Текст книги "Клятва (ЛП)"

Автор книги: Кимберли Дертинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Клятва
Кимберли Дертинг

ПРОЛОГ. 142 ГОДА СПУСТЯ РЕВОЛЮЦИИ ПРАВИТЕЛЕЙ

В тот момент, когда девочка зашла в комнату, воздух накалился словно перед надвигающейся грозой.

Она была ещё совсем ребенком, но одно лишь её присутствие изменило всё.

Королева, с трудом повернув голову на подушках, наблюдала, как маленькая девочка в домашних туфлях неслышно идёт по комнате.

Малышка прижимала подбородок к груди, её пальцы намертво вцепились в края ночной сорочки, нервно сжимая и разжимая ее.

Возможно стражи королевы даже не заметили напряжения, повисшего в воздухе, но она неожиданно ощутила, как кровь в венах забурлила, пульс участился. Она даже могла слышать своё дыхание, каждый свой вздох. Уже не такой прерывистый и хриплый.

Она обратилась к мужчинам, сопровождавшим ребенка.

– Оставьте нас, – приказала она голосом, некогда властным, но теперь уже слабым и хриплым.

У них не было оснований сомневаться в приказе. Вне сомнений, с собственной матерью девочка будет в безопасности.

Малышка вздрогнула от звука закрывающейся двери, её глаза распахнулись, но встретиться глазами с матерью она все ещё отказывалась.

– Принцесса Сабара, – мягко произнесла королева, говоря как можно тише, стараясь завоевать доверие девочки.

За короткие шесть лет, королева провела мало времени с ней, оставив ее на попечение гувернанток, нянек и воспитателей.

– Подойди ближе, милая.

Девочка двинулась вперёд, но глаза её оставались прикованы к полу – черта, присущая более низким классам, с горечью заметила мать.

Шесть это так мало, может быть даже слишком мало, но она и так тянула время сколько могла.

Королева тоже была молода, ее тело должно было прожить еще много лет, но теперь она лежала больная и умирающая, и она больше не могла позволить себе ждать.

Кроме того, именно к этому дню она готовила девочку.

Когда ребенок подошел к ее кровати, королева протянула руку, приподнимая маленький детский подбородок и вынуждая маленькую принцессу посмотреть ей в глаза.

– Ты моя старшая дочь, – пояснила она. Эти слова, произносимые королевой уже в сотый раз, были напоминанием девочке, насколько она особенна.

Насколько важна.

– Но мы ведь уже говорили об этом, правда? Ты же не боишься?

Девочка помотала головой, ее глаза, мечущиеся из стороны в сторону, были полны слез.

– Мне нужно чтобы ты была храброй, Сабара.

– Ты сможешь быть храброй для меня? Ты готова?

И тут плечики девочки напряглись, она взяла себя в руки и наконец посмотрела в глаза своей королевы.

– Да, мама, я готова.

Королева улыбнулась.

Девочка была готова, мала, но готова.

– Со временем она станет красавицей, – подумала королева, изучая гладкую фарфоровую кожу девочки и её бархатные сияющие глаза.

Она будет сильной, могущественной и устрашаюей, с такой силой нельзя будет не считаться.

Люди будут падать к ее ногам…и она сокрушит их.

Она будет великой королевой.

Она сделала глубокий вдох.

Пора.

Она потянулась к девочке, сжала крошечные пальчики в своих, собрав все силы для стоящей перед ней целью. Улыбка исчезла с её губ.

Она открыла свою душу, ту часть глубоко внутри ее, которая делала ее той, кем она была.

Ее Cущность.

Она чувствовала ее глубоко внутри себя, по прежнему полную жизни, которой у тела больше не было.

– Мне нужно, чтобы ты произнесла слова, Сабара.

Это была почти мольба, и королева надеялась что девочка не осознает, как сильно она нужна ей, как отчаянно королева надеялась, что всё получится.

Взгляд маленькой девочки оставался прикованным к королеве, её подбородок чуть дернулся вверх, когда она произнесла отрепетированные слова.

– Возьми меня, мама.

Бери меня взамен.

Королева резко вздохнула, мышцы на руках, которыми она обхватила девочку, напряглись, глаза закрылись.

То, что она чувствовала, не было болью.

На самом деле это было ближе к удовольствию, когда ее Сущность развернулась, затрепетала и закрутилась, словно густой туман распространившись через нее, и, наконец, вырвалась из своих оков.

Королева услышала судорожный детский вздох, а затем почувствовала, как девочка борется, пытаясь высвободить свои пальцы из материнской хватки.

Но это уже не имело значения – слишком поздно.

Она уже произнесла слова.

Ошеломляющее чувство экстаза практически оглушило королеву, а затем начало затухать, угасая по мере того, как её Сущность устраивалась на новом месте, вновь закрываясь.

Наконец обретя покой.

Она ещё долго сидела зажмурившись, боясь открыть глаза, не готовая узнать – сработало перемещение или нет.

И затем она услышала очень тихий звук, мягкое бульканье.

А потом ничего.

Оглушительная тишина.

Медленно – очень медленно, она открыла глаза, – посмотреть, что это…и обнаружила себя, стоящую у края постели, глядящую в пустые глаза мертвой королевы.

Глаза, когда-то принадлежавшие ей.

1

81 ГОД СПУСТЯ

233 ГОДА СПУСТЯ РЕВОЛЮЦИИ ПРАВИТЕЛЕЙ

Я стиснула зубы, когда голос мистера Грейсона становился все громче и громче, пока не осталось сомнений, что он обращался к людям на заполненной улице, несмотря на тот факт, что они не могли понять ни одного слова, сказанного им.

Это повторялось изо дня в день.

Я была вынуждена слушать эти беззастенчивые фанатичные речи из-за того, что его лавка находилась по ту сторону рыночной площади, как раз напротив ресторанчика моих родителей.

Он не скрывал своей неприязни к беженцам, наводнившим город, принеся с собой “нищету и болезни”.

И он открыто это выражал, прямо перед ними, лживо улыбаясь, демонстрируя товар, который надеялся продать, когда те проходили мимо его магазина, Конечно же, они не могли догадаться-разве что по его презрительному тону-что лавочник насмехается над ними. Он говорил на Парсонском, а беженцы явно не были торговцами.

Они были бедняками с потухшим взглядом. Так смотрел класс Обслуги.

Так что, хотя торговец осыпал их ругательствами, которые они не могли понять, глаз они не поднимали.

Это было запрещено.

И только когда он, наконец-то, обращался к ним на универсальном Англайском, их глаза встречались.

– У меня есть много первоклассной ткани, – хвастался он, надеясь привлечь внимание и кошельки.

– Шелк и шерсть самого высокого качества.

И под нос, но все же достаточно громко, чтобы его услышали:

– А еще объедки и помои.

Я окинула взглядом на море уставших лиц, заполнивших рынок, и увидела Арона, смотревшего на меня.

Я прищурила глаза от яркого света и лукавая улыбка тронула уголки губ.

“Твой отец – задница,” – пробормотала я.

Даже при том, что он не мог услышать моих слов, он понял их значение и усмехнулся мне, копна волос цвета песка пошевелилась на его голове.

– Я знаю, – прошептал он. Глубокая ямка проложила путь через его левую щеку.

Его теплые золотые глаза искрились.

Мать толкнула меня своим локтем под ребра.

– Я все видела, юная леди. Следи за языком.

Я вздохнула, отворачиваясь от Арона.

– Не волнуйся, я всегда слежу за языком.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Я не желаю слышать от тебя подобных разговоров, особенно в присутствие твоей сестры. Ты выше этого.

Я шагнула внутрь, укрываясь от палящего утреннего солнца.

Моя младшая сестренка сидела за одним из пустых столов, ее ноги раскачивались вперед-назад, когда кивала головой и претворялась, будто кормит потрепанную куклу на столе напротив себя.

– Во-первых, она этого не слышала, – возразила я. – Никто не слышал. И, по-видимому, я не выше этого. – Я вскинула брови, поскольку моя мама вернулась к протиранию столов. – Кроме того, он – осел.

– Чарлина Харт! – голос моей мамы и ее слова превратились в горловое паршоновское ворчание, как это всегда происходило, когда она теряла терпение по отношению ко мне.

Она потянулась и шлепнула меня полотенцем по ноге.

– Ей четыре, и у нее нет проблем со слухом! – Она бросила взгляд на мою сестру, чьи серебристые светлые волосы светились в солнечном свете, проникающем сквозь окно.

Анжелина даже не посмотрела; она уже привыкла к моим выражениям.

– Может быть, когда Анжелина подрастет и пойдет в школу, она научится вести себя лучше, чем ты.

Я ощетинилась в ответ на слова моей матери.

Я ненавидела, когда она говорила подобные вещи. Мы обе знали, что Анжелина не будет ходить в школу.

До тех пор, пока она не обретет голос, ей не разрешат посещать занятия.

Но вместо того, чтобы спорить, я сухо пожала плечами.

– Как ты сказала, ей всего четыре, – ответила я на англайском.

– Уходи, пока не опоздала. И не забудь: нам нужно, чтобы ты поработала после школы, так что домой не иди.

Она сказала это так, будто это было чем-то необычным.

Я работала после школы каждый день.

– Ах, да, убедись, что Арон пойдет с тобой. В городе очень много новых людей, и мне было бы спокойнее, если бы вы держались вместе.

Я запихнула школьные учебники в старенький ранец, прежде чем плюхнуться перед Анжелиной, которая тихо играла со своей куколкой. Я поцеловала ее в щеку, потихоньку сунув леденец в уже и без того липкую ладошку.

– Не говори маме, – прошептала я ей на ухом, убирая в сторону локоны волос, щекотавшие мне нос, – или я больше не смогу для тебя ничего утащить.

– Хорошо?

Моя сестра закивала, глядя голубые доверчивыми глазами. Но ничего не сказала.

Она никогда ничего не говорила.

перед уходом мама остановила меня.

– Чарлина, твой Паспорт с тобой, не так ли? – это был лишний вопрос, но она ежедневно задавала его. Каждый раз, когда я была вне ее поле зрения.

Я затянула кожаный ремешок вокруг шеи, выставляя удостоверение личности, спрятанное под рубашкой.

Пластик был таким же теплым и привычным, как моя собственная кожа.

Затем я подмигнула Анжелине, в последний раз напоминая ей о нашем секрете, прежде чем выскочить за дверь на переполненные улицы.

Я подняла руку над головой и помахала Арону, пока проходила мимо магазина его отца, давая ему понять, что он должен встретить меня на нашем обычном месте: площади по другую сторону от рынка.

Я прокладывала себе путь сквозь толпу, вспоминая времена, до угрозы новой революции, когда улицы еще не были столь переполненными, когда рынок был просто местом торговли, наполненным ароматами копченого мяса, изделий из кожи, мыла и масел.

Эти ароматы все еще были здесь, но теперь к ним примешивались запахи немытых тел и отчаяния, поскольку рынок стал убежищем для ненужных стране бедных душ Обслуживающего класса, которых вышвырнули из их домов, когда торговые пути были отрезаны силами повстанцев.

Когда те, которым они служили, больше не смогли себе позволить содержать их.

Они стекались в наш город из-за обещаний еды, воды и медицинской помощи.

Однако, едва ли мы могли приютить их.

Монотонный голос, звучащий из громкоговорителей над нашими головами, был настолько привычен, что я могла бы и не обратить внимание, если бы выбор времени не был столь странным: “ВСЕ НЕЗАРЕГИСТРИРОВАННЫЕ ИММИГРАНТЫ ДОЛЖНЫ ОТМЕТИТЬСЯ В ЗАЛЕ КАПИТОЛИЯ”.

Я сжала ремень на своей сумке и пока протискивалась сквозь толпу, держала голову низко опущенной.

Когда, наконец, я покинула поток тел, то увидела ожидаюущего меня Арона, уже стоящего перед фонтаном на площади.

Для него это всегда было соревнованием.

– Забудь, – пробормотала я, неспособная удержать усмешку на губах, вручая ему свой ранец.

– Я отказываюсь об этом говорить.

Он взял мою тяжелую ношу без возражений, широко улыбаясь.

– Хорошо, Чарли, я сам скажу: я выиграл.

Тогда он полез в свой рюкзак, который был перекинут через плечо.

Позади нас мелодично журчала вода в фонтане.

– Вот, – сказал он, протягивая мне сверток мягкой черной ткани. – Я принес тебе. Это шелк.

Я вздохнула, когда мои пальцы прошлись по мягкому материалу.

Это не походило ни на что, к чему я когда-либо прикасалась прежде.

Шелк, повторила я мысленно.

Мне было знакомо это слово, но саму ткань же я никогда не видела.

Я сжимала ее в руке, потирала кончиками пальцев, восхищаясь тем, что она была практически прозрачной, и тем, как солнце отражается от нее.

Затем я повернулась к Арону, почти прошептав.

– Это слишком.

Я попыталась вернуть ему ткань.

С усмешкой, он оттолкнул мою руку.

– Да Бога ради, мой отец собирался выбросить её на помойку. Ты маленькая, можешь сшить себе новое платье или что-то еще.

Я взглянула на свои потертые сапоги и серое ситцевое платье, которое было надето на мне – простое и свободное, как мешок.

Я попыталась представить себе, какое ощущение может вызвать эта ткань от соприкосновения с кожей: думаю, как вода, прохладное и скользкое.

Когда прибыла Бруклин, она бросила рюкзак к ногам Арона.

Как обычно она не сказала ни “Доброе утро” ни “Пожалуйста, не мог бы ты?”, но Арон потянулся за ее рюкзаком.

В отличии от отца, в Ароне не было ничего плохого.

А может слово, которым я пыталась описать старшего Грэйсона было “тупица”.

Или грубиян.

Или лентяй.

Это не имело никакого значения. Очевидно, каждая из тех незавидных черт, которыми обладал его отец, обошла сына стороной.

– Как? А мне ты опять ничего не принес? – Она выпятила полную нижнюю губу, и ее темные глаза вспыхнули завистью, когда она увидела шелк в моих руках.

– Прости, Брук, но отец мог заметить, если бы я стащил слишком много сразу. Возможно, в следующий раз.

– Ага, как же, Коротышка. Это ты сейчас так говоришь, но следующий раз все тоже будет для Чарли.

Я улыбнулась, услышав прозвище.

Сейчас Арон был выше Бруклин, выше нас обеих, но она до сих пор настойчиво называла его Коротышкой.

Очень аккуратно я сунула тонкую ткань в свой рюкзак, задаваясь вопросом, что именно сошью из нее, уже в сгорая от нетерпения.

Брук следовала впереди. Она старалась огибать наиболее многолюдные участки площади.

Как всегда мы проделали долгий путь, избегая центрального квартала.

Я хотела бы думать, что это была идея Брук или даже Арона – или что любой из них был столь же обеспокоен тем, что произошло в квартале, как и я – но сомневалась, что это было правдой.

Я знала, что это беспокоит больше меня.

Откуда-то сверху затрещало другое сообщение: “О любой подозрительной деятельности нужно немедленно сообщить на ближайщую патрульную станцию”.

– Паспорта, – торжественно объявил Арон, когда мы приблизились к новому контрольно-пропускному пункту в основании гигантского сводчатого прохода, ведущего к городским улицам.

Он полез под рубашку, также как это сделали мы, доставая удостоверения личности.

В последнее время появлялось все больше и больше контрольно-пропускных пунктов, включая новые, работающие всю ночь.

Этот пункт не отличался от большинства: четыре вооруженных солдата, по два на каждую из линий, одна для мужчин, другая для женщин и детей.

После того, как фото на каждом из паспортов было визуально сверено с лицом, предъявившим его, удостоверение личности сканировалось портативным электронным устройством.

На самом деле, контрольно-пропускные пункты не имели значения; они были предназначены не для нас.

Мы не были революционерами, которых они стремились удержать от свободного перемещения по городу.

Для Брук, Арона и меня, они были просто еще одной мерой по обеспечению безопасности, одним из последствий войны, назревающей в внутри нашей страны.

И если Вы спросите Бруклинн, то контрольно-пропускные пункты были бонусом, новой возможностью практиковать ее технику флирта.

Брук и я встали в нашу линию, храня молчание, пока ждали нашей очереди.

В то время как наши паспорта сканировались в систему, а мы ждали пока окажемся вне подозрений, я отступила и посмотрела, как Брук хлопает своими длинными густыми ресницами перед молодым солдатом, держащим ее удостоверение.

Он мельком взглянул на сканер, затем снова на нее, и уголок его рта слегка приподнялся, почти незаметно.

Брук ступила ближе, чем было нужно, когда на портативном компьютере вспыхнул зеленый свет, пропуская ее.

– Спасибо, – промурлыкала она низким хрипловатым голосом.

Она засунула удостоверение обратно под рубашку, убедившись, что солдат проследил за ним взглядом.

Удостоверения личности не были для нас в новинку.

Они были выпущены настолько давно, что никто и не помнил когда же это было.

Но только в последние несколько лет мы были вынуждены начать носить их, чтобы нас можно было “отследить”, так, чтобы королева и ее чиновники всегда знали, где мы находимся.

Всего лишь еще одно напоминание, что революционеры затягивали удавку на короне.

Однажды я видела, как кого-то арестовали на одном из контрольно-пропускных пунктов, женщину, которая пыталась ускользнуть, используя паспорт другого человека.

Она прошла визуальный осмотр, но когда удостоверение было просканировано, небольшой огонек в машине вспыхнул красным вместо зеленого.

Паспорт объявили краденым.

Королева не славилась терпимостью по отношению к преступникам.

Вора судили сурово, как изменника или убийцу. Все карались смертью.

– Чарли! – голос Арона прервал мои размышления.

Не желая опаздывать в школу, я поспешила за ними, пряча паспорт обратно под платье.

Когда я догнала их, послышалось громкое ликование толпы на площади, которую мы только что оставили позади.

Ни один из нас не вздрогнул и даже не запнулся.

Ни один из нас даже не моргнул, чтобы признать, что слышал звук, только не рядом с охранниками на контрольно-пропускном пункте, которые всегда наблюдали.

Я подумала о женщине, которую видела в тот день, той, с украденным паспортом, и задалась вопросом, каково было ей стоять у виселицы на площади, окруженной толпой зрителей.

Людьми, которые глумились над нею за преступление, которое она совершила.

Мне было интересно, пришла ли ее семья посмотреть, видели ли они, как широко распахнулся люк под ее ногами.

Закрыли ли они глаза, когда веревка затянулась на ее шее, плакали ли, пока безжизненно раскачивались ее ноги.

Затем голос из громкоговорителя напомнил нам: “ТРУДОЛЮБИВЫЙ ГРАЖДАНИН – СЧАСТИВЫЙ ГРАЖДАНИН!”

У меня заныло сердце.

– Вы слышали, что все деревни вдоль южных границ находятся в осаде? – заявила Бруклинн, как только мы миновали солдат на контрольно-пропускном пункте и оказались в районе менее людных городских улиц, подальше от рынка.

Я уставилась на Арона.

Мы уже знали, что города вдоль границы были атакованы; на них нападали в течение многих месяцев.

Все знали.

Это была одна из причин, почему внезапно наш город стал столь перенаселен беженцами.

Почти каждый приютил бездомных членов семьи и их слуг.

Насколько я знала, моя семья была одной из немногих, незатронутых миграцией, но только потому, что у нас не было никаких родственников в отдаленных областях страны.

– Интересно, как скоро насилие достигнет Капитолия, – драматично продолжила Брук.

– Королева Сабара никогда не позволит им добраться до нас. Она пошлет собственную армию до того, как они подойдут слишком близко, – возразила я.

“Капитолий” было шуточное название нашего города, потому что внутри его бетонных стен никто не было хотя бы одного мало-мальски влиятельного человека.

Термин подразумевал власть и влияние, когда как в действительности, мы были просто самым близким городом ко дворцу.

Королева до сих пор оставалась единственным человеком, в чьих руках была сосредоточена реальная власть.

По крайней мере, у нашего города было название.

Большинство городов Лудании были давно лишены этой привилегии, будучи переименованными просто в соответствии с сектором страны, в котором они были расположены, а затем ранжироваными по размеру.

Запад1, Юг4, 2 Восток2.

Детей часто называли в память о старых городах.

Когда-то, своеобразной формой протеста было назвать новорожденных Карлтоном, Льюисом или Линкольном. Это был способ выразить несогласие с решением государства о перераспределении городов по статистическим группам.

Но теперь это была просто традиция, и младенцев назвали в честь городов, находящихся в странах по всему миру.

Люди часто предполагали, что мое настоящее имя было Шарлотта, в честь далекого, древнего города.

Но мои родители утверждали, что они отказались принимать участие в чем-либо, что могло бы быть расценено, как непослушание, даже в таком давным-давно принятом обычае как имянаречение.

Они предпочли не обращать внимания на то, что происходило вокруг.

Бруклинн же наоборот, любила похвастаться происхождением своего имени.

Крупный район в еще большем городе, который уже не существовал.

Она наклонилась, ее глаза лихорадочно блестели.

– Ну, я слышала… – Она позволила этим трем словам повиснуть в воздухе, убеждая нас, что обладала информацией, которой у нас не было, – что королевская армия собирается на востоке. Ходят слухи, что Королева Елена планирует присоединить войска к мятежникам.

– Кто сказал тебе это? Один из твоих солдат? – прошептала я, придвинувшись так близко, что мой лоб практически коснулся ее, буквально сверля ее взглядом.

На самом деле, я не сомневалась в ее словах.

Сведения Брук редко были неправильмыми.

– Откуда ты знаешь, что тебе говорят правду?

Брук оскалилась медленной, бесстыжей ухмылкой.

– Взгляни на меня Чарли. Зачем им лгать мне? – а затем более серьезно добавила, – Говорят что королева устала. Что она слишком стара, чтобы сопротивляться дальше.

– Чушь собачья, Брук. Старая или нет, Королева Сабара никогда не бросит свою страну.

Одно дело – обсуждать реальные новости с фронта, и совсем другое – распространять ложь о нашей королеве.

– И какой у нее выбор? – пожала плечами Брук, продолжая.

– Принцессы, чтобы занять ее место, нет, и, конечно, она не допустит, чтобы мужчина унаследовал трон.

– Этого не случалось на протяжении почти четырехсот лет, и она не собирается позволить этому произойти сейчас.

Она скорее отречется от королевского происхождения, чем позволит королю снова править страной.

Когда мы приблизились к Академии, я почувствовала, что как живот свело в болезненный узел.

– Полагаю, это правда, – сказала я растерянно, не желая продолжать политические споры.

– Вероятно, она не даст себе умереть, пока не найдет подходящую наследницу.

Мне так хотелось остаться спокойной при виде стен величественной школы, непроницаемой и независимой.

Прежде всего, я отчаянно не хотела, чтобы дети из консульского класса видели мой дискомфорт.

Все в высококлассной школе, включая безукоризненно подобранные формы студентов, кричало, Мы лучше чем Вы.

Даже белые мраморные ступени, которые вели к парадному входу Академии, полировались до максимального сияния, и от этого они выглядели так, будто были ненадежными для передвижения.

Я ненавидела себя за желание узнать, какой звук издавали бы мои ботинки при подъеме по ним.

Я пыталась не смотреть в направлении студентов Академии, которые слонялись на вершине той лестницы.

По какой-то причине именно эти девочки беспокоили меня больше всего; эти две, наблюдавшие за нами более пристально, чем другие, те кто любил насмехаться над нами, когда мы проходили мимо.

Сегодняшний день не был исключением.

Юбки их одинаковых форм были в складочку, а снежно белые рубашки чисты и накрахмалены.

Эти девочки совершенно определенно знали, что такое шелк на ощупь.

Я постаралась не замечать, как одна из них целенаправленно спустилась вниз на последнюю ступеньку, пристально следя за нами..

Она перекинула через плечо свои золотистые светлые волосы, ее щеки раскраснелись, а глаза злобно вспыхнули.

Она остановилась на тротуаре перед нами, подняв руку, показывая, что мы должны остановиться.

– Куда это вы втроем так спешите? – она преднамеренно спросила на Термани, зная, что нам не было дозволено ее понять.

Ее слова заставили воздух вибрировать вокруг меня, затрудняя дыхание.

Я знала, что мне полагалось делать.

Все знали.

Рядом со мной Арон устремил взгляд на ноги, Бруклин сделала то же самое.

Часть меня хотела поступить не логично-проигнорировать закон-даже челюсть свело от желания дать ответ её едким словам.

Но я знала, что не сделаю этого.

Ведь нарушая закон, я испытывала бы не только свою судьбу – Брук и Арон тоже могли бы пострадать.

Так что я опустила голову и постаралась проигнорировать покалывание в руках, когда почувствовала, что девушка сверлит меня глазами.

Её подруга стояла уже рядом с ней, и теперь эти двое были стеной на нашем пути.

– Я не понимаю, почему они вообще позволяют торговцам ходить в школу! А ты, Сидни?

И опять по воздуху пробежали горячие волны.

– Не глупи, Вероника, им нужно ходить в школу. Иначе как же они научатся считать нашу сдачу, когда будут работать на нас? В смысле, посмотри на их руки. Они уже где-то работают, и, скорее всего, не умеют считать, читать или писать.

Я ненавидела их обеих за мысль о том, что мы не понимаем о чем они говорят, даже зубы заныли от желания насовать им как следует.

Но тут я украдкой бросила взгляд на безупречный маникюр Сидни и покраснела.

В этом она была права – ногти у меня были короткие, а кожа на руках огрубевшая от постоянного мытья посуды в ресторанчике моих родителей.

Мне отчаянно захотелось спрятать их за спину, но тогда она могла бы догадаться, что я поняла её оскорбления.

Отведя взгляд в сторону, я попыталась обойти её. но она повторила моё движение и осталась у меня на пути.

Кровь стучала у меня в ушах.

– Не уходи пока, – проворковала она. – Мы только начали веселиться. Тебе весело, Вероника?

В воздухе повисла пауза, и затем её подруга ответила безразличным голосом.

– Не особо, Сид. Я собираюсь вернуться внутрь. Они и вправду того не стоят.

Сидни постояла ещё пару мгновений, не давая пройти, а затем оставила нас, последовав за своей подругой вверх по мраморным ступеням.

Я не подняла головы, пока не услышала шум закрывающихся за ними дверей Академии.

И тогда я громко выдохнула.

– Зачем они это делают? – спросила Брук, как только мы отошли подальше от сияющей школы.

Её щеки горели, а в глазах блестели подступившие слезы.

Она подошла поближе, пальцы обвились вокруг моей руки.

– Ну что мы им такого сделали?

Арон выглядел таким же потрясённым. – Хотел бы я знать, что они говорят о нас.

Произнес он устало, слегка покачав головой.

Я только пожала плечами.

Это все, что я могла сделать.

Я ни за что не смогла бы признаться им, о чем говорили Сидни и Вероника.

Мы подошли к своей школе, которая была куда менее величественная и отполированная, чем Академия.

Старое кирпичное здание, причем совсем не тот привлекающий взгляд кирпич, из которого бывают построены исторические здания, а крошащийся, выглядищий так, будто может рухнуть в любой момент.

У нас не было суперовской униформы и даже названия, как у Академии, нас знали как просто Школу 33.

Но, тем не менее, мы не жаловались.

Это была школа, и нам было позволено её посещать.

И её пока ещё не закрыли, несмотря на борьбу, происходившую в нашей стране.

За это нужно было быть благодарным.

В жизни были вещи похуже, чем посещение школы для Торговцев.

Как, например, непосещение никакой школы вообще.

Прозвенел утренний звонок, и каждый ученик класса встал, так же, как и каждый другой учащийся в каждой другой школе по всей стране.

В унисон, мы подняли правые руки, наши локти согнуты, кулаки подняты к небу, и, единственный раз за всё время, пока идут занятия, произнесли на Англайском.

Это была Клятва Королеве: “Моё дыхание-это моя клятва поклоняться моей королеве больше всех остальных.

Моё дыхание-это моя клятва подчиняться законам моей страны.

Моё дыхание-это моя клятва чтить моих властителей.

Моё дыхание-это моя клятва способствовать развитию моего класса.

Моё дыхание-это моя клятва докладывать обо всех, кто может навредить моей королеве и стране.

Клянусь, как дышу.

Я не часто прислушивалась к словам Клятвы.

Просто произносила, позволяя им небрежно слетать с моих губ.

Спустя годы повторений, они стали второй натурой, практически так же, как дыхание.

Но сегодня, быть может в первый раз, я по-настоящему услышала их.

Я обратила внимание на слова, которые мы произносили особенно четко-поклоняться, повиноваться, чтить, способствовать, докладывать.

В голове перечислила очередность важности: королева, затем страна, класс.

Клятва была командой и обещанием, так королева требовала, чтоб мы защищали её и наш образ жизни.

Я обвела взглядом ребят вокруг себя, моих одноклассников.

Увидела одежду всех оттенков серого, голубого, коричневого и черного.

Цвета рабочего класса.

Утилитарные цвета.

Ткани и фактуры практичные – хлопок, шерсть, даже парусина – надежные и не маркие.

Мне не нужно было даже видеть, чтоб знать, что каждый ученик в классе стоит вытянувшись, подбородки вздернуты кверху.

Это было то, что наши родители и учителя закладывали в нас каждый день, день ото дня, чтобы гордиться, кем мы стали.

Хотела бы я знать, зачем мы были рождены классом Торговцев.

Почему мы были лучше, чем кто-то, но при этом не так хороши, как другие.

Но ответ мне известен – дело не в нас.

Это просто судьба.

Если бы наши родители были из класса Обслуги, мы бы не посещали занятия сегодня.

А если бы они были Консульскими предками, мы бы взбирались по сверкающим ступеням Академии.

Преподаватель прочистил горло, и я подскочила, осознавая, что Клятва окончена, а мой кулак – единственный – всё ещё поднят вверх.

Мое лицо покраснел под взглядами сорока пяти детей, рожденных торговцами, которые делили этот час со мной. Я сбросила кулак, крепко прижимая его к боку, и села на своё место.

Рядом с собой увидела улыбающуюся Брук.

Я хмуро посмотрела на неё, но она знала, что на самом деле я не злюсь, и её улыбка стала только шире.

– Ты уже слышала? – низким шепотом произнес Арон, когда я присоединилась к нему во внутреннем дворике во время ланча.

В школе говорить на другом языке, кроме Парсонского, нам было разрешено только во время Клятвы.

Так что Арону не нужно было вдаваться в подробности.

Конечно, я уже слышала последнюю сплетню.

Придвинувшись поближе к нему на каменной скамейке, я тоже понизила голос.

– А ты не знаешь, они схватили всю её семью? Её родителей, братьев, сестер?

К нам присоединилась Брук и тут же, по приглушенному тону, по тому, как нервно стреляли наши глаза, всматриваясь в каждого, и не доверяя никому, она поняла. о чём мы говорим.

– Шайенн? – спросила она полушепотом.

Я открыла свою сумку для книг и дала Брук ланч, который моя мама приготовила для неё, так же, как и каждый другой день с тех пор, как мама Брук умерла.

Она села по другую сторону от Арена, наши три головы близко склонились.

Арен кивнул, встретившись сначала глазами со мной, а потом с ней.

– Я слышала, что они пришли ночью и забрали только её.

Её удерживают во дворце чтобы задать несколько вопросов, но выглядит это плоховато.

Говорят, на этот раз есть настоящее доказательство.

Мы замолчали и сели ровнее, завидев паренька помладше, который прошел наискось по траве, собирая мусор по пути.

Он ни с кем не заговорил, просто медленно, методично передвигался, занимаясь своим делом.

Как член класса Обслуги, он знал лишь один язык – Англайский.