Текст книги "Искатель, 2002 №9"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Анна Малышева,Сергей Борисов,Роберт Фиш,Чарльз Гилфорд,Генри Слезар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

В ту пору их как раз и стали есть. И чешуйчатые твари, и волосатые призраки людей – все хотели добыть это покорное, вкусное мясо, не способное ни ударить, ни укусить в ответ… Хотя, скажу я вам, что в ту пору ели все и ели всех. Если не ел ты – ели тебя.

Грибы пытались защищаться. Многие стали ядовитыми. Некоторые – несъедобными. Они меняли внешность быстро, чтобы охотники не могли их распознать, но это мало помогало. Тогда они стали уменьшаться и вскоре, чтобы найти их в зарослях травы и папоротников, приходилось низко нагибаться.

Чешуйчатые твари вымерли, а грибы выжили. Мир менялся так стремительно, что у меня кружилась голова. Появлялись и пропадали континенты, разверзались пропасти и поднимались горные хребты – а они жили, исподволь разглядывая мир, окончательно спрятав тело под землей и выслав наружу разведчиков, – свои глаза.

Они были инородцами в этом изменчивом, коварном мире. Но сумели сохранить себя, приспособиться, переждать, притвориться своими. У них была цель – когда-нибудь вернуться на свою планету, на родину. Не знаю, что случилось с их кораблем, но починить его они не смогли, построить новый – тоже. Им оставалось только ждать попутки…

Утро мглистое, очень темное. Снимаясь с места, обнаружили под водонепроницаемой тканью, покрывавшей нашу стоянку, несколько грибов. Они выросли за ночь – вечером их тут не было. Не потому ли я видел такие сны?

Конечно, ничего никому не рассказал.

Вечер восьмого дня

Угрожая отряду оружием, заставил всех вернуться на опушку леса. Людей нам не найти, это уже ясно. Клоны рвались на поиски, и мне с трудом удалось их образумить. Их рвение понятно – ведь каждый из пропавших был одновременно их братом и отцом… Единственной семьей, которая у них есть. Я сам со смертью капитана осиротел.

Лес ужасен. Он живой, он… Не могу об этом говорить. Помню одно… Один из серых стволов зашевелился у меня на глазах, на нем вспухли странные бугры… И мне почудилось, что я различаю под плотной белковой тканью очертания человеческого тела…

Они их съели! Вы понимаете?! Заманили к себе и съели! Я на пределе. Гоню отряд прочь от леса. Нужно пройти как можно больше, одна мысль о том, что будем спать вблизи от грибов-людоедов – невыносима. Поздно ночью, укладываясь на привал, пытался заставить всех читать общую молитву. Выбрал самую подходящую… Никто не присоединился. Я читал один: «Omnes qurqites tiu et fiuctus tiu super me transierunt…»^[3]

Показалось, что слышу грязную ругань в ответ на молитву. Не хочу в это верить.

День девятый. Утро

Господи, спаси меня!

Это уже не сон, это иное. Теперь я знаю все, но как это принять? Чем виноват я, чем провинился капитан, мой друг, брат, отец, точной копией которого я являюсь? Сам дьявол надоумил его переменить курс и опустить корабль на эту планету! Имя этому дьяволу – грибы!

Нас поймали, как ловят попутную машину, чтобы добраться до этой планеты. Как, спросите вы? Грибов давно уже нет. Ни сушеных, ни соленых – никаких! Ни один из них не проникал на корабль. И все же они были на нем. В нас! В них, в людях! Они приказали капитану опуститься, и он послушался. Наверное, мы ближе всех прочих кораблей подошли к планете. Топлива как раз хватало… И они решили действовать.

На обратный путь топлива не хватит. Впервые подумал об этом и понял все. Это конец. Но я не имею права сдаваться, пока у меня на руках экипаж.

У нас ушло три дня, чтобы добраться до леса. Обратный путь будет дольше – мы слишком устали. Ставлю перед собой самые простые цели – вернуться на корабль и не дать возникнуть панике.

Ноги распухли, лицо горит от бесчисленных укусов невидимой мошкары. Или это не мошка? В лесу меня изжалили в кровь. Возможно, то были ядовитые споры.

Кружится голова, боюсь уснуть на ходу. За мной тащится измученный отряд. Утром выяснял – многим тоже приснились сны, но почти никто ничего не помнит.

А я помню… Грибы со мной говорили. Они рассказали мне все.

Потерпев катастрофу, грибы решили ждать удобного случая, чтобы вернуться на родину. Шансы были ничтожны. Оценив состояние планеты, на которую они попали, грибы поняли, что единственными кандидатами в попутчики из всех ее обитателей являются люди. И они стали за ними наблюдать. У них было всего одно преимущество перед людьми – грибы стремительно размножались. Жили они недолго – не больше трех недель. Зато рождались массово, и очень быстро росли.

Ждать пришлось долго, и временами казалось, что надежды на возвращение больше нет. Однако, люди мало-помалу стали оправдывать их ожидания. Появилась вероятность того, что начнется покорение космоса. Тогда и началось то, что они называют смешением.

Они вошли в организм каждого съевшего их человека на генном уровне. То был единственный способ вернуться на родину – пусть в чужом теле, под чужим именем. И если потомки человека, однажды евшего грибы, сами уже их не ели, то на генном уровне они все равно оставались едоками. Большая часть человечества была покорена.

Были у них и крупные неудачи. Часто случалось, что грибы подавляли человеческий организм и вызывали разрастание тканей, приводившее к смерти. Затем наступил период, когда массовое генное смешение породило вирус, вызвавший у людей отсутствие сопротивляемости болезням на иммунном уровне. Многие погибли… Но после люди сами нашли лекарство против вируса. Не зря же в них верили!

И вот наступила эра покорения большого космоса. К тому времени на иссохшей планете Земля не осталось ни единого гриба!

И в то же время, они остались. Уверен, что наш капитан в жизни не ел грибов. Но кто-то из его предков их ел. И ему этого было достаточно, чтобы направить корабль в нужном направлении, забыв о количестве топлива, о курсе, вообще обо всем.

Я вспомнил его слова. Он говорил, что никогда не видел ничего более совершенного…

Это говорил уже не он. И странное разрастание его внутренних органов тоже к нему не относилось. То были уже грибы, почуявшие власть. Увидевшие родину.

Привал. Двое просятся обратно в лес. Пригрозил пристрелить.

День десятый

Эти двое оказались людьми! Их клоны ушли с человеческим отрядом и пропали в лесу! Признались в этом сами и поклялись страшной клятвой. Говорят, что непременно должны попасть в лес. Отвел их в сторону и поведал о том, что наблюдал под поверхностью одного гриба. Они похожи на одержимых – ничего не хотят знать.

У меня был выбор – убить их в назидание прочим или отпустить? Я причастил их и отпустил. Оставшиеся подавлены. Мы смотрели вслед людям, бегом пустившимся к лесу, и молчали. Я снова скомандовал подъем.

Пошли быстрее, чем я рассчитывал. Достигли пределов видимости корабля. Надежд никаких, но на душе все же стало спокойней. Хоть что-то родное… Уложил всех спать.

Итак, это конец. Завтра мы поднимемся на борт, и что дальше? Можно взлететь, но до обитаемых зон мы с таким количеством топлива не доберемся. Или остаться тут?

Самая страшная мысль – что я, возможно, схожу с ума. Поверите ли? Ни единый клон до сих пор с ума не сходил. Клонируют только с лучших особей, а клоны лишены способностей к самостоятельному развитию. То есть, если твой оригинал не был безумен, то и ты с ума не сойдешь. Он-то может сойти с ума, а ты – никогда. Так что, в определенном смысле, мы куда совершеннее людей. Но тогда, как быть с теми двумя, что ушли в лес вместе с отрядом людей?

День одиннадцатый. Утро

Не спал, потому что боялся снов. Подниму отряд и поведу его на корабль. Более дальние цели ставить боюсь. Что я скажу им, когда мы вернемся? Что Земли нам уже не видать?

Слишком вымотан. Главное – дойти, а там будь что будет.

Мне привиделось, что впереди маячит какой-то кустарник. Принял за мираж. Подойдя ближе, увидел, что мы добрались до озерца, покрывшего могилу капитана. Его берега поросли извилистыми рыжими грибами. Помню, что захохотал и упал на колени, повторяя: «Здравствуй, здравствуй, добро пожаловать домой!»

Очнулся на борту, в лазарете. Стыдно и страшно. Вокруг сидела уцелевшая часть команды. По их глазам понял, что насчет топлива они уже осведомлены. Попытался сказать нечто ободряющее. Их взгляды меня остановили.

Вечер

Подводим итоги. Климат планеты вполне пригоден для выживания. Оказалось, что на обратном пути из леса большая часть отряда сняла кислородные маски. Отделались легкой глухотой и головокружением – из-за избытка метана и углекислоты. Сейчас эти симптомы исчезают. Значит, кислородную установку можно отключить. Мы приспособимся.

Вода не вполне пригодна для питья, но думаю, что и с этим мы справимся. Построим простейшие фильтры… Консервированной и обезвоженной еды на борту достаточно. Я предложил постепенно вводить в рацион грибы. После адаптации сможем окончательно перейти на них. Резкий переход может кончиться фатально.

И все бы ничего, но эта планета… Выжить мы сумеем, но все равно останемся ее пленниками. Пришлось выслушать бредовое мнение, что часть отряда, ушедшего в лес, все еще жива. Жива-то она, может, и жива, но как? В ком? В чем? Возможно, грибы кормят их по гифам и позволяют дышать, что-то беря взамен. Что именно? Раньше грибы росли на деревьях. Теперь люди растут на грибах. Нет, я бы не согласился на такую жизнь!

Уже все хотят идти в лес. Рекомендую подождать, освоиться. Когда запасы продовольствия подойдут к критическому уровню, тогда…

День двенадцатый

Все силы направил на то, чтобы выжить. А зачем? Мне не под силу стать патриархом из Ветхого Завета. То были люди, не думавшие о себе. Для них важнее всего было племя. Они уводили народы в пустыни, в другие земли, проповедовали, меняли религии… А я – кто я такой? Лишь чей-то клон, заучивший пару страниц мертвых молитв на мертвом языке.

Но сейчас я должен стать патриархом. Быть может, я не самый достойный, и не готов к этому, и не хочу… Я думал, это благодать, а оказывается – проклятие.

Снов больше нет. А может, то были видения? Иногда во сне открывается путь, который невозможно увидеть наяву. Я дописываю последний лист и вкладываю его в свой дневник. Завтра на рассвете мы снова отправимся в лес.

Око за око, зуб за зуб. Если они смогли выжить, приспособиться и дождаться случая, то сможем и мы. Они ждали миллионы лет. И мы подождем – не ради себя, ради потомков.

Среди уцелевших есть три женщины. Думаю, этого достаточно.

Конечно, тот, кто вернется на Землю, уже не будет мной. Но разве я – это нечто неповторимое? Я сам являюсь только повторением, и в этом залог нашего успеха.

Нам придется к ним приспособиться, стать похожими. Стать необходимыми, хотя и малозаметными. Дождаться удобной минуты. На это уйдет не одна эпоха. Но я у них кое-чему научился.

Они думают, что добились своего?

Поживем – увидим.

Генри СЛИЗАР

НУ ЧТО ЗА ДОМИК

Перед конторой торговца недвижимостью Аарона Хакера остановилась машина с нью-йоркскими номерами. Даже не глядя на желтые номерные знаки, торговец мог бы безошибочно определить, что владелец машины прежде никогда не бывал в Айви-Корнерз: ничего похожего на его багровый лимузин тут раньше не видели.

Из машины вылез мужчина. Наверняка покупатель: он подошел к стеклянной двери, держа в руке сложенную газету. Впоследствии Хакер утверждал, что мужчина показался ему здоровенным верзилой, но на самом деле он был просто дородным толстяком. Он носил костюм из тонкого сукна, и ткань настолько пропиталась потом, что под мышками образовались большие темные круглые пятна. Человеку было лет пятьдесят, но он сохранил пышную черную шевелюру. Красная физиономия, шершавая кожа, серые настороженные цепкие глаза, узкие щелочки век.

Войдя, он повернул голову на стрекотание пишущей машинки, затем кивком приветствовал торговца недвижимостью.

– Мистер Хакер?

Торговец улыбнулся.

– Да, сэр. Чем могу помочь?

Толстяк помахал газетой.

– Я вычитал ваше имя в рубрике объявлений о продаже земельных наделов и домов.

– Да, я даю еженедельные объявления. Иногда даже в «Нью-Йорк-таймс». Жители больших городов часто хотят перебраться в такие городки, как наш, мистер…

– Уотербери, – представился толстяк, доставая белоснежный носовой платок и вытирая щеки. – Ну и жарища нынче, а?

– Да, такого зноя давно не бывало, – согласился торговец. – Может быть, присядете, мистер Уотербери?

– Спасибо, – толстяк с тяжким вздохом опустился в кресло. – Пришлось поколесить. Хотелось хорошенько осмотреться на месте. Славный у вас городок.

– Что верно, то верно. Нам тут тоже нравится. Вы уже присмотрели что-нибудь?

– По правде сказать, да. Дом на самой окраине, напротив какого-то большого пустующего здания.

– Пустующее здание… – задумчиво повторил торговец. – Ага! Это такой домина с колоннами?

– Вот-вот. Что с этим домиком? Там же висит объявление о продаже.

Торговец покачал головой и суховато усмехнулся.

– Верно. – Он порылся в бумагах и извлек на свет какой-то формуляр. – Но, я думаю, скоро вам расхочется покупать его.

– Отчего же?

Хакер протянул формуляр посетителю.

– Прочтите сами.

Посетитель прочел: «Колониальный стиль, восемь спален, две ванных, центральное отопление, просторные террасы, сад с деревьями и кустарниками. Рядом школа и магазины, 75 тысяч долларов».

– Ну, что вы на это скажете?

Уотербери поерзал в кресле.

– Ав чем дело? Или тут какой-то подвох?

– Хм, – Хакер пригладил завитки на висках. – Если вам, мистер Уотербери, действительно так полюбился наш городок, я могу предложить немало домов получше.

– Погодите, погодите, – рассердился толстяк. – О чем вы говорите? Меня интересует именно этот особняк в колониальном стиле. Он продается или нет?

– Этот дом висит на моей шее уже лет пять, сэр, – с улыбкой ответил торговец. – Яс удовольствием сбагрил бы его, получил комиссионные и выкинул всю эту историю из головы. Только вот не получается никак.

– В чем же дело?

– Дав том, что и вы дом не купите. Я подрядился продавать его только ради старушки Грайм.

– Я все никак не возьму в толк…

– Что ж, объясняю. Эта древняя коробка не стоит таких денег. Дом не стоит и десяти тысяч, уверяю вас!

Щеки толстяка побагровели.

– Десять тысяч? А она ломит семьдесят пять?

– То-то и оно! Только не спрашивайте меня, почему. Дом древний, но бывают и постарше, однако они достойны всяческих похвал. А тут – просто старая хибара, источенная термитами. Через год-другой начнут рушиться перекрытия. В подвале воды по колено, сад заброшен…

– Почему же старуха требует таких денег?

Торговец передернул плечами.

– Ума не приложу. Может, с этим домом связаны какие-то воспоминания. Семья владеет им уже больше ста лет.

– Да, дела неважные, – пробормотал толстяк. – Хуже некуда. – Он странно улыбнулся. – А ведь домик-то мне приглянулся. Даже и не знаю, чем. Но для меня это – самый подходящий дом.

– Понимаю, понимаю. Старые добрые времена. И за десять тысяч. Да, вы сделали бы правильно. Но за семьдесят пять… – Он усмехнулся. – Мне кажется, я знаю, почему Сэнди Грайм заломила столько. У нее туго с деньгами. Прежде ей помогал сын, он работал в большом городе и неплохо получал. Но потом он умер, и она поняла, что дом надо продавать. А расстаться с ним все никак не могла, вот и требует столько, что ни один дурак не купит. Зато совесть у нее чиста: она же продает дом! – Хакер покачал головой. – В странном мире мы живем, а?

– Воистину, – пробормотал Уотербери и встал. – Знаете, мистер Хакер, а что, если я поговорю с миссис Грайм? Попробую переубедить ее?

– Хорошо, только я сперва позвоню Сэнди Грайм и предупрежу о вашем приезде.

Уотербери медленно ехал по тихим улицам городка. Всю дорогу до дома Сэнди Грайм ему не встретилось ни одной машины. Он остановился у покосившегося забора, доски которого смахивали на смертельно уставших часовых. Некоторые уже покинули пост. Лужайка перед домом заросла буйной травой, террасу второго этажа поддерживали замшелые колонны. Возле двери висел молоток. Уотербери взял его и дважды постучался.

Ему открыла крохотная старушка с голубоватыми седыми волосами и морщинистым лицом. Несмотря на жару, старушка была в шерстяной кофте.

– Вы мистер Уотербери? – спросила она. – Аарон Хакер предупредил, что вы едете.

– Да, это я, – толстяк улыбнулся. – Как дела, миссис Грайм?

– Все в порядке, грех жаловаться. Не угодно ли войти?

– Да, на улице так знойно.

– Так входите же. Я только что поставила в холодильник лимонад. Только не надейтесь, что мы сойдемся в цене, мистер Уотербери. Не на такую напали!

– Это заметно, – с улыбкой согласился толстяк и следом за старушкой вошел в дом.

– Аарон – глупец, если отправил вас сюда. Все надеется, что я передумаю. Но я уже слишком стара для семи пятниц на неделе, мистер Уотербери.

– Я даже не знаю наверняка, входила ли в мои планы покупка дома, мисс Грайм. Мне просто хотелось…э… поговорить с вами.

Старушка откинулась на спинку кресла-качалки, и та жалобно скрипнула.

– Ну, выкладывайте, что там у вас на уме.

Уотербери промокнул щеки платком и спрятал его в карман.

– Э… миссис Грайм, я – человек дела. Холостяк. Много работал и сумел сколотить кое-какое состояние, а теперь хочу уйти на покой и поселиться в маленьком тихом городке. Айви-Корнерз – то, что надо. Несколько лет назад я был тут проездом в Олбани. Тогда-то и подумал, что неплохо было бы осесть здесь.

– Ну, и?

– А сегодня оказался в Айви-Корнерз, увидел ваш дом и пришел в восторг. Ну и домик! По-моему, лучшего и желать нельзя.

– Мне он тоже нравится, мистер Уотербери. И все же я запросила за него довольно умеренную цену.

Уотербери захлопал глазами.

– Умеренную? Помилуйте, миссис Граймс. Да в наши дни такие дома стоят не больше…

– Ну, все! – воскликнула старушка. – Мне некогда препираться и торговаться с вами. Если вам не по карману моя цена, разговор окончен.

– Но, миссис Грайм…

– Всего хорошего, мистер Уотербери.

Она с многозначительным видом поднялась на ноги. Но гость остался в кресле.

– Одну минуту, миссис Грайм, – сказал он. – Всего одну минуту. Я понимаю, что это безумие, но – договорились. Я заплачу вашу цену.

Старушка настороженно оглядела его.

– Вы все обдумали, мистер Уотербери?

– Обдумал. Денег у меня вдосталь. Если вы стоите на своем, ладно, я согласен.

Старушка тускло улыбнулась.

– Наверняка лимонад уже охладился. Принесу вам стаканчик, а потом расскажу о доме.

Уотербери залпом проглотил сладкое ледяное питье.

– Этот дом, – начала старушка, снова устроившись в кресле-качалке, – принадлежит нашей семье с 1802 года. А построили его еще на пятнадцать лет раньше. В спальне на втором этаже родились все наши, кроме моего сына Митчела. Я одна подкачала – увлеклась новомодными идеями насчет всяких там роддомов. – Она подмигнула Уотербери. – Я понимаю: мой дом – не самый крепкий в Айви-Корнерз. Когда я привезла маленького Митча домой, подвал был наполовину залит. Нам и посейчас не удается откачать всю воду. Кроме того, Хакер говорит, что тут потрудились термиты. Я этих тварей не видела, да и вообще я люблю свой старый дом, понимаете?

– Конечно, понимаю.

– Митчел потерял отца в девять лет от роду. Дела шли неважно. Правда, отец оставил ему небольшую ренту, очень скромную, но жить можно. Митчел очень горевал, прямо с ума сходил после смерти отца. Я, наверное, меньше расстроилась. Потом Митчел учился и стал… как это… вечно забываю самые простые слова.

Толстяк сочувственно прищелкнул языком.

– Поступив в университет, он уехал из Айви-Корнерз в Нью-Йорк. Я была против, поверьте! Но ведь молодежь честолюбива донельзя, а Митч хотел выйти в люди. Не знаю уж, чем он занимался в городе, но дела, похоже, шли неплохо: раз в месяц он присылал мне деньги. – Ее взор затуманился. – Я не видела его девять лет.

– Ну и ну, – вставил сердобольный Уотербери.

– Да, мне пришлось несладко. Но еще хуже стало, когда он вернулся. У него были какие-то неприятности.

– Вот как?

– Я понятия не имела, что это за неприятности и в чем их причина. Он объявился среди ночи, худой, постаревший. Вот уж не ожидала увидеть его таким. Вещей не было, только маленький черный чемоданчик. Когда я хотела взять этот чемоданчик, Митч чуть не ударил меня. Свою родную мать! Я укладывала его спать, как малыша в ту ночь. Но он плакал до самого утра, я слышала. А на другой день велел мне уйти из дома на несколько часов. Сказал, что так надо, но ничего не объяснил. Я вернулась домой только к вечеру и заметила, что черный чемоданчик исчез.

Глаза толстяка округлились.

– То есть?

– Тогда я еще ничего не знала, но вскоре узнала все. Тем же вечером к нам во двор вошел какой-то человек. Понятия не имею, как ему это удалось. Но я услышала голоса в спальне Митчела. Я подкралась к двери, чтобы послушать и, возможно, узнать, что гнетет моего мальчика. Но из-за двери доносились только крики, угрозы и… – Она умолкла, ее плечи поникли. – И выстрел. Револьверный выстрел. Когда я рывком распахнула дверь, окно было раскрыто настежь, незнакомец исчез, а Митчел лежал на полу. Он был убит… С тех пор минуло пять лет. Пять долгих лет. Нескоро же я узнала, что произошло. Меня вызвали в полицию и сказали, что Митчелл и его приятель совершили преступление. Похитили много тысяч долларов. Митчел сбежал с деньгами, не захотел делиться с сообщником. Он спрятал краденое где-то в доме. Не ведаю, где. Потом к сыну приехал сообщник, требовал свою долю. Узнав, что деньги исчезли, он застрелил Митча.

Сэнди Грайм подняла глаза.

– Вот почему я решила продать дом за семьдесят пять тысяч. Я знала, что убийца моего сына рано или поздно придет сюда и захочет завладеть домом. За любую цену. Мне оставалось только ждать приезда мужчины, который согласится выложить за эту старую развалюху баснословную сумму.

Ее кресло плавно покачивалось. Уотербери поставил пустой стакан на стол, облизал губы. В глазах у него потемнело, все вокруг было как в тумане. Голова свесилась набок.

– А ведь у лимонада горьковатый привкус… – заплетающимся языком пробормотал он и захрипел.

Перевел с английского А. Шаров

Кир БУЛЫЧЕВ

ТУФЛИ

ИЗ КОЖИ ИГУАНОДОНА

1. Время калечит

– Время не только лечит, но и калечит, – произнес Корнелий Иванович Удалов, пенсионер городского значения, глядя на подломившуюся ножку массивного стола во дворе дома № 16 по Пушкинской улице города Великий гусляр.

Более полувека на памяти Корнелия Ивановича за этим столом сражались в домино жильцы дома. Стол казался вечным, как советская власть. Он только оседал под грузом лет.

И вот ножка подломилась.

А ведь давно уже не собираются за столом любители домино. Здесь пьют пиво. А ножка подломилась. Будто в знак протеста.

Вот в такой обстановке начинается третье тысячелетие.

Шел июнь, птиц стало меньше, а воробьев больше. Постаревший Удалов стоял посреди двора и не знал, куда ему деваться.

Обеда не намечалось, потому что Ксении позвонила Ираида из Гордома, которая по совместительству заведовала культурой, и вызвала ее с какой-то целью. Удалову не сказали, какая такая цель, его забыли, как старика Фирса.

По двору шел незнакомый кот наглого вида: хвост трубой, глаз подбит. При виде Удалова произнес «мяу», причем так фамильярно, что Корнелия Ивановича даже покоробило.

– Мы с тобой водку, не распивали, – строго сказал он коту.

Саша Грубин выглянул из окна на первом этаже и сказал:

– Минц мне сказал, что, по его расчетам, Земля проходит сквозь космическое облако, которое резко повышает интеллектуальный уровень всех живых существ, кроме человека.

– А почему человека не повышает?

– А мы уже на пределе, – ответил Грубин. – И не исключено, что профессор прав. Я порой чувствую, что мне уже некуда умнеть.

– Это опасно, – заметил Удалов. – Они захотят взять над нами верх. И, может даже, поработить.

– Ну, что ты думаешь так тревожно! – возразил Грубин. – Я не вижу ничего дурного в том, что кошки или собаки станут поумнее. С умным котом мне всегда легче договориться, чтобы он не кричал под окном.

– Умные люди не могут договориться, – сказал Удалов.

Во двор вошел молодой человек, Гаврилов, меломан без определенных занятий, несчастье его матери-одиночки. Она любила повторять: «Счастья было – одна ночка, и на всю жизнь я мать-одиночка».

Был Гаврилов навеселе.

Он нес сетку с батонами. Штук пять батонов.

За Гавриловым шагали три кошки.

Словно ждали, что он им отрежет по ломтю белого хлеба.

Завидев Удалова, Гаврилов усмехнулся мягкой физиономией и изобразил радость.

– Светлый день наступил! – заявил он.

– Насосался, – заметил Грубин.

– Папрашу без намеков, – сказал Гаврилов. – Жизнь подарила мне смысл. Сколько я тебе должен, дядя Корнелий?

Фамильярность не покоробила Удалова – вся непутевая жизнь Гаврилова прошла у него на виду.

– Около семидесяти рублей, – ответил Корнелий Иванович. Он знал цифру долга, потому что не терял надежды когда-нибудь долг получить. И старался, чтобы сумма не перевалила за сто рублей. После ста долг становится безнадежным.

– Девяносто рублей, – сказал Гаврилов. – Я проценты добавлял. А теперь держи. Подставляй свои трудовые ладони.

Растерянный невероятной щедростью Гаврилова, который никому никогда еще не отдал долга, Удалов протянул сложенные лодочкой ладони. Гаврилов забрался свободной рукой в оттопыренный карман брюк и вытащил оттуда жменю стальных рублей. Высыпал деньги в ладоши Удалову и произнес:

– Это еще не все, дядя Корнелий.

Он повторил жест. Монеты были тяжелыми, груз оттягивал руки.

– Не тяжело? – спросил Гаврилов.

От него разило дорогим виски.

Икнув, Гаврилов пошел к себе.

– Пора работать, – загадочно произнес он. – Работодатели ждут в нетерпении.

Он побрел к своим дверям, кошки – на три шага сзади.

Удалов высыпал монеты на покосившийся стол.

– Явное противоречие, – заметил Грубин. – Он же не на паперти стоял. Почему отдает не бумажками, а металлом?

Удалов принялся считать монеты, двигая их по столешнице.

– Ты заметил, что кошки зашли за ним в дверь? – спросил Грубин.

Он запустил костлявые пальцы в седеющую шевелюру. Он всегда так делает, когда думает. Говорит, что это помогает.

– Пятьдесят восемь, – сказал Удалов. – Я и на это не надеялся. У тебя пожевать чего-нибудь найдется?

– Пиво есть, – сказал Грубин. – Холодное.

– А чем закусываешь?

– Заходи, – предложил Грубин. – А где Ксения?

– Ее в Гордом попросили. Какие-то женские дела, общественность.

– Что-то она с возрастом активной стала, – заметил Грубин.

Удалов зашел к нему, сел за стол, отодвинул неработающую модель вечного двигателя – у каждого из нас есть маленькие слабости!

– Экологией интересуется, – сказал о своей жене Удалов. – Живыми существами.

– Голубей и кошек она всегда подкармливала.

– Она и сейчас подкармливает. Ксения ведь только кажется суровой. У нее суровости на меня и хватает. К остальным она добрая.

Выпили пива.

– Хорошо, что теперь стоять за ним не надо, очередей нет, – сказал Удалов.

– А мне грустно, – ответил Грубин. – Может, немцу это и приятно, а для меня любая очередь была клубом и последними известиями. Какие отношения завязывались! Какая дружба! Какие конфликты. Это как коммуналка, в ней люди сближались.

– Ага, – согласился Удалов, которому пришлось много лет прожить в коммунальной квартире. – Особенно сближались утром в очереди в туалет. Или когда конфорки на плите делили.

– Нет, с тобой каши не сваришь, – сказал Грубин. – Ты видишь в прошлом только плохое. А это неверно. Ты многое забыл. Пионерские костры, утреннюю линейку, первомайскую демонстрацию…

– Самокритику на комсомольском собрании, очередь за вонючей колбасой…

Тут подошла очередь Грубина махнуть рукой.

Наша беда в том, что воспоминания, которые должны бы быть общими – ведь вместе прожили эту жизнь, – на самом деле совершенно разные. Хоть памяти и не прикажешь, организм желает различных милостей от прошлого. Одному запомнилось дурное, потому что хорошее досталось уже в наши дни, а другой высыпал из памяти под обрыв все неприятности и видит там, позади, лишь розовую лужайку в лиловеньких цветах.

– Ты мог бы хоть в мечтах попасть на Канарские острова? – кричал Удалов.

– А я ездил в Сочи по профсоюзной путевке за тридцать процентов!

– Четыре человека в палате, гуляш на обед…

Споря, Удалов увидел, как отворилось окно комнаты Гаврилова и оттуда выскочили две кошки. Они бежали странно, рядом, как лошади в упряжке, и что-то несли между собой, сжав это пушистыми боками.

– И что могло понадобиться честным кошкам от такого бездельника? – спросил Грубин.

– Он ничего не делает бескорыстно, – заметил Удалов.

– Может, зайдем, спросим?

– Сам расскажет. Со временем. Как протратится, придет занимать, тут мы его и спросим.

– Жизнь не перестает меня удивлять, – сказал Грубин. – Казалось бы, столько прожито и столько пережито. А ты пей, у меня еще пиво есть, целый ящик.

Из открытого окна комнаты Гаврилова доносилась нежная песня о любви. Пока что Гаврилов был богат и счастлив.

Тут Удалов не выдержал.

Он через весь двор – из окна в окно – крикнул:

– Гаврилов, ты на чем разбогател?

Гаврилов высунулся из окна. Он жевал. Держал в руке батон, а сам жевал.

Ответить Удалову он не смог. Рот был занят.

Потом отвернулся от окна и принялся заталкивать в рот батон. Странное поведение для молодого человека.

Не добившись ничего от Гаврилова, Удалов решил встретить Ксению.

Не то чтобы он тосковал без жены или сильно проголодался, но он не выносил нерешенных загадок.

Размышляя, Удалов вышел за ворота.

Атмосфера была душной, тяжелой, чреватой грозовым ливнем.

На сердце было одиноко.

Поднялась пыль. Давно пора заасфальтировать Пушкинскую. В Голландии или Японии даже в последней деревне пластик на улицах, а нам перед Галактикой стыдно.

Мимо Удалова медленно и чинно проследовала в скромном «Запорожце» кубическая женщина Аня Бермудская в дорогой прическе, которая в парижских салонах именуется «Продолжай меня насиловать, шалун!».

Рядом с Аней сидел ее восьмидесятилетний поклонник Ю. К. Зритель с бокалом джина-тоника, который Аня употребляла на ходу.

Они ехали к центру. Видно, там чего-то плохо лежало.

2. Бедная Раиса Лаубазанц

На улице Советской, которую в свое время не переименовали, а теперь уж никогда не переименуют, у входа в бутик «Шахэрезад» стояла Раиса Лаубазанц, в девичестве Райка Верижкина, с протянутой рукой.

– Граждане, – бормотала она, – подайте, кто сколько может, мне не хватает категорически двадцать две у. е. на приобретение сапог из кожи игуанодона. Большое спасибо, Ванда Казимировна, дай вам Бог любовника неутомимого, ой, спасибочки Корнелий Иванович, от вас я такого не ожидала, а ты, Гаврилов, можешь идти со своим железным рублем сам знаешь куда; гражданин Ложкин, не приставайте к женщинам со своими лекциями, своей жене давайте советы, где валенки приобретать…

Раисе оставалось набрать всего шесть долларов, когда возле нее тормознул чернооконный десятиместный вседорожник «Альфа-шерман-студебеккер», совместное производство, на котором разъезжал Армен Лаубазанц с охраной. Под ним в Великом Гусляре – все химчистки.