Текст книги "С волками жить.... (СИ)"
Автор книги: Кира Измайлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Кира Измайлова
С волками жить...
АННОТАЦИЯ
В небольшую горную деревушку однажды пришел чужак с маленькой дочерью, занял пустующую охотничью избушку на горе и принялся добывать пропитание охотой. И никто не знал, на какого именно зверя он охотится...
Ночь выдалась темная – одни тучи на небе, того и гляди, хлынет... Может, оно и к лучшему, следов не сыскать. Ни его, ни...
Старый Тан, наверно, и самому себе не признался бы, что боится найти его следы. Боится, но непременно найдет, потому что поклялся. А если не попадется он, сгодится кто угодно. Их много в округе – вчера завывали на все голоса, будто готовились к развлечению. Он им устроит... развлечение.
Хорошо смазанная двустволка клацнула стволами почти неслышно. Лишь бы патронов хватило. И...
Тан повернулся к двери.
– Ты как, Люта? – тихо спросил он, хотя и так видел, что девочку лихорадит.
– Ну... как всегда. В черную луну хуже, – она попыталась улыбнуться. – А уж в белую – хоть прячься...
Черной луной Люта называла затмение, неважно, полное или частичное. Белой луной – те дни, когда полная луна казалась больше обычной, нависала над домами и касалась макушек вековых сосен в лесу. Правда, в ее жизни это случалось всего раз или два, но она запомнила. Она была очень умной, его Люта.
Тан вздрогнул от металлического звука: это Люта застегивала широкий ошейник красной кожи – на тонкой девичьей шее он болтался свободно, как диковинное украшение. Очень яркий, такой, чтобы издали было заметно.
– Я пойду, папа? – тихо спросила она. – Скоро уже.
– Иди. Постарайся поспать, утром рано выйдем. Его видели совсем неподалеку...
Тан и не заметил, как она выскользнула за дверь, так увлекся самодельными картами. Что ему городские, на своих-то отмечен каждый овраг, видно, куда какой зверь подался... А кто возьмет их без спроса – ничего не разберет, потому что обозначения у Тана тоже свои, понятные ему одному и дочери.
Люта же в своей комнатке поскорее стащила платье и нижнее белье: все эти тряпки будто жгли кожу – было верный признак, что уже вот-вот начнется... Тянуло броситься в воду или хотя бы в мокрую от росы траву, но какое там! Можно вылить на себя ведро воды – вон оно, в углу, – только тогда нечего будет пить, а утром жажда мучит такая, что хочется весь колодец выхлебать! Но нельзя. Отец только к вечеру рискнет открыть дверь, чтобы принести ей еды и еще воды...
«Терпение, – повторила она про себя и обтерла тело влажной тряпкой. Хоть что-то. – В нашем деле важнее всего терпение. Выдержка. Я никогда не стану настоящим охотником, если не смогу вылежать в засаде много часов, чтобы убить... особенного зверя».
* * *
– Ну, пойдем, что ли, – пробормотал Тан. – Где-то рядом эта дрянь бродит. Видели не так давно – похоже, логово-то у него в этих краях, я как чуял... И я не я буду, если не прибью его! Поможешь ведь? За мамку свою?
Собака тявкнула и устремилась в невысокий подлесок, вынюхивать след. Сколько лет ничего не получалось, так может именно теперь...
Тан шагал нешироко, но быстро, и тяжелое ружье его ничуть не обременяло, не говоря уж о тюке с припасами. О такой ли ерунде думать, когда недалеко от деревни заметили того самого? Сомнений никаких – масть совершенно не волчья, это раз. Может, где-то и водятся черные волки с проседью, только не здесь. В этих краях они... серо-бурые, что ли. Зимой немного в седину дают, и только, сивые какие-то получаются, хоть и пушистые. Ну, это во-первых. Во-вторых – очень уж большой, не всякий пастуший пес таким бывает. В-третьих – эти самые псы его боятся до того, что вперед пастухов в хижины прячутся, а стада бросают. Один смельчак нашелся, старый опытный кобель – вышел грудь в грудь... Что там было, никто не видел, попрятались от страха, но поутру увидели – крови много пролилось. Мертвого пса сожгли, а то мало ли...
Тан шел, время от времени посвистывал, слушал, где отозвалась собака, кивал своим мыслям и двигался дальше. Такой волк сам на тебя не выйдет, поди его загони... Княжьи охотники после жалобы старейшины поскакали по лесам с неделю, перепортили окрестных девок – спасибо, он заранее Люту спрятал, – выпили всю брагу да и уехали. А этот, поди, забрался в логово, приволок туда пару овец, лежал да ухмылялся. Только найти его не получалось. Тан не умел думать по-волчьи... вернее, по-волчьи кое-как выучился, да только это был совсем другой зверь. И все же он надеялся – рано или поздно мерзкая тварь как-нибудь да ошибется. Не заговоренное же это чудовище! Может, оставит отпечаток лапы на влажной земле у ручья или клок шерсти на ветке – уже что-то!
Тан смотрел себе под ноги и по сторонам, но даже подумать не мог, что глядеть нужно вверх. И что нарост мха на поваленном дереве, под которым пришлось пролезать на карачках, окажется... тем самым. Тан даже глаза запомнил, желтые, смеющиеся, выстрелил в упор раз и два, а потом пришла боль. Он успел еще свистнуть, но не был уверен, что у него получилось дозваться... и что не надо бы звать...
* * *
Люта была далеко – там следы того самого алели ярче заката на мягкой траве, пускай она давно распрямилась, – когда услышала выстрелы и свист отца. Странный какой-то, прерывистый... И еще два выстрела следом. И еще. И помчалась в ту сторону со всех ног, даже не думая, в какую ловушку может угодить. Хорошо еще, успела притормозить и принюхаться.
Когда она высунула нос из кустов, какой-то незнакомец снимал шкуру с того самого – не узнать его если не с виду, так по запаху она не могла. А отец... Отец лежал в сторонке, с ружьем в руках, будто не расстался с ним даже в смерти.
У незнакомца тоже было ружье, да не вроде Тановой старой двустволки, намного страшнее, но Люта об этом не подумала – кинулась на грудь к отцу и завыла на весь лес.
– Эй, это еще что? – незнакомец сперва шарахнулся, потом, наверно, заметил красный ошейник: – Ты его собака, что ли? Ну... сильно волкособака, конечно, но если ты меня жрать не будешь, я тебя не трону. Договорились?
Люта его не слышала – плакала так, что отзывались стаи за болотом, плакала по единственному человеку, который заботился о ней, который не считал ее...
– Эй! – Чужая рука легла на холку. – Хватит выть, а то дружки этого вот явятся, а у меня не полный патронташ. Поохотился... Знал бы, приберег. А его вот патроны мне не годятся.
Люта захлебнулась, а потом подумала: отец сказал бы так же. Сначала дело, потом уж все остальное. Поплакать она сможет и в одиночестве.
– Это вот я точно жрать не буду, а ты, если захочешь, сбегаешь, – чужак кивнул на ободранную тушу того самого.
Как так, пришел человек... и убил его? Даже не понял, кого именно?
– А вот шкура знатная, шкуру возьму, – продолжил незнакомец. – Ну и, конечно, человека этого надо похоронить честь по чести. У него ведь наверняка родня есть в этой вашей деревушке...
«Нет, никого», – подумала Люта.
– Нет, никого, – ответил староста, когда чужак, пыхтя и надрываясь, стащил тело Тана вниз. – Только дочка, но она никуда не выходит. Не знаю, что с ней, Тан никогда не говорил. Болеет, что ли. Собаку вот знаю. Тан сказал, что стал неважно видеть, поэтому заказал ей красный ошейник – а то так выскочит из кустов, он и пальнет, не признавши... Она не страшная, не бойтесь. На волка малость смахивает, но у нас половина таких.
– Я и не боюсь, – чужак погладил Люту меж ушей.
Его звали Айлан – тоже чужое имя, нездешнее. И лицо нездешнее, со светлыми серыми глазами, но черное от загара, – Люта даже не представляла, где так можно загореть. Еще б он не брился наголо, можно было бы и влюбиться.
– Тан этого зверя сколько вываживал... – пробормотал старейшина, глядя на шкуру. – Сам будешь выделывать, уважаемый, или доверишь нашим мастерам?
– Вашим мастерам я почти что угодно доверю, но такая добыча... – Айлан погладил черный мех. – Тут только самому. Да только где?
– Так к старому Тану и иди, он шкурами промышлял, у него все найдется.
– А... а дочка?
– Говорю ж – она в деревню не выходит. Вообще на люди не показывается, – пояснил староста. – Скажешь ей, что случилось, похоронишь Тана за домом, мотыга у них есть, уверен. Ну и собаку вернешь... хотя на кой она дочке-то?
– Мало ли... А как она одна жить станет, если на люди не показывалась?
– Это уж не твое дело, – отрезал староста, и Люта благодарно ткнулась носом в его руку. – Спроси, можно ли пользоваться вещами Тана. Думаю, она разрешит, а нет, тогда уж вернешься.
Поблагодарив, Айлан понес Тана обратно. На этот раз ему дали мальчишку в помощники, но от того было больше шума, чем пользы, и Айлан скоро прогнал его назад в деревню.
– Что б тебе пониже не поселиться, – бормотал он, входя во двор.
Хотя какой там двор – три на три шага, Тан ведь даже птицу не держал – охотой промышлял.
– Девушка! – позвал Айлан. – Дочь Тана!
«Забыл спросить имя. Все забывают», – невольно фыркнула Люта.
– Куда запропастилась? А, может, в лес ушла, по ягоды... хотя тут такие ягодки, что лучше дома сидеть!
Яму Айлан копал долго – на этом-то каменистом склоне. Спасибо, место выбрал хорошее – меж корявых корней еще не старой, могучей сосны.
– Нельзя же просто вот так на камень... – проговорил он, оглянулся и встретился взглядом с Лютой. – Как думаешь, можно войти в дом? Хоть покрывало взять...
Она порысила впереди, поддела носом крючок, показала, что брать для погребения... вернее, рычала и наступала на Айлана, пока он не сел на сундук, не хлопнул себя по лбу и не принялся рыться в тканях.
– Темное, да? Потому что немолодой мужчина, – очевидно, Айлан успел запомнить кое-что из принятого в этих краях. – Что ж, это подойдет, наверно...
Он бережно окутал тело Тана несколькими витками темно-синей ткани, опустил его в яму. Люта за ремень приволокла двустволку и хотела бросить вниз, но Айлан перехватил ружье за цевье.
– Ты чего это! Такое – в могилу! Нет уж, пусть служит во славу хозяина на этом свете... То есть я отдал бы его дочке покойного, – добавил он, видя оскаленные зубы, – если бы она хоть показалась. Но вряд ли она им пользоваться умеет. И отдачей ее снесет... вон в те кусты!
«Умею! Не снесет!» – Люта могла только рычать и крепче цепляться за ремень, но Айлан уступил.
– Пускай ржавеет, мое какое дело, – мрачно сказал он, когда она утащила двустволку в укромное место, и принялся закапывать яму. – Ну... покойся с миром, добрый человек, а я пойду шкурой займусь. Эй, собака, покажи, где у вас там что для выделки хранится!..
Поздним вечером, когда шкура того самого повисла на распялках, Люта села возле свежей могилы и завыла. Айлан в доме от неожиданности разлил кипяток и то, что пытался приготовить. Хотел выругать дурную псину, но устыдился – она ли ему не помогла? Потом прислушался – не собачья и не волчья тоска сквозила в ее вое, и от этого пробирала жуть.
Она выла так всю ночь. Днем спала, не мешала Айлану заниматься чем угодно – он хоть одежду простирнул, перебрал свои припасы, решил, чего нужно прикупить в деревне. Мог бы и у покойного Тана прихватить, но посовестился – дочка-то где-то здесь, чем она проживет? Хозяйства-то никакого!
А куда запропала... Кто ее знает, может, в подполе прячется, может, в сарае, может, где-нибудь в кустах поблизости. Айлан не стал искать – подумал, что этак напугает странную девицу еще сильнее. Если они с отцом жили на отшибе и с людьми не общались, кто знает, чего этот Тан ей наговорил! Может, что все незнакомцы спят и видят, как бы ее снасильничать... Оно, конечно, и таких мерзавцев хватает, но собака на что? Неужто даже при ней девушка не рискнула бы показаться незнакомцу? Или это такая краса неземная, что даже луна померкнет пред ее ликом, а давно обезножевший старец вскочит и погонится за юной прелестницей?
Развлекая себя этими мыслями, Айлан доел свое немудрящее варево – обычно ему все равно было, чем питаться, лишь бы сытно и не отравиться, – запил водой и прислушался.
Собака по-прежнему выла. Как начала, едва луна показалась, так и не умолкала.
Разувшись и неслышно вышел на крыльцо – собака покойного сидела в головах могилы. Широкий красный ошейник с начищенными бляхами был хорошо виден даже в темноте.
Полная луна скользнула за тучи – уже не полная, немного пошла на убыль, – и Айлан вздрогнул.
– Ну почему-у-у-у-у? Зачем остави-и-и-ил? Как мне жи-и-и-ить?
Он готов был поклясться, что слышит это в вое собаки, но глаза – глаза бывалого охотника – его не обманывали.
Возле могилы сидела худая белокожая девушка с коротко остриженными волосами и выла так, что отзывались волки за болотом.
А потом она замолчала. И повернулась к нему.
Айлан снова готов был поклясться, что никогда ему не было так страшно, даже когда он стрелял в черного оборотня! Но только до тех пор, пока он не увидел красный ошейник и не сообразил, что это означает.
У девушки были человеческие глаза, заплаканные, красные, но человеческие. И еще – он сразу понял, почему дочь Тана никогда не выходит на люди. У нее был шрам через половину лица: казалось, она подмигивает и усмехается даже сейчас, с потеками слез на щеках.
– Ты так замерзнешь, – сказал он, скинул куртку и накинул ей на плечи. – Пойдем в дом. Скажешь мне, что случилось?
– Скажу. Только уже все равно. Ты убил того самого. Вон висит, – девушка покосилась на распяленную шкуру.
– Ты... обиделась, что это я его убил, а не Тан? – произнес Айлан первую пришедшую в голову глупость. – Так я добил. Твой отец хорошо ему шкуру попортил, утром покажу, куда именно угодил. Будь это хоть самый-пресамый оборотень, он все равно бы сдох к утру. Я просто вовремя рядом оказался.
– Почему?
И после этого короткого вопроса охотник на оборотней вдруг понял, что просто выстрелить твари в пасть – самое малое дело...
– Оденься, а потом поговорим, если хочешь, – выкрутился он, но это неожиданно помогло.
– Да, верно, папа же говорил... – сказала девушка. – Нельзя ходить раздетой, ни в коем случае нельзя. Я сейчас приду. Не убегай – найду по следу.
«Даже не сомневаюсь...» – подумал Айлан, добыл из вьюка фляжку и сделал один глоток – больше нельзя было, чтобы не потерять ясность рассудка.
* * *
Она вернулась одетой точно так же, как здешние деревенские девушки: длинная рубаха, поверх – плотная то ли тканная из лоскутов, то ли вязаная юбка длиной чуть ниже колена, шаль на плечах. Недешевая шаль, отметил Айлан, наверно, Тан баловал дочь. Хотя перед кем ей красоваться?
Голова у нее была повязана опять же по-деревенски, но не по-здешнему. Здесь девушки любили выпустить из-под платка длинные косы, а тут... даже волоска не выбивается. Хотя чему там выбиваться-то?
– Зачем смотришь? – спросила она.
– Сравниваю, – честно ответил Айлан. – Здесь не так голову покрывают.
– Я знаю. Но мы не здешние, всем известно. А если ты про косы... отрезала. У нас так положено, когда горюешь по близкому.
– Ошейник сними и спрячь, – посоветовал он, попытавшись перехватить взгляд светло-карих глаз, но не преуспев в этом. – Хотя... Все равно могут заметить, что показываешься или ты, или собака.
– Собака дом сторожит... А почему ты решил, что я покажусь? – встрепенулась девушка.
– А жить чем будешь? Одной охотой?
– Припасы есть...
– Надолго хватит?
– Мне одной, может, на полгода. С охотой точно не пропаду.
– А одежда? Ты еще... – Айлан присмотрелся. – Сколько тебе лет?
– У нас считают вёснами.
– Неважно! Вёсен сколько?
– Шестнадцать полных.
– Ну так ты еще вырастешь. Если не вверх, то вширь. Только не говори, что Тан запас материю, а ты шить умеешь!
– Умею. Заплатку поставить, шов сделать... А так вот, – она расправила юбку, – тоже могу, но плохо. Мама не успела научить.
– Значит, когда-нибудь тебе придется пойти вниз, в деревню, и купить что-то, – зачем он убеждает девушку, Айлан и сам не знал. Особенно с учетом ее настоящей природы... Пусти оборотня в деревню! – Ай... да у тебя же и купить не на что...
– Я настреляю зверей и выделаю шкуры, – сощурилась она, не поддалась, не сказала, что у отца есть зарытая кубышка, – и в них не будет дырок, какие ты понаделал из своего ружья. Только прежде папа продавал. Но ты прав, теперь мне придется самой.
– Тебе дадут меньшую цену, чем ему.
– Это почему?
– Потому, что ты девушка, потому, что одна, некому за тебя вступиться. А еще... – Айлан осекся.
В деревне хватит дурных голов – заберутся на гору, чтобы проведать странную девицу, а чем это кончится...
– Папа предупредил, что так может случиться, – сказала она.
Клацнул затвор, и в лицо Айлану уставились два ружейных дула. Где... Как... Как она спрятала двустволку?! И ведь держит легко, словно у нее не руки-веточки, а здоровенные ручищи, как у него самого...
– Тебя я не убью, – спокойно сказала девушка и опустила ружье. – Но только потому, что ты прикончил того самого и помог достойно похоронить папу. Похоронить я сумела бы сама, а убить того...
Она вдруг съежилась на скамье, но тут же распрямилась.
– Откуда ты там взялся?
Айлан поежился – взгляд у нее был не хуже, чем те дула. Те черные, правда, а глаза у девушки – светло-карие, почти желтые.
– Я Айлан, – додумался он сказать. – А ты?
– Отец звал Лютой. Так откуда ты появился? Да еще вовремя...
– Наняли.
В общем, больше ничего и не скажешь, но под немигающим взглядом Люты он рассказал, что знал. Всего ничего: сказали – где-то в этих местах, то ли за перевалом, то ли возле промышляет волк-оборотень. Не то чтобы их тут не знали и чересчур боялись, охотников-то хватало. Но именно этот – особенный. Огромный, силы такой, что может унести теленка, не то что овцу или козу, а еще совершенно бесстрашный.
– И ты пошел искать?
– Конечно. Мне вперед немного заплатили, а какая разница, обычных оборотней стрелять или такого? Я подумал – вдруг вожак? Тогда стая разбежится, полегче станет...
– У них не бывает вожаков. Оборотни все одиночки... если только пара не сойдется, но это... – Люта развела руками, но Айлан понял.
Какая там любовь, если назавтра надо разбегаться по деревушкам и крохотным селениям и молить всех богов, чтобы не заметили...
– А как же этот? Черный?
– Он пришел откуда-то издалека, так я поняла по его песням. Зачем – не знаю. Почему – тем более. Может, прогнали, может, луна позвала...
Люта надолго замолчала.
– Ты сама-то... как? – выговорил наконец Айлан.
– Так вышло... – она опустила голову.
– Скажи! Я же чужой, я уйду и...
– А откуда я знаю, что ты завтра в деревне всем не растреплешь, кто я такая? – неожиданно ответила Люта, и ему показалось, будто у нее на загривке встопорщилась шерсть.
– За чем бы мне?
– Да ни за чем. Выпьешь – слова сами потекут, – явно повторила она чужие слова.
– Не пью я. Местное – никогда не пью, – поправился Айлан и показал фляжку. – Вот это все, что при мне. Глотнул, да, но...
– А раз так, ни к чему тебе знать, что и как, – отрезала Люта и встала. – Уходи.
– Что, прямо сейчас?
– Утром уходи. Шкуру забери – хочешь, продай, хочешь, себе возьми. Не нужна мне во дворе эта падаль!
Она захлопнула свою дверь, задвинула засов, осела на пол. Не заплакала – плакать Люта умела только по-волчьи, но луна уже угасла. Еще тревожила, но не звала за собой, и ничего не вышло, только жалобный скулеж.
Никак не получалось осознать, что отца больше нет, но по всему так выходило – свежая могила, чужак в доме, а еще – ружье в руке. От него остро пахло металлом и свежей смазкой.
«Мне придется выйти к людям, – повторила про себя Люта. – Дичи настреляю или так наловлю, проживу. Жалко, капусту и всякий там горох растить не умею. Мама не успела научить...»
Ей было всего ничего, когда родители подались на ярмарку. Отец всякий год проклинал этот день, а Люта не могла понять, почему. Если б не они, тот самый набросился бы на других людей. Разве мог ее отец настолько их не любить, чтобы желать им такой участи?
Тан не мог ответить на ее вопрос. Говорил лишь: ехали мирно, а потом лошадь вдруг встала, всхрапывая от ужаса. Спасибо, не понесла...
Перед ними был он. Тот самый.
У Тана тогда не было ружья, только топор да дубина, и того самого он принял за взбесившегося пса и старался не подпускать близко. Не вышло – мерзкая тварь поднырнула под брюхом остолбеневшей лошади, выскочила из-под телеги и кинулась на мать Люты. Та отбивалась, но что толку? Все, что она могла, – закрыть собой ребенка, и то зверь располосовал девочке лицо...
Описывать долго, а минуло всего ничего до той минуты, как Тан всадил топор в бедро твари. Не убил, но покалечил – хромал тот самый теперь знатно! И удрал обратно в лес...
Тан тогда бил лошадь, как никогда прежде, чтобы очухалась, стронулась с места и развернулась, заставил ее взять в галоп, чуть не разбил телегу, но жену все равно живой не довез – истекла кровью. Люта выжила, только шрам остался, да еще говорить почти разучилась – наверно, от испуга. Ну, все так думали и жалели ее – замуж никто не возьмет, хоть бы с каким приданым, а его и так маловато.
Ну а потом Тан вдруг продал дом, лошадь с телегой, вещи, какие были... Что осталось – нагрузил на себя, взял за руку Люту и сказал: там, за перевалом, живет лекарь, который может помочь дочке. К нему, мол, иду, не поминайте лихом да приглядите за могилой жены и наших родителей, сделайте милость...
Что делается за перевалом, знали разве что охотники, но они народ неразговорчивый, даже между собой едва парой слов перекинутся.
По эту сторону так же. Никто не знал, откуда взялся странный человек, почему решил поселиться в лощине у горбатой горы... Сказал – охотник, ну и что? Шкуры на продажу носит, покупает кое-что... Чего еще надо?
Знали бы они, что зайцев Тан поначалу ловил силками, а первого своего волка забил дубиной, и то больше от страха, что Люту нечем будет кормить – так-то волк сам бы сбежал. Потом только купил ружьишко в долг, плохонькое, но все лучше, чем ничего. А потом уж, когда расплатился, эту двустволку. Вот с ней уже и на оборотней стал ходить, и то странно как-то: сперва обходил деревни, расспрашивал о том о сём, а там то приносил шкуру, то нет... Непонятный человек!
Вот о дочери его многие кумушки пытались разузнать, – покупал же он то, что нужно сперва девочке, потом девушке! – но и они отступились. Надоело языками о ней чесать – решили, что она урод или вовсе неходячая, да и умолкли. А там и оборотень пожаловал, да какой, не чета прежним недомеркам! Год говори о нем – всего не переговоришь!
* * *
Айлан ушел рано утром – Люта слышала. Еще б не услышать, если он сперва долго собирался, а потом позвал под окном:
– Люта... Шкуру в самом деле возьму – меня ж наняли, сама понимаешь. Продам тут, в деревне, скажу, что две трети твои. Это же твой отец выследил тварь... и почти убил. Я только дострелил. Тебе много чего понадобится – вот и скажешь, что тебе должны. Деньги оставлю у лавочницы Трюдды – она на вид грозная, но сироту не обидит, точно. Слышишь?
– Слышу, – ответила она и добавила зачем-то: – Стелись-стелись дорога от порога до порога, ни кочки тебе, ни коряги, и чтоб заросли все овраги...
– А дальше? – после паузы спросил Айлан.
– Не помню. Это мамина присказка. Папе говорила на дорогу.
«Только нам не помогло, – мелькнуло в голове. – Может, потому, что папа все время отвлекал? И она не договорила?»
– Дому этому – благодарность моя, – помолчав, произнес Айлан. – Хозяину дома этого – вечная память моя. Хозяйке дома этого... ничего у меня для нее нет, только пожелание удачи. И не забывай смазывать ружье.
– Я не забуду... – прошептала Люта, глядя в мутное окошко, как он уходит.
Отец научил – разобрать механизм проще некуда. Протереть, смазать. И патроны. Патронов осталось мало – тех, что на крупную дичь. На мелкую хватает, но если какому-нибудь безобразнику еще можно всадить заряд дроби в задницу, волка вроде того самого это не напугает, только разозлит.
Люта весь день сидела и считала – сколько чего осталось и сколько ей нужно на зиму. Одной, без отца – так странно было об этом думать. Она ела меньше, да и в лесу могла поживиться, хотя всегда приносила Тану зайцев и куропаток, он так вкусно их готовил...
«Выть будешь под луной», – сказала она себе, когда слезинка капнула на обрывок бумаги. Выходило, не так уж много ей нужно, но вот чтобы затащить все это наверх, придется кого-то нанять. Нельзя показывать, что она сама может нести мешок муки и не запыхаться.
Отец говорил – тут любят девиц в теле. И хорошо, может, не польстятся. Тем более, лицо...
«Выть будешь под луной, – повторила себе Люта. – И по отцу, и от обиды. Пока надо найти приличную одежду... Ай, одежду забыла вписать! И порох, и...»
Только через неделю она отважилась спуститься в деревню. На нее косились и показывали пальцами, но только из-за спины, потому что за плечом у нее висела двустволка Тана.
Люта всю неделю уходила подальше в лощину, где выстрел не слышен от деревни – это они проверяли с отцом, – и упражнялась. Айлан все-таки был прав – отдачей ее сносило в кусты и синяк на плече болел, но в цель она неизменно попадала. А раз так – какая разница?
Потому она и зашла первым делом в оружейную лавку. Тан описал ее достаточно подробно, поэтому Люта сразу свернула туда, но поняла, что ее там не ждут. Торговец обсуждал что-то с незнакомым бородачом, а на ее робкое «Скажите...» отмахнулся:
– Девочка, за булавками – вон туда! Не мешай!
Люта могла бы отвлечь их, но не стала.
«Лавочница Трюдда, – вспомнила она. – Где ее искать?»
Спрашивать у оружейника она не рискнула, но первый же попавшийся мальчишка указал на островерхую крышу, вызывающе зеленую среди унылых черепичных-красных.
– А вы кто, госпожа? – жадно расспрашивал он, шлепая рядом по лужам. – Охотница на оборотней? У нас тут был один недавно – ух, какую шкуру принес! А у вас есть что? А...
– Замолчи, – тихо сказала Люта, – не то услышат и придут за тобой.
Нехорошо обманывать детей, но ей уже было плохо в этом шумном месте, а мальчишка трещал хуже сороки...
В лавке было тихо и темно, окликнуть Люта не решалась, да так бы и ушла ни с чем, но тут в углу кто-то зашевелился, и к прилавку вышла хозяйка.
Роста в ней было с две Люты. Ну ладно, полторы.
– Чего? – зевнула она.
– Я дочь Тана, – ответила Люта. Внутри у нее все оцепенело от ужаса – много лет ей не приходилось говорить с людьми... или не совсем людьми. – Айлан сказал, что оставил мою долю у вас.
– А если он солгал?
– Догоню и убью, – сказала девушка. Придется подождать, конечно, но ни один человек не уйдет от оборотня.
– А если солгу я? – Трюдда навалилась грудью на прилавок, и он затрещал.
– Тебя труднее убить. Но не невозможно, – сказала Люта.
Похоже, в жилах лавочницы течет кровь великанов, а их зубами не взять. Так на что ружье дано!
– Тан сказал точно так же... Значит, тот захожий парень не солгал, и Тана больше нет?
Люта помотала головой.
– Я теперь вместо него, – сказала она. – Мне нужны припасы и деньги, а то из оружейной лавки меня выгнали.
– Сама справишься? – спросила Трюдда.
– Да. Только если деньги будут. В патронташе-то... мало уже.
– Э, только ты без грабежа! – гулко расхохоталась лавочница. – Вылитый папаша... А лицо... это они тебя?..
– Если б они, я б на четырех лапах бегала, – фыркнула Люта. Так они условились говорить с отцом. – Веткой хлестнуло, спасибо, глаз цел. Я тогда совсем маленькая была.
– А чего никогда к нам не выходила? Отец не велел?
– Не велел. Теперь пришлось.
Трюдда помолчала, потом заворочалась за прилавком, вышла на свет – громадная, но соразмерная женщина, взяла Люту за подбородок и повернула к пыльному окошку.
– На него похожа, – заключила она и вдруг сменила тему: – А тот мальчишка-то не соврал? Он черного оборотня положил?
– Выследил его – отец. Добил – чужак, – коротко ответила Люта. – Отец... не успел уже...
– А ты где была?!
– Меня он на такую охоту не брал. Говорил, рано еще, – если говорить коротко и отрывисто, то не расплачешься.
– Ох, глупые оба... – Трюдда сгребла ее в охапку с ружьем вместе, прижала к необъятной груди. – Ну, поплачь, поплачь, полегчает...
Тщетно – глаза у Люты были сухими, ни слезинки не удалось выдавить.
«Запах... – трудно его не ощутить, когда тебя вдавливают носом в чужое тело. – Я знаю этот запах!»
Сладковатый, но не приторный, – так пахнут летние цветы на жарком солнце. И вроде бы пудра и помада – у мамы было немножко для самых важных праздников, и Люта запомнила запах. И еще что-то...
От отца пахло вот так, когда он возвращался из деревни. Не всякий раз, но случалось. Он говорил: «Хватит меня обнюхивать, просто зашел позабавиться!» Вот, значит, где и с кем он забавлялся...
– Я соберу, что обычно твой отец на зиму брал, – сказала наконец лавочница и отстранилась.
Зря – так забавно было слышать, как слова отдаются в ее груди, будто в гигантской бочке.
– Мне не надо, что отец брал. Я такое почти не ем. Лучше я другое возьму, – осмелилась наконец выговорить Люта.
– Ну так говори, что тебе надо!
– Так откуда мне знать, что у вас есть? Вот. Я написала, сколько нужно, – Люта протянула бумажку.
– Ты тоже грамотная? Надо же... – Трюдда вздохнула и уставилась на ровные буквы. Чему удивилась-то? Чем еще заниматься, пока отца нет, а по дому все переделано? Только прописи выводить. – Н-да... тебе меньше надо, ясное дело, но запас карман не тянет. Вдруг снегопад? Не спустишься...
– Хорошо, можно побольше, – согласилась Люта и деланно спохватилась: – А донести как? Отец сам таскал, а я...
– Осла дам. Если не враз, то в два уж точно довезешь, – подумав, ответила Трюдда.
– Спасибо, госпожа Трюдда... – пониже поклонилась Люта.
Спина не переломится, говорил отец, а относиться станут лучше.
– Ладно, – лавочница достала из-под прилавка засаленные листки и грифель. – Сейчас посмотрим, на сколько это потянет... Ты на всю зиму посчитала, уверена? Тан спускался в любую метель, а сможешь ли ты, не знаю...
– Смогу, – сквозь зубы ответила Люта.
Вышло как-то... Немного. А много ей и не надо, она охотой проживет. Вот овощей в погреб кинуть – это хорошо, но не мешками же! Следи еще за ними, перебирай! Молоко она терпеть не может, без сметаны потерпит до весны, сыр... тоже хорошо хранится, что уж там о всякой крупе говорить. Овес, положим, Люта не любила, но отец сказал, чтоб ела хоть раз в неделю, значит, надо. Но есть и кое-что повкуснее... И соль не забыть!
– Да тут и одного осла много будет, – сказала Трюдда, подсчитав. – А... Ты ж еще оружейную лавку ограбишь, а там всяко-разно тяжелое. В самый раз. Вот, держи сдачу.
– Мне бы еще ткани, – Люта дернула себя за кривобокую юбку. – Так по лесу не находишься...
– А сшить?
– Я и сшила...
– Гм... да, понимаю, – Трюдда деликатно отвела глаза. – Иди пока за... чем тебе надо, а я пока позову вдову Эльви. Она шьет хорошо и берет недорого.
– А ткань? – упрямо спросила Люта.
