Текст книги "Чуть свет, с собакою вдвоем"

Автор книги: Кейт Аткинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Сколько тебе еще до пенсии?

Барри задержался в полиции дольше ее.

– Две недели. Потом в круиз. Карибское море. Барбара придумала. Черт его знает зачем. Ты-то небось радовалась, когда ушла?

– Нацист ли папа римский? – Трейси натужно хихикнула. – Была бы умнее – не тянула бы столько лет. – Врушка, врушка.

– Слыхала про Рекса Маршалла?

– Рухнул замертво на поле для гольфа. Туда и дорога, Бог не подмога.

– Ну не знаю, начальник он был неплохой, – возразил Барри.

– Может, для тебя.

– В субботу на похороны, значит, не пойдешь?

– Только если заплатят… Барри? Еще кое-что.

– Да всегда еще кое-что, Трейс. Потом умираешь, а потом ничего. Хотя, конечно, для этого и умирать не обязательно, – мрачно прибавил он.

– Мне Линда Паллистер оставила сообщение на автоответчике, – сказала Трейси.

– Линда Паллистер? Эта сбрендившая курица? – Барри не сдержал смешка. Смешок преобразился в глубокий недовольный вздох. Трейси понимала: от Линды Паллистер – к Хлое Паллистер, от Хлои – к Эми, а мысль об Эми заводит во тьму. – Чего ей надо? Что сказала?

– Сказала, что у нее проблемы. Упомянула Кэрол Брейтуэйт.

– Кэрол Брейтуэйт? – переспросил Барри, будто впервые слышит имя.

Плохо он врет, никогда врать не умел.

– Вот именно, Кэрол Брейтуэйт. Убийство в Лавелл-парке. Все ты помнишь, не прикидывайся.

– А, этаКэрол Брейтуэйт, – сказал он. Воплощенная невозмутимость. – И что?

– Не знаю. Линда не сказала. А теперь не подходит к телефону. Она тебе не звонила?

– Кэрол Брейтуэйт?

– Нет, Барри, – терпеливо сказала Трейси, – если, конечно, ее не воскресили. Линда Паллистер– Линда тебе не звонила?

– Нет.

– Если позвонит, выясни, в чем дело, ладно? Может, она решила признаваться.

– Признаваться?

– Про то, что случилось с ребятенком.

Трейси и сама не понимала, чего дергается. У нее дела поважнее. И она давным-давно ни при чем. Она начинает новую жизнь. Она уходит из дома [87]87
  «Она уходит из дома» (She’s Leaving Ноте) – песня Джона Леннона и Пола Маккартни, вышедшая на альбоме группы «Битлз» «Оркестр Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» ( Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band,1967).


[Закрыть].

– В общем, спасибо за информацию, – сказала она, вдруг вся из себя такая деловитая. – Увидимся.

– Сначала я тебя увижу, кобыла старая.

– Да я с пятницы в отпуске.

– Ну, ты уж возвращайся к моей отвальной.

– Какой отвальной?

– Ха-ха. Отвали.

Этот день когда-нибудь закончится? Очевидно, нет.

Около полуночи зазвонил телефон. Кто звонит в такой час? Беда звонит, вот кто. Сердце стиснуло ужасом. Ее вычислили, кто-то хочет отнять у нее ребенка. Трейси представила себе, как эта беспомощная крошка спит наверху в пустой комнате, и сердце стиснуло сильнее.

Она глубоко вздохнула и взяла трубку, – пожалуйста, пусть это просто Линда Паллистер без царя в голове. К счастью, опять звонил таинственный некто. С минуту они друг друга послушали. Тишина, можно сказать, умиротворяла.

* * *

«Сначала я тебя увижу, кобыла старая». Вот и все его нежности. Что творится-то? Потерявшихся детей никто не заявлял?Дети у Трейси – вечно больное место. Ну, дети у всех больное место, но у Трейси просто пунктик на детях. С самого Лавелл-парка.

Вновь услышать имя Кэрол Брейтуэйт он никак не ожидал, а тут звонит эта свихнувшаяся корова Линда Паллистер и болбочет: мол, у нее проблемы. Последний раз они разговаривали на похоронах Сэма. Хлоя была главной подружкой невесты у Эми на свадьбе. Нет сил думать про этот день, нет сил помнить, как он вел ее к алтарю. Не надо было ее выдавать, надо было оставить себе. Уберечь.

– Мистер Крофорд, – сказала Линда, – Барри? Помнишь Лавелл-парк?

– Нет, Линда, – сказал Барри. – Я вообще ни черта не помню.

– Мне задают вопросы, – сказала она.

– Вопросы задают всегда, – ответил он. – Это потому, что ответов вечно недостача.

– Частный детектив, зовут Джексон, приходил утром, – сказала Линда Паллистер. – Спрашивал о Кэрол Брейтуэйт. Я не знала, что сказать.

– Я бы на твоем месте молчал и дальше, – сказал Барри. – Тридцать пять лет тебе прекрасно удавалось.

А теперь Трейси спрашивает, не звонила ли Линда насчет Кэрол Брейтуэйт. Он, понятно, соврал. Что за дела – петух прокричал? Если ее не воскресили, сказала Трейси. Молодец петушок. Раз, два, три.

Трейси только и долдонила о Линде Паллистер и Кэрол Брейтуэйт, – дескать, Линда как-то так сделала, что ребенок «исчез». Хватит чушь пороть, отвечал тогда Барри. Но она, понятно, была права, все знали о Лавелл-парке больше, чем говорили, – все, кроме Трейси. Натуральная ищейка – взяла след и не отступалась. Давно дело было. Все эти ребята, старший детектив-суперинтендент Уолтер Истмен, Рэй Стрикленд, Рекс Маршалл, Лен Ломакс, – один закон для себя, другой для всех прочих. Истмен давно помер, а теперь и Рекс Маршалл последний раз сыграл в гольф, лежит где-нибудь в похоронном бюро, и артерии у него забиты, как старый свинцовый водопровод. Падают, как кегли. Остались только Стрикленд и Ломакс. И Барри. И кто же простоит дольше всех?

Надо было что-то сказать, что-то сделать, но в то время одна мертвая проститутка общую картину мира не меняла. Это к старости соображаешь, что важна всякая мелочь. Особенно мертвецы.

Он поднял воротник – похолодало. Тепло дня рассеялось. Отчего его сверстники больше не носят шляп? Когда это прекратилось? Отец носил плоскую кепку. Твидовую. Барри и сам бы не отказался, но Барбара не позволит. За его гардеробом следит она. Уж лучше на холоде разглядывать труп мертвой шлюхи в мусорном баке, чем торчать дома с женой. Барбара сидит на диване, такая чопорная, такая благопристойная, каждый волосок на месте, смотрит какое-то говно по телику и тихонько кипит под своим макияжем. Тридцать лет пыталась его изменить и теперь не отступится. Женская работа – усовершенствовать мужчину. Мужская работа – противиться усовершенствованиям. Так уж оно устроено, всегда так было и всегда будет.

Прежде, до того как погиб внук, до того как Эми, его красавица-дочь, превратилась в пустую скорлупу, на отношения с женой ему было плевать. Традиционный старомодный брак со всем положенным убранством – он ходил на работу, Барбара сидела дома и его пилила. Полжизни он провел в опале за тот или иной проступок. Его не колыхало – он просто шел в паб.

После несчастного случая все лишилось смысла. Вся надежда утекла. Но он ковылял дальше – переставлял ноги, одну, потом другую. Констебль Метелка. Делает дело. Потому что стоит перестать – и придется каждый день сидеть дома с Барбарой. Каждый день видеть эту тотальную тщету. Чертов карибский круиз – можно подумать, от него будет прок.

– Шеф?

– Ага?

– Офицер на месте говорит, можно забирать тело.

– Дело веду не я. Детективу-инспектору Миллеру скажи. Я просто невинный очевидец.

* * *

Десять вечера. Пред ним простиралась долгая одинокая ночь.

Джексон думал позвонить Джулии – последнее прибежище бессонного, эта женщина не переносит вакуум тишины. Кого угодно заболтает и убаюкает, никакому стаду овец и не снились такие таланты, переговорит любую сороку. Потом он вспомнил, как она разозлилась, когда он позвонил ей среди ночи в прошлый раз («Мне завтра на площадку к шести. Что-то случилось?»), и решил ее негодованием не рисковать.

Со скуки от корки до корки прочел гостиничный проспект, план пожарной эвакуации на двери, номер «Жизни Йоркшира» – все, что не было прибито гвоздями. Хотел было поиграть в бессмысленную игрушку на телефоне, отверг эту идею, поискал гидеонову Библию в тумбочке, нашел, однако понял, что не настолько отчаялся. Из Библии выпорхнула желтая клейкая бумажка. Кто-то карандашом написал: «Ты и есть сокровище». Джексон прилепил бумажку себе на лоб и помер со скуки.

Из царства мертвых он вернулся через десять минут – его, Лазаря, вылизал и тем воскресил спаситель из семейства псовых. Собака глядела тревожно. Глядят ли собаки тревожно? Джексон зевнул. Зевнула собака. Неужто в жизни больше ничего нет? Он сложил липкую записку и сунул в бумажник на случай, если сыграет в ящик и люди, которые его найдут, усомнятся в подлинной его ценности.

– Ну-с, солнце давно зашло за нок-рею, – сказал он. – Пора грабить мини-бар.

А раньше он разговаривал вслух? До собаки? Джексон ничего такого не помнил. Ergo [88]88
  Следовательно ( лат.).


[Закрыть], как сказала бы Джулия, он беседует с собакой. Это дурной знак? Животина смотрела так, будто ей интересно послушать. Джексон подозревал, что приписывает псу эмоции, которым тот, вообще-то, чужд.

Он выпил кукольную бутылочку виски, залил другой. Лидс славится своей ночной жизнью, – может, выйти, вкусить? Подумаешь, золотые годы – это ж не значит, что нельзя слегка побить копытом, вернуться в юность, что серебром блещет в сердце? Все лучше, чем торчать в гостинице и вести беседы с собакой.

Его сестра субботними вечерами ездила с друзьями на танцы в Лидс. Джексон до сих пор помнит эти вечера – Фрэнсис заглатывает чай, чтоб побыстрее смыться из дому, напиться, подцепить девчонок, а Нив, в облаке духов и лака для волос, психует, что опоздает на автобус. Домой всегда возвращалась последним автобусом. А потом наступил день, когда не вернулась.

Позже, когда Питер Сатклифф еще не был пойман и не признался, когда он оставался безымянным Потрошителем и числил за собою обширный список убийств, Джексон размышлял порой, возможно ли, чтобы Нив была одной из жертв, которым не повезло очутиться в поле его зрения. Первая жертва Сатклиффа погибла только в 1975-м, но он нападал на женщин и прежде, еще в 1969-м его нашли с молотком в руках и обвинили в «подготовке грабежа» – лишь задним числом прояснилось, зачем ему понадобился молоток. Его охотничьими угодьями были Манчестер, Кили, Хаддерсфилд, Галифакс, Лидс, Брэдфорд, от родного городка Джексона рукой подать. Нив задушили, жертв Сатклиффа, как правило, били по голове и резали. Но кто знает, какие промахи совершает человек, еще не освоившись на новой работе?

Отчего мужчины убивают женщин? Столько лет прошло, а Джексон так и не знает ответа. И не уверен, что хочет знать.

Он наскоро принял душ, приоделся и повел пса на вечернюю прогулку, чему опять предшествовала морока с рюкзаком. Может, купить сумку поменьше, рюкзак для терьера, – наверняка в «Дай лапу» продают. Сначала он сунул собаку за пазуху и застегнул куртку – нет, смахивает на беременного. Ну и видок. Мужчинам не идет.

Собака оставила на земле дымящуюся бурую колбаску, и Джексон устыдился – пришлось вынуть из урны старую газету и убрать. Раньше он об этом не задумывался, а теперь сообразил, что придется купить инвентарь, чтоб убирать дерьмо. Первый серьезный минус в обладании собакой.

Он отнес пса в номер – тот сфинксом улегся на кровати и печально воззрился на Джексона. Этот трагический сиротливый взгляд Джексон ощущал всю дорогу до лифта, мимо портье и на улицу. Может, стоило включить псу телевизор?

Снаружи он сообразил, что зверски проголодался. С утра выпил кофе и съел сэндвич в кафе при аббатстве Кёркстолл, а с тех пор ничего. Он отправился на поиски пропитания и очутился в итальянском ресторане, похожем на оранжерею, где выпил полграфина кьянти и съел тарелку посредственной пасты, а затем устремился на зов ярких огней. Все дальнейшее отчасти заволокло туманом. Увы.

* * *

Проснулась в темноте, сколько проспала – непонятно. Показалось, что снова дома, в своей постели. Отнюдь не сразу вспомнила, что она в коттедже «Синий колокольчик». Тилли скучала по лондонскому гулу – он ее убаюкивал. А тут темно. Слишком темно. Темно и тихо. Неестественно.

Тилли села и прислушалась, но тишину ничто не нарушало. Временами Тилли различала в ночи тишайшие шорохи, скрипы и всхлипы, словно вокруг коттеджа вовсю кипела таинственная дикая жизнь. Иногда просыпалась от ужасного пронзительного вскрика, – видимо, какую-то зверушку приканчивала лиса. Тилли всегда представляла лис в клетчатых жилетах и бриджах, в шляпе с пером. Видимо, это из детской книжки. В детстве она видала диораму с чучелами зверей, переодетых людьми. Лани в платьях и мантильях, олени – денди или сквайры, музыкальный квартет с миниатюрными инструментами. Кролики были слугами в чепцах и фартуках. Малюсенькие крольчата лежат в постельке, уснули навечно – сердце разрывается. Зрелище отвращало, но и завораживало и в воображении Тилли жило потом многие годы.

Но сегодня ни кроличьих полек, ни мышиных кадрилей, лукавый мистер Лис не покоряет целый курятник – тишина так глубока, так темна, словно звучит иное измерение, а не выключили шумы в этом.

Тилли неуклюже выкарабкалась из постели, подошла к раскрытому окну. Раздвинула занавески – надо же, в окне спальни коттеджа напротив горела свеча. Иисус велит сиять чистым ясным светом [89]89
  «Иисус велит сиять» ( Jesus Bids Us Shine,1868) – христианский гимн Эдвина О. Эксела на стихи Сьюзен Б. Уорнер.


[Закрыть]. У кого-то бдения, кто-то сигнал подает? Поздно ложатся, рано встали? В свече прочитывался некий смысл помимо огня, но Тилли его не понимала. Как свеча в ночи гореть и светить при этом.

Потом невидимая рука взяла свечку и унесла от окна. Полыхнули тени, зависли по стенам, и комната вновь погрузилась во тьму.

Снова проснулась. Бежала за маленькой девочкой, все бежала, бежала, по бесконечным коридорам, вверх-вниз по лестницам, никак не могла догнать. А потом онастала маленькой девочкой и держала за лапку крольчонка. Они бежали что есть духу, рука в лапе, спасались от гигантской трески. Треска плыла по воздуху, гибкая, сильная, серебристое тело хлыстом билось об углы на поворотах. Вот ведь чепуха какая – поневоле задумаешься, откуда берутся сны. Крольчонок ужасно закричал, когда большие уродливые губы трески сомкнулись на его хвостике. Крольчонок, поняла Тилли, – это ее ребенок. Тот, которого она потеряла много лет назад. Проснулась, услышав, как чей-то голос произнес: Кто-то ведь должен помочь, Матильда.Треска, что ли, заговорила? С таким светским акцентом – от трески не ожидаешь светского акцента. Конечно, не ожидаешь, что треска вообще заговорит. Лишь снова задремывая, Тилли поняла, что это голос преподавательницы из театрального колледжа Фрэнни Эндерсон.

* * *

Трейси выудила из сумки венские трюфели. Купила в «Торнтонсе», в прошлой жизни. В жизни иной. До Кортни. До эры Кортни.

Включила телевизор. Трюфели растаяли и слиплись. На вкус, впрочем, такие же – главное не смотреть. «В Британии есть таланты» давно закончились. Она поискала кино по кабельному – из пристойного нашелся только неуместный в текущем сезоне «Эльф» [90]90
  «Эльф» ( Elf,2003) – семейная рождественская комедия американского режиссера Джона Фэвроу про эльфа Бадди, подручного Санта-Клауса; Бадди узнает, что на самом деле человек, и отправляется в Нью-Йорк повидаться с отцом.


[Закрыть]. «Эльфа» она записала на «Скай-плюс» для Кортни. Нажать красную кнопку «запись» – все равно что слово дать. Они, конечно, тут не задержатся и посмотреть не успеют, но ведь важно внимание.

Если б жизнь Кэрол Брейтуэйт не оборвалась так внезапно, она бы, может, сидела сейчас на диване, задрав ноги, со стаканом и сигаретой, листала бы шестьсот каналов, не находя ничего достойного просмотра. Вряд ли в прошедшие годы ей выпала бы интересная жизнь – но кому она выпала? Однако Кэрол Брейтуэйт давно умерла. Казалось бы, исчезла навеки – но нет, имя-то осталось. Дверца шкафа распахнута, коробку вытащили, подняли крышку. Зачем Линде Паллистер говорить о Кэрол Брейтуэйт?

Линда всю жизнь проработала в службе опеки, наверняка повидала худшее, на что способны люди. Трейси видела худшее, да еще с горкой. И все, что видела, ее замарало. Грязь, одно слово – грязь. Массажные салоны и стрип-клубы – это еще цветочки, а ягодки – жесткие DVD, на которых люди совершают друг с другом невыразимое. Безнравственность любого сорта – мозг плавится. Молоденькие девчонки, продающие души вместе с телами, дешевые бордели и сауны, невероятные пороки, девчонки на крэке, за десятку готовые на все. На что угодно. Арестовываешь девочек за приставания, видишь, как они возвращаются прямиком на улицы; иностранки, которые думали, что едут работать официантками и няньками, а оказались под замком в убогих номерах, целыми днями обслуживают одного мужчину за другим; студентки, работающие в «клубах для джентльменов» (ха!), чтобы расплатиться за образование. Свобода слова, либеральные доброхоты, права личности – пока больше никто не страдает.Бу-бу-бу. И вот до чего дошло. Рим при Нероне.

Зло ведь не знает границ. Что тут поделать? Начать с одного ребенка.

1974 год: канун Нового года

Ужин с танцами в «Метрополе», все в смокингах. В помощь каким-то детям – больным, глухим, слепым. Рэй Стрикленд так и не разобрался – знал только, что дорого.

– Благотворительность начинается дома, – говорила его жена Маргарет. Рэй не совсем понимал. Маргарет была женщина добрая. – Пасторская дочка, – говорила она. – Нас учили, что мы обязаны помогать тем, кому повезло меньше.

– Мне, значит, шутил Рэй.

Маргарет сама из Абердина. Познакомились десять лет назад, как-то вечером, в отделении скорой помощи – Рэй еще носил форму и допрашивал какого-то пьяного, который с кем-то подрался. Маргарет была медсестрой, приехала стажироваться в Святом Иакове, хотела «посмотреть Англию». Рэй сказал, что Лидс – это еще не Англия, хотя сам дальше Манчестера пока не бывал. До знакомства с ним Маргарет планировала уехать миссионеркой во тьму далеких земель. Потом они решили пожениться, и все – он стал ее миссией, ее личной тьмой далеких земель.

Ухаживая, он обычно встречал ее после дежурства, и они заскакивали в старую «Кладбищенскую таверну» через дорогу что-нибудь выпить. Таверну сто лет назад снесли. Рэю половинку легкого «Тетлиз», Маргарет – лимонадный шенди, для нее тогда радикальный, ибо воспитывали ее в воздержании. Рэя, разумеется, тоже – западный йоркширец, методист, в молодости подписал клятву и все такое. Клятва давно нарушена.

В другой жизни Маргарет была бы святой или мученицей. Не в плохом смысле – не так, как знакомые мужчины говорили про жен: «Святую из себя корчит» или «Тоже мне мученица, жертва хозяйства». Рэй ценил ее доброту. Надеялся, что эта доброта передастся и ему. Каждый вечер ему чудилось, будто днем он потерпел неудачу.

– Не говори глупостей, – утешала Маргарет. – Ты делаешь мир лучше, хоть и по чуть-чуть.

Напрасно она в него верила. Его жизнь полнилась угрызениями, изо дня в день он ждал разоблачения. И даже не знал, что же натворил.

Он огляделся – Маргарет нигде не было.

Шишки надутые. Судьи, бизнесмены, адвокаты, члены совета графства, врачи, полицейские – целая толпа полицейских. Все сливки общества выдвинулись на позиции, дабы попрощаться со старым годом. Воздух колыхался, точно суп, – сигары, сигареты, спиртное, духи, и все перемешалось с вонью фуршетных объедков. Морские коктейли, тарелки с ветчиной, курицей и яйцами карри, картофельный салат, вазы с фруктовыми десертами. Рэя замутило. Старший суперинтендент Уолтер Истмен потчевал его всевозможными купажами. Они все пили по-черному – Истмен, Рекс Маршалл, Лен Ломакс.

– Ты один из нас, малец, – сказал Истмен, – давай-ка пей, как мы пьем. – (Кто такие эти «мы»? Масоны, полиция, члены гольф-клуба? Может, просто мужчины.) – В гору пойдешь, – сказал Истмен. – Сейчас констебль, не успеешь оглянуться – а уже инспектор.

Шишек в зале, конечно, пруд пруди. Почему Рэй – застенчивый, в пингвиньем костюме, пришлось взять напрокат в «Братьях Мосс», – здесь и очутился. Истмен уговорил купить билеты.

– Тебе, малец, полезно водиться с теми, кто повыше.

Истмен, он протеже Истмена.

– Это ведь хорошо, – сказала Маргарет. – Разве нет?

Женщины разодеты в пух и прах, сплошь атлас и стразы, заманивают мужей и женихов на танцевальный пятак, где те ворчливо ворочаются, вяло изображая фокстроты и спотыкучие квикстепы, мечтая вернуться к своим покуркам и пинтам. Истмен умеет вальсировать и этим гордится – на редкость легконог для такого крепыша. Настоял на том, чтобы Маргарет «сделала с ним кружок» по пятаку.

– Славная у тебя женушка, – сказал он.

– Да знаю.

Рэй проследил за его взглядом – Маргарет сидела у дальней стены. Полуночно-синие кружева, мягкие волосы свежезавиты и твердокаменны. Тридцать лет, но шестидесятых как будто и не заметила. Такая скромница рядом с другими, оголившими плоть, – овцы прикидываются ягнятами. А Маргарет наоборот – ягненок в овечьей шкуре. Женская скромность восхищала Рэя. Ему бы на своей матери жениться, но та не пошла бы за такого размазню. Опоры под ногами нет, вот в чем его беда-то.

– Перестань себя изводить, – говорила Маргарет, обнимая его замерзшую нервную спину на бесплодных просторах брачной постели.

Она сидела за столом с Китти Уинфилд – склонились друг к другу, как будто секретничают. Странная парочка. Китти Уинфилд в черном бархате, на шее жемчуг, длинные волосы застыли причудливой куафюрой. Единственная женщина здесь, кто понимает, что чем меньше, тем больше. Все помнят, что она была фотомоделью. Ее тогда звали Китти Гиллеспи. Все гадали о ее пикантном прошлом – встречалась со знаменитостями, попадала в газеты, одной из первых надела мини-юбку, – но теперь она – икона стиля. Женщины хотят с ней дружить, мужчины пред нею трепещут – за гранью упреков, почти за гранью похоти. Если Маргарет – святая, Китти Уинфилд – богиня.

–  Она идет во всей красе [91]91
  Цитата из одноименного стихотворения ( She Walks in Beauty,1814) английского поэта-романтика Джорджа Гордона Байрона (1788–1824). Пер. С. Маршака.


[Закрыть], – пробормотал Истмен ему в ухо. На почве гольфа он тесно приятельствовал с Иэном Уинфилдом, мужем Китти. Маргарет работала с Иэном в больнице. Маргарет рядом с Китти – словно иной биологический вид. Убогий голубь подле лебедя. – Китти, – сказал Истмен, – такая хрупкая. – Это вежливое слово означает «невротичка», понимал Рэй.

Рэй знал, что связывало Маргарет и Китти Уинфилд. Плодовитость. Точнее, отсутствие таковой. Китти Уинфилд не могла зачать ребенка, Маргарет не могла выносить. У Маргарет три выкидыша, один мертворожденный. В том году врачи сказали, что больше пробовать нельзя: у нее внутри неполадки. Прорыдала всю дорогу от больницы до дому.

Годами вязала – крошечные вещички, пастельные, кружевные.

– Не могу, – говорила, – когда на спицах ничего нет.

Целые шкафы детской одежды. Грустно. Теперь вяжет для «деток в Африке». Рэй сомневался, что африканские детки обрадуются шерстяным одежкам, но помалкивал.

– Можем усыновить, – сказал он в ту последнюю ужасную поездку домой из больницы.

А она только пуще заплакала.

Он извинился перед Истменом и по кромке танцевального пятака пробрался к Маргарет с Китти. Трагедия-то в чем – Маргарет медсестра в детском отделении, целыми днями возится с чужими детьми. И (тоже ирония) муж Китти Уинфилд – детский врач. Педиатр в Святом Иакове.

Раньше они не сталкивались. Уинфилды – посетители коктейлей, большой дом в Харрогите.

– Космополиты, – говорила Маргарет.

– Длинное слово, – отвечал Рэй.

Теперь все иначе. Маргарет все время «заскакивала» к Китти Уинфилд.

– Она понимает, каково это, когда не можешь родить, – говорила Маргарет.

– Я тожепонимаю, – отвечал Рэй.

– Правда?

– Почему нельзя усыновить? – снова попытался он.

На сей раз Маргарет оказалась благосклоннее. Медсестра и полицейский, ходят в церковь, бодры и веселы, в глазах агентств по усыновлению – идеальная пара, так?

– Может быть, – сказала Маргарет.

– Только, пожалуйста, не африканского, – сказал Рэй. – Это все-таки чересчур.

Перед Рождеством их позвали на вечеринку к Уинфилдам в Харрогит. Маргарет все переживала, что надеть, в итоге выбрала те же темно-синие кружева.

– Господи боже, – сказал Рэй, – купи себе что-нибудь.

– Но оно же хорошее, – ответила Маргарет, и он удивился, когда она сошла вниз в черном платье без рукавов. – Маленькое черное платье, – пояснила она. – Мне Китти дала. У нас один размер. – (А на вид ни за что не догадаешься, ни за какие коврижки.) – Я нормально выгляжу? – озабоченно спросила она.

Тряпки, которая шла бы ей меньше, чем коктейльное платье Китти Уинфилд, он никогда на ней не видел.

– Обворожительно, – сказал он. – Ты выглядишь обворожительно.

Перед Уинфилдами Рэй терялся. Иэн Уинфилд – воплощенная жовиальность и дружелюбие.

– Детектив-констебль, пришли нас арестовать? – осведомился он, распахнув дверь с остролистом и взмахнув полным бокалом.

– За что? Вы что-то замышляете? – спросил Рэй.

Едва ли остроумный ответ, да? Китти Уинфилд поймала его под омелой в коридоре и поцеловала, а он покраснел. Деликатно поцеловала, в щечку, не то что некоторые дамы – как будто с лососем обжимаешься, сплошь губы и языки, только бы полапать мужчину, за которого не выходили. Китти Уинфилд пахла так, как в фантазиях Рэя пахли француженки. И пила шампанское. Рэй в жизни не встречал людей, которые пьют шампанское.

– Не хотите? – предложила она, но он весь вечер просидел с одним стаканчиком виски.

Дом Уинфилдов не из тех, где напиваешься и буянишь. Маргарет нынче склонялась к дюбонне и джину:

– Только немножко.

Оркестр в «Метрополе» доиграл неловко отплясанное ча-ча-ча, и вышел певец – как будто с войны тут забыт. Если не поберечься, затянет «Ах, Дэнни» [92]92
  «Ах, Дэнни» ( Danny Boy,1913) – баллада английского поэта-песенника Фредерика Уэзерли на ирландскую мелодию «Лондондерри» (Londonderry Air),популярная среди ирландцев.


[Закрыть], – впрочем, певец преподнес Рэю сюрприз, запев «Времена под солнцем» [93]93
  «Времена под солнцем» ( Seasons in the Sun,1963) – английская версия песни французского шансонье Жака Бреля Le moribond(1961), написанная американским поэтом и певцом Родом Маккуэном; в исполнении канадского певца Терри Джекса она в начале 1974 г. попала в первые строчки чартов. Песня поется от лица человека, который, умирая, прощается с женой.


[Закрыть], что привело к некоему мятежу на танцевальном пятаке.

– Давай пободрее чего-нибудь, – пробубнил Лен Ломакс.

Детектив-сержант Лен Ломакс, бабник и пьяница. Регбист. Ублюдок. Друг Рэя. Его жена Альма – циничная сука, работала закупщицей на швейной фабрике. Детей нет – так уж решили, слишком любили свой «стиль жизни». Рэй не помнил других людей, кроме Альмы, которые не нравились Маргарет. Как задумаешься о собственном «стиле жизни» (уж какой есть), словно железный обруч стискивает лоб.

– Рэй! – сказала Китти Уинфилд, когда он приблизился. Улыбнулась ему, будто фотообъективу. – Прости, что монополизировала твою супругу.

– Да нет, я не против, – неловко ответил Рэй.

Дал ей огоньку – стоял близко, снова чуял французские духи. Интересно какие. Маргарет пахла разве что мылом.

Все они сидели за одним столом – Уинфилды, Истмены, Лен и Алма Ломакс и какой-то Харгривз, член транспортного комитета. Лен Ломакс через Маргарет наклонился к Рэю и вполголоса сказал:

– Ты в курсе, что эта женщина с Харгривзом – не его жена?

Маргарет нарочито смотрела сквозь него. Женщина, о которой шла речь, – цвета в ней преобладали скорее серые, нежели алые, – застенчиво уставилась в пустую тарелку.

– Твой друг ужасный грубиян, – попеняла Китти Уинфилд Рэю, глубоко затягиваясь сигаретой. – Бедная женщина. Ну не женаты – и что теперь? На дворе тысяча девятьсот семьдесят пятый год – мы все-таки не в раннем Средневековье живем.

– Говоря строго, пока еще тысяча девятьсот семьдесят четвертый, – отметил Рэй, глянув на часы.

Господи боже, Рэй. Расслабься. При Китти Уинфилд он превращался в олуха царя небесного.

На столе кавардак – скатерть заляпана вином и едой, официанты уносят грязные тарелки. Эмбрионом свернулась одинокая розовая креветка. К горлу опять подкатило.

– Ты здоров? – спросила Маргарет. – Ты какой-то бледный.

– Позови врача, – засмеялась Китти Уинфилд. – Не видел его, кстати? – спросила она Рэя.

– Кого? – О чем она?

– Мужа моего. Давненько не видала. Схожу, пожалуй, поразузнаю. А вы бы потанцевали, – прибавила она, грациозно поднимаясь из-за разрушенного стола.

– Будем? – спросила Маргарет, когда Китти Уинфилд растворилась в толчее. – Танцевать?

– Меня, честно говоря, мутит, – признался он. – Огненной воды перебрал.

Тут опять возник Истмен:

– Рэй, я тебя хочу кое с кем познакомить. – И Маргарет: – Ничего, если я у вас супруга ненадолго одолжу?

А она ответила:

– Только верните в целости и сохранности.

Он сходил в уборную и заблудился в коридоре. Надо же, до чего, оказывается, пьян. Натыкался на стены – штормило будь здоров. Иногда приходилось останавливаться, приваливаться к стене, один раз сполз на пол, послушал, как дышит, – вдох-выдох. Гудит, все гудит, – может, ему кто «малинку» подсунул? Туда-сюда сновала обслуга – на него ноль внимания. Наконец он выбрался в бальную залу, и Маргарет схватила его за локоть:

– Вот ты где! Я думала, тебя похитили. Ты как раз к колоколам.

Давешний певец вел обратный отсчет:

– …пять, четыре, три, два, один – с Новым годом!

Зал грохнул. Маргарет поцеловала Рэя, обняла, сказала:

– С Новым годом, Рэй.

Оркестр заиграл «За счастье прежних дней» [94]94
  «Счастье прежних дней», тж. «Застольная» ( Auld Lang Syne,1788) – шотландская народная песня на стихи английского поэта Роберта Бёрнса (1759–1796). Пер. С. Маршака.


[Закрыть], хотя дальше первых двух строк никто не помнил – только Маргарет и двое пьяных говорливых шотландцев. Подошел Истмен с приятелями, чуть руку Рэю не оторвал.

– Ну, за тысяча девятьсот семьдесят пятый, – сказал Рекс Маршалл. – Пусть неприятности у вас будут только маленькие.

И Рэй краем глаза заметил, как поморщилась Маргарет. Вот скот безмозглый.

Мужчины принялись ее целовать, и Рэй видел, как старается она не отшатываться от их вонючего дыхания. Вновь появились Уинфилды, – очевидно, Китти отыскала супруга; снаружи тот выглядел еще прискорбнее, чем у Рэя было внутри. Снова кто-то жал руки, кто-то целовался. Китти подставляла очаровательную бледную щечку, отчего им всем захотелось вести себя пристойно. Впрочем, ненадолго.

– Джентльмены, в бар! – воззвал Лен Ломакс и взмахнул рукой, словно вел в атаку легкую кавалерию [95]95
  Атака легкой кавалерии – самоубийственная атака британского кавалеристского подразделения 25 октября 1854 г. при Балаклаве во время Крымской войны; на этот сюжет английский поэт лорд Альфред Теннисон (1809–1892) написал одноименное стихотворение (1854).


[Закрыть].

Рэй и Иэн Уинфилд замялись, однако Китти засмеялась:

– Ну-ка, давайте, давайте, кыш! – и подтолкнула мужа в спину. Сцепила руки с Маргарет. – Пошли, Мэгги, мужчины тут до упора. Я вызову такси, подвезу тебя.

– Хорошая мысль, – любезно ответила Маргарет. – Приятного тебе вечера, – сказала она, нежно погладив Рэя по щеке.

Когда женщины уходили, он услышал шепот Китти Уинфилд:

– Ну что тут скажешь? Мальчики.

Мужчины женщин не заслуживают.

– Мы их не заслуживаем, – сказал он Иэну Уинфилду, когда они двинулись к бару.

– Это уж точно, – ответил тот. – Они гораздо выше нас. Но хорошо, что я не женщина.

Качаясь, Рэй снова проманеврировал в уборную, где изверг из себя подчистую все креветки, курицу и десерт. Ворвался Истмен, будто на поезд опаздывал, встал в позу у писсуара. Широким жестом расстегнулся, – мол, узри, мир, сколь восхитительно это зрелище.

– Ссу, как жеребец, – гордо сказал он. Застегнулся, воду и мыло презрел, похлопал Рэя по спине и сказал: – Ну что, малец, второй заход?

Черт его знает, сколько времени прошло. 1975-й надкушен, время потеряно, уже не вернешь. Опять в уборной, привалился к двери кабинки, как бы в обморок не грохнуться. Не хотелось бы в больницу загреметь с алкогольным отравлением. Вот мама расстроилась бы, если б сейчас его увидала.

А вот он почему-то в кухне. У поваров свой праздник. Одни иностранцы говорят по-испански, в том году Рэй возил Маргарет в Бенидорм. Им не понравилось.

Человек в белой форме шеф-повара поджег чашу с алкоголем – громадный синий костер, неземной, жертвоприношение древним богам. Шеф-повар зачерпнул ковшом из чаши – за ковшом тянулся инверсионный след синего пламени. Снова и снова, ковш все выше и выше. Завораживает. Лестница в небо.

Он пал. Завел интрижку с девчонкой в конторе – Антеей, резковатой и прогрессивной, вечно болтала о правах женщин. Знала, чего хотела, не отнять. От него не требовала ничего, кроме секса, и какое это облегчение – быть с женщиной, которая не оплакивает круглосуточно бесплодность своей утробы.

– Весело, – сказала она. – В жизни надо веселиться, Рэй.