Текст книги "Как слониха упала с неба"

Автор книги: Кейт ДиКамилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 11

В первую субботу месяца весь город Балтиз устремился поглядеть на слониху. Очередь тянулась по улицам и переулкам от дворца графини Квинтет вниз под гору и терялась вдали. Кого тут только не было: молодые люди с нафабренными усами и напомаженными волосами; чистенькие морщинистые старушки в пышных, взятых взаймы нарядах; свечных дел мастера, от которых пахло пчелиным воском; прачки с красными, стёртыми пальцами и надеждой в глазах; младенцы, ещё не отнятые от материнской груди, и старики, грузно опиравшиеся на суковатые палки.

Шляпницы стояли с гордо поднятыми головами, водрузив на них свои последние творения. Фонарщики с красными от постоянного недосыпа глазами стояли возле дворников, державших метлы наперевес, точно мечи перед боем. Священники и гадалки стояли бок о бок и украдкой бросали друг на друга негодующие взгляды.

В этой очереди собрались все, весь город выстроился, чтобы посмотреть на слониху. Одни верили, другие надеялись, третьи жаждали мести. Все мечтали о любви. Люди стояли и ждали.

Они знали, что чудес не бывает, но каждый всё – таки втайне рассчитывал, что чудо свершится, что достаточно просто взглянуть на слониху, как все их чаяния сбудутся.

Мужчина, стоявший в очереди перед Питером, был весь в чёрном – вплоть до шляпы с широченными полями. Беспрестанно покачиваясь с носка на пятку, он бормотал: «Размеры слонов потрясают воображение. Размеры слонов бесконечно потрясают воображение. Сейчас я сообщу вам истинные размеры слонов…»

Питер навострил уши. Ему ужасно хотелось узнать про размеры слонов. Это, должно быть, очень полезные сведения. Но человек в чёрном так ни разу и не дошёл до цифр. Посулив сообщить размеры слонов, он выдерживал эффектную паузу, набирал в лёгкие воздух – и, раскачиваясь с носка на пятку, начинал всё сызнова: «Размеры слонов потрясают воображение.

Размеры слонов бесконечно потрясают воображение…

Очередь продвигалась медленно, в час по чайной ложке. К счастью, к концу дня бормотание стоявшего впереди человека стало не так слышно, поскольку появился нищий и заглушил его своим пением. Он стоял, как всегда, с протянутой рукой, а у его ног сидела большая чёрная собака.

Песня была сладкой, щемящей. Питер слушал, закрыв глаза. Эти звуки помогали сердцу биться и усмиряли его бешеный стук. Они утешали и вселяли надежду.

– Ах, Адель, погляди, – пел нищий, – поспеши, не проспи…

– Адель?

Питер обернулся, посмотрел на нищего, а тот – о Господи! – снова пропел её имя.

Адель!

– Пусть он возьмёт её на руки, – сказала мама повивальной бабке в ту ночь, когда родилась его сестра, в ту ночь, когда умерла его мама.

– Боязно мне что – то, – ответила повитуха. – Он же сам от горшка два вершка.

– Нет – нет, дайте ему ребёнка, – повторила мама.

Питеру вложили в руки запелёнутую девочку.

– Запомни, – говорила ему мама. – Это твоя сестра. Её зовут Адель. Она – твоя сестра, а ты – её брат. Вы друг другу родные, запомни. Запомнил?

Питер кивнул.

– Ты будешь о ней заботиться?

Питер опять кивнул.

– Обещай мне, Питер! Обещаешь?

– Да, – ответил он, а потом повторил это чудесное и ужасное слово «да», эту клятву, на случай если мама его не расслышала: – Да.

И Адель, точно поняв, что речь о ней, тут же перестала плакать.

Питер открыл глаза. Нищего не было, а бормотание стоявшего впереди мужчины снова стало явственным:

– Размеры слонов потрясают…

Питер снял шапку, потом снова надел, снова снял. Он еле сдерживал слёзы. «Значит, я дал маме обещание! Я дал клятву».

Тут его ткнули в спину, и грубый голос спросил:

– Эй! Ты шапкой жонглируешь или в очереди стоишь?

– В очереди стою, – ответил Питер.

– Тогда не зевай, продвигайся.

Питер надел шапку и лихо, по-солдатски, сделал шаг вперёд. Ведь прежде он собирался стать солдатом. Очень хорошим солдатом.

А во дворце графини, в бальном зале, стояла слониха. Мимо шли люди: гладили её, хватали за хвост, облокачивались на неё плевали, смеялись, плакали, молились и пели. Слониха же пребывала в безутешном горе.

Ей было по – прежнему непонятно, слишком многое непонятно: где её братья и сестры? Где её мама? Где высокая трава и яркое солнце? Где знойные дни? Где деревья, под которыми всегда найдёшь тень? Где ласковые ночи?

Мир стал слишком непонятным, холодным. Нестерпимым. Она уже перестала вспоминать своё имя. Она решила, что хочет умереть.

Глава 12

Вскоре графиня Квинтет обнаружила, что держать слона в бальном зале собственного дворца – дело весьма хлопотное. Дабы избавиться от таких малоприятных обстоятельств, как грязь и зловоние, графиня наняла маленького незаметного человечка, которому надлежало стоять позади слонихи с ведёрком и лопатой наготове. Человечек этот был горбун, и спина его всегда была согнута, поэтому он даже не мог поднять голову и посмотреть на кого – нибудь прямо – только искоса.

Звали его Барток Уинн. Прежде чем заступить на вечный пост под хвостом слонихи, он работал каменотёсом и вырезал горгулий прямо на верхушке самого высокого и величественного собора города. Горгульи у Бартока Уинна получались отменные: все как на подбор страшные и ни одной одинаковой, каждая со своим выражением лица.

Как – то раз на исходе лета – того лета, которое предшествовало той зиме, когда в Балтизе появилась слониха, – Барток Уинн стоял на верхотуре и пытался придать живости самой ужасной из всех когда – либо созданных им горгулий. Внезапно он оступился и полетел вниз. Поскольку падал он с огромной высоты, почти от самого шпиля кафедрального собора, у него было время подумать.

Он летел к земле и думал: «Я сейчас умру». Вслед за этой мыслью пришла другая: «Но я что – то знаю. Знаю. А что я знаю?»

И тут его осенило: «А – а! Я знаю, что я знаю! Жизнь – смешная штука. Вот что я знаю».

И он засмеялся. Он летел к земле и громко смеялся. Его смех услышали шедшие по улицам люди. Они задрали головы – и очень удивились. Ничего себе! Человеку грозит верная гибель, а он смеётся!

Наконец Барток Уинн ударился об землю. А потом его товарищи, другие каменотёсы, пронесли его бесчувственное, переломанное, окровавленное тело по улицам Балтиза и доставили домой, его жене, которая, взглянув на мужа, даже не знала, за кем посылать – за доктором или за похоронных дел мастером.

Но в конце концов позвала доктора.

У него сломан позвоночник.

– Он не выживет, – сказал доктор жене Бартока Уинна. – После таких падений люди не выживают. То, что он ещё дышит, уже чудо. За это можно только благодарить, а понять, почему он не умер сразу, – не в наших силах. Есть, наверно, в этом какой – то высший смысл, но он за пределами нашего разумения.

В это время лежавший без сознания Барток Уинн вдруг тихо застонал, очнулся и, схватив доктора за халат, жестом велел ему наклониться поближе.

– Вот, мадам! – провозгласил доктор. – Вот ради чего он пока жив! Он несёт нам весть, важную весть. Да – да, голубчик, говорите! Скажите эти сокровенные слова! Скажите их мне!

Доктор картинно откинул полы халата, сел и склонился над искалеченным Бартоком, приложив ухо почти к его губам.

– Хиииии, – выдохнул Барток Уинн. – Хиии – хииииии.

– Что он говорит? – спросила жена.

Доктор выпрямился. Лицо его побледнело.

– Ничего, – ответил он.

– Ничего? – удивилась жена.

Барток снова подёргал доктора за халат. И тот снова, хотя уже без особой охоты, склонился и повернул ухо к несчастному.

– Хиииии, – засмеялся Барток Уинн прямо в ухо доктору. – Хиии – хиии.

Доктор встал, оправляя халат.

– Так ничего и не сказал? – спросила жена Бартока Уинна, уже готовясь в отчаянии заламывать руки.

– Мадам, он смеётся, – произнёс доктор. – Он потерял разум. Скоро потеряет и жизнь. Повторяю, мадам, он не жилец.

Но спина каменотёса срослась, пусть криво и косо, но срослась. Он выжил.

До падения Барток Уинн был человеком суровым, смеялся раза два в месяц, а то и реже, а рост имел весьма изрядный. После падения он остался горбатым полутораметровым карликом, зато смеялся постоянно – зловеще, со знанием дела, каждый день, каждый час, над всем подряд. Все в этом мире было для него поводом для мрачноватого веселья.

Поначалу он вернулся на строительные леса городского собора, взялся за инструмент, подошёл к камню… и рассмеялся. Барток всё время смеялся, поэтому руки его дрожали и из камня ничего не вытёсывалось. Камень оставался просто камнем, горгульи не получались, и Бартока Уин на в конце концов уволили.

Так он и оказался с ведёрком и лопатой под хвостом у слонихи. Этот жизненный поворот, однако, нисколько не повлиял на его склонность видеть во всём смешное. Напротив. Он стал смеяться больше и чаще – хотя куда уж больше и чаще? Зато он точно смеялся громче. Барток Уинн хохотал.

Поэтому, когда к концу угрюмого беспросветного субботнего дня Питер ступил наконец в залитый светом бальный зал графини Квинтет, он услышал хохот.

Слониху он поначалу даже не увидел.

Вокруг неё толпилось столько людей, что перед глазами у Питера были только спины. Но очередь двигалась, шаг за шагом он оказывался всё ближе, ближе – и вот он уже возле слонихи. Она показалась ему разом и больше и меньше, чем он ожидал. А ещё у него внезапно сжалось сердце: слониха стоит такая понурая, печальная, с закрытыми глазами.

– Продвигайтесь, ха – ха – ха, – хохоча, покрикивал человечек с лопатой. – Хи – хи – хи! Пошевеливайтесь! Всем охота увидеть слониху.

Питер стянул с головы шапку, прижал её к груди и сделал ещё шажок – так, чтобы положить руку на слонихин бок, шершавый и жёсткий. Слониха стояла, чуть покачиваясь. От неё шло тепло. Протолкнувшись вперёд, к её уху, Питер произнёс то, ради чего пришел, – попросил о том, что могла сделать для него только она, слониха.

– Пожалуйста, – сказал он, – вы ведь знаете, где моя сестра. Покажите мне дорогу.

Питеру тут же стало стыдно за эту просьбу. Как он вообще смеет что – то просить? Слониха такая усталая, такая грустная. Может, она спит?

– Продвигайтесь, пошевеливайтесь! Ха – ха – ха! – торопил горбун.

– Ну, пожалуйста, – прошептал Питер слонихе. – Пожалуйста, это очень – очень важно! Не могли бы вы открыть глаза? Посмотрите же на меня! Пожалуйста!

Слониха перестала раскачиваться и замерла. А потом, не сразу, а после долгих, нестерпимо долгих мгновений открыла глаза и посмотрела прямо на мальчика. Взгляд её был обреченный и умоляющий.

И Питер позабыл об Адели, о маме, о гадалке, о старом вояке, об отце, о полях сражений, о вранье, клятвах и предсказаниях. Он забыл обо всём. Сейчас существовала только одна правда, та ужасная правда, которую он прочёл в слонихиных глазах.

Слониха в отчаянии. Она хочет домой. Ей надо попасть домой, иначе она умрёт.

Открыв глаза и взглянув на мальчика, слониха испытала лёгкую оторопь. Он смотрит так, будто они знакомы, будто он её понимает. И в душе слонихи затеплилась надежда – впервые с тех пор, как, проломив крышу оперного театра, она свалилась в Балтиз.

– Не волнуйтесь, – шепнул ей Питер. – Я всё сделаю, чтобы вы вернулись домой.

Слониха глядела на него, не сводя глаз.

– Обещаю, – сказал Питер.

– Следующий! – покрикивал горбатый карлик. – Не стойте! Не задерживайтесь! Ха – ха – ха! На улице ещё много людей, они тоже хотят увидеть слониху!

Питер повернулся и двинулся к выходу. Он шёл не оглядываясь – прочь из бального зала графини Квинтет, через огромные, специально прорубленные для слонихи ворота, в сумрак зимнего балтизского вечера.

Он дал слонихе клятву. Но что это за клятва? Да это же самая страшная клятва на свете! Ещё одно обещание, которое он не сумеет сдержать! Как может он, Питер, сделать так, чтобы слониха попала домой? Он даже не знает, где её дом. В Африке? В Индии? И где эти самые Африка и Индия и как отправить туда слониху?

С таким же успехом он мог обещать слонихе, что раздобудет для нее пару огромных крыльев.

«Я совершил ужасную, ужасную ошибку, – думал Питер. – Не надо было ничего обещать. И не надо было задавать гадалке никаких вопросов. Надо было оставить всё как есть. И фокусник тоже совершил страшную ошибку. Слонихе в Балтизе не место. Это преступление. Фокусника посадили в тюрьму – и поделом. Пусть сидит там до скончания века. Его нельзя выпускать, он настоящий злодей!»

И тут в голову Питера пришла такая очевидная и такая чудесная мысль, что он даже остановился.

Фокусник!

Если существуют такие магические заклинания, благодаря которым с неба падают слоны, то наверняка есть и такие заклинания, не менее сильные и не менее волшебные, чтобы отменить первые.

Должно быть заклинание, которое отправит слониху обратно домой.

– Фокусник! – произнёс Питер вслух и тут же добавил: – Лео Матьен.

Натянув шапку на уши, он припустил бегом в меблированные комнаты «Полонез».

Глава 13

Дверь открыл сам Лео Матьен. Он стоял босиком, с повязанной на шее салфеткой. В усах его застрял кусочек морковки и хлебная крошка. Из квартиры на холодную тьму лестницы облаком выплыл запах бараньего рагу.

– Так это же Питер Огюст Дюшен! – воскликнул Лео Матьен. – И на голове у него шапка. И он стоит передо мной, а не кукует, как обычно, из чердачного окошка.

– Простите, что отрываю вас от ужина, – выпалил Питер. – Но мне надо срочно увидеть фокусника.

– Что? Кого увидеть?

– Мне надо, чтобы вы отвели меня в тюрьму, поговорить с фокусником. Вы же полицейский, страж закона, они не могут вас не впустить.

– Кто там пришёл? – спросила из кухни Глория. А потом она подошла к двери и встала рядом с мужем.

– Добрый вечер, мадам Матьен, – сказал Питер и, сняв шапку, поклонился Глории.

– И тебе добрый вечер, – ответила она.

– Да, вечер добрый, – смущённо повторил Питер и, надев шапку, снова затараторил: – Простите, что отрываю от ужина, но мне срочно надо в тюрьму.

– Ему надо в тюрьму? – переспросила Глория у мужа. – Он сказал «в тюрьму»? Господи милостивый! Что за просьбы у этого ребёнка? Да ты только посмотри на него! Какой худенький! Он же совсем… ну, как это называется?

– В чём душа держится, – подсказал Лео.

– Смотри, он прямо прозрачный! – подхватила Глория. – Тебя что, этот старик вообще не кормит? На вашем дурацком чердаке нет не только любви, но и еды?

– У нас хлеб есть, – возразил Питер. – И рыба. Только рыбки очень маленькие.

– А ну – ка зайди к нам, – велела Глория. – Я точно знаю, что тебе надо. Ты должен сию же минуту зайти к нам.

– Но я не… – начал было Питер.

– Заходи, – сказал Лео. – Давай потолкуем.

– Немедленно к столу, – сказала Глория. – Сначала поедим, а уж потом потолкуем.

На кухне у Лео и Глории Матьен было тепло и стол стоял совсем близко к печке, где плясало весёлое пламя.

– Садись, – сказал Лео.

Питер уселся. Ноги у него дрожали, а сердце колотилось, словно он всё ещё бежал.

– Боюсь, у меня совсем нет времени, – сказал он. – Честное слово. Боюсь, мне некогда ужинать.

Глория поставила перед ним миску с рагу.

– Ешь, – велела она.

Питер зачерпнул рагу, поднёс ложку к губам. Прожевал. Проглотил.

Он уже забыл, когда в последний раз ел что – нибудь, кроме чёрствого хлеба и крошечных костлявых рыбок.

И сейчас, съев первую ложку рагу, он вдруг вспомнил это тепло, этот вкус, это счастье… Точно нежная рука подтолкнула его, совсем чуть – чуть, и все, что он потерял, разом нахлынуло, накатило: сад, отец, мама, сестра, обещания, которые он дал, но не в силах выполнить…

– Что такое? – всполошилась Глория. – Почему мальчик плачет?

Лео положил руку на плечо Питеру.

– Тихо, сынок… Не волнуйся. Всё образуется. Всё будет хорошо. Мы всё сделаем, всё что надо. Вместе сделаем. Но сначала ты должен поесть. Это важно.

Питер кивнул, взялся за ложку. Он снова прожевал, проглотил – и слёзы хлынули сами. Они стекали по его щекам прямо в миску.

– Очень вкусное рагу, мадам Матьен, – проговорил Питер сквозь слёзы. – Очень – очень вкусное.

Руки у него ходили ходуном, и ложка стучала о край миски.

– Аккуратненько, – сказала Глория. – Не капни на стол.

«Прежняя жизнь ушла навсегда, – думал Питер. – Не вернёшь. Никогда не вернёшь».

– Ешь, Питер, – мягко сказал Лео.

Питер понял: только что он заглянул правде в глаза. И осознал, что утратил. Когда Питер доел, Лео Матьен взял у него из рук миску, поставил на стол и сказал:

– А теперь рассказывай. Всё рассказывай.

– Всё? – уточнил Питер.

– Да, всё. С самого начала.

И Питер начал рассказывать. Сначала про сад. Про то, как папа подкидывал его высоко – высоко в воздух и ловил, а рядом смеялась мама, вся в белом, с огромным, круглым как мяч животом.

– Небо было огненно – золотое, – вспоминал Питер. – И уже горели фонари.

– Хорошо рассказываешь, – похвалил Лео. – Я очень ясно всё это представляю. А где твой отец сейчас?

– Он был военным, – ответил Питер, – и погиб в бою. Вильно Луц служил вместе с ним, они дружили. Он видел, как погиб отец. И потом он пришёл к нам домой – рассказать…

– Вильно Луц, – повторила Глория таким голосом, словно говорила страшное проклятие.

– Когда мама услышала, что отца больше нет, ребёнок у неё в животе… моя сестра, Адель, стала проситься наружу. – Питер умолк и, вдохнув, выговорил: – Адель родилась, а мама умерла.

Перед тем как она умерла, я дал ей слово, что буду всегда заботиться о сестре. Но я не сдержал обещания, потому что сестру забрала повивальная бабка, а меня – Вильно Луц. Он хотел сделать из меня настоящего солдата.

Глория грозно выпрямилась.

– Этот Вильно Луц! – Она взглянула на потолок, за которым находился чердак, и угрожающе потрясла кулаком. – Я ещё с ним побеседую!

– Сядь, пожалуйста, – попросил жену Лео Матьен.

Глория села.

– Так что же стало с твоей сестрой? – спросил Лео у Питера.

– Вильно Луц сказал мне, что она умерла, что она родилась мёртвой.

Глория тихо охнула.

– Он так сказал. Но он врал. Врал. Он мне сам признался. Она не умерла.

– Ох уж этот Вильно Луц! – Возмущённая Глория снова вскочила и затрясла кулаком.

– Сначала про сестру мне сказала гадалка, сказала, что Адель жива, – продолжал Питер. – А потом мне приснился сон, она там тоже была живая. А ещё гадалка обещала, что к сестре меня приведёт слониха. Но сегодня днём я видел слониху фокусника. Лео Матьен, её надо отправить домой! Иначе она тут умрёт. Она должна попасть домой. Фокусник должен всё переколдовать.

Лео, скрестив руки на груди, покачивался на задних ножках стула.

– Не качайся, – велела ему жена. – Вечно ты стулья портишь.

Лео Матьен медленно опустился вместе со стулом, поставив его на все четыре ножки, и улыбнулся.

– А что, если?.. – произнёс он.

– Даже не начинай, – одёрнула его Глория. – Пожалуйста, не начинай.

– Может, всё – таки?

Сверху донёсся глухой стук – это Вильно Луц требовательно стучал об пол деревянной ногой.

– А вдруг? – не унимался Лео.

– Конечно, – сказал Питер, даже не взглянув на потолок, и, не сводя глаз с Лео Матьена, спросил: – А что, если?..

– Почему бы нет? – отозвался Лео Матьен и улыбнулся.

– Хватит! – воскликнула Глория.

– Нет, не хватит! – возразил Лео Матьен. – Мы должны, мы просто обязаны задавать себе эти вопросы. Так часто, как можем, как осмелимся. Как изменить мир, если не спрашивать о главном?

– Мир не изменишь, – сказала Глория. – Каким он был испокон веков, таким и останется вовеки.

– Нет, – спокойно возразил Лео Матьен. – Я верю, что это не так. Потому что сейчас перед нами стоит Питер и просит этот мир изменить.

– Бух, бух, бух – стучала над их головами деревянная нога Вильно Луца.

Глория посмотрела на потолок, потом на Питера и покачала головой, а затем медленно кивнула.

– Да, – сказал Лео Матьен. – Да – да. Я тоже так думаю.

Он поднялся из – за стола, снял с шеи салфетку.

– Пора собираться в тюрьму, – объявил он Питеру.

Лео притянул к себе жену и крепко – крепко обнял. На мгновение она прижалась щекой к его щеке, потом отстранилась и повернулась к Питеру.

– Да? – спросила она.

– Да, – ответил Питер.

Он стоял перед ней навытяжку, точно солдат перед командиром, и совсем не ожидал, что она вдруг обхватит его мягкими руками и прижмёт к себе, к запахам бараньего рагу, накрахмаленного белья и зелёной травы.

Его обнимают!

Он совершенно забыл, каково это, когда тебя обнимают. И он тоже обхватил Глорию обеими руками и… разрыдался.

– Ну, будет уже, не плачь, – шептала она, раскачивая его из стороны в сторону. – Не плачь, глупыш, не плачь, мой хороший, мой чудный мальчик, который хочет изменить мир. Ш – ш – ш… не плачь. Как же тебя не полюбить? Разве можно не полюбить такого отважного, такого преданного мальчика?

Глава 14

Во дворце графини, в тёмном пустом бальном зале, спала слониха. Ей снилось, будто она идёт по бескрайней саванне, под сияющим голубым небом, и спину ей пригревает солнышко. А вдали стоит мальчик, стоит и ждёт. Она долго идёт к нему, а когда наконец доходит, он смотрит на неё как тогда, днём, из толпы. Но сейчас он ничего не говорит. Они идут вместе по высокой траве, и слониха – прямо во сне – думает: «Как же здорово идти рядом с этим мальчиком!» Ей кажется, что все в ее жизни теперь устроилось правильно. Она счастлива. А солнце так приятно греет спину…

В тюрьме, на своём плаще, расстеленном на соломенном топчане, лежал фокусник. Он глядел в окно в надежде, что тучи раздвинутся и он увидит свою звезду. В последнее время ему не спалось по ночам. Стоило ему закрыть глаза, как слониха снова и снова пробивала крышу оперного театра и приземлялась на мадам ЛеВон. Воспоминание было таким острым, таким явственным, что он не находил себе места. Он уже и думать ни о чём другом не мог – только о слонихе и о том великом чуде, которое ему удалось сотворить, чтобы явить её миру.

А ещё ему было невероятно одиноко. Хоть бы увидеть человеческое лицо! Любое! Пусть даже лицо несчастной мадам ЛеВон! Пусть эта калека приедет, пусть обвиняет его, грозит – он всё равно будет счастлив. Появись она сейчас здесь, он обязательно показал бы ей звезду, которая светит иногда прямо в окно, и спросил: «Вам доводилось когда – нибудь видеть такую красоту? Неужели у вас не разрывается сердце, оттого что в нашем мрачном, тёмном мире светят такие яркие, такие прекрасные звёзды?»

Короче говоря, в тот вечер фокусник не спал. Он услышал, как со скрежетом открылась дверь тюрьмы и по длинному гулкому коридору затопали две пары ног. Фокусник встал, надел плащ.

Взглянув через решётку в двери камеры, он увидел, как в коридоре среди тьмы, раскачиваясь, приближается пятно света. Сердце у фокусника ёкнуло, и он крикнул, заранее крикнул этому свету.

Что же он крикнул? Да вы наверняка догадываетесь.

– Я хотел сделать лилии! – прокричал фокусник. – Поймите, я собирался сделать букет лилий.

Лео Матьен поднял над головой фонарь, и Питер разглядел арестанта: длинная неопрятная борода, поломанные ногти, плащ с разводами плесени… и горящие глаза. Они горели как у загнанного зверя: в них читались и отчаяние, и мольба, и злость.

Надежды Питера рухнули. Этот человек вряд ли способен сотворить даже самое незатейливое чудо, не говоря уже о таком серьёзном деле, как отправка слонихи в родные края.

– Кто вы? – спросил фокусник. – Кто вас прислал?

– Меня зовут Лео Матьен, – сказал маленький полицейский. – А это – Питер Огюст Дюшен. Мы пришли поговорить с вами о слонихе.

– Ну, разумеется, – кивнув, произнёс фокусник. – О ком же ещё?!

– Мы хотим, чтобы вы сколдовали всё обратно и отправили её домой, – сказал Питер.

Фокусник рассмеялся, и смех его был не очень приятным.

– Домой, говоришь, отправить? А с какой стати?

– Она умрёт, если вы этого не сделаете, – объяснил Питер.

– Почему это?

– Потому что она скучает по дому, – ответил Питер. – Она тоскует. Вы разбили ей сердце.

– Так, значит, теперь понадобился фокус от тоски и разбитого сердца? – Фокусник вздохнул и снова засмеялся, а потом покачал головой. – То, что случилось, было так прекрасно, так величественно и удивительно, вы даже не поверите! И как всё бесславно закончилось…

Откуда – то из недр тюрьмы донёсся плач. Точно так же – глухо, словно придушенно, – плакал порой по ночам Вильно Луц, думая, что Питер спит.

«Мир разбит вдребезги, как слонихино сердце, – думал Питер. – Его уже не собрать, не склеить…

Фокусник стоял молча, прижавшись лбом к прутьям решётки.

А далёкий плач всё не смолкал, лишь становился то громче, то тише. И вдруг Питер увидел, что фокусник тоже плачет. Крупные редкие слёзы текли по его лицу и терялись в бороде. Может, всё – таки ещё не всё потеряно?

– Я верю, – тихо произнёс Питер.

– Кому? Во что? – спросил фокусник, не поднимая головы.

– Я верю, что всё можно поправить. Верю, что вы способны совершить чудо.

Фокусник покачал головой.

– А что, если?.. – подсказал Лео Матьен.

Фокусник поднял голову и взглянул на полицейского.

– Что, если? – переспросил он. – Это вопрос для настоящих волшебников.

– Верно, – согласился Лео. – Для волшебников. Но и для нас, обычных людей, живущих в обычном мире, это тоже важный вопрос. Так вот: что, если?.. Что, если вы просто попробуете?

– Я уже пробовал, – ответил фокусник. – Я пробовал отправить её назад. Ничего не вышло. – По его лицу продолжали катиться слёзы. – Но, поймите, я и не хотел, чтобы вышло! Она так прекрасна! Она – моё лучшее в жизни чудо.

– Если отправить её домой, тоже получится чудо, – сказал Лео Матьен.

– Вы правы, вы правы, – задумчиво проговорил фокусник.

Он перевёл взгляд с Лео Матьена на Питера, а потом снова на Лео.

– Пожалуйста! – попросил Питер.

Фонарь у Лео в руке дрогнул, пламя внутри колыхнулось, и тень фокусника заплясала за его спиной, на стене камеры. Сначала она уменьшилась, почти исчезла, а потом выросла, нависла над хозяином, словно совсем другое, отдельное от него существо. Тень тоже, вместе с Питером, ждала, пока фокусник примет решение – решение, от которого, похоже, зависела участь целого мира.

– Хорошо, – произнёс наконец фокусник. – Я попробую. Но мне нужны две вещи. Во – первых, сама слониха. Не могу же я без неё возвращать её домой. А во – вторых, мне нужна мадам ЛеВон. Приведите сюда эту даму вместе со слонихой.

– Но как? Это невозможно! – воскликнул Питер.

– Чудеса всегда связаны с невозможным, – сказал фокусник. – Они начинаются с невозможного, заканчиваются им же, да и посерёдке без невозможного не обойтись. На то они и чудеса.