Текст книги "У кромки океана"

Автор книги: Ким Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Да знаю я, знаю.

«Хиртек» являлся основой быстро развивавшейся медицинской индустрии округа. Фирма выполняла весьма сложные заказы, однако по количеству работников ничуть не выходила за установленные законом рамки. На ней трудились сотни человек, что означало, что она вносит в бюджет Тастина громадные суммы в качестве налогов; затем эти деньги, естественно, распределялись между горожанами, служа своего рода прибавкой к личным доходам. Кроме того, «Хиртек» поддерживал дочерние предприятия в Африке и Индонезии. В порядочности фирмы сомневаться не приходилось; Альфредо, во всяком случае, не допускал и тени сомнения.

– Послушай, – проговорил мэр, – давай расставим все точки над «и». Как ты думаешь, биотехнология – полезная штука?

– Разумеется, – отозвался Кевин. – Я пользуюсь ею каждый день.

– А медицинские препараты на ее основе каждый день спасают десятки жизней.

– Я знаю.

– Так почему бы Эль-Модене не внести в нее свой вклад?

– Это было бы здорово.

Альфредо молча развел руками. Собеседники посмотрели на кактусы. Кевин, чувствуя себя приблизительно так, словно вновь очутился в Диснейленде, на «Карусели Болванщика»[8]8
  Персонаж повести Л. Кэрролла (1832—1898) «Алиса в Стране чудес».


[Закрыть], попытался собраться с мыслями.

– Вообще-то какая разница, где именно… Где именно ты собираешься строить, Альфредо?

– Строить что? Извини, я слегка отвлекся и запамятовал, о чем речь.

– О том центре, который ты хочешь построить в Эль-Модене.

– Если бы я замышлял что-либо подобное, то постарался бы подобрать такое местечко, которое наверняка привлекло бы потенциальных арендаторов. Не забывай, у нас хватает конкурентов, взять, к примеру, Ирвин.

Значит, он и впрямь что-то затевает!

– Тебе следовало стать мэром Ирвина, – язвительно заметил Кевин. – Уж там бы ты развернулся.

– Ты хочешь сказать, что они там зашибают деньга? Привлекают фирмы, которые исправно пополняют городской бюджет?

– Точно.

– Так наш городской Совет намерен заняться тем же самым. Если, конечно, ему не будут мешать такие, как ты.

– Я тоже хочу, чтобы у города было больше денег!

– Рад слышать.

– Ладно… Тем не менее… – пробормотал Кевин, шумно вздохнув. Голова шла кругом.

– Мы должны делать то, что можем, правильно?

– Естественно.

– Знаешь, Кевин, по-моему, у нас гораздо больше точек соприкосновения, чем ты думаешь. И ты, и я – мы оба строим.

– Да, но ты губишь дикую природу…

– Не говори глупостей. Во-первых, если уж на то пошло, дикой природы в Эль-Модене попросту не осталось, поэтому не стоит бить себя в грудь. Во-вторых, ближайшие два года нам с тобой предстоит работать бок о бок, поэтому за все, что случится, отвечать будем вместе; следовательно, необходимо единомыслие. Не позволяй своим приятелям делать из тебя марионетку.

– Марионетку из меня пытаются сделать не они, а ты!

– Обидно слышать, Кевин. Давай разберемся. Мы оба строим, оба занимаемся одним и тем же делом. Или ты не считаешь себя строителем?

– Еще как считаю!

– Молодец, – улыбнулся Альфредо. – Увидишь, все будет в порядке. Извини, но мне пора, у меня свидание – между прочим, в Ирвине. – Он подмигнул и направился к дому.

Дверь захлопнулась с громким щелчком.

Кевин уставился на нее, затем стукнул кулаком по ладони.

– Это совсем другое дело! – крикнул он. – Я занимаюсь восстановлением! Да, мы либо восстанавливаем, либо уничтожаем здание и тут же возводим на его месте новое, куда лучше прежнего. Это совсем другое дело.

Впрочем, доказывать было уже некому.

– Сукин сын, – произнес Кевин и глубоко вздохнул.

Итак, что же он выяснил? Возможно, Альфредо со своими партнерами и впрямь что-то замышляет. Может, да, а может, нет. Возможно, они собираются строить центр в холмах – или где-то еще. Больше ничего узнать не удалось.

Кевин подошел к велосипеду, взялся за руль – и заметил, что у него дрожат руки. Да, Альфредо ему явно не по зубам; такой способен обвести вокруг пальца кого угодно. Раздосадованный на самого себя, Кевин оседлал велосипед и покатил вниз.

Требовалась помощь. Дорис, Оскар, приятельница Оскара из Бишопа, Джин и городская организация «зеленых», Надежда, быть может, даже Рамона… Кевин отогнал шальную мысль; нет, он схватился с Альфредо именно из-за политики, а не из-за чего-то личного.

Все они – и Том.

Вернувшись домой, Кевин спросил у Надежды:

– Ну что, вам по-прежнему хочется повидать моего деда?

* * *

Дед Кевина жил в сельской местности, в холмах к северу от каньона Черная звезда. Надежда и Дорис шагали следом за Кевином вверх по тропинке, что вилась между глыб песчаника, чахлых дубков и зарослей кустарника. Надежду интересовало буквально все: растения, камни, образ жизни Тома… У нее был приятный низкий голос, а английский она выучила в Индии, что сказывалось на произношении – фразы звучали мелодично, словно музыка.

– Том получил свои десять тысяч и переселился сюда. Завел огород, держит цыплят, разводит пчел, иногда охотится. В общем, живет сам по себе, хотя раньше людей не сторонился.

– А что случилось?

– Во-первых, он вышел в отставку. А потом, лет десять назад умерла бабушка.

– Десять лет…

Кевин внимательно посмотрел на Надежду. Рядом с Дорис она казалась изящной как птица – стройная, элегантная, словом, на уровне. Не удивительно, что Дорис ею восхищается. Бывший руководитель советского Госплана, ныне историк, лектор учебного центра в Сиэтле…

– Значит, он, нигде не работая, получает десять тысяч долларов в год?

– В его возрасте это вполне возможно. Вы слышали о системе увеличения доходов?

– Которая устанавливает верхний и нижний пределы личных доходов? Разумеется, слышала.

– Так вот, Том превратил верхний предел в нижний.

– У нас существует нечто похожее, – со смехом заметила Надежда. – Помнится, когда этот закон обсуждался, ваш дед яростно его отстаивал. Должно быть, он уже тогда заботился о будущем.

– Безусловно. По правде говоря, когда я был еще мальчишкой, он сам мне в этом признался.

Они с дедом поехали на велосипедах по каньонам. Вверх по каньону Хардинга, к маленькому водопаду, потом по чудовищно крутым склонам к Седловине и дальше, по разбитой дороге, к двойной вершине. Птицы, ящерицы, пыльные растения, бесконечные разговоры, байки, песчаник, одуряющий запах полыни…

* * *

Они взобрались наверх и увидели дом – небольшое, невзрачное строение, что примостилось на скалистом гребне. На тропу выходило широкое окно, в котором, словно в своего рода монокле, отражались облака. Стены дома от времени приобрели оттенок песка, огород зарос сорняками по пояс взрослому человеку, из сорняков торчали полуразрушенные ульи; поодаль виднелись какие-то бочки, ржавые скелеты велосипедов и зачем-то вытащенные наружу напольные часы.

Кевин воспринимал дома как окна в души хозяев. Сейчас он пребывал в некоторой растерянности. С одной стороны, дом гармонировал с пейзажем, прекрасно сочетался со скалистым гребнем, валунами и зарослями полыни. Но этот беспорядок, кучи мусора, явное отсутствие заботы!.. Будто тут живет не человек, а какое-нибудь неразумное животное.

Надежда молча рассматривала дом. Они прошли через огород к парадной двери. Кевин постучал. Тишина.

Кухонная дверь оказалась распахнутой настежь, и гости заглянули внутрь, но никого не обнаружили.

– Вы посидите, подождите, – предложил Кевин, – а я попробую его позвать. – Он обошел дом, сунул в рот пальцы и пронзительно свистнул.

Дорис и Надежда уселись на грубую скамью под сенью высокого ореха. Кевин прошелся по двору, проверил, в порядке ли солнечные батареи, не отошли ли провода спутниковой антенны. Все в порядке. Он вырвал несколько сорняков, норовивших окончательно задушить помидоры и кабачки. В воздух с жужжанием взвились большие оранжево-черные жуки, затем снова стало тихо, если не считать доносившегося из ульев гудения пчел.

– Эй!

– Господи Боже, дед!

– Что стряслось, паренек?

– Как ты меня напугал!

– Неужели?

Том поднялся по той же тропинке, что привела сюда гостей. Он держал в руках капканы и четырех кроликов. До тех пор пока дед не подал голос, Кевин и не подозревал о его присутствии, хотя Том находился буквально в двух шагах.

– Пришел прополоть огород?

– Нет. Я привел Дорис и еще одну знакомую. Мы хотим поговорить с тобой.

Том молча поглядел на внука и нырнул в дом. Послышался стук – громыхнули брошенные на пол капканы. Когда Том снова вышел наружу, к Кевину уже присоединились Надежда и Дорис. Старик окинул их изучающим взглядом. На нем были поношенные, землистого оттенка брюки и драная голубая футболка, сквозь которую виднелась покрытая сединой грудь. Волосы, обрамлявшие плешь на голове, спутались, серебристо-серая (с золотистым отливом в уголках рта) борода явно нуждалась в стрижке. В общем, обыкновенный, ничем не примечательный старик. Кевин привык видеть его именно таким, привык считать, что пожилые люди и не могут быть другими. Но сейчас он видел рядом с дедом Надежду – изящную, элегантную (седые волосы подстрижены так, что прическа не утрачивает форму даже от ветра). Одна из сережек отливала на солнце бирюзой.

– Я слушаю.

– Дедушка, это подруга Дорис… Но тут вмешалась Надежда, которая шагнула вперед и протянула руку.

– Надежда Катаева, – представилась она. – Мы с вами когда-то уже встречались. На Сингапурской конференции.

Брови Тома поползли вверх, потом он пожал руку женщины и сразу же отпустил.

– Вы почти не изменились.

– Вы тоже.

Том улыбнулся, ловко обогнул гостей и двинулся вниз по тропинке, в направлении дубовой рощицы, бросив на ходу: «Пошел за водой». Гости переглянулись; Кевин пожал плечами и повел женщин следом за дедом. Вскоре они увидели Тома; стоя в тени дерева, спиной к ним, тот прилаживал ручку к черному насосу. Приладил, принялся размеренно качать. Какое-то время спустя в жестяной желоб под насосом ударила струя воды. Кевин подставил к желобу ведро. Том продолжал качать, словно не замечая гостей.

– Мы хотели обсудить с тобой проблему, которая у нас возникла, – проговорил Кевин, пытаясь сгладить неловкость положения. – Тебе известно, что я теперь – член городского Совета.

Том кивнул.

Кевин вкратце изложил ход событий, затем прибавил:

– Мы не можем сказать наверняка, но, если Альфредо и впрямь нацелился на Рэттлснейк-Хилл, это просто ужасно. В округе ведь практически не осталось незастроенных холмов.

Том прищурился и окинул взглядом окрестности.

– Я имею в виду Эль-Модену. Посмотри на равнину и сам все поймешь. Черт побери, ты же собственными руками сажал деревья на макушке Рэттлснейк-Хилла! Сажал или нет?

– Помогал.

– Значит, тебе все равно?

– Между прочим, холм на заднем дворе твоего дома.

– Да, но…

– Говоришь, ты член Совета?

– Да.

– Так останови Альфредо. Ты знаешь, что делать, и прекрасно справишься без меня.

– Да не справлюсь я! Мы тут с Альфредо пообщались и кончили на том, что я согласился, что белое – это черное.

Том пожал плечами, убрал от желоба полное ведро и подставил пустое. Озадаченный Кевин перенес первое на ровный участок земли и сел рядом.

– Так ты отказываешься помочь?

– Я этим больше не занимаюсь. Теперь твоя очередь, – сообщил Том, дружелюбно поглядев на внука.

Когда наполнилось и второе ведро, Том снял ручку и положил ее возле насоса, затем подхватил оба ведра и двинулся к дому.

– Дай мне хотя бы одно.

– Не надо. С ними хорошо держать равновесие.

* * *

Шагая следом, Кевин разглядывал сутулую спину старика и то и дело недоуменно качал головой. Нет, с дедом явно что-то стряслось. В прежние времена на свете не было человека, если можно так выразиться, более общественного, нежели Том Барнард: он постоянно с кем-то разговаривал, что-то организовывал, ходил с внуком в походы (они добирались до гор Санта-Ана и Сан-Хасинто, возвращались к Анца-Боррего и Джошуа-Три, изучали Каталину, Баху и Южную Сьерру, и рот Тома почти не закрывался, причем рассуждать дед мог о чем угодно). Не будет преувеличением сказать, что свое образование – по крайней мере то, что отложилось в памяти, – Кевин отчасти приобрел благодаря Тому, которого засыпал во время походов вопросами.

– Я ненавидел капитализм потому, что он строился на лжи, – объяснял дед, когда они преодолевали вброд речку, что бежала по дну каньона Хардинга. – Разве не ложь, что люди, каждый из которых преследует собственные интересы, сумеют создать полноценное общество? Грязная ложь! – Плюх! Плюх! – Это была вера для богатых. Ну и куда она их, в конце концов, завела? За что боролись, на то и напоролись!

– Но некоторым нравится быть в одиночестве.

– Разумеется. И от собственных интересов никуда не денешься; те правительства, которые пытались ими пренебречь, обычно садились в лужу. Однако утверждать, что на свете нет ничего важнее собственных интересов, что их ни в коей мере не следует ограничивать, – значит ценить в жизни только деньги. Господи Боже! Ну и глупость!

– Но вам удалось с этим справиться, да?

– Точно. С одной стороны, мы поддержали свободное предпринимательство, а с другой – ограничили его и направили на общее благо. Тогда нам казалось, что законы существуют как раз для таких случаев. – Дед рассмеялся. – Учти, паренек: если с умом пользоваться законами, можно устроить революцию. Мы выжимали из них, что могли, и большинство одобряло наши действия; против были разве что некоторые богачи, вцепившиеся волчьей хваткой в свое добро. Кстати говоря, эти стычки продолжаются и по сей день и вряд ли когда-нибудь прекратятся.

Вот именно, думал Кевин, шагая по тропинке за непривычно молчаливым дедом. Борьбе не видно конца, однако Том Барнард решил выйти из игры, чтобы не связываться с молодыми. Быть может, он поступил правильно. Однако им необходима его помощь.

Кевин вздохнул. Они подошли к домику. Том нырнул внутрь, вылил одно ведро воды в чан, а второе выставил на солнце, после чего взял большой нож, кухонную доску и бак для отходов и принялся свежевать кроликов. Замечательно! Лишившись шкур, зверьки оказались неожиданно тощими и весьма похожими в этом отношении на Тома. Кевин отправился кормить цыплят. Когда он вернулся, Том по-прежнему возился с кроликами. Дорис и Надежда сидели на земле под окном кухни. Кевин не нашелся, что сказать.

* * *

– Та конференция, на которой вы встретились, – чему она была посвящена? – спросила Дорис, нарушив затянувшееся молчание.

– Проблемам конверсии, – ответила Надежда.

– То есть?

– Не поможете? – Надежда повернулась к Тому. – Я не настолько хорошо знаю английский, чтобы объяснять подобные вещи.

Том поглядел на нее, встал, подобрал освежеванных кроликов и скрылся в доме. Гости услышали, как открылась, а затем захлопнулась дверца холодильника. Том вышел наружу, вывалил кроличью требуху в мусорный бак и накрыл тот крышкой.

– Мы обсуждали, как лучше поступить с военными заводами, – сказала Надежда, пожав плечами. – Экономика крупных стран ориентировалась на военные нужды, и перевести ее, что называется, на мирные рельсы оказалось достаточно сложно. Если уж на то пошло, никто просто-напросто не хотел рисковать. Требовалось разработать конверсионную стратегию. В Сингапуре собралось много народу, как сторонники конверсии, так и ее противники. Помните генерала Ларсена? – справилась она у Тома. – Генерал ВВС США, глава Отдела стратегической обороны…

– Кажется, помню, – отозвался Барнард.

Он прошел в огород и принялся собирать помидоры. Надежда последовала за ним, подняла с земли корзину, в которую он складывал овощи, и сказала:

– По-моему, из-за таких, как он, конверсировать аэрокосмическую промышленность было труднее всего.

– Может быть.

– Вы считаете иначе?

– Может быть.

– Но почему?

Наступила продолжительная пауза.

– С аэрокосмической промышленностью все упиралось в энергию, – наконец изрек Том. – Но кому нужны танки? Или артиллерийские снаряды?

Снова погрузившись в молчание, он сначала подобрал очередной помидор, а затем осуждающе поглядел на Надежду: мол, чего пристала. Кевин невольно посочувствовал деду.

– Да, с обычным вооружением мы тоже намучились, – согласилась Надежда. – Помните, швейцарцы предлагали переделать бронетранспортеры в грузовики? – Она рассмеялась и даже ткнула Тома локтем в бок. Старик с улыбкой кивнул. – А эти планы переоборудовать заводские цеха под школы?!

Том вежливо улыбнулся, поднялся и направился к дому. Надежда двинулась следом, ни на секунду не переставая говорить. По его примеру она взяла нож и стала резать помидоры, затем пошарила на кухонных полках, нашла специи, подсолнечное масло и уксус (и ни разу не упустила случая либо погладить Тома по руке, либо пихнуть по-дружески в бок).

– Помните?

– Помню, – ответил старик, не сводя взгляда с женщины.

– Когда инженеры наконец разобрались, что к чему, – продолжала Надежда, обращаясь к Дорис с Кевином, – то буквально вцепились в работу. Судя по их задору, ничего более притягательного на свете просто не существовало. Кстати говоря, все сложилось исключительно удачно. Войн никто не вел, международных конфликтов не возникало, ибо всех интересовало лишь одно – как выжить самим; поэтому спрос на оружие резко упал. Своего рода обратная связь – чем крепче она становилась, тем быстрее менялся мир. – Женщина снова засмеялась.

Чувствовалось, что ее переполняет энергия, которую, как догадывался Кевин, она старалась передать Тому – умаслить его, очаровать, обольстить…

Том, по-прежнему с улыбкой, предложил гостям помидорного салата. Кевин заметил, что старик краешком глаза то и дело поглядывает на Надежду, словно не в силах удержаться.

Обед прошел в молчании. Встав из-за стола, Том взял ведра и двинулся к насосу. Надежда составила ему компанию. По дороге она рассказывала о людях, с которыми они когда-то встречались в Сингапуре.

Дорис и Кевин нежились на солнышке. Время от времени до них доносились голоса из дубовой рощицы. «Но они действовали!» – звонко воскликнула Надежда. Том пробормотал в ответ что-то неразборчивое.

Вскоре Надежда и Барнард возвратились. Женщина снова смеялась, а Том, как и раньше, хранил молчание. Он держался дружелюбно, но несколько отстранено и очень часто поглядывал на Надежду. Собрал тарелки, взял ведро с водой и направился к мусорному баку.

Наконец Кевин пожал плечами и жестом дал женщинам понять, что, по его мнению, пора идти.

– Значит, на тебя не рассчитывать? – спросил он, пристально глядя на деда.

– Сами справитесь. – Том улыбнулся и прибавил, обращаясь к Надежде: – Рад был встретиться.

– Взаимно, – отозвалась она с улыбкой, столь призывной, столь личной, что Кевин даже отвернулся. Том поступил точно так же. Надежда попрощалась и первой двинулась по тропинке вниз.

Глава 3

23 марта. Карманных утопий на свете не существует.

Почему-то вспоминаются французские аристократы, у которых было все – роскошные одежды, изысканные яства, дома-дворцы, великолепное образование. Какую жизнь они вели! Можно сказать, жили в своей собственной утопии. Но вряд ли кто-то так скажет, ибо нам известно, что достатком они обязаны невежественным крестьянам, что трудились в поте лица. И потому французская аристократия для нас – горстка паразитов, жестоких и слабоумных тиранов.

Но теперь мир экономически превратился в единое целое. Громадная деревня, где на всем стоят марки «Изготовлено в Таиланде». И некоторые наслаждаются роскошью, а большинство по-прежнему изнывает от бесконечных войн, голода и страданий. Некоторые утверждают, что их это не касается, что у них и без того достаточно забот.

Взять хотя бы швейцарцев. Эта страна – своего рода гористый остров, на котором в избытке банков и бомбоубежищ. Одни швейцарцы радушно принимают беженцев из-за границы, а другие не задумываясь вышвыривают тех на улицу. Ничего удивительного, типичное для современных людей шизоидное поведение.

Я провел все утро во Fremdenkontrolle, точнее, в полицейском участке на Гемейндерштрассе. Тихое, стерильное помещение с мраморными полами и столешницами. Полицейский чиновник объяснил на верхненемецком, чтобы я наверняка понял, что все дело в новых законах. Во-первых, я нигде не работаю; во-вторых, въехал в страну по туристической визе; в-третьих, прожил здесь без малого год, что при отсутствии надлежащих документов просто недопустимо. Да, жена может остаться до истечения срока контракта. И дочка тоже.

«Кто за ней будет присматривать?» – хочется мне крикнуть ему в лицо, но я сдерживаюсь. Разумеется, у них все рассчитано заранее. Стоит выдворить из страны одного из членов той или иной семьи, как остальные сами потянутся следом. Просто и эффективно.

Мы сидим за кухонным столом. Памеле нужно отработать в Швейцарии последние семь месяцев, иначе получится, что предыдущие восемь лет, связанные с подготовкой к защите докторской, пошли коту под хвост. В Штатах сейчас трудно отыскать работу даже со степенью, а уж без оной… Лидди, очевидно, мне придется забрать с собой; у Памелы просто не хватит на нее времени. У нас в запасе месяц, а там – разлука на полгода. В принципе ничего страшного (насколько я знаю, по сравнению с китайскими учеными мы в весьма выгодном положении). Но Лидди совсем маленькая…

«Надо бороться», – говорю я. Памела качает головой, поджимает губы, берет со стола «Геральд трибьюн». Южный клуб отказался уплатить долги. Предполагается, что численность населения планеты сократится на двадцать пять процентов, и это считается оптимистическим прогнозом. В Индии и Мексике продолжается гражданская война. Повсюду вырубают леса. Температура окружающей среды понизилась на очередной градус Цельсия. Животные вымирают…

Все это я уже читал.

Памела отшвыривает газету. Я никогда не видел ее такой подавленной. Она встает, принимается мыть посуду – и, похоже, плачет. Полгода, полгода…

Мы – мировая аристократия. Однако нынешняя революция покончит не только с аристократией, но и со всем прочим. Скомканная газета, катастрофа сначала в одной стране, затем в другой, в третьей…

Убежден, ее можно избежать. По крайней мере, чтобы жить дальше, в это необходимо верить.

* * *

Когда умирает душа, на горе не остается сил.

Том встал с кровати, чувствуя себя дряхлым стариком. Этакое ископаемое, ровесник динозавров. Как-никак, ему восемьдесят один, и поддерживать форму помогают разве что лекарства, которые он исправно принимает. Застонав, Том проковылял в ванную, а когда вышел оттуда, на него вновь обрушилось одиночество.

Он распахнул входную дверь и уставился невидящим взором на полынного оттенка солнце. Известное дело, депрессия. Сна ни в одном глазу, ощущения притупились, мышцы одеревенели, и хочется плакать. Впрочем, слезы можно отогнать таблетками, но тогда одеревенеют не только мышцы, а все естество (правда, если вдуматься, это сулит некоторое облегчение, одновременно нагоняя тоску).

Когда умерла жена, он словно сошел с ума. И, будучи безумен, решил, что уже никогда не обретет здравого рассудка. Да и зачем? Какая теперь разница?

Представьте, что бок о бок растут два крепких дерева и одно обвивает ствол другого. Представьте, что первое дерево срубили, а второе оставили, и оно стоит, похожее на штопор, притягивая удивленные взгляды, и тянется ветвями вверх, разыскивая то, что утрачено безвозвратно.

Том остро ощутил свое одиночество. Поговорить не с кем, заняться толком нечем; даже то, что когда-то доставляло удовольствие, сейчас не радует, ибо все поглощено одиночеством, которое проникло повсюду. Оно в солнечном свете и шорохе листьев, оно стало условием безумия Тома Барнарда, его непременным условием, его основой.

Том стоял в дверном проеме, прислушиваясь к собственным ощущениям.

* * *

Его осаждали шальные мысли. В памяти вдруг возникло знакомое лицо. Неужели он и впрямь прожил такую жизнь? Порой в это было просто невозможно поверить. Ну да, каждое утро он просыпался, чувствуя себя совершенно другим человеком, и всякий раз его угнетали ложные воспоминания о ложном прошлом. Ощущение безмерного одиночества отчасти позволяло справиться с раздробленностью сознания; хотя, быть может, он просто-напросто обречен просыпаться поутру непременно иным существом. Один день – тем Томом Барнардом, которому выпало жить в бурные двадцатые. Другой – ловкачом-юристом, который занимался земельным правом, менял прежние законы на более справедливые, более симпатичные. В ту пору ходило присловье: «Законы что гены: захотел – исправил». Вполне возможно, это чушь, однако в нее верили…

Лицо из прошлого воплощения. Меня зовут Брайди Мэрфи, я говорю по-гэльски. Когда-то я знал русскую красавицу с волосами цвета воронова крыла и умом, острым как скальпель хирурга. Да ты наверняка помнишь. Анастасия. А твой внук – строитель, верно? Что ж, может, мы и правда способны исправить свои гены. Если ты сам просыпаешься каждое утро новым человеком, то с какой стати сын твоей дочери должен напоминать обликом какое-то из предыдущих воплощений? Мы все живем рядом с чужаками, нас разделяют пропасти. Ты никогда не занимался тем, что сейчас тебе вспоминается; с тем же успехом можно утверждать, что ты разводил пчел на пасеке в глубине подвергшегося бомбардировке леса или провел всю жизнь на кровати в родительском доме. Вне сомнения, инкарнации существуют каждая в своей плоскости бытия. В то, что ты сумел объединить две плоскости, слить воедино два мира, просто не верится. Нет, тебе никогда не вернуть рассудок.

Но это лицо!.. Этот резкий голос, в котором постоянно слышится насмешка… Тогда, в Сингапуре, она ему понравилась, он нашел ее привлекательной. Экзотическая особа… Однажды, в молодые годы, они с женой поднялись на Рэттлснейк-Хилл, чтобы полюбоваться закатом и заняться любовью в роще, которую помогали сажать несколько воплощений тому назад, мечтая о детях. Похожая на сильфиду обнаженная женщина стояла в сумерках под деревьями. Призраком былой радости перепрыгивала через десятилетия. Дзинь! Будто вонзилась в дерево стрела. Атласная кожа, смуглая на фоне коры, и вдруг вспыхивает яркая искра, предвосхищение богоявления.

Нельзя допустить, чтобы кто-то осквернил этот холм.

Внутри шевелится ловкач-адвокат Брайди Мэрфи. «Черт побери! Оставь меня в покое!»

Том возвращается в комнату, одевается, смотрит на кровать, садится на нее и плачет. Постепенно плач переходит в смех. «Дерьмо!» – говорит Том и надевает башмаки.

* * *

Он выходит из дома, спускается по тропинке вниз. Сквозь листву, словно выискивая в ней птиц, пробиваются солнечные лучи. Добравшись до дороги, что ведет через каньон Черная звезда, Том садится на велосипед и направляется в сторону Чапмена. Миновав расщелину, в которую нырнула дорога, он поворачивается направо и смотрит на каньон Кроуфорд и на Рэттлснейк-Хилл. Кустарник, кактусы, дубовая рощица, орешник и платаны… Все прочие холмы, которые видно отсюда, давным-давно застроены; над крышами домов возвышаются экзотические деревья. Холмы равняются деньгам, а деньги равняются власти. Однако служба водоснабжения округа Ориндж владела Рэттлснейк-Хиллом задолго до того, как Эль-Модена стала городом, и никому не давала поблажек (она распределяла воду со строгостью, излишней даже по калифорнийским меркам). Но пару лет назад она передала холм городу, поскольку избавлялась от всего, что не касалось ее впрямую. И ныне холм принадлежал Эль-Модене, властям которой и предстояло решить, что с ним делать.

В окрестностях Чапмена ему встретились Педро Санчес, Эмилия Дойч, Сильвия Уотерс и Джон Смит. «Эй, Том! Том Барнард!» Все как один старые приятели. «У вас тут что-нибудь изменилось?» – справился он, притормозив. Широкие улыбки, дружеская трепотня. Нет, все по-прежнему – во всяком случае, так кажется, – если не считать старины Тома. «Я ищу Кевина». «Они играют на Эспланаде», – сообщил Педро. Приглашения в гости, веселые «счастливо!» Том покатил дальше, чувствуя себя не в своей тарелке. Когда-то это был его город, его друзья.

Матч на Эспланаде был в самом разгаре. Тому показалось, что он не может не остановиться (в дерево – то, что внутри, – снова вонзилась стрела).

На пригорке, в тылу «Лобос», расположилась Надежда Катаева. Компанию ей составлял высокий толстяк, с которым они над чем-то смеялись. Том судорожно сглотнул, сердце бешено заколотилось. Как жаль, что он разучился вести светские беседы! Сожаление накатило волной, дерево внутри будто закачалось и поплыло. Сожаление или…

Том подъехал к пригорку. Толстяк оказался новым городским прокурором, и звали его Оскаром. Они с Надеждой определяли, на кого из кинозвезд похож тот или иной игрок. Женщина заявила, что Рамона напоминает Ингрид Бергман; по мнению же Оскара, она сильнее всего смахивала на Белинду Брав.

– Рамона куда симпатичнее, – пробормотал Том и слегка удивился, когда его собеседники рассмеялись,

– А я на кого похож? – спросил Оскар у Надежды.

– Гм… Может быть, на Зиро Мостела?

– Да, в дипломатичности вам не откажешь.

– А как насчет Кевина? – поинтересовался Том.

– Норман Рокуэлл[9]9
  Норман Рокуэлл (1894—1970)– американский художник-иллюстратор.


[Закрыть], – откликнулась Надежда. – Весь из себя.

– Это же не кинозвезда!

– Какая разница?

– Нечто среднее между Лайлом Симсом и Джимом Нейборсом, – вмешался Оскар.

– Помеси не допускаются, – возразила Надежда. – Один из «Маленьких негодников».

Кевин пошел принимать в первую зону, взмахнул битой и отправил мяч далеко в поле. К тому времени когда мяч вернули, он уже переместился к третьей и с усмешкой взирал на происходящее, причем усмехался, что называется, от уха до уха.

– Большой ребенок, – заметила Надежда.

– Девяти лет, – подтвердил Том, приложил ладони ко рту и крикнул: – Отличный удар! – Он действовал машинально. Инстинктивно. Попросту не мог удержаться. Вот что значит исправлять гены.

Кевин повернулся, увидел деда, улыбнулся и помахал рукой.

– Вот уж точно – маленький негодник, – проговорила Надежда.

* * *

Они продолжали наблюдать за игрой. Оскар улегся на траву, провел пухлой ладонью по земле, взглянул на облака. С моря задувал ветерок, поэтому жарко не было. Увидев Тома, проезжавшая мимо пригорка на велосипеде Фрэн Кратовил остановилась, подошла и тепло поздоровалась с Барнардом. Ее лицо выражало приятное удивление. Они мило поболтали, как и положено старым друзьям, и Фрэн укатила.

Снова настала очередь Кевина принимать подачу, и снова он нанес мощный удар.

– Молодец, – похвалил Том.

– Тысячу выбьет, – заметил Оскар.

– Точно.

– Вы о чем? – не поняла Надежда. Ей объяснили правила игры.

– Какой шикарный у него замах, – сказала женщина.

– Да уж, – согласился Том. – Не бита, а плетка…

– То есть?

– У Кевина крепкие руки, – пояснил Оскар. – Он действует настолько быстро, что кажется, будто бита слегка изгибается на лету.

– Но при чем тут плетка?

– Потому что движения биты напоминают именно плетку, а не, скажем, пастушеский кнут, – слегка смущаясь, отозвался Том. – Забавно… По-моему, плетки никто давным-давно в глаза не видел, а сравнение осталось.