Текст книги "Река Хронос Том 3. Усни, красавица! Таких не убивают. Дом в Лондоне. Покушение"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава 5
Что в шкатулке?

Позиция полного нейтралитета дала трещину уже следующим утром.

Движимая совестью, которая жестоко казнила ее за трехдневное безделье, Лидочка заработалась допоздна. В результате проснулась в десять от телефонного звонка, но подниматься не стала, дала телефону отзвонить. Снова задремала – и тут опять телефон! Она понимала, что попала в осаду. Однако терпела, сопротивлялась, но и не могла больше спать.

Она лежала на спине, глядела в потолок и размышляла о том, есть ли какая-нибудь надежда разузнать что-то о содержимом шкатулки. И не требовалось долгих размышлений, чтобы сообразить: она себя вела совершенно неправильно. Она могла выяснить куда больше о судьбе шкатулки, если бы задавала правильные вопросы нужным людям. Раз шкатулка стоит в доме Алены, а ее мать Татьяна утверждает, что никогда этой шкатулки не видела, то не следует ли из этого, что существует еще по крайней мере одно семейное гнездо Флотских или какой-то укромный уголок, в котором могут храниться их ценности? Долгие годы Алена жила с бабушкой, с Маргошкой. Маргошка ее и воспитала. А где жила Маргошка последние годы? Почему Лидочка решила, что в той же самой квартире? Наверняка нет. А это означает, что где-то в Москве… Впрочем, а почему именно в Москве – Россия велика. Как рабочая гипотеза эта картинка годилась. Следовало ее проверить. Надо только позвонить Соне или хотя бы Татьяне – вряд ли Татьяна уехала обратно на дачу. Ведь на днях будут хоронить Алену – зачем старухе снова приезжать, на похороны? Кстати, о похоронах тоже надо спросить Шустова.

Ведь похороны связаны с патологоанатомическими делами. Они должны отпустить тело Алены на свободу. А потом уж профком института может заняться своим прямым делом.

Итак, надо вставать и звонить. Сначала Татьяне о ее маме Маргошке, затем Соне – о родственниках Алены, хотя второй звонок может и не понадобиться. Потом надо позвонить милиционеру Шустову и узнать о похоронах – вроде она теперь не чужая для этого странного семейства. Надо ли говорить Шустову о визите Ларисы и ее просьбе молчать? Пожалуй, пока не надо. Он ведь и не требует, чтобы Лидочка все говорила. Забвение и в его интересах – скорее можно будет закрыть дело. Мало ли теперь в Москве бандитов, которые друг на дружку наезжают?

Особой спешки не было – тем более что Лидочка чувствовала себя разбитой, усталой, вообще состояние было такое, как будто день уже клонился к закату, и Лида весь этот день грузила кирпичи.

Телефон зазвонил снова, когда Лидочка была в душе. Еще раз он позвонил, когда она вытиралась, но не успела до него добежать.

Лидочка поставила чайник, засыпала в кастрюльку «Геркулес» и сама позвонила Татьяне.

Никто не подошел.

Странно, она была убеждена, что Татьяна еще дома. Но, с другой стороны, не исключено, что той стало страшно ночевать в квартире, где только что умерла ее дочь, и она бежала оттуда к себе на дачу. Лидочке стало жалко старуху – лучше бы уж ко мне пришла.

Тогда Лидочка позвонила Соне. Соня обрадовалась звонку и сразу принялась рассказывать, как она пришла в институт, и как она все организовала, и как все теперь смотрят на этого Осетрова. Как на прокаженного!

Соня еще не знала, когда похороны, она сама собиралась позвонить Шустову или следователю, с которым, оказывается, вчера встречалась, и он произвел на нее весьма благоприятное впечатление. Он склонен закрыть это дело и ограничиться моральным осуждением. Хотя она, Соня, привлекла бы Осетрова. За доведение до смерти хорошего человека!

– Соня, скажи, пожалуйста, – попросила Лидочка, когда рассказ Сони выдохся. – Шкатулка, о которой ты рассказывала и которая пропала из квартиры Алены – откуда она у нее появилась?

– Я же тебе сказала: от бабушки Маргариты, – уверенно ответила Соня, подтвердив Лидочкины мысли. – Из хибары.

– Это еще что такое?

– А это прошлое дружного семейства Флотских, – ответила Соня. – Когда наша Аленка подросла и ее мамаша Татьяна добыла квартиру только для себя, то Маргарита вообще уехала из Москвы. И последние годы бывала здесь только наездами. У нее была идея, что Аленке не светит замужество, если она будет существовать в однокомнатной квартире с древней бабусей.

– Ну не такая уж Маргарита была древняя, – вступилась за нее Лидочка.

– Ты не знаешь – молчи! Она померла в восемьдесят пятом. Значит, ей было восемьдесят семь, клянусь тебе. Но никакого маразма!

– А как же Аленка согласилась, чтобы бабушка уехала? Ведь за таким старым человеком нужен уход.

– Маргарита сама за собой горшки выносила. До самой смерти. Она и умерла, как говорится, в одночасье. Правда, перед смертью в больницу попала. Но, может, это и хорошо, померла в цивилизованных условиях.

– Цинизм тебе не идет.

– Цинизм никому не идет, но без него не проживешь. Ты меня будешь слушать или намерена читать мне нотации?

– Говори, я слушаю.

– Когда Татьяна подкинула Маргарите младенца, Маргарита решила, что Аленке нужен свежий воздух. И записалась в какое-то садовое товарищество. Построила там хибару, это называлось финский домик, не слыхала?

– Слыхала.

– Развела малину, салат и несколько лет пасла там Аленку. Потом Аленке это надоело, а Маргарита привыкла к своей хибаре, пропадала там круглый год, морозоустойчивая бабка была. А когда она померла, хибара перешла к Аленке.

– И там была шкатулка?

– Там все Маргаритины вещи были – как склад. А когда Маргарита умерла, Аленка кое-что перевезла в Москву. Вот и шкатулку перевезла. Только, конечно, всякие бумажки из нее вытряхнула. И все это погибло.

– Почему ты так думаешь?

– Я не думаю – я знаю. Два года назад в хибару какой-то дебил залез, мы зимой редко там бывали – только когда на лыжах собирались. Этот бомж там костер развел – и сгорела наша родная хибара. И все, что в ней было. До самого подвала.

– А потом?

– А почему тебя интересует, что было потом?

– Ты думаешь, что дневники тоже сгорели?

– Никакого сомнения. И Маргаритина библиотека сгорела, и все ее письма.

– А потом?

– А потом суп с котом. А на второе кошка с картошкой, как говорит моя легкомысленная мамаша. Откуда у Аленки деньги новую дачу строить? Так и осталось пепелище.

– Значит, ты думаешь, что там искать нет смысла?

– Я убеждена.

– Жалко. А я надеялась… Прости, а не могут дневники храниться где-нибудь в квартире Алены?

– Не будь тупой! Квартира Алены – восемнадцать жилых метров, высота потолка два восемьдесят. Кухня шесть метров – какого дьявола человек будет хранить там чужие тетрадки?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Оставь надежду всяк сюда входящий. Читала?

– Читала.

– А я не читала. Если по телевизору не показывали – для меня пустое место. Вся мировая литература. Еще вопросы есть?

– К сожалению, нет.

– Тогда я в институт побежала. У нас сегодня должны компенсацию давать. Привет, до встречи…

Теперь оставалось сделать еще один звонок.

Лидочка набрала номер Шустова.

Лейтенанта на месте не было.

Инна Соколовская не могла ответить, когда он вернется.

Лидочка стала решать для себя проблему: то ли сесть работать, то ли пойти по магазинам, раз дома не осталось ничего съестного.

Ее раздумья прервал еще один телефонный звонок. На этот раз она сразу подняла трубку. Это был лейтенант Шустов.

– Ну вот, а я уж волнуюсь – звоню два часа, никто не подходит, хотел патрульную посылать.

– Ничего особенного у меня не случилось. Никто на меня не напал.

– Вы меня радуете, – сказал лейтенант.

– А я вам тоже звонила, но не застала.

– Какие проблемы?

– Мне нужно узнать, когда собираются хоронить Алену. От этого могут измениться мои планы на ближайшие дни.

– Пока что я не могу ответить на этот вопрос.

– Что за трудности? – Лидочка уловила в голосе нечто необычное – следовательское, столь несвойственное лейтенанту, даже когда он старался казаться волком следственной службы.

– Ничего особенного, но тело пока побудет у нас. Кое-что выяснилось.

– Что выяснилось?

– Я же сказал – ничего особенного.

– Если ничего особенного, то зачем вы мне звоните?

– Узнать о самочувствии. В интересах следствия.

– Самочувствие у меня нормальное. Так что же у вас произошло?

– Я не могу сказать.

– Ах, бросьте, Андрей! – Лидочка пошла на известную женскую хитрость. Одним ударом она как бы перевела милиционера в разряд своих приятелей. – Бросьте, Андрей. Что-то произошло.

– Вы должны… вы не должны распространять слухи…

– Вы намерены сообщить мне эти слухи?

– А, бог с вами! Завтра об этом все равно все заинтересованные лица будут знать. Я хотел только сказать, что Алена Флотская умерла не от излишней дозы снотворного.

– А от чего же?

– От цианистого калия.

– Как так? Ведь она же травилась снотворным.

– А вот здесь начинается загадка, которую я хотел бы разгадать. То ли она симулировала прием снотворного, желая на самом деле покончить с собой сразу. То ли кто-то подложил ей гранулу цианистого калия. Оба варианта изменяют картину дела.

– Еще бы! Тем более что в первый вариант вы сами не верите – зачем человеку, который и так решил умереть, притворяться, что он умер не так, как было на самом деле.

– Да, сомнительно, но я должен рассмотреть все варианты.

– То есть у вас есть подозрение, что ее убили?

– Да, понадеявшись на то, что мы удовлетворимся вскрытием, понадеявшись на то, что у нас царит разруха и вскрытия производят чуть ли не ветеринары. Но зря понадеялись.

– Это удивительно и даже страшно.

– И теперь мне очень важно узнать, кто последним видел Алену Флотскую.

– Могу дать вам бесплатный совет, – сказала Лидочка.

– Рад получить хоть что-то бесплатно.

– Поговорите с соседкой Алены по лестничной площадке. Ее зовут Роза, она татарка, сидит дома и смотрит в глазок. Знает все – кто к кому приходил и когда уходил.

– Такая карлица? С круглым лицом?

– Точное описание.

– Воспользуюсь.

– Как офицер и джентльмен вы не должны считать, что мы квиты, а рассказать мне, кто убийца.

– Нет, пока следствие не закончено…

– Тогда и я вам не буду помогать.

– Я испуган, – засмеялся Шустов.

* * *

Подозреваемый был всего один.

Лидочка это понимала, а скоро это поймет и Шустов, если еще не понял. А Соня уверена в этом с самого начала. Правда, она не подозревала о цианистом калии, но моральную вину Осетрова считала аксиомой.

Когда его видела Роза? В шесть вечера. И он пробыл у Алены час. Она умерла ночью, часа в два. А в шесть у нее был Осетров, и они с Аленой ссорились. Алена угрожала Осетрову самоубийством, и тогда ему пришла в голову светлая мысль: если ты угрожаешь покончить с собой, то кончай. Только на самом деле, без игрушек. Он возвратился к возлюбленной ночью. Может быть, она как раз собиралась начать свое действо, а может быть, безмятежно спала… Как он это сделал – покажет следствие. Но мотив убийства у него был, возможности – замечательные. Даже Соня пребывала далеко, на даче. Почти идеальное убийство. И если бы патологоанатом не стал копаться глубже, чем принято в наши дни, возможно, она бы уже была предана земле или огню…

К Шустову Лидочка пришла в два часа. Шустов объяснил необходимость в новых показаниях тем, что до сегодняшнего дня велось дело о самоубийстве, и при современной занятости милиции никто бы не посетовал, если какие-то формальности не были бы соблюдены. Человек умер, наследственных сложностей не возникает, все чисто. Захотела умереть – умерла. Но как только этот дотошный патологоанатом отыскал в ней цианистый калий и мы получили на руки еще одно нераскрытое убийство, следователь тут же потребовал оперативной работы, которой Шустову совершенно некогда заниматься. И если бы не его отношение к Лидии Кирилловне, он бы взял бюллетень по поводу язвы – сил больше нет. Еще в прошлом году собирался поступать в Академию МВД, все возможности были. А в этом году сказали – жди, голубчик, жди. Может – год, а может – два, пока не разгребешь авгиевы конюшни. А ведь древние сказочники – хитрый народ. Рассказали, как Геркулес чистил эти конюшни, не прилагая к тому никаких особых усилий. Но хоть кто-нибудь задал себе вопрос, а что делали дальше обитатели этой конюшни, когда Геркулес уехал на свои другие подвиги? А они продолжали гадить под себя, пока не заполнили конюшни навозом по уши, да вот только Геркулес снова не приедет. Поняли аналогию, Лидия Кирилловна? Отлично поняла. И во сколько мне к вам прийти, господин сыщик? Если не хотите со мной пообедать… У меня в три поездка в управление. В два часа, вас устроит?

В маленькой комнате было тесно, потому что на стуле перед столом Инны Соколовской сидела наглого и грозного вида девушка, каждое второе слово ее было матерным. Шустов был зол и сказал Инне:

– Может, вам в КПЗ пойти поговорить?

– Помолчи, падла, – огрызнулась девица.

– Я не могу так работать.

– Товарищ Дзержинский учил нас, – неожиданно возразила Инна, – не давать воли дешевым сиюминутным эмоциям, потому что нам приходится разгребать авгиеву конюшню капитализма.

– Опять авгиеву конюшню! – воскликнул Шустов, но Соколовская, конечно же, не поняла, что имел в виду ее коллега.

– Мы заканчиваем, – уже более миролюбиво сказала Соколовская и велела своей жертве снизить голос на полтона, причем так грозно, что девица стала говорить полушепотом.

– Давайте еще раз пройдемся по вашим показаниям, – предложил Шустов. – Ведь любая деталь теперь может приобрести иное звучание. Пока все думали, что в этом деле участвовал один человек, мы и вели себя соответственно.

– Кто один?

– Пострадавшая, кто же еще? Алена Флотская. А теперь у нас есть и убийца.

– Это тоже ваше предположение. И только.

– Лида, – убедительно произнес лейтенант, забыв произнести отчество свидетельницы. Следовало поставить его на место, но как? – Лида, я сейчас исхожу из презумпции, что он был. Но если мы выясним, что в упаковки со снотворным в качестве бесплатного приложения вкладывается цианистый калий, тогда все претензии будут к аптеке. Я ясно выразился?

Ой, да ты кокетка! Или это называется кокет? Не надо соблазнять меня, лейтенант, я в десять раз тебя старше, я старая мудрая змея, у меня муж в Каире совершает невиданные открытия в области коптского искусства. А впрочем, есть что-то приятное, когда на тебя так смотрит восторженными глазами молодой лейтенант Шустов.

Они вместе с лейтенантом еще раз прошлись по всей ситуации, начиная со встречи в электричке, обсудили ее визит к Татьяне, закончив воспоминания тем, как Соня выскочила с адресом в руке и спасла Лидочку от усатого бандита.

– Вы что же, допускаете, что Соня – лучшая и единственная подруга Алены, могла встать ночью, добежать до шоссе, схватить там попутку, доехать до Васильевской, разбудить подругу, уговорить ее скорее покончить с собой, отравить, вернуться обратно на дачу и с ранней электричкой снова уехать в Москву? Очень сложно.

– Очень сложно, – согласился Шустов.

– Да я твоего Семенова в рот!.. – воскликнула вдруг девица за соседним столом, Лидочка даже обернулась – они сидели с девицей спинами друг к дружке.

Лидочка перевела дух, Шустов постарался не улыбаться.

– Продолжим наши рассуждения, – произнес он. – Получается все же, что Софья Пищик совершить убийство не могла.

– И Татьяна Флотская не могла.

– При условии, что они не находились в сговоре.

– Андрей Львович, одумайтесь!

Проходя, девица толкнула стул, на котором сидела Лидочка. Он мешал ей пройти как королеве. Инна сказала:

– А что поделаешь, с таким материалом нам приходится работать!

Как будто Шустов был виноват в том, что ему достался другой материал.

– Значит, у нас с вами появляются другие кандидатуры, – подытожил Шустов.

– Не у нас с вами, а только у вас, Андрей Львович, – сделала ему выговор Инна Соколовская. – А я пошла обедать. Вернусь через час.

Инна двинулась к выходу и в дверях столкнулась с высоким бледным седым мужчиной в хорошем, но не новом пальто, с рюкзаком в одной руке, пыжиковой шапкой – в другой.

– Могу я видеть Андрея Львовича Шустова? – спросил он.

– Что еще такое? – спросил лейтенант.

– Вы меня вызывали. Я Осетров. Олег Дмитриевич Осетров.

– Подождите в коридоре, я занят, – сухо ответил лейтенант.

– Но вы же меня на четырнадцать часов вызывали. У меня дела, я спешу, сейчас уже половина третьего.

– Я скоро освобожусь, подождите.

– Учтите, – повторил седой мужчина, – я спешу.

Он исчез.

– А вот и главный подозреваемый, – сказала Лидочка. – Чего же вы не сказали, что его вызывали?

– Было бы удивительно, чтобы в этих обстоятельствах я его не вызвал.

– Но у нас с вами все ясно? – спросила Лидочка.

– Лидия Кирилловна, у меня есть соображение, о котором я потом вам скажу, – лейтенант говорил, понизив голос, опасаясь, что его могут услышать в коридоре. – Подождите несколько минут. Я с ним быстренько поговорю, а вы у двери посидите. Потом я вам еще два вопроса задам – и все, расстаемся.

– Какие вопросы?

– В зависимости от результата моей беседы с гражданином Осетровым. Ну подождите, а?

– Ох, что вам будет от Соколовской, если она узнает, что вы так откровенны со свидетелями! А вдруг это я убила Алену?

– Зачем? – совершенно искренне спросил лейтенант. – Ее вы не знали, она бы вас вряд ли пустила ночью к себе. Никаких мотивов не вижу.

– Мотив – шкатулка, которая меня очень интересует. А все возможности у меня были: муж в отъезде, никто меня не контролирует, хоть всю ночь гуляй.

– Кстати, я бы на вашем месте после наступления темноты не гулял, – строго указал милиционер. – Наш район – не самый безопасный.

– Плохо работаете, лейтенант, – отметила Лидочка и поднялась.

– Когда это дело будет раскрыто, – ответил Шустов, – вы сами признаете, что мы работаем профессионально.

Интересно, подумала Лидочка, выходя из кабинета, какая у него биография, что кончал, как живет, – он же для нее теперь стал не просто лейтенант, а самый настоящий Знакомый Лейтенант.

Осетров поднялся, когда увидел, что дверь в кабинет открывается.

– Можете заходить, – сообщила Лидочка и поняла, насколько ситуации в жизни схожи – ведь это больше всего похоже на поликлинику. Вот она вышла от доктора, а следующий зайдет, и его спросят: что беспокоит? И начнут выяснять, что там, в нем, не в порядке.

Лидочка уселась на стул, освобожденный мужчиной, которого и она, и Шустов полагали основным кандидатом в убийцы.

Дверь в кабинет была закрыта. Но дверь-то была фанерной, и со стула, на котором раньше сидел Осетров, можно было отлично слышать все, что говорилось внутри. Голоса звучали настолько явственно, что Лидочка всполошилась, не сказали ли они с Шустовым лишнего, чего Осетрову слушать не положено. Впрочем, лейтенант говорил вполголоса – видно, он знал, что здесь и двери имеют уши.

Голоса изнутри переплетались, наезжали друг на друга, потому что Шустов, заполняя бланк допроса, выяснял имя, отчество и так далее.

Осетров Олег Дмитриевич, тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения, старший научный сотрудник Института тихоокеанских проблем, проживает… еще какие-то вопросы.

Лидочка отвлеклась, потому что представила себе, каково сейчас этому немолодому человеку, которого ей так трудно было представить убийцей, точно так же как Татьяну или Соню. Знала она такие ситуации затянувшихся романов, в которых молодая женщина переоценила свои силы или бросилась в последний бой с опозданием – такие романы умирают мучительно, со скандалами и угрозами, особенно если Алена была истеричной натурой. Но никто в нашей действительности не убивает женщин, даже если они угрожают твоему общественному положению. К тому же одного взгляда на Осетрова Лидочке было достаточно, чтобы почувствовать его растерянность и страх. Его поведение выдавало в нем человека, никак не способного к решительным поступкам. Если бы он и положил Алене куда-то, допустим в чай, цианистый калий, потом сам бы вызвал «Скорую»…

– Олег Дмитриевич, я пригласил вас, чтобы получить показания о смерти гражданки Флотской Алены Сергеевны, – произнес голос Шустова. – Вам знакома она?

Осетров откашлялся.

– Да, – сказал он и снова откашлялся, – простите, я немного простужен. Да, мы вместе работаем, в одном отделе.

Мимо Лидочки прошли, разговаривая, два милиционера, поглядели на нее, будто заподозрили в том, что она подслушивает допрос, но, наверное, ей это показалось. Из-за них Лидочка пропустила часть разговора.

– Значит, вы не отрицаете особых отношений с покойной? – спросил Шустов.

– Да, мы были с ней дружны. У нас было много общих интересов.

– И вам приходилось навещать ее в квартире на Васильевской?

– Да, о господи, ну конечно же! – тут Осетрова словно прорвало. Потому что он до этого момента сопротивлялся, как бы исполняя ритуал – если тебя вызвали на допрос и даже если ты заранее решил признаться во всем, все равно первое время, подчиняясь инстинкту самосохранения, ты сопротивляешься, запираешься, словно девушка, добровольно пришедшая на свидание, но оберегающая последние бастионы своей чести.

– Я все вам расскажу, только оставьте меня в покое. Я не менее вас травмирован этой трагедией. Я был дружен с этой женщиной, да, вы можете написать на меня, куда вам угодно, – может быть, я был единственным человеком на свете, который ее понимал! Вот именно! Я все сказал. Теперь пишите, забирайте меня, сообщайте, делайте что хотите…

– Куда писать-то? – спросил лейтенант. Он мог становиться наглым, если человек ему не нравился.

– Как куда?

– А кому есть дело до вашего морального облика? Может быть, вашей жене?

– Только не ей! Она уже столько пережила! Вы не представляете.

– Очевидно, по вашей вине, – заметил лейтенант.

– Скорее по вашей, – отрезал Осетров. Голос у него был злой. – Я лишился любимой работы, я тяну от получки до получки, живу на жалкую зарплату, и вы это полагаете моей виной?

Возможно, лейтенант не знал о цэковском прошлом Осетрова. Он замолчал, чем лишил Осетрова главного оружия – возможности яростно спорить.

В возникшей паузе Лидочка физически ощущала неудобство, которое испытывал за стенкой Осетров. Он пришел сюда в полном смятении – одновременно желая действовать, сопротивляться, жаловаться, понимая в то же время, что его славное прошлое здесь ему лишь мешает.

Первым не выдержал молчания Осетров.

– Так зачем же вы меня вызывали? – спросил он с остатками гонора в голосе.

– Вы приглашены сюда, – вежливо ответил лейтенант, – в качестве свидетеля по делу о смерти Елены Сергеевны Флотской. Я вас уже ознакомил с вашими правами и обязанностями.

– Товарищ следователь, меня сейчас не интересуют права и обязанности. Надеюсь, меня ни в чем не подозревают?

Опять пауза.

Не хотела бы Лидочка оказаться на месте Осетрова.

– Ну? – раздался голос Осетрова.

– Вы о чем? – спросил Шустов.

– Так вы будете меня допрашивать или нет?

– Гражданин свидетель, – Шустов несколько сменил тему, – расскажите мне, пожалуйста, когда и при каких обстоятельствах вы в последний раз видели гражданку Флотскую.

– Алену?

– Если вы ее так называли, то Алену.

– За два дня до ее смерти.

– Как вы узнали о дне ее смерти?

– На следующий день после смерти в институт примчалась ее подружка Соня Пищик, чтобы сообщить о самоубийстве Алены, причем она сделала это так, чтобы все обратили внимание на меня – словно именно я довел ее до самоубийства.

– А это так и было?

– Не повторяйте глупостей, молодой человек, – ответил Осетров. – Наши отношения с Аленой не давали никаких оснований полагать что-нибудь подобное!

Ну вот, подозреваемый приходит в себя – он уже спокойно врет. Словно Шустов ничего не знает.

– Есть другие мнения, – сказал лейтенант. – Продолжайте.

Спокойствие милиционера раздражающе действовало на Осетрова. Если он и был готов сопротивляться, то теперь ему, должно быть, показалось, что все это бесполезно.

– В последний раз я видел Алену Флотскую… в отделе. В явочный день, в среду.

– Да я не о среде спрашиваю, – озлился тут Шустов, – я говорю о дне смерти Флотской. Меня не интересуют ваши отношения дома или на работе – меня сейчас интересует только смерть Флотской. Неужели вам на нее наплевать?

– Ну как вы смеете так утверждать!

– Это вы меня наталкиваете на такую мысль.

Соколовская быстро прошла по коридору, толкнула дверь, вошла. Внутри сразу наступила тишина. Потом голос Шустова произнес:

– Инна Борисовна, я тебя очень прошу, побудь где-нибудь… в коридоре. У нас разговор.

– Еще чего не хватало! – возмутилась Инна и тут же вышла в коридор.

Она уселась на соседний с Лидочкой стул и тоже стала слушать возобновившуюся беседу Шустова с Осетровым.

– У меня есть показания свидетелей, – сказал Шустов, – что вы посетили Елену Флотскую в день ее смерти в восемнадцать часов вечера. Вы подтверждаете или отрицаете этот факт?

Наступила еще одна пауза.

– Это тот самый… любовник? – шепотом спросила Соколовская.

Лидочка кивнула. Соколовская вынула из сумки роман «Роковая страсть» с графиней или герцогиней на обложке и принялась читать.

– Да, я заходил к Алене, – после долгой паузы произнес Осетров. – В тот вечер… два дня назад.

– Ваш визит имел отношение к последовавшему затем самоубийству Алены Флотской?

– Да вы с ума сошли!

– Тогда расскажите, зачем вы пошли к ней вечером?

– Она мне позвонила.

Осетров отвечал теперь ровным, каким-то равнодушным голосом, словно сдался на милость победителя.

– С какой целью позвонила? – Вопрос последовал после паузы, наверное, Шустов записывал ответ.

– У нее было плохое настроение, она попросила меня прийти и поговорить.

– Почему именно вас?

– Я уже сказал вам, что мы были с ней дружны…

– И вас не смущала разница в возрасте?

– Наша дружба не переходила известных границ!

Вот сидит мужчина и предает женщину, гневно думала Лидочка, понимая притом, что никаких оснований гневаться у нее не было. Алена уже мертва, ей все равно, а Осетрову возвращаться домой и в институт. И ему-то страшно.

В коридоре появилась еще одна женщина.

– Вы к лейтенанту Шустову? – спросила она Соколовскую, которая читала роман «Роковая страсть».

– Посидите, – сказала Инна.

Вновь пришедшая оказалась Розой, соседкой Алены. Когда ее успел вызвать Шустов – Лидочка не заметила. Но татарка могла понадобиться ему в любую минуту.

Лидочка уже поняла, что Шустов рассматривает Осетрова как главного подозреваемого. Но для этого ему надо доказать или заставить Осетрова самого поведать о том, как он приходил к Алене ночью. Инна отложила книжку, заложив ее указательным пальцем.

– Расскажите, что происходило во время вашей вечерней встречи с Аленой Флотской.

– Ничего особенного, мы разговаривали.

Роза вдруг узнала Лидочку.

– И вас тоже? – спросила она.

– Потише, – осадила ее Инна, словно они сидели в консерватории.

За дверью продолжался допрос.

– Значит, вы приезжаете вечером, после работы, где вы могли разрешить все ваши деловые проблемы, к своей молодой сослуживице просто поговорить.

– Да, – ответил Осетров. – У людей бывает нужда в беседе, в утешении старшего товарища.

– Надо ли понимать, что вы приехали к ней в качестве старшего товарища?

– Что за странная постановка вопроса? Я не вижу оснований для иронии.

– Вы пожилой человек, у вас семья, у вас есть внук.

– Два внука.

– Два внука… Но вы дружите с молодой одинокой женщиной, посещаете ее квартиру, чтобы она могла побеседовать с вами как со старшим товарищем.

– Я вас понял! – возмутился Осетров. – Понял, что вам удобнее и проще питаться слухами и сплетнями, которые распространяются в институте, в основном с помощью и посредством ее подруги Сони Пищик, которая, к сожалению, работает в нашей библиотеке.

– И никаких оснований к сплетням вы не давали.

– Нет!

– Ой, врет же! – возмутилась Роза. – Ведь врет, он же ходил к ней, они даже в дверях целовались.

– Погодите, – снова оборвала ее Соколовская.

Круглое личико Розы излучало радость кошечки, прижавшей лапкой мышь.

– Хорошо, – произнес сыщик Шустов, – более подробно с вами обсудит эту проблему следователь прокуратуры, который ведет это дело. Моя задача проще – я сейчас как бы собираю мнения, смотрю, кто, когда, где был. Значит, гражданке Пищик доверять не следует?

– Соне? Ни за что!

– Так я ей и передам. Сведения, которые она сообщила, являются чистой ложью. Гражданин Осетров не имел близких и интимных отношений с потерпевшей.

– Не имел.

Опять была некоторая пауза, значит, Шустов записывал ответы Осетрова.

Потом Шустов деловито и как бы между делом спросил:

– А что вы в шкатулку положили?

– Куда?

– В шкатулку. В шкатулку крупного размера, тридцать два на двадцать четыре сантиметра, изготовленную из карельской березы, которая стояла на комоде.

– Я вас не понимаю.

Голос Осетрова звучал настолько неубедительно, что любому понятно было, что он просто тянет время и соображает, продолжать ли запираться или сменить пластинку.

– Значит, все-таки подсмотрела, – сказал он.

– Подсмотрела, – согласился Шустов.

– Это он про меня, – прошептала Роза. Она догадалась и была этим горда.

– Хорошо, я все расскажу. Совершенно честно, но попрошу вас, по крайней мере пока, не записывать мои показания. Примите их в устной форме. Я, в силу своего общественного положения, не могу позволить себе появиться в суде, даже просто свидетелем. Мое прошлое вызывает ко мне вражду со стороны так называемых демократов. Это объективная реальность. До сих пор звучат призывы к ликвидации членов коммунистической партии. Я же был одним из ее руководителей.

– Правда? – тихо спросила Соколовская.

Может, она тоже тайная или явная коммунистка?

– Врет, – ответила Лидочка. – Он был чиновником в ЦК. Таких там пруд пруди.

– Наверное, вы правы, – согласилась Соколовская, – хотя в любом случае интереснее, если ты поймала в чужой постели министра или члена Политбюро.

– Мы тут ни к чему не призываем, – заметил Шустов. – И уж я буду решать, что включать в протокол, а что не включать. Как мне кажется, гражданин Осетров, вы здесь не в таком положении, чтобы ставить мне условия.

– В таком случае я ничего говорить не буду.

– Уж лучше говорите, – возразил Шустов.

– Правильно, – подтвердила его слова Роза, – чего уж там.

– Хорошо, – сдался Осетров. – Я подтверждаю. У меня были интимные отношения с Аленой Флотской, однако я должен вас предупредить, что не являлся их инициатором. Я и не думал ухаживать за молодой женщиной, у меня нет таких склонностей. Но дело в том, что в тот период жизни, три года назад, я находился в подавленном состоянии после разгрома нашей партии и потери места, положения, даже уважения товарищей… Честно говоря, вы можете представить ситуацию, когда еще вчера вы вызывали на ковер директора института, а сегодня должны отчитываться перед заведующим отделом? И еще быть благодарным этим людям за то, что они вас не вышвырнули на улицу… Поймите меня правильно: я остаюсь высокого мнения о моих коллегах. Им ведь тоже было нелегко – пригласить меня, когда идет охота на ведьм, когда само слово «коммунизм» подвергается надругательству…