Текст книги "С волками жить.... (СИ)"

Автор книги: Кира Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Всё вместе посчитаем, – ответила лавочница и чуть не силой вытолкала ее на улицу.

Люта посмотрела по сторонам. Вот, значит, как живут люди... Нет, лучше уж на горе – там чисто. Только никто не живет, и мальчишки не бегают стайками, не запускают кораблики в лужах нечистот...

Она поправила двустволку за плечом и направилась обратно в оружейную лавку. И огорошила хозяина словами:

– Я принесла деньги! Дай мне дроби, а еще...

Это «а еще» затянулось надолго, но из лавки Люта вышла со всем, что ей было нужно, а еще с хорошим ножом. Хозяин уверял, что это дрянь, а не нож, но разве она не чуяла? Может, некрасивый, корявый какой-то, но он был точно Люте по руке. Глотку перерезать сгодится, все равно, кому, а что еще нужно?

Когда она вернулась к Трюдде, осел уже стоял нагруженный всяким-разным, а почуяв Люту, испуганно закричал.

– Неужто понимает – лезть ему на самую верхотуру? – лавочница обняла большую голову, мягкие уши, подула на морду, и осел успокоился, затопотал у входа в лавку.

– Это вот Эльви, – указала Трюдда на едва заметную, словно тень, стройную женщину. – Шьет, чего пожелаешь. Ну, ясное дело, не сию минуту, дня два-три ей нужно.

– Позволь-ка, обмерю, – негромко сказала Эльви и словно обвилась вокруг Люты. – Да, тут крой непростой...

– Погоди... – перебила Трюдда и обратилась уже к Люте: – Скажи, что тебе надо?

– Такое, чтоб по лесу ходить: рубахи вроде мужских, штаны... Я могу отцовские перешить, но они уже... совсем старые, – опустила голову Люта. – Год выдержат, на второй я заплатки поставлю, а там...

– Молчи лучше!

– Платье для праздника у меня есть. Мамино, – сказала зачем-то Люта. – Ушью. Оно не такое, как у вас носят, но вдруг не прогонят, если приду?

– Я им прогоню! – рявкнула Трюдда. – Обувку бы тебе еще...

– Зачем?

– Ну... летом-то тепло, а зимой ты отцовские сапоги станешь донашивать? Ладно куртку, подпоясала потуже – и хорошо, но они-то тебе небось велики вдвое!

Люта чуть не взвыла – сколько же всего нужно людям! Не холодно ей босиком на снегу, не холодно!

Вслух же сказала:

– Деньги лучше поберечь. Я как шкур добуду по осени, тогда и приду. Сапоги же стачать не очень долго? Мне же самые простые нужны, лишь бы прочные. И... пускай деньги будут у вас, госпожа Трюдда. У вас никто не отберет.

– А... кха... Да, никто не отберет! – согласилась та. – Иди, а то темнеет уже!

– А осел? Я его напою, только не знаю, чем кормить.

– Отпусти, сам домой придет. Иди, девочка, иди...

Они с Эльви долго смотрели вслед уходяшей Люте, потом переглянулись и пошли в дом, где уже кипел на огне котелок.

– Странная какая, – сказала Эльви, отпив горячего травяного отвара.

– Ничего не странная! – Трюдда выпрямилась и посмотрела на нее с высоты своего роста. Помолчала и добавила: – Надеюсь, осел и впрямь вернется...

* * *

Осел вернулся.

О дочке старого Тана говорили недолго: живет себе на горе и пусть живет, там место ничейное. Вернее, кто-то когда-то обитал, а зачем туда залез – даже самые старые старики не вспомнят. Наверно, такой же охотник – домишко-то крохотный, только на зимовку годится. Вдвоем там, наверно, тесно было...

Парни, ясное дело, попробовали слазать наверх, напугать девчонку. Ну, после того, как у одного такого лекарь весь день выковыривал мелкую дробь из ляжек, больше не совались. Бедолаге повезло, что самое ценное не пострадало. И что Люта не целилась выше пояса, а то и без глаз мог остаться.

А она пришла не осенью, как обещала, а уже зимой, по довольно глубокому снегу, – Трюдда все глаза проглядела на тропинку, – принесла здоровенный тюк отменных шкур.

– Ждала, пока звери вылиняют как следует, – пояснила она, когда лавочница попробовала расспросить. – Можно было и еще подождать, но, чую, зима идет лютая. Уже не спущусь до весны, мне снега выше головы будет.

– Это ты почему решила? Про зиму?

– По всем отцовским приметам так выходит, а они сроду не обманывали.

Разговаривать с людьми Люте по-прежнему было сложно, поэтому она упражнялась, как могла. Назначала дерево или котелок собеседником – и говорила. Придумывала его слова и свои ответы, пыталась представить, о чем ее могут спросить... Но это дома. В лесу на такое отвлекаться нельзя.

Остаток лета Люта провела, выискивая звериные тропы и норы – потому и не появлялась в деревне. Чутье у нее и в человеческом облике было отменным, зрение тоже, так что теперь она точно знала, где лежки кабанов, где – оленьи... хотя какие тут олени, говорил Тан, название одно! Вот в родных местах звери на загляденье, чуть не с лошадь ростом, а тут мелочь какая-то. Правда, поди угони эту прыгучую мелкоту по уступам и осыпям...

Скучать ей было некогда. Горевать – тоже. Она поплакала в подушку, повыла на луну, когда подошло очередное полнолуние... а потом решила, что отец не для того ее растил и воспитывал, чтобы она выла и ныла, как капризные избалованные девицы. Он хотел, чтобы Люта могла выжить самостоятельно, этим она и занялась. И хорошо, что такое дело отнимало много времени, а то недолго начать жалеть себя!

Покамест выживать получалось. В лесу с голоду точно не умрешь, если умеешь охотиться, это во-первых. Во-вторых, с деревенскими вроде сговорилась, уже дело. За шкуры хорошо заплатили – сказано же, Люта умела их выделывать. Кто, спрашивается, этим занимался, пока отец охотился? Дело нелегкое, долгое и грязное, зато мех выходил на загляденье...

Полученные деньги и те, что остались у Трюдды, она почти целиком истратила в оружейной лавке. Потом окупится, подумала Люта, расплачиваясь, а умереть с голоду она уж точно не умрет.

Синяка на плече уже не было – научилась правильно держать ружье. И попадать с первого раза. Только все равно нужно было стрелять снова и снова, чтобы не растерять едва полученное умение.

2.

– Да ты будто выросла, – сказала Трюдда, обняв девушку по весне. – И не отощала даже, какое-никакое мясо на костях имеется...

– С чего бы мне тощать? Столько припасов мне одной много будет, – Люта едва заметно показала зубы.

Она и прежде не голодала, но теперь добавилось тяжелой работы: отец всегда оберегал ее, но она хоть вприглядку научилась, как отгребать снег, как таскать из леса хворост и дрова, пилить и колоть особенно крупные валежины, как доставать воду из колодца, пока тот не замерзнет, а тогда – собирать снег... вот мясо и наросло, как Трюдда выразилась. Ну а топить печь и готовить и так приходилось ей.

Сейчас даже проще было: Люта могла лечь спать в нетопленом доме и не замерзнуть, и если бы не шкуры, не стала бы возиться с печкой. А помыться... Ручей не замерзает, ей в самый раз. Небось не косу по колено полоскать в трех водах!

– Я же охочусь, – продолжала Люта. – Собаку бы взять, а то самой все не съесть, так ведь ее волки утащат.

– У вас была ведь!

– Так вот и утащили...

– Да, сущая напасть... Но не будет волков – олени все огороды разорят. Кстати, не хочешь посадить хоть зелень какую? Самое время!

– Нет, – помотала головой Люта. – Щавеля и крапивы я в лесу нарву, а прочее... За ним уход нужен. То полей, то сорняки дергай, а я в лесу пропадаю. Обойдусь. У вас куплю. А траву всякую, ну, которая для запаха, и засушить можно. Вы ж так делаете, я видела.

– Ой, болтливая сделалась – в папашу! – в сердцах ответила Трюдда и вытолкала ее из лавки. – Иди уже за своим порохом, а я тебе пока соберу всякого...

Люта огляделась по сторонам: все те же мальчишки, те же лавки, лужи, мостовая... Хотела бы она здесь жить?

«Да ни за что, – ответила она самой себе. – Лес каждый миг разный, а тут... как в болоте!»

– Слушай-ка, – сказал ей хозяин оружейной лавки, – ты что, только на крупного зверя ходишь?

Люта неопределенно пожала плечами.

– Говорят, в наши края черные белки откочевали, – чуть понизив голос, сказал он. – Видела когда-нибудь? Ну, на ласку похожи, только покрупнее, а хвост не такой пышный, как у белки. Мех у них дорогой, с богатой такой искрой...

Он закатил глаза, потом снова глянул на Люту: та молча ждала продолжения.

– Бить их надо только в глаз. Иначе толку? Клочья одни! Может, попробуешь?

– У меня только двустволка, – ответила Люта. – Куда ни бей белку, одни ошметки.

– А у меня тут завалялось ружьишко! Так себе, честно скажу, но в умелых руках и палка стреляет...

– И деньги кончились.

– А я тебе в счет шкурок ссужу его до весны.

– Так вдруг я ничего не добуду?

Представлять на месте хозяина лавки кипящий горшок с кашей было так забавно, что Люта даже улыбнулась. Как обычно, не размыкая губ, чтобы не показывать слишком крупные и острые зубы.

– На такую мелочь отец никогда не ходил и меня не учил, – добавила она.

– Сама научишься. Возьмешь? Припасов к нему отсыплю, ясное дело. Ну, в счет шкур...

– Я сперва с госпожой Трюддой посоветуюсь, – ответила Люта, взяла свой мешок, развернулась и вышла.

Ну а Трюдда ясно, что сказала:

– Не вздумай даже! То ли есть эти черные белки, то ли нет их, не видел же никто... а платить по весне придется!

– И я так подумала, – кивнула Люта, попрощалась и ушла.

К ней уже привыкли, мальчишки следом не бежали. Ну идет и идет странная девица, одетая по-мужски, несет ружье и тяжеленный мешок, и пускай себе идет...

Через две недели Люта вернулась и прямиком отправилась в оружейную лавку.

– Давай твое ружьишко, – сказала она. – Только напиши, когда я должна его тебе отдать. И сколько оно стоит со всеми припасами.

– И с процентами, – напомнил лавочник, опомнившись.

– С чем?

– Ну ты же им будешь пользоваться, так? Оно поизносится, оботрется, потом его вообще не продашь. А вдруг утопишь или испортишь? Вот, считай, это плата за всякие такие... случайности, – помозговав, кое-как объяснил он.

– И это напиши, – подумав, согласилась Люта. – А я пойду позову кого-нибудь, чтоб твою бумагу подтвердил.

Об этом ей отец всегда твердил: никогда не договаривайся с глазу на глаз, если только не веришь этому человеку, как самому себе. Нужен свидетель, а лучше двое, да чтобы худо-бедно разбирались в деле.

Люте выбирать было не из кого – она пошла к Трюдде. Та сперва обругала ее бестолковой девчонкой, но согласилась свидетельствовать – поняла уже, что ничего с Лютой не сделаешь, она упрямее Тана. Ну а по пути захватила соседа-кожевенника, который хоть по слогам, но читать умел, а считал пускай и на пальцах, зато очень бойко.

Из-за этого расписку переделывали трижды, потому что Трюдда решила – больно уж велика плата за ржавую железяку, а мех даже обычной белки стоит куда дороже. Кожевенник же заявил, что такие проценты и ростовщик не берет. Лаялись, как это называла про себя Люта, долго, но в конце концов столковались, и ружье досталось ей.

– Не будет черных белок, хоть обычных настреляй, тоже дело, – мрачно сказал ей лавочник, и Люта кивнула. – Но то дело зимнее. Весной поговорим.

Она снова кивнула. Летом какая охота? Летом надо ходить по грибы и ягоды, сушить их на зиму. Хорошо, отец все ей рассказал и устроил эти самые сушилки... ну а грибы Люта чуяла нюхом – у них особенный острый, немного опасный запах. Кое-какие люди бы не взяли, но ей что? Сгодятся в похлебку! И с ягодами то же самое – знай обирай поляны, до которых не добрались деревенские, а осенью еще деревья. Люта любила грызть схваченную первым морозцем рябину, как дети в деревне – леденцы. Их она тоже пробовала – не понравилось, очень уж приторные.

* * *

Вот еще только лес стоял рыжим, падали листья – и уже пошел снег, повеяло морозом. «Пора на охоту», – решила Люта. Звери уэе перелиняли, особенно те, что живут повыше в горах.

Приноровиться к новому ружью (хотя какое оно новое-то!) оказалось непросто. Ладно, спуск заедало, это лечилось просто – чистить нужно и смазывать, а то там и впрямь ржавчина пошла. Главное – оно было легче двустволки, вело себя иначе... Да вообще у них характер разный, развеселилась как-то Люта.

Но оно, пускай и предназначалось для мелкой дичи, било далеко, и день, когда Люта подстрелила белку – обычную, не черную, – стал поворотным. Не в глаз попала, правда, ну да ничего – такую шкурку можно себе на воротник пустить. Она и впрямь носила куртку Тана: в лес тот ходил в старой, новую берег, вот ее-то Люта и взяла. Она была ей чуть повыше колена, теплая, удобная, а что великовата – ерунда, можно подпоясаться потуже, как Трюдда сказала.

Вот носить оба ружья и патронташа было неудобно, но она приспособилась...

А лавочник не обманул: черные белки в лесу кишмя кишели. Люта то и дело слышала заполошные выстрелы деревенских охотников и вздыхала: эти зверюшки осторожные и быстрые, куда вам? Её выручало чутье и зрение. И привычка отличать – древесный гриб на стволе или животное. И способность сидеть неподвижно хоть целый день.

И ей ничуть не было жаль пришельцев. Неважно, что стронуло их с места, – лес сгорел или вырубили его, – здесь они были не нужны, своих белок хватало. На всех еды не хватит, так чем подыхать с голоду, не лучше ли получить пулю в глаз?

Одно её тревожило вот что: дом остаётся безо всякой защиты, когда она на несколько дней уходит в лес, неважно, по зову луны или нет. Кто угодно может прийти и стащить эти треклятые шкурки, и доказывай потом, что это твои!

Устраивать ловушки она не умела. Разве что волчьи ямы, но ей бы не хватило сил их выкопать, тем более по зиме. Спуститься в деревню и передать уже готовые шкурки на сохранение Трюдде Люта не рискнула. Кто-нибудь увидит, говорить начнут, а чем больше разговоров, тем хуже. Тут даже те, кто не желал никого грабить, задумаются! Вот те, летошние, просто безобразничали, а что сделают нынешние, если сумеют вломиться и отобрать ружье? Стрелять-то Люта умеет, но пока перезарядит...

«И на лицо не посмотрят, – иногда думала Люта. – Накинут подол на голову, и всё».

Правда, это волновало ее меньше выгоды от шкур. Лишь бы не понести, а остальное ерунда – боли Люта вовсе не боялась.

Пришлось завалить подход к дому: на осле теперь не подъедешь, конечно, ну да ничего, припасы понемногу сама перетаскает, в несколько приемов, не так там далеко. А та старая сосна держалась на честном слове и так удачно упала, когда Люта подрыла корни! Еще и осыпь получилась – теперь если добираться из деревни, то либо по крутому склону, либо далеко в обход. По склону зимой даже дурак не полезет, побоится сорваться, а в обход... Люта успеет услышать.

«Плохо одной, папа, – думала она, сидя у могилы с маленьким букетиком осенних цветов. – Обо всем надо думать самой. И как следует думать, чтоб не обманули! Хорошо, ты меня научил, но и то плохо выходит. Хоть Трюдда есть, она подсказывает... Она тебя помнит, я знаю. Вот, передала, чтобы я положила тебе... Сама сюда не полезет – заметят. А нам нельзя, чтобы заметили, ты же говорил. Но как плохо одной!..»

* * *

Настоящая зима обрушилась внезапно. Дом замело чуть не по самую крышу, и Люта долго откапывала выход, ругаясь так, что отец непременно дал бы ей затрещину. По такому рыхлому и глубокому снегу далеко не уйдешь, да и ветер... Белки – те точно попрятались, так что лучше проверить шкуры (вдруг какая попортилась), пересчитать, записать, а то вечно времени нет. И постирать не мешало бы, решила Люта. Чем таскать воду ведрами, проще снега натопить – вон сколько его намело!

Назавтра рассветлелось, и она отправилась в лес. Оголодавшее зверье тоже вылезет, знай высматривай... И точно – пять черных белок и трех обычных Люта подстрелила еще до полудня, а это было ох как здорово.

Чтобы передохнуть, она спустилась к узкому, но бурному ручью, напилась воды, от которой ломило зубы, и только выпрямилась, как на нее выскочил волк... Ух что это был за зверь! Шуба – рука утонет...

Только ободранная и грязная, сообразила Люта. И сам волк худющий, заметно крупнее здешних. Чужак, похоже, но откуда?

Бояться она не боялась – на оборотня, даже в человеческом облике, никакой зверь не пойдет, разве что медведь спросонок, – но ружье с плеча скинула. Мало ли...

И вздрогнула одновременно с волком – где-то позади треснула ветка под неосторожной ногой. По следу шли охотники. Один охотник, услышала Люта и снова посмотрела на волка. И удивилась: взгляд у него не звериный, и... Что это? Цепочка на шее? Ее почти не было видно в густой шерсти, только отблеск выдал.

– Прямо, вдоль ручья, – быстро сказала она. – До излучины. Там сдвоишь след – и прыгай в воду. Там мелко, до брюха не достанет. По правую сторону будет промоина под старым деревом, прячься в ней. Я приду, когда с этим разберусь. Ну, что встал?

Волк подошел ближе и осторожно коснулся холодным носом ее руки, пахнущей кровью и металлом. Потом скакнул в сторону и исчез, растворился среди заснеженных деревьев.

«Вдоль ручья пошел», – удостоверилась Люта, прислушавшись. Удивляться она собиралась потом – сейчас сюда шел человек. Ну, как ходят по глубокому, слегка примороженному сверху снегу обычные люди, не охотники вроде нее: с шумом, хрустом, руганью... А кого он выискивал, и думать нечего.

– Эй, волка не видел? – отдышавшись, спросил охотник, умаявшийся в теплой одежде. Сразу видно – равнинный, здешние одеваются иначе, так, чтобы можно было и в снегу полежать несколько часов, и не упреть, пока лезешь по круче.

– Ага, здоровый такой, – ответила Люта, постаравшись сделать голос погрубее. – Увидел меня – скок в сторону да пропал. Туда, в кусты!

Место их встречи с незнакомым волком она вытоптала так, что даже собака ничего бы не вынюхала.

– А ты чего стоишь с ружьем наперевес?

– Ну так вдруг он вернется?

Охотник подошел ближе, опустился на колени, разбил наледь у берега и напился. Глупец, кто же пьет из ледяного ручья! У самого вон фляга на боку – попил бы да наполнил заново, чтобы вода согрелась... То есть, это людям нужно было знать, а Люта пила из любой лужи, если хотелось. Хотя, может, фляга-то давно опустела...

– Ага, вот он... – охотник осмотрелся и заметил таки единственный след на снегу. – Пойду, бывай... Погоди, это же ты?

– Кто?

– Дочка того охотника. Ну того, что выследил черного оборотня! Ты имя не называла... или я забыл просто? Я тебя по шраму узнал!

– Айлан? – неуверенно произнесла она, хотя прекрасно помнила имя.

– Да! Запомнила, надо же!

– Я разве полоумная, чтобы имени не запомнить? – Люта спохватилась и сменила тон: – Да еще человека, который убил того самого и не выдал меня...

Поклониться бы, но не с двустволкой же в руках, право слово. И пускай чужак поболтает, чтобы тот, с цепочкой, ушел подальше.

– Да перестань ты... – засмеялся Айлан. – И, пожалуйста, опусти ружье или отверни в сторону, а то неприятно, когда тебе в живот два дула смотрят!

«Как так? Ведь не полная луна, до нее еще несколько дней! – металось в голове у Люты. – Или мне показалось, и это обычный волк, а цепочку ему надел хозяин? Тогда почему Айлан идет за ним?»

– Чего это ты вдруг взялся на волков охотиться? Или этот особенный?

– Особенный. Оборотень.

– Но луна же еще растет!..

– А ему все равно. Когда хочет, тогда и оборачивается.

– По-моему, тебя надули, – сказала Люта. – Если б этот оборотень умел оборачиваться когда угодно, так подсел бы к тебе в кабачке, напоил, а потом шею свернул.

– Ну так я не пью чужого, забыла? – улыбнулся Айлан, стащил меховую шапку и утер лоб. Хоть волосы отрастил, на том спасибо. – А ты много знаешь о повадках оборотней...

– Ты уж точно больше. Иди своей дорогой, не то упустишь добычу.

– И что, не скажешь даже: другой, другая то есть, рядом живет?

– Тебе не за меня заплатили. И не деревенские, – ответила Люта и подумала: а что, если Трюдда и остальные узнают, кто она?

Трюдда скажет, чтобы полмалкивали, решила она наконец. Может, болтать и станут, но ты поди докажи! А ничего такого, чтобы присылать охотников вроде Айлана, Люта не сделала, ни к одному человеку не прикоснулась. И коз с овцами не трогала, как отец приказал.

Но все равно, если начнут болтать – даже Трюдда всем глотки не заткнет...

Люта помотала головой, чтобы вытряхнуть из нее дурные мысли.

– Я не за тобой шел, – сказал Айлан, подняв пустые руки. – Я никому о тебе не сказал. Живи мирно, вот и все. Я пойду, не то и впрямь упущу!

– А этот что натворил? Серый? – Люта легко побежала рядом, почти не проваливаясь в снег. – Тебе за него заплатили, как за того самого? Он убил кого-то?

– Точно так, – кивнул тот, но ей послышалась фальшь в его словах. – Иди своей дорогой! Это моя добыча, поняла? На черного я случайно наткнулся, а этот – только мой!

– Говорить нужно понятно, – буркнула Люта, подождала, покуда он скроется в подлеске, потом вернулась по своим следам, разулась и ступила в студеную воду.

До излучины было всего ничего, ноги даже не озябли. У человека уже онемели бы, но...

Серый волк свернулся клубком в самой глубине пещерки, вымытой ручьем по весне под корягой. Залезать туда Люта не собиралась.

– Если ты убил человека ради справедливости – я тебя выслушаю. Если зарезал беспомощную женщину или ребенка – лучше оставайся тут, – не без труда подобрала она слова. – Ты найдешь мой дом по следам, только спеши: скоро грянет метель, и тогда ты хвоста собственного не отыщешь!

Люта обернулась и добавила:

– Он тоже не отыщет.

* * *

Она не верила, что странный оборотень придет, но все-таки сходила в сарай и принесла оттуда в дом лосиную ляжку. Повезло ей как-то наткнуться на остатки волчьего пиршества: самые лакомые куски стая повыела, а прочее то ли оставила на лучшие времена, то ли их спугнул кто-то... Старый лось – он сломал ногу, угодив в яму, иначе стая бы его не одолела – не самая вкусная еда. Впрочем, Люта решила, что запас карман не тянет, отрубила что сумела, хоть и немного обкусанное, и в несколько приемов уволокла домой. По такому морозу все это могло храниться в сарае до весны, а там... или все же съесть, если совсем голод одолеет, или выбросить. Хотя и продать можно там, внизу. Та же Трюдда потушит как следует, чтобы мясо помягчело, – объедение выйдет!

И все-таки Люта расслышала сквозь вой ветра другой – короткий, волчий. Явился все-таки.

– Входи давай, – велела она, вышла и открыла дверь в сарай.

Там было холодно, но все ж не так, как снаружи, а еще валялась охапка сена, не до конца изъеденная мышами: Тан делал вид, будто пытается завести кроликов, а сам натаскивал на них Люту. Сено так и осталось с той поры – все недосуг было выбросить.

Серый дрожал и поджимал лапы по очереди, а когда все же лег, Люта увидела – подушечки стерты в кровь.

– После такой метели не найдут, – сказала она зачем-то, хлопнула себя по лбу и выскочила наружу.

То есть в дом, за оттаявшей лосиной ногой и за горшочком с гусиным жиром: никогда она не понимала, на кой он отцу, теперь вот дошло. На себе-то она всё зализывала, а отец часто мазал этим жиром то помороженное лицо, то какие-то ссадины. Помогало или нет, Люта не знала, но если очень сильно верить, неужто не поможет?

– На, грызи, зубы только не сломай, – сказала она и принялась мазать ему лапы. Хуже точно не станет...

Серый понюхал мясо, отвернулся и уронил голову – казалось, у него нет сил даже есть. Цепочка снова блеснула в тусклом свете, и Люта схватила ее, чтобы не потерять в густом меху.

– Погоди, я просто посмотрю...

Он зарычал еще громче и оскалил зубы, и Люта выпустила его.

– У меня есть похожее, – сказала она и сунула руку за пазуху, за изрядно потертым красным кожаным ошейником. – Папа надел его на меня, чтобы никогда не перепутать с другими волками. И я всегда надеваю его, когда перекидываюсь, и тогда папа будто бы еще жив... Понимаешь?

Неизвестно, понял ее чужак или нет, но подставил шею и позволил нащупать цепочку. Нет, не серебро это было, скорее уж, вороненая сталь. А что за значок на подвеске, Люта не поняла, никогда таких не видела.

– Спросить бы тебя, почему ты такой... – тут Люта хлопнула себя по лбу. – Полнолуние скоро! Ты мне скажешь, скажешь ведь?..

Чужак снова положил морду на лапы и прикрыл глаза.

– Не веришь. Слышал, как я говорила с охотником... Ну так он прикончил того самого, который маму мою убил и меня покалечил... Папа всю жизнь искал того оборотня, искал, а когда тот пришел, ничего не смог сделать, а охотник взял и застрелил...

Люта даже не поняла, что плачет: у нее всегда так было, просто льется вода по щекам. Ощутила только, что чужак лижет ее лицо и сам словно плачет, повизгивает тихонько.

– Папа сказал, нужно быть сильной, – всхлипнула Люта, и волчий язык снова умыл ее лицо. – И я очень сильная, так даже Трюдда говорит! Я могу жить одна, я любого зверя свалю... на медведя не пойду, наверно, но...

Она утерла слезы и вольчьи слюни рукавом и сказала твердо:

– Пойду, если надо будет. И убью.

Встала, отряхнула штаны от сена и добавила:

– Я закрою дверь на крючок снаружи, иначе ее ветром распахнет. Если надо чего, слева лаз наружу, сама копала. Подроешь, ты крупнее.

* * *

Охотник выбрел к ее хижине под утро, едва живой, и не пустить его – значило убить. Нельзя тут не впустить путника, кем бы он ни был.

– Д-думал, об-бморозился, – сказал он, протянув руки к очагу.

«Обморозился – не дошел бы», – подумала Люта, отпихнула от огня и протянула варежки. Сама вязала, как Трюдда научила, вышло косо... да еще по великанской мерке – точно на мужскую ногу налезли. Не отцовские же носки ему давать! Самой пригодятся!

– А ты чего тут опять? – спросила она.

– Ты будто и не рада меня видеть, а?

– Я никому чужому не рада. Так и не поймал того серого?

– Погоди, я объясню, – поднял руки Айлан. – Только дай поесть чего-нибудь.

– Чего-нибудь денег стоит. Или моего дня в лесу. Есть чем заплатить?

– Найду, – мрачно ответи Айлан. – В мешке кошелек... Э, куда полезла! Сам достану!.. Ну, как пальцы гнуться начнут...

Они молча сидели у огня, а Люта думала о странном волке там, в сарае, потому и прослушала начало рассказа.

– А? Что? – встрепенулась она.

– Сначала спросила, теперь уснула?

– Я не уснула. Скажи снова.

Под ее немигающим взглядом Айлан вынужденно повторил:

– Ты же знаешь, я охотник на оборотней. И не тверди, что луна только растет! Это... Ох, не надо бы тебе этого говорить!

– Ты всегда можещь меня убить.

– И всю деревню вырезать? Будто тебя там никто не знает! – Айлан посмотрел на нее в упор и осекся. – Ладно... Слушай, в общем, и дай чего-нибудь перекусить, прошу! Заплачу я тебе, не смотри так...

Он ел сыр, заедал сухарем и рассказывал.

Далеко-далеко отсюда, так, что даже с самой высокой сосны не видать, жили-были князь с княгиней. Родились у них два сына – рост в рост, волос в волос, голос в голос. Только одного поранил на охоте волк, и непростой...

– И всем было всё равно? – спросила Люта.

– Да... он второй родился, не наследовал бы. В полную луну его, конечно, запирали в подвале, но он не выл даже. Молча сидел. Это потому, – добавил Айлан, – что его наставник сказал: какой ты мужчина, если скулишь, подобно щенку?

«Ты не знаешь, насколько это больно!»

– Какой ты мужчина, если не можешь вытерпеть пару дней без еды?

«Ну, так сойдет», – согласилась Люта.

– И к кому ты взываешь, если никто не придет? – закончил Айлан. – Вот так Эре учили быть мужчиной. Потом его еще испытывали, прежде чем выпустить в лес. Он всегда возвращался. Возвращался человеком, понимаешь?

Отец всегда сидел по ту сторону двери, гладил доски и что-то неразбочиво шептал, вспомнила Люта. Очень боялся, но никуда не уходил, пока ее ломало оборотом что до, что после.

Она не хотела знать, как именно испытывали Эре.

– Потом он явился волком, – говорил Айлан, – убил отца и мать, только брат успел спастись с сестренками вместе... Вот за Эре меня и отправили. Его голова дорого стоит, так что не промахнись, если увидишь его снова. Сочтемся уж.

– Я никогда не промахиваюсь, – ответила Люта. – Ложись тут, на лавке. Я за печкой досмотрю.

И когда Айлан улегся, спросила:

– Почему он волк? Человеком проще прятаться!

– Он с тех пор, как убил родителей, всегда волк, – сонным голосом ответил Айлан. – Проклятие, наверно...

«Проклятие! – Люта сидела у печки, напряженная, словно тетива у лука. Жаль, она умеет стрелять только из ружья... – Нет. Проклятие пало на него раньше, иначе он не тронул бы родителей. Спросить бы! Почему я не понимаю звериного?..»

Прикрыв вьюшку, она выскользнула на двор, а там уж пошла в сарай. Шел снег, следы заметет... А нет – ружье всегда при ней, как отец завещал.

Волк свернулся клубком в старом сене, а лосиную ногу и не тронул. Она холодная была, конечно, но не так, чтобы не угрызть, – Люта потрогала.

– Слышал, что он сказал?

Волк приподнялся.

– Правда так было?

Он закрыл глаза, а Люта на мгновение представила, как приставляет ружье к широкому лбу и нажимает на спуск. Аж холодом по спине протянуло.

– Тогда лежи и ешь! – она ногой подпихнула волку мясо. – Я спроважу этого, как только распогодится. Да он и сам уйдет, знает же, кто я... Ну и... объяснишь, что там у вас вышло? Взаправду, а не то, что Айлану наговорили?

Волк приподнял голову и словно кивнул.

– Цепочка у тебя непростая, – сказала Люта и попыталась ее стянуть. На этот раз волк не сопротивлялся, но все равно не вышло, та будто приросла к шкуре. – Колдовская?

Волк вскочил, со странной надеждой глядя ей в лицо.

– Я не умею колдовать. Но придумаю что-нибудь, – Люта встала во весь рост. – Спросить бы Трюдду, но я не спущусь... Да нет же, в полнолуние запросто спущусь! Только волчицей, и она мена даже не узнает!.. А я записку ей напишу, вот, и на мешок со шкурами пришпилю, а то не заметит!

Она умолкла, потом сказала:

– Не выйдет. Все равно у нас в поселке колдуна нет. А и был бы, что толку: ты княжий сын, тебя, наверно, на совесть зачаровали... Лежи, отдыхай. Вот обернусь, тогда поговорим.

Люте уже было нехорошо, знобило, но день она перетерпеть могла, ровно до полной луны. Так она и сказала Айлану, когда ей стало совсем плохо: мол, сиди и не высовывайся, в лес уйду. Спасибо, метель мела, следов бы он не разглядел, не то непременно увидел бы, как Люта идет к сараю, скидывает крючок и запирается изнутри.

– Не гляди на меня, – сказала она волку, стаскивая одежду. Вываляться бы в снегу, так ведь Айлан увидит! – Сам знаешь, каково это...

В этот раз было хуже, чем прежде, а почему, Люта не знала. Ей было больно, а очнулась она от того, что чужой оборотень вылизывал ей морду. Никогда и никому она не позволяла такого!

«Ты плакала, – он вжался в угол, когда она лязгнула зубами у самого его носа. – Я не могу видеть, как девушки плачут. Прости...»

«Я пить хочу, умираю», – Люта пропустила его слова мимо ушей и первой проскользнула в изрядно расширившийся лаз. Снег! Сколько снега! Хочешь – катайся в нем, хочешь, ешь...

«Оба ружья в доме, – вспомнила вдруг она. – И свое у Айлана есть... Дура! Нет бы спрятать!»

И она бросилась прочь от дома, в лес, в метель... Человек туда ни за что не пойдет.