Текст книги "Река Хронос Том 3. Усни, красавица! Таких не убивают. Дом в Лондоне. Покушение"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Лидочка легонько встряхнула шкатулку. Шкатулка молчала, не желая подсказывать Лидочке, есть ли в ней тайна. Лидочка простучала рукояткой ножа дно шкатулки – оно отзывалось так, словно там была пустота.

Затем Лидочка отыскала лупу и стала тщательнейшим образом обследовать стенки шкатулки с целью обнаружить в них тонкую щель. Попытки вставить в несуществующую щель лезвие ножа успехом не увенчались. Если какой-то старый мастер и сделал тайник, то он позаботился о том, чтобы Лидочка через двести лет его не увидела.

Отчаявшись увидеть следы тайника, Лидочка принялась искать его замок на ощупь. Но пальцы скользили по гладкому полированному дереву, им не на чем было задержаться.

Лидочка потратила не меньше двух часов, чтобы раскрыть секрет шкатулки, но ничего из этого не вышло. Дозваниваться в Каир было бесполезно, потому что если бы Андрей вспомнил, то позвонил бы сам обязательно.

Заснула Лида под утро, но несколько раз просыпалась оттого, что ей казалось, как во сне к ней пришло решение. Но вокруг царила тишина, и никакого решения наяву не оставалось – оно растворялось вместе со сном.

Проснулась она разбитая, будто и не спала вовсе.

Она вошла на кухню, с ненавистью поглядела на шкатулку, которая тупо возвышалась посреди кухонного стола, и тут все ночные размышления, все попытки догадаться слились в одном незаметном для Лидочки усилии – она сообразила, что второе дно выдвигается проще простого: надо перевернуть шкатулку и, сильно нажимая ладонью на дно, выдвинуть его вперед.

Что Лидочка и сделала.

Шкатулка покорно перевернулась – дно ее было неполированным, шершавым. Лидочка нажала на дно ладонью – точно в центре. Что-то внутри тихо щелкнуло, и Лидочка вовсе не удивилась – она была убеждена, что действует правильно.

Тонкое днище, выструганное из твердого дерева, выехало, словно крышка пенала, и от этого движения пачки денег, которыми был набит тайник, начали вываливаться на стол, а одна даже упала на пол.

Это были пачки стодолларовых купюр. В каждой по пять тысяч, всего семь пачек. Правда, и число их, и количество денег в каждой пачке Лидочка узнала позже, когда пересчитала все деньги. А сначала она решила почему-то, что это старые деньги, пролежавшие в шкатулке сто лет. Потом только увидела, что новые, некоторые даже 1993 года.

* * *

Лида сидела, разглядывая купюры. Потом только начала их считать, да и то машинально, чтобы удобнее было думать. Она умела считать и думать. Она раскладывала деньги на стопки по десять бумажек в каждой – по тысяче долларов. Получилось тридцать пять стопок, тридцать пять тысяч долларов.

К тому времени, когда Лидочка кончила считать, она уже успела многое обдумать. Во-первых, она решила, что деньги не могли лежать в шкатулке со времен Маргариты Потаповой. Какой бы богатой бабушка ни была, покойнице никак бы не удалось пользоваться деньгами прошлого года. А раз так, значит, о двойном дне узнал или догадался случайно один из тех, кто имел доступ в квартиру Алены…

Скорее всего, Маргарита рассказала о двойном дне внучке. А та ни с кем, даже с Соней, секретом не поделилась, но сама им воспользовалась.

Кому принадлежат доллары? Алене? Или они получены на сохранение? Сумма достаточно велика, чтобы ради нее пойти на преступление. Она могла возникнуть от финансовых дел, от крупной продажи бабушкиных драгоценностей, но была слишком мала, чтобы оказаться тайным золотом коммунистической партии. Впрочем, и коммунистическую партию нельзя сбрасывать со счетов.

Значит, главная проблема – кому принадлежат тридцать пять тысяч долларов. Принадлежать они могли любому из действующих лиц драмы. Алене – в первую очередь: они хранились в ее шкатулке.

О тайнике никто, кроме Алены, не знал. Соня наверняка искала в квартире Алены триста долларов, которые якобы исчезли после ее смерти. Но, даже зная, что шкатулка стоит у Лидочки дома, совершенно не обращала на это внимания. Вторая жертва – Осетров – сам принес шкатулку в милицию как вещь совершенно ненужную. Значит, тоже о двойном дне не знал. И о долларах не догадывался. Допустим, о деньгах знала Татьяна Иосифовна – недаром она три дня вела раскопки в квартире. Но о шкатулке она не подумала. Тогда остается лишь Алена. Только она знала о секрете шкатулки. Только она могла спрятать туда деньги. Это для следствия важно…

Лидочка в задумчивости зажгла газ, поставила на плиту чайник.

Но если она знала о деньгах и прятала их в месте, неизвестном даже возлюбленному, даже лучшей подруге, значит ли, что она им не доверяла? Нет, она могла прятать эти деньги от неизвестного убийцы и хранила молчание, чтобы не подвергать опасности друзей и любимых. Подумав так, Лидочка тут же сама себя остановила – это маловероятно.

Кофе горчил. Больше, чем нужно. Может, кто-то хочет ее отравить? Но ведь никто еще не знает, что ключ ко всем убийствам лежит у нее на кухонном столе.

Лидочка отодвинула стопки денег.

Что же теперь делать? Впрочем, выбор невелик – дождаться, пока придет Шустов, и отнести ему деньги. Пускай разбирается.

А откуда у Алены такие деньги? Кто их оставил ей, кто доверил? Для кого она их прятала?

Надо позвонить Шустову, чтобы он приехал. Андрей просил не выходить на улицу. Но ведь Лидочку никто не подозревает…

Прежде чем Лидочка успела позвонить в милицию, ей позвонила Соня. Как на работу. Дня не проходило без ее звонка. Этой толстухе до всего есть дело – то она мчится к чужой маме, чтобы та спасала дочку от смерти… Но ведь оказывается права. Если бы Татьяна приподняла свой зад и отправилась в Москву, Алена, скорее всего, осталась бы жива.

– Я тебя не разбудила? – спросила Соня.

– Нет.

– А что ты делаешь?

– Завтракаю.

– Ты счастливая, Лидка, ты можешь спать и есть. А я не могу.

– Почему?

– Мы все для тебя чужие. Совсем чужие. Ну, убьют меня сегодня – ты взгрустнешь на две минуты и пойдешь дальше своим путем.

– Соня, не говори красиво.

– Я стараюсь вообще говорить поменьше. Мой язык – мой враг. Если бы ты знала, сколько раз я себя подставляла. Скажи, можно я к тебе приду?

– Я собираюсь уходить…

– У тебя кто-то есть? У тебя мужчина?

– У меня нет мужчины.

– Но ведь твой муж в командировке.

– Если ты выйдешь замуж, то будешь ждать, когда муж уедет в командировку, чтобы поскорее ему изменить?

– Может быть.

– Тогда тебе нет смысла выходить замуж.

– Вот меня никто и не берет, – Соня засмеялась. – А куда ты собралась?

– К Шустову.

– Что-нибудь обнаружилось?

– Ничего особенного.

– Нет, ты скажи, скажи! Пойми, как мне это важно.

– Я обещала к нему пойти.

– Зачем?

– Ну, потому что я вчера нашла труп Осетрова. Ты что, забыла? – придумав убедительный предлог, Лидочка обрела уверенность.

– Он тебя с утра вызывает?

– С утра. А как ты думаешь, что они искали? – Лидочка перешла в наступление.

– Кто «они»?

– Убийцы.

– Деньги, конечно же, деньги.

– Те триста долларов, про которые ты говорила?

– Нет, про те они не знали. Они их у меня хотят отобрать. Они другие деньги искали.

– Откуда же деньги у старшего научного сотрудника?

– Им всем раздали, когда компартию распустили. Руководящим работникам по несколько тысяч долларов, это всем известно.

– Значит, это твой однокашник?

– Кто? – не поняла Соня.

– Петрик. Он же ссужает деньги.

– Ой, не знаешь, помолчала бы! Петрик – честный мужик. Ему чужого не надо.

– Почему же его боишься? Сама говорила, что он за триста долларов голову оторвет.

– Ты меня не так поняла. Сейчас у Петрика кризис. У него каждый бакс на счету. Он за цент глотку перегрызет. Потому что человек в стрессе меняется.

– И он мог убить Осетрова за триста долларов? – настаивала Лидочка.

– Он вообще никого не в состоянии убить! – Соня встала на защиту своего однокашника. – Он у нас в классе почти отличником был. Если бы ты знала, какое у него было тяжелое детство.

Спор был не по существу, о чем Лидочка и сообщила Соне. Соня обиделась на нее, и тут Лидочка, чтобы остановить поток слез, готовых вырваться из Сони, спросила, как оказалось, ошибочно:

– А сколько ему нужно, чтобы убить из-за этого человека?

– Я тебя не поняла.

– Ну сколько, тысячу долларов, три тысячи, десять тысяч?

– Нет! Нет!

– Двадцать тысяч? – Лидочка вдруг почувствовала себя подобно ведущему телевизионной игры, который спрашивает: «Ну, приз или миллион рублей?», и на очередное «нет» Сони, она произнесла:

– Тридцать пять тысяч?

– Сколько? – спросила Соня.

– Тридцать пять тысяч, – слово уже вылетело.

– Не надо, – после долгой паузы сказала Соня. – Глупый спор, и ничего мы с тобой не вернем. Мне страшно и одиноко. Можно, я приду к тебе погреться? Возле тебя тепло.

– Нет, Соня, давай перенесем встречу на вечер. Сейчас я в самом деле ухожу к Шустову.

– Вечером меня может не оказаться в живых.

– До вечера, – сказала Лидочка и повесила трубку.

Не надо было произносить цифру тридцать пять. Если Соня откуда-то знает о деньгах, именно эта сумма должна ее насторожить. Но вроде бы она не обратила внимания…

Лидочка набрала номер Шустова. Никто не подошел. Было девять часов. Шустов может быть во Внукове. Он осматривает сторожку и ищет следы убийц. А может быть, вчера поздно вернулся и лег спать.

Стоит отнести деньги самой. Именно сейчас, пока тихо и все бандиты еще досыпают последние сны.

Но выйти на улицу было страшно – и Андрею она обещала не выходить. Нет, лучше спрятать как следует деньги, а самой пойти в отделение милиции.

Почему такое странное решение пришло ей в голову, Лидочка понять не могла. Ну сидела бы дома, не подходила к телефону, ждала бы, пока придет на службу Шустов или хотя бы Соколовская. Позвонила бы в крайнем случае в милицию, заявила, что к ней ломятся бандиты, – но не стала бы избирать самую глупую линию поведения.

Лидочка сложила доллары в пачку и направилась к бельевому шкафу.

Открыла нижний ящик и вознамерилась спрятать доллары под белье. И тут же мысленно услышала фразу, сказанную сыщиком в каком-то американском фильме: «Все мужчины прячут деньги в книгах, все женщины – в белье». Раз так, то она спрячет деньги в книгах – никто не догадается.

Она подошла к стеллажу и тут же подумала: а почему кто-то должен искать деньги у меня? Ах да, она сказала о тридцати пяти тысячах Соне, и Соня может сказать кому-то еще. Надует щечки и скажет: «Только не бейте меня!»

А почему надо прятать деньги в стеллаж, если у нас есть замечательный тайник? Одна покойница его уже использовала!

Лидочка стала запихивать деньги обратно под дно шкатулки. При этом она умудрилась поглядеть в окно и увидеть, что на градуснике опять десять мороза и придется надевать пуховку. О чем она думает! Какая еще пуховка?

Она засунула все деньги в шкатулку, защелкнула пенал двойного дна и стала думать, куда ее спрятать. Потом догадалась, что прятать ее не следует – шкатулку все видели, и никто на нее не реагирует. Лидочка взяла сапоги, потом решила, что Шустов, наверное, уже пришел, и направилась к телефону.

И тут позвонили в дверь.

И вдруг Лидочке стало страшно.

* * *

Лидочке показалось, что это пришли бандиты.

Она на цыпочках сделала два шага, отделявшие ее от двери, держа в руке так и ненадетые сапоги, наклонилась и осторожно отвела в сторону крышечку глазка.

Она успокоилась.

За дверью стояла одна Соня – расхлюстанная, платок набок, шуба нараспашку. Круглые щечки опять стали вишневыми – столь обильно она орошала их слезами.

Соня словно догадалась, что Лидочка ее видит и приложила палец к губам, призывая Лидочку к молчанию. Этот жест был совершенно непонятен. Но так как Лидочка не спешила открывать дверь, опасаясь, что за лифтовой шахтой могут скрываться злоумышленники, которые держат Соню в лапах, Соня позвонила снова, прерывисто, словно выбивала непонятную Лидочке морзянку.

Убедив себя в том, что Соня на лестничной площадке одна, Лидочка приоткрыла дверь.

– Ты что? – спросила она шепотом.

– Пусти меня! Скорее. Они могут меня выследить, тогда нам обеим кранты!

Лидочка приоткрыла дверь шире, чтобы несчастная Соня могла протиснуться, но Соня оказалась толще, чем Лидочка рассчитывала, и потому застряла в дверях, и пришлось открыть дверь настежь.

Соня протискивалась медленно, боком, она наваливалась на Лидочку в тесной прихожей и говорила быстро, шепотом:

– Меня могут преследовать, ты будь крайне осторожна! Я боюсь!

Но как и откуда появились еще двое, Лидочка тогда не сообразила потому, что они ворвались в прихожую за спиной Сони, как будто пассажиры, кидающиеся в вагон метро, когда двери уже закрываются.

Лидочка потеряла равновесие и упала на спину, не почувствовав сразу боли, потому что те мгновения, когда все это приключилось, были слишком коротки для того, чтобы понять – что же вообще происходит.

Лидочка полусидела на полу, неудобно опершись спиной об угол вешалки, на ней, пыхтя и повизгивая, лежала мягкая горячая Соня, один из ворвавшихся захлопнул дверь, второй наклонился и потащил Лидочку за рукав кофты.

– Что вы делаете? – к Лидочке возвращалась способность говорить и возмущаться, но бандит не желал с ней разговаривать – он упрямо тянул ее из-под Сони и одновременно пытался ногой оттолкнуть Соню, которая ему мешала.

– Ну! – крикнул он Соне и Лидочке, как бы требуя, чтобы они ему помогали. – Ну!

Второй пришел к нему на помощь. Он рванул на себя Соню, и она клушей уселась на пол – толстые коленки в теплых желтых колготках торчали врастопырку.

И тут Лидочка узнала во втором бандите Петрика, Алика Петренко, который так вроде бы заботился о ней после покушения, что посылал Ларису с советом молчать и не вмешиваться. Алика Петренко, предмет гордости его однокашников, с которым они только что стояли рядом у гроба Аленки. Алика Петренко, с которым Лидочка познакомилась чуть раньше, чем с остальными действующими лицами драмы, и чуть не получила из-за него пулю в лоб.

– Алик! – удивилась Лидочка, поднимаясь на ноги, хотя удивляться было нечему – все становилось на свои места. Обо всем надо было догадаться раньше, только заменив несчастные триста долларов, собранные для шоп-тура, на тридцать пять тысяч, оказавшихся во владении Алены Флотской.

Как бы в ответ на возглас Лидочки телохранитель Петренко, а Лидочка тоже его узнала, неожиданно и больно ударил ее по лицу – открытой ладонью, как бьют женщин низкого поведения в классических фильмах. Голова дернулась и ударилась о вешалку. Лидочка больно прикусила язык.

– Вы что…

Больше она ничего не успела сказать. Упершись ей в лицо широкой жесткой ладонью, телохранитель толкнул ее в комнату, и Лидочка ударилась спиной о стул, стул упал, она попыталась ухватиться за что-нибудь, но ничего под рукой не оказалось, и она завалилась на бок. Тут ее ударили сапогом в бедро.

Зазвонил телефон – он стоял на кухне – звонил долго, без перерывов, как будильник.

– Да выключи его! – крикнул Петрик.

И тут же закричал снова:

– Не так, пускай Сонька подойдет. Ты слышишь, сука?

– А что, а что? – Сонька умудрилась подвывать от страха при каждом слове.

– Да скажи ты, что не сюда попали!

Лидочка старалась подняться, но телохранитель, облаченный в ту же черную кожаную куртку, в которой был на похоронах, приказал ей:

– Сидеть!

Лидочке захотелось вдруг стать маленькой и незаметной и проснуться, когда все уже кончится. Главное – не сердить их, тогда они уйдут.

Из кухни было слышно, как Сонька произнесла плачущим голосом:

– Вы не туда попали… нет, это другой номер.

– А теперь сними трубку, – приказал Петрик. – Вот так.

Он вошел в комнату и остановился, глядя на Лидочку.

– Вы что на полу сидите? – спросил он так, как спросил бы любой нормальный человек.

Лидочка послушно поднялась, оглянулась. Стул был опрокинут, никто не собирался ставить его на место. Пришлось сесть на диван.

– Где деньги? – спросил Петрик.

– Что? – от такого вторжения Лидочка вовсе забыла о деньгах. Потому вопрос ее был искренним.

– Где тридцать пять тысяч баксов? – спросил Петрик терпеливо.

– Тридцать пять тысяч? Я не понимаю.

Ситуация возвращалась к нормальному течению жизни. Она была опасна, она была неприятна, но, по крайней мере, теперь все становилось на свои места. Недаром ей показалось еще вчера, что Сонин разговор прослушивают, – видно, Петрик, старый школьный друг, смог запугать Соньку и включиться в поиски таинственных денег, спрятанных перед смертью Аленкой. И во всем виновата сама Лидочка, которая в разговоре с Соней неосторожно упомянула именно эту цифру. Все произошло по законам Фрейда – подсознательно она думала о тех долларах, которые нашла в шкатулке. А Соня или же стояла в тот момент рядом с Петриком, или проговорилась под его нажимом. Впрочем, это сейчас не так важно. Важно убедить Петрика, что она и представления не имеет, о каких деньгах идет речь.

Петрик лениво кивнул – как будто встретил на улице малознакомого человека, и Лидочка не поняла, что означает этот кивок. Но тут же телохранитель, почти не размахиваясь, ударил ее в глаз – никогда еще Лиду так не били: удар был болезненным, и ей показалось, что сместились шейные позвонки.

Лидочка схватилась за глаз, и телохранитель ударил ее в живот, руки у него были длинные, ему почти не пришлось наклоняться.

Лидочка согнулась, не отпуская рук от глаза.

– Ты будешь говорить? – спокойно спросил Петрик. Лидочка не поднимала головы и не открывала глаз, но представляла перед собой эту плотную статную фигуру в широком, верблюжьего цвета пальто, эти розовые детские щеки, эти добрые маленькие глаза. Он был как брат Сони – только Соня вся мягкая, податливая, близорукая и щечки мягкие, тронь пальцем – палец провалится, тогда как у Петрика тело и лицо были упруги, тверды, надуты молодым мясом.

– Я не знаю.

– Тогда слушай меня, курва, внимательно, – сказал Петрик. – Времени у меня мало. Так сказать, на земле меня ждет быстрокрылая птица. Без этих баксов моя жизнь за рубежом осложнится. Мне надо скрываться от плохих мальчиков, моих врагов, мне надо жить и основать свой бизнес. У меня большие планы. Так что мои деньги мне нужны, ты поняла?

Лидочка ничего не поняла. Глаз болел – как бы бандит не повредил его…

– Сейчас ты скажешь мне, где лежат эти бабки. Они все равно не твои, и тебе они не нужны. У тебя муж зарабатывает – тебе не нужно.

– Я не знаю, – произнесла Лидочка, скорее из чистого упрямства, потому что Петрик был совершенно прав – у нее муж хорошо зарабатывал и она сама зарабатывала – зачем ей нужны были эти чужие деньги? Но деньги были грязные, из-за этих денег убили Алену и Осетрова. Эти деньги надо отдать лейтенанту Шустову, и пускай он сам разбирается, кому они принадлежат.

Телохранитель больно ударил Лидочку в бок; оттого что она не ожидала удара, получилось особенно больно – Лидочка даже вскрикнула.

– Кричи – не кричи, – наставительно произнес Петрик. – Тут стены толстые – в соседних квартирах не слышно. В десятом классе я в этом доме одну телку тянул, она вопила, как коза недорезанная, – хоть бы кто услышал.

Петрик говорил серьезно, а телохранитель громко рассмеялся.

– Ты внимательно слушай, – продолжал Петрик ровным и скучным голосом. – Времени у нас нет. Гоша будет тебя мучить. Он тебе сделает очень больно. Он выдавит твои глазки и сломает твои пальчики – и никто тебе не поможет. Подумай, стоят ли чужие деньги таких мучений?

Лидочка не ответила. Ей был отвратителен этот поучающий тон, эта уверенность в себе, ей хотелось, чтобы Петрику было плохо, чтобы он трусил, бесился, и чтобы ему не достались эти деньги, и не улетел он в Австралию-Португалию. Невозможно было подумать, чем это может грозить ей самой, – злость на Петрика была сильнее.

– Неужели ты не понимаешь, курва, что из-за этих бабок уже несколько человек концы отдали? Сначала я.

– Как так? – Лидочка попыталась поднять голову.

Петрик усмехнулся.

– Ты же сама видела, как меня истребляли эти козлы зверские.

– К сожалению, не истребили.

– К сожалению или к счастью, но Алену тоже убили из-за этих бабок.

– Вы убили?

– Убили, и дело с концом.

– Потом Осетрова.

– Лидия Кирилловна, – согласился Петрик, обнаружив, что знает ее отчество, – вы видели этого глупого и жадного человека и знаете, как он умирал? Как раздавленный муравей.

Телохранитель снова засмеялся. У Петрика был очень веселый телохранитель. Петрик подождал, пока Гоша отсмеется, и продолжал:

– Мы ошиблись. Не было у Осетрова денег, не нашел он их. А завладела ими ты – человек совсем уж случайный. Как это получилось?

– Не знаю.

– Гоша, сделай тете больно, – посоветовал телохранителю Петрик. – У нас нет времени на долгие беседы.

Гоша крепко, но почти нежно взял руку Лидочки, и когда она стала рваться, испугавшись этой нежности, он принялся отгибать ее указательный палец назад.

– Не надо! – закричала Лида. Она не собиралась становиться героиней.

– Ой, не надо! – Соня бледная до синевы появилась в дверях. – Пожалуйста, не надо, она все скажет.

– Подожди, Гоша, – сказал Петрик, дав Соне возможность выговориться.

Гоша чуть ослабил давление на палец, и боль отпустила.

– Лидочка, пожалуйста, отдай им деньги. Ну отдай же! Они не отстанут! Они Осетрова убили! Они всех убьют, они такие люди.

– Вот, слышишь голос народа, – подтвердил ее слова Петрик. – А ей лучше знать.

– Не делайте ей больно, она все скажет! – повторяла Соня.

– Поймите, Лидия Кирилловна, – заявил Петрик, облокачиваясь на зеркальную дверцу платяного шкафа, отчего Петрик как бы удвоился и стал каким-то монстром, – меня не интересуют ваши рассуждения или терзания. Меня интересуют мои деньги. Понимаете, мои! Я их дал на сохранение Алене Флотской. Об этом узнал ее любовник, Осетров. Подтверди, Сонька.

– Да, так и было, – скучным голосом сказала Соня.

– Он отравил Аленку: воспользовавшись тем, что она ему пригрозила отравиться, решил, что подворачивается удобный случай… Все подумают, что так и было. Она поиграть хотела, чтобы он от жены ушел, а он воспользовался, – простая история, как в американском сериале про Марию.

Петрик усмехнулся усталой улыбкой делового человека, измученного конференциями, симпозиумами, контрактами, презентациями и организованным развратом в дорогих казино. Усмешка была такой отрепетированной и лживой, что Лидочка на секунду забыла о том, что над ней нависает груда тупых мышц по имени Гоша.

– Но бабки эти – мои! Понимаешь, мои! Их для меня Сонька там спрятала! За процент. Я сам в бегах, меня кинули на большие бабки, очень большие – тебе такие и не снились. Мне кредит не вернуть, теперь они меня кончить хотят – счетчик включен. Я бы ушел неделю назад – но бабки Аленкины пропали. Я тебе честно говорю, кем мне быть… Ты отойди, Гоша, не действуй на нервы, пойди на кухню, приготовь нам кофе. И ты, Соня, помоги Гоше.

У Петрика было не лишенное привлекательности открытое славянское лицо, чересчур полное, чересчур тугое, но ничего преступного в лице не было.

Спутники Петрика вышли из комнаты – впереди Соня, сзади, подталкивая ее, Гоша.

– Вы извините, Лидия Кирилловна, что я разрешил Гоше вас ударить. Это от нервов. Я в таком стрессе живу, голова кругом идет. Честное слово, я не хотел.

А ведь искренне полагает, что ничего особенного не произошло – зашли в квартиру, врезали в глаз, отломали палец – ничего особенного. А теперь поговорим, как культурные люди. Он был даже не мерзавцем, а каким-то обрубком человека, в котором недоставало самых обыкновенных человеческих качеств, чего он не замечал, потому что болезнью этой страдали и люди, которые его окружали. Они так быстро схватили все то, о чем раньше им рассказывали лишь в американских фильмах, что искренне своими динозаврьими мозгами, способными к ограниченным функциям – обманывать, отнимать, пугать, – полагали естественным деление мира на своих – таких же, как они, и неких прочих – ряды которых они так недавно покинули и куда страшились возвратиться. За сумму полученных удовольствий им приходилось платить повышенным риском существования, потому что хищники, питавшиеся ими, далеко превосходили Петрика и Гошу по жестокости и полному отсутствию человеческих качеств сродни жалости, морали и состраданию.

Не дождавшись от Лидочки отпущения грехов, Петрик продолжал, стараясь убедить ее в своей правоте:

– И понимаете, что случилось, – вы обхохочетесь…

Эта перспектива Лидочке не угрожала.

– …Вдруг мы узнаем, что Алена отдала концы. Я лежу на койке в больнице, шлепнутый на разборке, Сонька утром приехала к Алене и видит, что та мертва. Понимаешь? Я не в курсе. Сонька – моему партнеру, ты его не знаешь, – так и так, Аленка концы отдала, понимаешь?

На кухне шумела вода, оттуда доносились неразборчивые голоса. Гошин, резкий, рваный, будто он все время матерился, и Сонькин, плачущий, молящий.

– Эй вы, потише там, уши оборву! – прикрикнул Петрик в открытую дверь. Потом он вновь обернулся к Лидочке. – Аленка концы отдала, а бабок нет. Понимаешь – Сонька знала, где бабки. Аленка держала ее в курсе. Мало ли что случится. В сортире, в бачке, в пластиковом мешке, сечешь? Сонька первым делом туда – она же боялась, понимаешь? И нет бабок. Тридцать пять тысяч баксов.

Словарный запас у Петрика был невелик, и любопытно было, как он смог закончить школу с такими способностями.

Петрик поднял стул и сел напротив Лидочки, чтобы быть ближе и говорить тише. Почему-то он опасался и своего Гоши. А может, не доверял Соньке. Черт разберет его примитивную, но хитрую душу.

– Мне в больнице сообщили. А я там лежал и думал – как рвануть, пока не добили, – они же найдут, сама понимаешь. Только Лариска мне шмотки принесла, Гоша прикрыл, тут мой напарник рапортует – бабки накрылись. Ну, у меня крыша поехала от такой невезухи. Понимаешь?

Петрика смущало отсутствие заинтересованной реакции собеседницы. Ведь он полагал Лидочку именно собеседницей, совершенно не замечая заплывшего глаза и посиневшей щеки.

– Ты хоть слышишь? – спросил он. Но понял, что, конечно же, слышит и счел за лучшее продолжать: – Я сразу вычисляю, кто там был. Понимаю, что Осетров. И вычисляю – просто, как в аптеке. Аленка решила этого Осетрова купить за мои бабки, сечешь? Тридцать пять штук – на это можно начать новую жизнь на острове Гаити или под городком Рига. Но Осетров просек иначе – зачем делиться с телкой, которая надоела? Он ее подкормил чем надо, бабки взял – и долой. Теперь тебе расклад ясен? Ну ладно, молчи, обижайся, хоть и не права. Люди и за меньшие бабки горло перегрызали, а я тебе ничего плохого пока не сделал. Я тебе только ситуацию проясняю. Чтобы ты понимала мою позицию… Значит, бабки у Осетрова, так? А где он их прячет? Надо его брать и колоть. Но он не дурак – он сразу рванул. Но куда? Где его найти? Я уж понял – с концами. Но ты нам помогла.

– Как? – Лидочка настолько удивилась, что нечаянно нарушила обет молчания.

– Ты Соньке сказала, что Осетров в лыжном костюме из дома ушел, чем, так сказать, подписала ему смертный приговор.

И Петрик довольно засмеялся. Вот смеяться ему было нельзя – лицо его не было приспособлено для смеха, оно стало глупым и гнусным. Впрочем, Лидочка вынуждена была себе признаться, что ее суждение необъективно. Она ненавидела эту рожу как воплощение всех современных пороков больного общества и как холодного мерзавца – он не мог показаться ей красивым или привлекательным.

– Я вычислил, – сказал Петрик. – У меня котелок не зря привинчен. Я вычислил, куда он мог рвануть в лыжном костюме – не в Ригу же! Значит, близко от Москвы. А дачи у него нет. Значит, в какое-то такое место, где холодно и неуютно. С целью – отсидеться и спрятать деньги. А может, и не отсиживаться – хрен его знает. Главное, я понял, где он прячется – на сгоревшей даче, у Аленкиной бабки. Во Внукове. Методом исключения. Сечешь?

Конечно же, секу, подумала Лидочка. Ему нетрудно было сделать такой вывод, особенно если рядом, неизвестно в какой роли – жертвы или сообщницы, находится однокашница и лучшая подруга Аленки, которая знает, где расположено бабушкино пепелище. Пепелище, куда и Осетров не раз ездил со своей любовницей, – хозблок, который лишь в бездомной России может служить уютным шалашом для возлюбленных. Все думали, что дача-то сгорела, а про сарайчик никто не подумал. Но Осетров подумал, а потом и Сонька подумала.

– Я только не мог догадаться, – продолжал Петрик, расстегивая пальто – ему стало жарко, – я не мог догадаться, что он сам деньги ищет. Я сам там не был, но люди, которые там работали, говорят, что он нечеловеческие муки выдержал – и не признался, где деньги спрятал. Такие не выносят. Я ятвягов на это дело отправил. Они русских ненавидят. Им мучить русского – одно наслаждение.

Петрик наклонил голову и внимательно посмотрел на Лидочку.

– Хочешь сказать, что я – убийца? Нет, я никогда никого пальцем не тронул. Мне это доктора не велят. Но ты пойми – довести можно любого. Я тоже хочу быть честным бизнесменом, ездить на своем «Мерседесе» и делать деньги. Но мне не дают! Я живу на помойке, в говне собачьем! Как я выбью свои деньги, если никто не хочет играть честно? Я спать ложусь – боюсь, что не проснусь.

Петрик разжигал себя, он говорил все громче. На кухне замолчали, прислушиваясь к монологу.

– Как мне достать Осетрова, если он украл мои бабки – ведь только двое знали про деньги. Сонька слишком меня боится, чтобы утаить – да и как она утаит, куда денет? А вот Осетров, комсволочь, решил меня прокатить. Вот и докатался. Получил, чего хотел!

– Но у него же не было денег! – вырвалось у Лидочки.

– Откуда я знал! Все против него! Может, если бы не исполнители, а я сам туда поехал, я бы поверил ему. А у ятвягов было задание – вынуть бабки. Они и прикончили его. Не поверили. Только удивились, какой упрямый, – ему так больно делали, а он денег не отдал. Его убивают, а он денег не дает… А теперь скажи мне, Лидия Кирилловна, как ты бабки перехватила?

Лида не ответила. Она все еще находилась в глупом, тупом состоянии, когда остатки разума диктовали ей единственный выход – немедленно отдать деньги этому бандиту! Но инстинкт самосохранения или чувство, схожее с ним, подсказывало иное: не сознаваться. Потому что как только ты сознаешься – пользы от тебя ровно грош, а вреда – в тысячу раз больше. Ты опасный свидетель. И тебя лучше и спокойней убить.

– Когда вы улетаете? – спросила Лидочка.

Петрик был удивлен. Светлые редкие брови уехали под космы желтых волос.

– Еще сказать – куда?

– Я спрашиваю – когда вы улетаете? – повторила вопрос Лидочка.

– Зачем тебе знать?

– Я хочу жить, – ответила Лидочка.

– Объяснись.

– Я объяснюсь, и вы ничем не рискуете, сказав мне правду.

– А если не скажу? Если совру?

– Вы же не знаете, что вам выгоднее – врать или не врать, в какую сторону врать…

Петрик задумался. Но не придумал ничего убедительного. Потому сказал, решив, видно, что ему и в самом деле ничего не угрожает: