлял движения и скучным голосом вел счет по-китайски. Я не заметила, как Саша увлек меня. Во время массажа Саша с удовольствием рассказывал мне, что ушу было создано для энергетической подпитки и воспитания человека-воина. Но не воина как агрессивной личности, а уникального существа, способного без злобы и агрессии блестяще противостоять этому миру.

Современные у-шу и кунг-фу не имеют почти никакого отношения к реальной схватке и вряд ли помогут защититься от нападающего. Новый строй Китая с помощью спортивных комитетов и прочих бюрократических органов «выхолостил» из этого вида спорта все приемы, которые могли бы представлять опасность в драке.

И у нас в советские времена мастеров, владевших боевыми искусствами, преследовали, существовала даже уголовная статья за преподавание «опасных видов» единоборств.

По мнению Саши, одних рассказов было недостаточно, и каждый раз он приносил мне стопку дисков с фильмами. Сначала это были исторические «династийные» фильмы – о династиях Цинь, Мин, Тан. Потом – исторические фильмы, но с элементами боевых искусств. Потом – просто кунг-фу-боевики.

Я внимательно вглядывалась в абсолютно новую для меня цивилизацию – Китай. За фильмами последовали книги. Одолеть их было нелегко, Китай еще не волновал меня до такой степени, чтобы вникать в его многозначную символику, в отсыл читателя к древним источникам. Наверное, в тот момент я находилась в стадии аккумулирования знаний. Фильмы с кунг-фу меня не особенно волнуют и сегодня. Рекомендую посмотреть тем, кто хочет познать Древний Китай, его философию, его особый путь, фильм режиссера Чжана Имоу «Герой» с актером, мастером боевых искусств, Джетом Ли в главной роли. Кто хочет более развлекательного зрелища, может взять в прокате фильм «Миф» с Джеки Чаном.

Женской аудитории эти имена ничего не говорят, кроме разве что Джеки Чана. Если кто-то захочет ознакомиться с азиатским кино, рекомендую упомянутого режиссера Чжана Имоу («Герой», пожалуй, лучшая картина из тех, что были в нашем прокате), Вонга-Кар Вая и его фильмы «Чунгкингский экспресс» и «Любовное настроение» и Джона Ву с его блестяще поставленными фильмами «Киллер», «Пуля в голове», «Круто сваренные». Это – классика китайско-гонконгского кино в жанре экшн.

Саша «заразил» меня Китаем, и мои бессонные ночи были заполнены чтением книг, фильмами, поисками интересных ссылок в Интернете. Кстати, именно Саша рассказал мне, что Джеки Чан после полученных травм спины встает утром с постели только при помощи специально сконструированной рамы и не в состоянии разогнуться после умывания. И лишь комплекс весьма мучительных упражнений возвращает его к нормальной жизни. Не знаю, насколько это верно, но тогда меня это очень приободрило. А еще Саша подарил мне книгу о кунг-фу. Я рассмотрела картинки, прочитала увлекательный экскурс в историю боевых искусств. Среди авторов нашла Евгения Чертовских – вице-президента, Генерального секретаря Федерации шаолиньских боевых искусств России, и написала ему по мейлу письмо, полагая, что нашим читателям было бы интересно попробовать простейшие упражнения из арсенала кунг-фу. Я же сумела их освоить под руководством Саши! И Евгений мне ответил. Спустя три дня мы уже на личной встрече обсуждали варианты сотрудничества школы и журнала, и я жадно слушала истории о мастерах, Китае, фестивалях боевых искусств. А еще спустя неделю в красивом желтом «боевом» костюме с веерами в обеих руках в нашей фотостудии снималась Юлия – инструктор федерации. Мы, затаив дыхание, наблюдали, как легко и изящно Юля переходит из одного движения в другое: «Укус змеи», «Сидящий архат», «Тигр вонзает острые когти», «Крадущийся архат», «Дракон в засаде», «Журавль пьет воду». Шаолиньское боевое искусство включает в себя технику владения различными видами оружия. Причем к оружию может быть причислен и веер, с которым снялась Юля. Наш веер был обычный – шелк и дерево.

В боевом же веере спицы не деревянные, а металлические и заточены как кинжалы. В руках мастера веер превращается в грозное оружие.

Когда я уже не могла встать в стойку мабу и массаж не приносил ничего, кроме боли, Саша счел необходимым проконсультироваться у знакомого профессора. Профессор отменил и занятия, и массаж. И Саша исчез из моей жизни так же неожиданно, как ворвался в нее, оставив в память о себе стопку дисков с китайскими и гонконгскими фильмами.

Поскольку движение – жизнь, тем более позвоночник нуждался в растяжке, я пригласила Вику, инструктора по йоге, с которой мы уже начинали заниматься у меня дома прошлой весной. Асаны я выполняла через боль. Вика хмурилась, наблюдая, как от занятия к занятию моя левая нога все хуже слушалась меня. Но после занятий мне становилось легче часа на два, я могла – о благо! – хотя бы час полежать на спине, а потом все возвращалось на круги своя – боль, боль, боль.

Количество уколов и лекарств росло. Каждое утро, как главный герой фильма «Весь этот джаз», я глотала пригоршню таблеток, запивала их чашкой кофе стоя (потому что сидеть больно), принимала очень горячий душ, заковывала себя в жесткий корсет и приезжала на работу в обычное время заниматься обычными делами без оглядки на постоянное ощущение боли.

Однажды вечером раздался звонок – моя тетя предложила созвониться с китайским врачом доктором Вэй и пройти у него курс иглотерапии. Вэй – это фамилия. Доктора зовут Бяо, но фамильный иероглиф у китайцев всегда предшествовал и предшествует имени собственному. Сначала – клан, потом личность. Интерес к личности в китайской культуре вторичен. Так повелось. Небольшое отступление: китайцы-конфуцианцы поклоняются предкам. Нам трудно понять, как относились друг к другу члены большой семьи, почти невозможно увидеть мир глазами члена гигантского клана, где счет родных велся на тысячи. Границы личности оказывались как бы размытыми, человек еще не мыслил себя в отрыве от других, он был частью клана, составляя вмести с родными как бы единое тело. Поэтому, покидая солнечный земной мир, он не покидал его целиком. Восседая на резном лакированном кресле, в поминальной табличке, заменяющей тело, земная душа умершего принимала жертвы в родовом храме. Ей докладывали обо всем, что случилось значительного в семье, у нее почтительно испрашивали совета, сюда сходились все потомки пировать вместе в предками многих поколений…

Улыбчивый доктор осмотрел меня и сказал, что нужно как минимум пятнадцать сеансов, чтобы излечиться. Фантастика! Но так хотелось поверить, что доктор поможет. И вот каждое утро мы катили в сторону Свиблова, где в помещении спящего салона красоты доктор Вэй принимал пациентов. С шести и до девяти утра. Каждые полчаса на кушетку укладывался очередной пациент. Вид страдающих разными недугами людей, с трудом вскарабкивающихся на второй этаж, впечатлял. «Сколько мучеников идут за помощью к доктору…» – с состраданием думала я. Итак, мой первый сеанс у доктора. За три минуты доктор втыкает иголки, все оставшееся время мы беседуем. За время сеансов я много узнала о нем, о его семье, о братьях, имеющих свой «малый бизнес» в Китае. Иногда мы рисовали иероглифы в его рабочем блокноте. Обсуждали китайские фильмы. Вспоминали времена, которые мне известны лишь понаслышке – от дедушки с бабушкой, когда дружба СССР – КНР провозглашалась нерушимой. У нас с тех времен хранится нефритово-зеленое покрывало с искусной вышивкой и остатки фарфорового сервиза с хризантемой. В Китае от времен советско-китайской дружбы остались остовы старых фабрик, построенных с помощью советских спецов, гостиница «Москва» в Пекине и песни «Ой, цветет калина» и «Подмосковные вечера», переведенные на китайский язык и исполняемые и поныне в любом караоке-баре. Думаю, что современная молодежь и не догадывается, откуда эти песни… И еще – наши фильмы.

Любимый фильм китайского народа «Как закалялась сталь» – и советский вариант с Василием Лановым в роли Павла Корчагина, и современный китайский многосерийный фильм, снятый с участием украинских актеров. В китайском языке прочно прижилось имя Павки Корчагина как человека стойкого, непобедимого. Звезда китайского кинематографа, мастер боевых искусств Джет Ли высказался в интервью: «Я вырос в Пекине, и первые фильмы, которые я увидел в детстве, были советские. Это „Ленин в Октябре“, „Ленин в 1918 году“ и другая советская классика. И кстати, есть одна великая книга, которую я прочитал в юности и которая на меня оказала определяющее влияние – „Как закалялась сталь“ Николая Островского. Как, впрочем, и главный герой – Павел Корчагин. Эта книга, собственно, и воспитала из меня настоящего человека. И я до сих пор постоянно ее перечитываю, вспоминаю и, где бы я ни был – в США, в Китае, еще где-нибудь в Азии, – я все время цитирую слова Павла: „Не бойтесь никаких преград и перипетий на своем пути, потому что сталь можно закалить только так“.

Если мое «обучение» шло успешно, то от лечения толку было мало. Доктор Вэй прописал мне специальные гомеопатические шарики, которые сам же и продавал. Их рекомендовалось запивать подогретым красным вином, на крайний случай – кипятком. Я не любитель алкоголя, поэтому запивала их водой, а в выходные – вином. Китайский лекарь предупредил, что вино нейтрализует яд, который содержался в лекарстве. «Ну, ты осторожнее с лекарством, – заботились друзья, – ядовитое же». «Главное, самой не стать ядовитой», – смеялась я.

По выходным я запивала шарики горячим вином из позолоченной чашечки, подаренной мне «на счастье» подругой. Интересно было наблюдать, как кипящее красное вино перетекает медленной струей в золотистую чашку – красный дракон в золотой долине – похоже, я начинала перенимать лексику китайского смыслового языка.

А ведь это очень занятно. Оказывается, китайское сознание традиционно тяготеет к восприятию мира, отталкиваясь от одного образа, чтобы понять другой. Истинное слово как бы «запрятывается», а вместо него используется «омофон» – слово, аналогичное по звучанию.

«На китайский новый год у нас есть обычай наклеивать вырезки из бумаги на окно, и один из самых распространенных образов – две рыбы, или ребенок с рыбой, что обозначает пожелание достатка в доме, – рассказывал мне доктор Вэй. – Ведь слова “рыба” и “избыток” (юй) звучат одинаково. Ветки бамбука – один из излюбленных сюжетов живописи и поэзии – символ одиночества интеллектуала. Стебли бамбука под первым снегом – символ устойчивости к невзгодам. Числа „четыре“ избегают, ибо звучит оно так же, как „смерть“ (сы). А вот нарисованная „девятка“ (цзю) означает еще „долгий“, то есть служит пожеланием многих лет жизни. Когда молодой человек ухаживает за девушкой, считается очень романтичным, если он подарит ей 999 алых роз. Это означает “ буду любить тебя вечно”. Конечно, это стоит дорого! У нас даже есть песня с названием “999 роз”, но вообще-то ее содержание грустное».

Наступил ноябрь, и четвертого ноября я предполагала отправиться в театр. Опять в Большой – слушать оперу «Царская невеста». Опера долгая, сидеть придется тоже долго. Выдержу ли? Но я была преисполнена решимости дослушать оперу до конца. Это непонятно и требует пояснения. Когда мне было лет одиннадцать, мама повела меня в Кремлевский дворец съездов на «Царскую невесту». Это был, как тогда говорилось, «валютный спектакль» – рассчитанный в основном на иностранных туристов. Начинался он поздно – в восемь вечера. Опера меня захватила, однако мама вынуждена была увести меня, потому что уже подступала полночь, а нам предстояло добираться до дома на метро. До сих пор мама вспоминает иногда, как я противилась, умоляла ее остаться – дослушать оперу до конца. Но не получилось.

Значит, надо сделать так, чтобы получилось в этот раз. Несмотря ни на что. Получив двойную дозу обезболивающего, я прикинула, что на три часа меня хватит, и отправилась в театр. Пока мы прогуливались по фойе, вспоминая тот давний спектакль, я заметила, что мама тревожно смотрит на меня. В тот вечер я начала чуть прихрамывать на левую ногу.

После первой картины в палатах Григория Грязного и его известной арии «Куда ты удаль прежняя девалась?» боль шевельнулась, но снова затихла. Когда раздвинулся занавес и началось второе действие – площадь перед храмом, русский люд, опричники, рыскающие в толпе, меня как громом поразило! Что-то такое, очень похожее снилось мне и не один раз. Бывают сны, которые возвращаются к нам. Один такой сон у меня даже получил название «Хор блаженных».

Во сне я вижу старую Москву. На Красной площади повсюду разожжены костры, возле которых сидят оборванцы-бродяги, я бы сказала современным языком – бомжи. Греются. Но вокруг шастают мрачные опричники и время от времени хватают какого-нибудь бедолагу и, крича «Дело!», тащат в сторону глубокого рва, который находится где-то метрах в пятистах от сидящих. У одного костра сижу и я. В компании со своими бывшими коллегами, старыми друзьями, с которыми рассталась давно. Там же сидит и мой новый знакомый. Опричники приблизились к нашему костру, один из них положил ладонь на плечо сидящего, намереваясь вытащить его из круга. И тут я кричу: «Нет, подождите, не видите, это хор блаженных!» «Докажи!» – кричит другой опричник. И тут я, как это бывает только в снах, возвращаюсь в нашу квартиру, еще с той обстановкой, которая была при жизни дедушки. В огромном шкафу мы хранили небольшой трофейный аккордеон. Я хватаю этот аккордеон, выбегаю на лестничную клетку и сталкиваюсь с соседкой, живущей прямо над нами. Я прошу ее одолжить гитару, но она, глядя мне в глаза, качает головой и цедит: «Нет». Ну, нет, так нет, я снова оказываюсь на площади. Вручаю кому-то аккордеон, откуда-то берутся деревянные ложки, бубны, и вот хор нестройно, но что-то поет, играет. «Ладно, оставь их», – произносит один из опричников, и нас оставляют. Наступает утро, от костров остаются пепелища, люди разбредаются кто куда. Я и тот знакомый незнакомец приближаемся медленно к Спасским воротам Кремля. Из ворот навстречу нам движется верховой. Но он одет совсем не как русский боярин. Одежда его скорее западного образца, это рыцарь в легких доспехах с белым плащом за спиной. Он спешивается и подходит к нам. В руке его крупная медаль, а может, монета. Он разламывает ее пополам и дает одну половину мне, другую – моему спутнику. Одна половина почему-то золотая, другая серебряная. Сон этот повторяется очень часто. Только концовка все время другая. То нас заковывают в цепь, а потом эту цепь разрубают. Сон такой навязчивый, что я даже написала стихи:

 
И снится тот же сон…
А на площади «крак»! —
Грают вороны,
То ли зрак, то ли мрак —
На все стороны!
Пьет вино звездочет,
Ох, лукавый!
Хор блаженных поет
Песнь державную.
Русский слог,
Цепкий взгляд.
То ли Бог,
То ли сват,
То ли я, то ли ты,
То ли нас нет.
Подают за труды
Не вино – цепь!
А еще и медаль —
Половину,
Ну а ты ушел вдаль,
Cгинул.
Возвращается ночь – судят!
Не сумею помочь
Людям.
Хор блаженных охрип,
Славы
Не заслужит старик бравый
И холодный рассвет
Снова закует меня в цепь.
«Слово»!
А потом звездочет
Смелый
Знак кому подает?
«Дело!»?
 

Возвращаясь, собственно, к опере – мы сбежали после второго действия. Спина разболелась так, что всю дорогу до дома я буквально проскрипела зубами. Забегая вперед, скажу, что целиком дослушать оперу удалось лишь через год. Ровно четвертого ноября. Сеансы иглоукалывания у доктора Вэя продолжались. Мое любопытство к Китаю возрастало. Например, однажды мы разговорились о чае. О том, насколько «настоящий» китайский чай продают нам здесь, в Москве. И вот что я узнала: в Китае самый знаменитый чай собирают в провинции Юньнань, а название марок чая «Лунцзин» и «Маофэн» – каждый китаец выучивает с детских пеленок. А уж доходит ли чистый чай до наших чашек – вопрос совести поставщиков и торговых работников… Чайных церемоний в Китае отродясь не было, не надо путать с Японией. «Китайские церемонии» – это ритуал, канон поведения чиновников всех рангов по отношению к другим чиновникам, к знати и к простому народу.

В провинции Сычуань, где родился доктор Вэй (кстати, она же – родина великого китайского поэта Ли Бо), есть особый вид чаепития. Специально обученный служащий наливает посетителям обжигающий кипяток из большого металлического чайника с тонким и длинным, почти метровым, носиком. Струя кипятка, выплеснувшаяся из такого носика, может по воздуху преодолевать расстояние от нескольких десятков сантиметров до полутора метров…

Весь мой ближний круг был в курсе моих страданий, о моем плачевном состоянии знали дальние родственники, даже давно забытые одноклассники. В издательском доме все мои коллеги подсовывали мне брошюры с рекламой лечебных кроватей, чудо-средств для физиотерапии, я постоянно получала телефоны гомеопатов, хирургов, экстрасенсов и костоправов из глухих деревень. Я слышала об одной туземной культуре, в которой люди получают поддержку от других, рассказывая о своих страданиях, несчастиях, тяжелом опыте, но не более чем три раза. Эта культура признает, что важно делиться с людьми своим опытом, чтобы высвободить боль, но повторение этой истории более трех раз только удержит человека в положении жертвы. Поэтому теперь я говорила о своей боли только с врачами.

Занятия йогой продолжались, и мой инструктор Вика подмечала, как левая часть тела все больше теряет координацию. Асан, которые я могла осилить, становилось все меньше, но я упорно занималась.

Журнал «Имена», вернее, пилотный номер, был готов. Сколько предшествовало этому событию споров, поздних вечерних обсуждений концепции, макета, названии рубрик да и самого журнала. Ведь он имел шансы называться ЖЗЛ, кстати говоря. Это было чудесное время, когда совместный мозговой штурм в кабинете генерального директора издательского дома был обычным явлением, когда, перебивая друг друга, мы выкрикивали разные предложения, когда одновременно нас осеняла одна и та же идея. Но это время прошло. Наверное, безвозвратно. Об этих вечерах, об этих дискуссиях я ностальгирую. Теперь «высокий» кабинет надежно прикрыт фигурами издателей, а дискуссии, если они и проводятся, проходят без моего участия. Я получаю команду к действию и все.

А тогда в полемике, в спорах и процессе постоянной обработки идей мне вручили журнал «Даша». И это было мое второе «пришествие» в журнал. Вообще за время работы я умудрилась поруководить, кроме неизменной «Лизы», два раза журналом «Даша», два раза журналом «Лиза. Гороскоп», один раз журналом «Сделай паузу», один раз журналом «Имена» и один раз Lisa Style. Теперь у меня осталась только «Лиза», и я грущу по тем временам, когда в жизни было разнообразие, работало несколько коллективов, я все время находилась в драйве, переключалась из одной области или, как говорят, из одного формата на другой. На мой взгляд и по моим ощущениям, это было самое лучшее время. Не потому ли я чувствую себя сегодня в состоянии некоего застоя?

Как все относительно. Меня мучила боль в спине, но я «купалась» в радостном творческом процессе. Правда, в то время совсем перестала спать. Днем, вечером, ночью на меня воздействовали антидепрессанты, чтобы притупить боль и устранить страх перед самой болью. Но спать я уже не могла. Мне удавалось прикорнуть на два-три часа. А потом я снова тупо маршировала по квартире, шагала на степпере, чтобы «расходиться», и снова укладывалась перед стопкой книг и тетрадей. Так я начала первую тетрадь «Дневника боли» – обычный рабочий ежедневник в кожаной обложке. Пролистывая ее сегодня, я диву даюсь, какой объем информации мне удалось усвоить, сколько интересных шагов сделать в профессиональной деятельности. Тогда-то мы защитили перед высоким руководством наш проект «Имена». Но об этом я узнала уже в больнице.

В больнице молоденькая доктор-интерн, грустно глядя на мои свежие снимки компьютерной томографии, вымолвила: «Мы провели консилиум, выход один – операция». «Доктор, – взмолилась я, – давайте испробуем все, что предлагает центр по восстановлению. Не зря же я сюда приехала». «Три недели – срок принятия решения», – сообщила она мне. Был составлен список процедур, которые мне предстояло пройти.

Ночь я переночевала «на ходу» – шагала по длинному унылому коридору отделения невропатологии. Моя соседка-старушка спала беспокойно, часто вскрикивала во сне. Утром я спустилась к киоску печати – прямо на меня смотрел внушительный том. Монография «История Китая. С древности до наших дней». Автор Рейн Крюгер. С «драгоценной» книгой в одной руке и чемоданом – в другой я переехала в отделение травмы, где для меня подготовили одноместную палату. В коридоре мне встретился уже не очень молодой мужчина в спортивном костюме. Засмотревшись на увесистый том в моей руке, он удивился: «Вы этим интересуетесь?» «Да», – с жаром ответила я. И тут он вдруг по-петушиному, высоким фальцетом выкрикнул фразу… по-китайски. Я обомлела. «Это значит “Да здравствует коммунистическая партия Китая!”, – перевел мне востоковед Женя.