Текст книги "Как слониха упала с неба"

Автор книги: Кейт ДиКамилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 7

Балтиз оказался отрезан от внешнего мира. Только в осаде его держал не враг, а погода. Никто из жителей города не мог припомнить такой беспросветно серой, такой угрюмой и унылой зимы. Где же солнце? Неужели оно никогда не выглянет, не засветит? Ну ладно, пускай не светит солнце, но пусть хотя бы пойдёт снег! Пусть посветлеет! Пусть хоть что – нибудь изменится в природе! Хоть что – нибудь…

Да, кстати, если уж зима так мрачна и отвратительна, неужели справедливо скрывать от большинства горожан свалившуюся с неба слониху – столь чудное, столь милое, столь вдохновляющее создание? А ведь она до сих пор заперта во дворце графини Квинтет, и видят её только знатные люди.

Нет, это несправедливо. Совсем несправедливо.

И вот около дворца графини собралась целая толпа. Горожане начали колотить в ворота, за которыми держали слониху, а когда никто им не открыл, они навалились, надеясь, что ворота распахнутся под их натиском. Но ворота были заперты крепко – накрепко – на засов.

Они словно говорили простому люду: «Вам сюда ходить не положено. А то, что таится внутри, внутри и останется».

Ах, как же это было несправедливо, особенно такой холодной, такой ужасно длинной зимой! Впрочем, влечение не всегда бывает взаимным. Может, жители Балтиза и мечтали пообщаться со слонихой, но сама она ни с кем общаться не желала. Одно то, что она оказалась неведомо где, а именно – в бальном зале графини Квинтет, было для слонихи совершенно невыносимым испытанием.

Сияние канделябров, громыхание оркестра, хохот, аромат жареного мяса, сигарного дыма и дамской пудры – все порождало у слонихи горькое недоумение. Неужели это происходит с ней?!

Усилием воли она пыталась заглушить все эти звуки и запахи. Она пробовала закрывать глаза и держать их закрытыми долго, как можно дольше. Но все её попытки были зряшными. Открыв глаза, она видела всё то же. Ничего вокруг не менялось. В груди у слонихи щемило всё сильнее, дышать становилось всё тяжелее. А мир казался совсем тесным – ей не было в нём места.

Долго и обстоятельно совещалась графиня Квинтет со своими встревоженными советниками и наконец решила, что простые горожане – то есть те, которых обыкновенно не приглашали на её балы, обеды и ужины, – всё – таки должны иметь возможность увидеть слониху. Народ надо просвещать и развлекать, пусть смотрит на слониху в первую субботу каждого месяца, причём бесплатно, совершенно бесплатно. И тогда народ непременно поймёт, как искренне ратует графиня за идеи социальной справедливости.

Графиня заказала в типографии объявления разного формата – от плакатов до листовок, – и скоро ими были обклеены все столбы и заборы в городе. По пути домой из полицейского участка Лео Матьен прочитал, что теперь и он благодаря щедрости графини Квинтет сможет лицезреть великое чудо, а именно – принадлежащую ей слониху.

– Спасибо, графиня, – сказал Лео Матьен объявлению на столбе. – Премного вам благодарны. Это чудная весть, просто расчудесная.

Нищий, стоявший со своей чёрной собакой у порога какого – то дома неподалёку от Лео Матьена, услышал его слова и тут же положил их на музыку.

– Это чудная весть, расчудесная… – запел нищий. – Расчудесная весть станет песнею…

Лео Матьен улыбнулся.

– Верно, – сказал он. – Весть – лучше не бывает. Потому что я знаю мальчика, которому жуть как хочется повидать эту самую слониху. Он даже попросил ему в этом деле посодействовать. И я уже начал кумекать и так и эдак, а тут – на тебе! Все ответы прямо на столбах и заборах! Вот уж мальчишка обрадуется.

– Это чудная весть, расчудесная, мальчик ждал эту тварь бессловесную, – тянул свою песню нищий. – Мальчик ждал, мальчик верил и – на тебе! Объявленье висит на столбе!

Лео Матьен положил монету в протянутую руку нищего, поклонился ему и продолжил свой путь. Он шёл теперь быстрее, насвистывая мелодию, которую только что пел нищий, и размышлял:

«А вдруг графине наскучит новая игрушка? Что тогда произойдёт? А если слониха вспомнит, что она на самом деле не домашнее животное, а царица джунглей? И поведёт себя сообразно – то есть как дикий зверь? Что тогда?»

Когда Лео добрался наконец до меблированных комнат «Полонез», он ещё на подходе услышал, как скрипнуло, открываясь, чердачное окошко.

– Лео Матьен! – донёсся до него голос Питера. – Вы уже придумали, как мне попасть на приём к графине?

– Питер! Чердачный кукушонок! – обрадовался Лео Матьен. – Ты – то мне и нужен. Погоди – ка, а где твоя шапка?

– Шапка? – удивился Питер. – Зачем?

Затем, что я принёс тебе распрекрасную новость, и мне кажется, что, прежде чем её выслушать, тебе непременно надо надеть шапку.

– Хорошо, я сейчас. – Питер на миг исчез из виду, а потом снова появился в оконном проеме, уже в шапке.

– Ну вот, теперь ты одет по всей форме и готов узнать счастливую весть, которую принёс тебе я, добрый вестник Лео Матьен. – Полицейский откашлялся. – Я горд и счастлив сообщить тебе, что отныне слониху фокусника, то есть слониху графини, будут регулярно показывать для просвещения и увеселения народных масс.

– Что это значит? – Питер растерялся.

– Это значит, что в первую субботу каждого месяца ты сможешь её увидеть. То есть уже в эту субботу, Питер! В ближайшую субботу!

– Правда? Я её увижу! – Питер просиял. Лицо его осветилось, точно солнцем. Лео Матьен даже оглянулся проверить, не совершило ли солнце этот неожиданный подвиг, не пробилось ли сквозь тучи, чтобы направить лучи прямёхонько на личико мальчишки. Солнца, разумеется, не было.

– Закрой окно, – донёсся из глубины чердака голос Вильно Луца. – На дворе зима. Собачий холод.

– Спасибо! – крикнул Питер Лео Матьену. – Большое спасибо!

Он закрыл створки окна и скрылся из виду.

Этажом ниже, в квартире Матьенов, Лео уселся у печки, вздохнул и принялся стягивать сапоги.

– Фу! – поморщилась его жена Глория. – Немедленно отдай мне свои носки.

Лео послушно снял носки. Глория тут же сунула их в лохань, над которой высилась шапка мыльной пены.

– Если б не я, – сказала Глория, – ты бы давно всех друзей растерял. Кому охота нюхать твои грязные носки?

– Не хочу тебя разочаровывать, – ответил ей муж, – но в общественных местах я сапог обычно не снимаю, поэтому мои носки никому нюхать не приходится.

Глория подошла к Лео сзади и положила руки ему на плечи. Потом она наклонилась и поцеловала его в макушку.

– О чём ты думаешь? – спросила она.

– Вспоминаю Питера. Как же он обрадовался, что сможет увидеть свою слониху! Прямо засветился весь от счастья.

– У этого мальчика неправильно устроена жизнь, – сказала Глория. – Его держат тут, словно в тюрьме. Всё этот, как его… Не могу запомнить, как его зовут.

– Его зовут Луц, – ответил Лео. – Вильно Луц.

– Он гоняет бедного мальчика целыми днями, точно на плацу. Заставляет его маршировать с утра до ночи. Я же слышу, как он орёт на бедняжку. Ужасная жизнь для ребёнка, ужасная.

Лео Матьен покачал головой:

– Да уж, не позавидуешь. Мальчик – то нежный, особенный, для солдатской жизни совсем непригодный. Нет, непригодный, уж поверь. Зато в нём много любви. У него большое, доброе сердце.

– Бедняжка! – Глория вздохнула.

– А он торчит на своём чердаке, взаперти, совсем один. Ему эту любовь и потратить не на кого. Это очень – очень вредно – когда любовь переполняет тебя до краёв, а тебе некуда её деть. – Лео Матьен откинул голову назад, взглянул на жену и улыбнулся. – А мы с тобой тут внизу. И тоже совсем одни.

– Перестань. – Глория помрачнела.

– Да я так, к слову. – Лео вздохнул.

– Не надо, – сказала Глория. – Молчи. – Она приложила палец к губам Лео. – Мы же пытались – не вышло. Бог нам детей не дал. Так уж он решил.

– Да кто мы такие, чтоб знать Промысел Божий! – возразил жене Лео Матьен и надолго задумался. – А что, если?..

– Не смей, – остановила его Глория. – Мое сердце уже разбито. Много раз. Я не в силах слушать твои дурацкие вопросы.

Но Лео Матьен не хотел молчать.

– А всё – таки, – шепнул он жене. – Что, если попробовать?

– Нет, – сказала Глория.

– Почему нет?

– Просто нет.

– А вдруг так бывает?

– Нет, – ответила Глория. – Так не бывает.

Глава 8

В «Приюте сестёр вечного света» под сводами огромной спальни – пещеры в железной кроватке спала Адель. Ей опять снилась слониха. На этот раз слониха стучала – стучала в двери, но сестра Мари отлучилась со своего поста, и открыть было некому.

Адель проснулась и тихонько лежала, уговаривая себя, что это просто сон, обыкновенный сон. Уговаривала, уговаривала – да всё без толку. Стоило девочке закрыть глаза, как она снова видела слониху: она стучит, стучит, стучит, а никто не открывает.

Через некоторое время Адель не выдержала, вылезла из постели, спустилась по холодной тёмной лестнице и с облегчением увидела сестру Мари: она сидела на своём обычном посту, у самых дверей. Монахиня спала, сгорбившись, склонив голову, так что подбородок её почти упирался в живот. Плечи старушки мерно вздымались и опускались, а из приоткрытого рта вырывался тихий храп.

– Сестра Мари, – позвала Адель и тронула монахиню за руку.

Сестра Мари тут же вскинулась.

– Войдите! – воскликнула она. – Наши двери всегда открыты. Стучите и входите!

– Я уже здесь, – напомнила о себе Адель.

– Ах, это ты? Ну да, конечно. Ты здесь. Это ты. Это Адель. Как хорошо, что ты здесь. Хотя тебя тут быть, разумеется, не должно. Сейчас ведь ночь. Середина ночи. Ты должна спать.

– Мне приснился сон, – сказала Адель.

– Как мило, – обрадовалась сестра Мари. – И что же тебе приснилось?

– Слониха.

– Да – да, конечно. Сны о слонихе. Сны такого рода очень трогательны. И назидательны. Хотя сама я, должна признаться, таких снов ещё не видела. Но я жду. Жду и надеюсь. Все мы должны ждать и надеяться.

– Мне приснилось, что слониха пришла сюда, постучалась, а открыть ей было некому.

– Быть такого не может, – возразила сестра Мари. – Я всегда здесь.

– А прошлой ночью мне снилось, что вы открыли двери, там стояла слониха, и она спрашивала обо мне, но вы её не впустили.

– Глупости какие! Я всех впускаю, никому не отказываю.

– Вы не сумели понять, что она говорит.

– Зато я всегда сумею открыть двери, – успокоила девочку сестра Мари. – Когда – то я открыла их для тебя.

Обняв свои коленки, Адель пристроилась на полу у ног монашки и спросила:

– А какая я тогда была? Когда вы мне открыли.

– Крошечная была. Совсем пушинка. Тебе было всего несколько часов от роду. Ты тогда только – только родилась.

– А вы были мне рады? – спросила Адель. Она давно знала ответ, но всё равно каждый раз спрашивала.

– Знаешь, – начала свой рассказ сестра Мари, – перед тем как ты появилась, я сидела тут, на этом самом стуле, совсем одна, и мир вокруг меня был тёмным и мрачным. А потом ты появилась, я взяла тебя на руки, посмотрела на твоё личико…

– И назвали меня по имени, – подсказала Адель.

– Да, я назвала тебя по имени.

– А откуда вы его узнали? Как вы поняли, что меня зовут Адель?

– Повитуха, которая тебя принесла, рассказала, что твоя мама перед смертью велела назвать тебя Аделью. Так что имя твоё я знала.

– И я вам улыбнулась, – снова подсказала девочка.

– Верно, улыбнулась. И вокруг точно сто огней зажглось. Весь мир прямо засветился от твоей улыбки.

Слова монахини обнимали и грели Адель, словно родное тёплое одеяло. Она закрыла глаза.

– А как вы думаете… у слоних… имя… у слонов… бывает?

– Конечно, бывает, – ответила сестра Мари засыпающей девочке. – Всякой божьей твари положено иметь имя, даже самой распоследней животине. Не сомневайся.

Сестра Мари была права. Имена есть у всех. Даже у нищих. В узком кривом переулке неподалёку от «Приюта сестёр вечного света» сидел нищий по имени Томас, а к нему, стремясь согреться и согреть, притулилась большая чёрная собака. Фамилия у Томаса если когда – то и была, то он её забыл. Или вовсе не знал. Он даже не знал, были ли у него когда – нибудь отец с матерью.

Он знал только одно: он нищий. Он делал только одно: протягивал руку за милостыней. Ещё он умел петь, хотя сам не понимал, как это у него получается.

Он умел складывать слова из ничего, из самых простых будничных вещей, и умел превратить это ничто в такую красивую, такую мелодичную песню, что из неё проступал совсем иной, более совершенный мир, совсем иная, прекрасная жизнь.

Чёрного пса звали Иддо. В прежние времена он служил в армии связным, носил срочные депеши, письма и карты через поля сражении – от одного офицера Её Величества к другому.

Но однажды, в бою при Модегнеле, когда чёрный пёс пробирался среди лошадей, солдат и походных палаток, рядом взорвался пушечный снаряд. Пса накрыло взрывной волной, подкинуло высоко в воздух, отшвырнуло далеко – далеко и ударило головой об землю, да так сильно, что он ослеп, мгновенно и навсегда. А в голове у него засела одна мысль: «Кто же, кто доставит письма адресатам?» С этим вопросом он и погрузился во тьму.

И поныне, стоило Иддо заснуть, как он снова бежал, бежал со всех лап – с депешами, письмами, картами боевых действий – с заветным листком, который поможет выиграть войну. Главное, чтобы он, Иддо, добежал вовремя.

Пёс мечтал делать то, ради чего родился и чему был обучен, – всем своим собачьим сердцем он мечтал служить. Ему очень хотелось доставлять важные сообщения. Ну хотя бы одно, ещё хоть раз в жизни.

Он спал, прижавшись к человеку в мёрзлом пустынном переулке, и поскуливал во сне. Томас положил руку ему на лоб.

– Спи мой Иддо слепой, спи собаченька, – пел Томас. – Тьма вокруг, но вернётся удача к нам. Мальчик ждал, мальчик верил и – на тебе! Объявленье висит на столбе! Это чудная весть, расчудесная… расчудесная весть стала песнею…

Далеко от кривого переулка, за скверами и парками, за полицейским участком, на горе, куда надо было подниматься по крутому, засаженному деревьями склону, стоял дворец графа и графини Квинтет.

Там, в бальном зале, за закрытыми ставнями, без единой свечки, стояла слониха. В это время ей было положено спать. Но ей не спалось. Слониха повторяла про себя своё имя. Людям – доведись им это имя услышать – оно показалось бы сущей бессмыслицей. Это было настоящее слоновье имя. Под этим именем её знали братья и сестры. Этим именем они называли её, когда веселились, когда играли… Этим именем нарекла её мама и повторяла его много раз, нежно, с любовью. И слониха повторяла его теперь про себя, снова и снова, без устали. Иначе ей не справиться. Иначе она забудет, кто она такая. Нельзя, ни в коем случае нельзя забывать о том, что где – то далеко, в иных краях, её знают и любят.

Глава 9

Лихорадка перестала наконец трепать Вильно Луца, и его речи снова стали по – военному жестки, монотонны и непререкаемы. Он встал с постели, привёл в порядок бородку, чтоб острилась решительным клинышком, и, усевшись на пол с целой кучей оловянных солдатиков, принялся расставлять их на карте – в точности как перед той, вошедшей в историю битвой.

– Как видишь, рядовой Дюшен, тактика генерала фон Фликенхаменгера была в этом сражении совершенно выдающейся. Он осуществил свой блестящий план так лихо и отважно, что враг совершенно не ожидал появления вот этих солдат вот здесь. Их перебросили сюда в обход, с фланга, потом внезапная атака и – враг повержен! Гениально! Нельзя не восхититься! Ты восхищён, рядовой Дюшен?

– Так точно, сэр, – ответил Питер. – Восхищён.

– В таком случае слушай. Слушай меня внимательнейшим образом. Ни на что не отвлекайся, – потребовал Вильно Луц и, подобрав лежавшую рядом деревянную ногу, постучал ею об пол. – Это крайне важно. Мы будем вести речь о том, чем занимался твой отец. О труде военных. О ратном труде настоящих мужчин.

Питер взглянул на оловянных солдатиков и представил своего отца на поле боя, в грязи, с колотой штыковой раной в боку. Из раны шла кровь. Питер представил, как отец умирал.

А потом ему вспомнился сон про Адель: как он держит в руках уютный лёгкий свёрточек, как льётся в окно огненно – золотой закатный свет. А ещё – как папа подкидывает и ловит его в саду.

И тут, впервые в жизни, война не показалась Питеру делом, которое достойно настоящих мужчин. Наоборот, война показалась ему дикой глупостью, ужасной, чудовищной, кошмарной глупостью.

– Итак, – произнёс Вильно Луц и откашлялся. – Как я уже говорил, как я уже освещал ранее… Так вот, эти солдаты, эти храбрецы, эти богатыри, по прямому приказу доблестного генерала фон Фликенхаменгера, зашли через фланг с тыла. Именно это и стало причиной столь блестящей победы. Смысл ясен?

Питер снова взглянул на оловянных солдатиков. Стоят по стойке смирно. Он поднял глаза, посмотрел на Вильно Луца, потом снова вниз, на солдатиков.

– Нет, – ответил он наконец.

– Что нет?

– Нет. Смысл неясен.

– Что ж, объясни и покажи на карте, что тебе неясно.

– Мне неясно, для чего всё это нужно. И я хочу их отсюда убрать.

– Убрать?!

– Убрать. Чтоб не было ни солдат, ни войн.

Огорошенный, Вильно Луц замер, уставившись на Питера, только острая бородка чуть подрагивала на отвисшей от удивления челюсти.

Питер не отводил глаз. Он чувствовал, как в груди у него вскипает что – то горячее, жаркое и подступает к горлу… Он понял, что сейчас наконец выскажет всё.

– Она жива, – сказал он. – Так сказала прорицательница. Она жива, и меня отведёт к ней слониха. Я в это верю, потому что слонихи не было, а потом она вдруг появилась. Я верю гадалке, а не вам. Потому что вам я больше верить не могу.

– Что ты болтаешь? Кто жив?

– Моя сестра, – ответил Питер.

– Твоя сестра? Я не ослышался? Разве мы говорили о мирной жизни? О родственниках? Нет! Мы с тобой говорили о битвах. О блестящем таланте генералов и о солдатской отваге. – Старый вояка с силой ударил об пол деревянной ногой. – О битвах, отваге и стратегии! Вот о чём мы говорили!

– Где она? Что с ней случилось?

Вильно Луц поморщился. Отложив ногу в сторону, он ткнул указательным пальцем в потолок.

– Она на небесах. Я тебе уже объяснял. Я говорил тебе много раз. Она с твоей мамой, в раю.

– Но я слышал её плач. Я держал её на руках!

– Чушь! – вскрикнул Вильно Луц, но палец его, уставленный в потолок, заметно дрогнул. – Она не плакала. Она не могла плакать. Она родилась мёртвой. В её лёгкие не попал воздух. Она не сделала первый вдох.

– Она плакала. Я сам помню. Я знаю, что это правда.

– Ну и что? Что, если она заплакала? Подумаешь – заплакала! Это ещё не значит, что она выжила. Это совсем ничего не значит. Если бы каждый ребёнок, который захныкал при родах, потом выживал, на земле было бы очень тесно. Всем места не хватит.

– Где она? – требовательно спросил Питер.

Вильно Луц всхлипнул.

– Где? – повторил Питер.

– Не знаю, – ответил старик. – Её повитуха унесла. Она сказала, что девочка слишком маленькая, что такую кроху нельзя доверить солдафону.

– Но вы говорили, что она умерла. Тыщу раз говорили. Вы мне врали!

– Это не ложь. Это научное предположение. Оставшись без родителей, младенцы часто умирают. А она родилась такой маленькой, слабой…

– Вы мне врали.

– Нет, рядовой Дюшен. Нет. Я врал ради тебя. Я о тебе заботился. Ну, допустим, ты знал бы, что она жива. Что бы ты сделал? Да ничего. Изболелся бы сердцем, и всё тут. Я оберегал тебя от боли. Я растил тебя, чтобы ты стал военным, отважным, как твой отец. Я им всегда восхищался. Сестру твою мне повитуха не отдала. Очень уж она маленькой родилась, невозможно смотреть. Ну что я, солдат, понимаю в младенцах и пелёнках? Солдат воспитает солдата. А девчонку? Куда мне с ней?

Питер поднялся с пола. Подойдя к окну, он стал смотреть на шпиль городского собора и на вьющихся в небе птиц.

– Хватит разговоров, сэр, – сказал Питер. – Завтра я пойду к слонихе, и она отведёт меня к сестре. Я найду сестру, а с вами распрощаюсь. И солдатом я ни за что не стану, потому что это бесполезное и бессмысленное занятие.

– Не говори таких ужасных слов, – попросил Вильно Луц. – Вспомни о своём отце.

– Я помню об отце, – сказал Питер.

Он и правда о нём помнил. Он помнил, каким отец был в саду, какие у него были руки. Помнил он и о том, что отец умер на поле боя, истёк кровью и умер.

Глава 10

Погода ухудшилась. Похолодало ещё больше – хотя казалось, что холоднее уже не бывает. Небеса стали ещё мрачнее – хотя казалось, что мрачнее уже не бывает.

А снег всё не шёл.

В холодной угрюмой спальне «Приюта сестёр вечного света» Адель видела слониху во сне каждую ночь. Сон возвращался настойчиво, и через некоторое время Адель уже могла повторить слово в слово всё, что слониха говорила сестре Мари на пороге приюта. Особенно её завораживала одна фраза – она была так красива и сулила так много, что девочка стала твердить её про себя целыми днями: «За девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей». Она повторяла это как стихи, как благословение, как молитву: «За девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей; за девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей…»

– С кем ты разговариваешь? – спросила девочка постарше, по имени Лизетта.

Они сидели вдвоём на приютской кухне и, склонившись над ведёрком, чистили картошку.

– Ни с кем, – ответила Адель.

– Но ты шевелила губами. Я видела. Ты что – то говорила, – настаивала Лизетта.

– Я повторяла слонихины слова, – призналась Адель.

– Чьи слова?

– Слонихины. Из моего сна. Она говорящая.

Лизетта фыркнула.

– Ну ты напридумывала! И что она говорит?

– Слониха стучится и говорит, что ей нужна я, – объяснила Адель и добавила почти шёпотом: – Я думаю, она хочет меня отсюда забрать.

– Забрать? – Лизетта недоверчиво прищурилась. – Интересно, куда?

– Домой, – ответила Адель.

– Ха! Вы только её послушайте! – воскликнула Лизетта. – Домой! – Она снова фыркнула. – Сколько тебе лет?

– Шесть. Почти семь.

– Ну, для почти семи лет ты непроходимо глупа. И тупа. – Лизетта поджала губы.

Тут в кухню кто – то постучал с чёрного хода.

– О, слышишь? – издевательски сказала Лизетта. – Стучатся. Наверно, твоя слониха.

Она встала и распахнула дверь.

– Смотри – ка, Адель, – проговорила Лизетта с мерзкой ухмылкой. – Смотри, кто к нам пожаловал. Это же слониха! За тобой пришла! Домой сейчас тебя отведёт.

Никакой слонихи на пороге, разумеется, не было. Там стоял городской нищий с чёрной собакой.

– Нечего нам тебе подать, – грубо сказала Лизетта. – Мы сироты. Это сиротский приют. – И она топнула ногой.

– Здесь сиротский приют, голод зол, холод лют, – подхватил нищий, – но слониха пришла за тобой. Прочь по снегу уводит с собой. Ах, Адель, погляди, поспеши, не проспи…

Адель посмотрела в глаза нищему и поняла, что он очень хочет есть.

– Жди чудесную весть, расчудесную, – тянул нищий. – Расчудесная весть станет песнею… Все изменится враз, и слониха твоя про…

– Хватит выть! – оборвала его Лизетта и, захлопнув дверь, уселась возле Адели. – Ну теперь – то ты понимаешь, кто тут на самом деле ходит и в двери стучится? Слепые собаки. И нищие со своими бессмысленными песенками. Неужели ты думаешь, что нас хоть кто – нибудь заберёт домой? Они сами бездомные.

– Он голодный, – вымолвила Адель, и по её щеке покатилась слеза, потом еще одна… еще…

– Ну и что? – Лизетта пожала плечами. – Все голодные. Ты знаешь хоть кого – то, кто не хочет есть?

– Не знаю, – честно ответила Адель, потому что она и сама всегда хотела есть.

– Вот именно. Мы тут все голодные. И что из этого?

Адель не знала, как ответить. Единственные слова, которые пришли ей на ум, были слонихины. Их было не очень много, но они были оттуда, из её сна, и Адель снова принялась повторять их про себя: «За девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей; за девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей…»

– Перестань шевелить губами, – строго сказала Лизетта. – Пойми ты уже, никто за нами не придёт.