Текст книги "Жемчужная луна"
Автор книги: Кэтрин Стоун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
– Больше, чем пары.
– Но для чего? Из жадности?
– Причина стара, как мир.
– Джеймс, ты не можешь поверить в это. На лице Джеймса заходили желваки, однако ни его глаза, ни выражение лица не позволяли догадаться о том, что же он думал в самом деле.
– Верю я в это или нет, не имеет никакою значения, – спокойно ответил он. – Учитывая все катастрофы последних лет, произошедшие из-за фальсификации строительных материалов, комиссия по приемке вынуждена, опираясь на полученные сведения, остановить все работы по возведению здания. У них есть два абсолютно надежных, с их точки зрения, источника, которые утверждают, что фундамент «Нефритового дворца» ничем не надежнее зыбучих песков.
– Зыбучих песков? повторил его слова Сэм. Он явно был разъярен, и все же ему удавалось держать себя в руках. – Кто-нибудь поговорил с Чжань Пэном? Ладно, мы иностранцы, можно подозревать нас с Тайлером, но Пэн-то – уроженец Гонконга. Его верность родине вне сомнений. Спроси его, Джеймс. Он подтвердит, что мы строили «Нефритовый дворец» на века.
– Его уже допросили. Он утверждает, что его не было при заливке фундамента. – Джеймс обращался к Сэму, но краем глаза следил за выражением лица Мейлин. – Что такое, Мейлин?
– Пэна действительно не было, – подтвердила она, глядя на Сэма, потому что это он каким-то образом приказал ей сделать это. – Он внезапно заболел.
– И я отправил его домой, – ледяным тоном подтвердил ее слова Сэм. – Я убедил его, что справлюсь с заливкой. – Он сделал паузу, и его темно-синие глаза пристально следили за Мейлин, напоминая ей, что еще случилось в тот роковой день: он подарил ей ковбойские сапоги, он намекнул ей на то, что неравнодушен к ней, на то, что если бы она захотела, то могла бы стать ковбойкой – его ковбойкой. И когда он убедился, что Мейлин отлично помнит все, все события и переживания того дня, он продолжил: – Может быть, ты думаешь, что это я его отравил, Джейд?
«Неужели ты думаешь, что я холодно и расчетливо уничтожил твою заветную мечту?!» – «Нет, я не верю в это, конечно же, нет!» – откликнулось сердце Мейлин.
Однако пока она пыталась обрести уверенность в себе, набраться мужества и дать понять этому мужчине, который использовал ее как игрушку, что она действительно любит его, в ее глазах читался только испуг, и Сэм интерпретировал это иначе: как уверенность в его виновности.
В этот миг Сэму больше всего на свете хотелось убраться из Гонконга, но выражение его лица осталось невозмутимым, не выдавая его желаний. Он еще некоторое время задержал свой взгляд – иронический и одновременно призывный – на Мейлин и, только вспомнив о ее ранимости – как поразительно жизненно она умела изображать ее! – устыдился и медленно отвел взгляд в сторону.
– Ну и что теперь, Джеймс? – спросил он.
– Что ты предлагаешь?
– Ты имеешь в виду, кроме тайфуна? Предлагаю снять штукатурку со здания в любом месте и убедиться собственными глазами. Качество везде будет одно и то же, и превосходное.
– Я предложу сделать это строительной комиссии, – ответил Джеймс. – Однако на это потребуется много времени. И пока это их не очень-то интересует. Пока что все полагают, что мы втроем сговорились, чтобы надуть банк, не говоря уже о народе Гонконга.
– Так что мы пойдем ко дну все вместе?
– Похоже на то.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Когда в дверь позвонили, Алисон открыла не сразу и неохотно. Оставалось только два дня до одиннадцатого декабря, и она все время проводила в лаборатории, проявляя фотографии, чтобы передать их Джеймсу – вернее, миссис Лян – утром этого дня.
Но увидев выражение лица Мейлин, Алисон пожалела, что не бросилась к двери немедленно.
– Мейлин, что случилось? Что произошло?
Из окна гостиной Алисон открывался прекрасный вид через залив на «Нефритовой дворец». Мейлин стала спиной к нему, не желая видеть отель, но Алисон хорошо видела сияющую, несмотря на хмурый декабрьский день, зеленовато-белую башню, словно презиравшую сгустившиеся над Гонконгом – и над ней самой – тучи.
– Наверняка в этом виноват кто-то другой, – спокойно сказала она, выслушав рассказ Мейлин. – Я плохо знаю Тайлера, но он ничего не смог бы сделать без помощи Сэма, а Сэм никогда не пойдет на такой подлог, никогда не поступит так бесчестно, так разрушительно. Вы ведь тоже в это не верите?
– Да, – призналась Мейлин, сожалея, что у нее не хватило мужества открыто дать понять Сэму, что она не верит в его виновность. Ну и что, что он развлекся ее глупой доверчивостью? Все равно воспоминание о его сверкающих голубых глазах останется навсегда.
– А Джеймс? Неужели он в самом деле верит, что Тайлер и Сэм могли так подвести его?
– Не знаю, что думает Джеймс, наверняка он взбешен, но внешне он был спокоен. Впрочем, все они были спокойны. – Мейлин нахмурилась. – «Нефритовый дворец» так много значит для Джеймса.
– Я знаю, – тихо сказала Алисон. – И для вас тоже.
Алисон чувствовала, что в ней зарождается гнев по отношению к тем, кто так гнусно испортил блестящую победу Джеймса и Мейлин, но тут же она ощутила раздражение из-за их наивности; они вложили так много – души, сердца, страсть мечты – в нечто столь преходящее, как сталь и бетон.
– В общем-то, какое имеет значение – откроется «Нефритовый дворец» в конце концов или нет!
– Что? Алисон, что вы такое говорите?!
– Вы читали когда-нибудь «Волшебник из страны Оз»?
– Разумеется, но какое…
– Ну, тогда вы помните путешествие Элли, Чучела, Железного дровосека и трусливого Льва в Изумрудный город. Они думали, что Волшебник даст каждому то, чего им не хватает. Но Волшебник оказался просто миражом. Он ничего не мог им дать. Вот и «Нефритовый дворец» такой же мираж, Мейлин, это всего лишь символ! Для Джеймса он олицетворяет обещание, данное Гуинет. Он, мне кажется, больше всего похож на Дровосека: считает, что у него нет сердца, что отель – это и есть его сердце. Когда я впервые прилетела в Гонконг, мне казалось, что я – это Элли, а теперь мне кажется, что я – это Лев, так как мне не хватает мужества понять, кто я есть на самом деле. Я буду сражаться за свою мечту, за людей, которые мне дороги.
Алисон уже начала эту борьбу. Когда она остановилась, ее глаза блестели так же ярко и уверенно, как стены и дома Изумрудного города.
Но может быть, изумруды слишком ярки, слишком ослепительны? А может быть, ее хладнокровное сравнение было слишком сильным, это уже за пределами их отношений? Так или иначе, Мейлин вдруг резко отвернулась от нее и вперила взгляд в фантастическую нефритовую башню за окном.
Алисон запнулась, слова оправдания застряли у нее в горле в надежде, в ожидании…
И вдруг Мейлин сказала, вернее, спросила, и в ее голосе звучало удивление и надежда:
– Теперь я – Элли? Так ведь?
– Мне кажется, да, – так же мягко и с той же надеждой ответила Алисон. – Вы ищете свой дом, свое место в этом мире. «Нефритовый дворец» – это просто предлог для возвращения в Гонконг. Настоящая же причина – это ваша мать… ведь так?
– Да. Скорее всего, это так. – Мейлин снова повернулась к ней, став спиной к ложной и разрушенной мечте, повернулась лицом к сестре, к единственной, кто знал, о чем нужно на самом деле мечтать. – Я думаю завтра пойти посмотреть на нее, хотя бы издалека.
– Ах, Мейлин! Я так рада за вас! Но почему же – издалека?
– Завтра вечером будет открытая дискуссия, митинг в Колизее. – И Мейлин с гордостью пояснила Алисон: – Моя мать – радикал, она примет участие в этой дискуссии. Это не самое лучшее место для встречи – там будут тысячи людей, – но…
– Это только первый шаг. Вы хотите, чтобы я пошла с вами?
– Нет, благодарю вас, – Мейлин благодарно посмотрела на Алисон. – Но может быть, я смогу позаимствовать у вас хоть немного мужества?
– Добрый день, миссис Лян, это говорит Алисон Уитакер. Я не сомневаюсь, что мистер Дрейк сейчас занят, но я хотела бы оставить для него сообщение.
– Я слушаю.
– Не могли бы вы спросить его, сможет ли он поужинать со мной сегодня вечером? Скорее всего, я распоряжусь, чтобы из «Дюморье» что-нибудь прислали в мой номер, но несмотря на это, ужин предполагается формальный.
Миссис Лян обещала передать просьбу Алисон сразу после того, как мистер Дрейк закончит говорить по телефону. Следующие полчаса Алисон, как львица, мерила шагами номер – львица, которая забыла, что такое страх. Она теперь знала, кто она и что для нее действительно ценно в жизни… и она собиралась сражаться за людей, которые были ей дороги.
Наконец раздался звонок, но звонила не миссис Лян.
– А вы, кажется, меня не боитесь, – сказал он.
– Джеймс? Разве я могу вас бояться?
– Не так уж много наберется в Гонконге людей, за исключением нескольких журналистов, которые хотели бы провести сегодняшний вечер в моей компании.
– Я не боюсь.
– Может быть, заменим ужин на небольшой коктейль? Я смогу появиться только где-нибудь к полуночи…
– Ну хорошо, коктейль… ближе к полуночи.
– Миссис Лян говорила что-то насчет формы одежды…
– Да, но если вы не в настроении…
– Я в настроении.
В половине двенадцатого Ив удалось ускользнуть от гостей, чтобы сделать очень важный звонок. Его телефон в офисе раскалился добела от гневных звонков со всего мира, но она дозвонилась сразу же по секретному номеру, который он держал всегда свободным – только для нее.
– Ив?
– Ах, Тайлер, – прошептала она, – мне так жаль тебя.
– Ничего. По крайней мере половина тех, кто звонит мне, говорят, что они собираются доверять «Гран-при» и впредь, разумеется, при условии скидки.
– У тебя усталый голос.
– Нет, я в порядке. – И он бодро добавил: – Самое главное сейчас – это то, что в понедельник вечером Лили благополучно перенесет операцию, и мы с тобой отплывем в Австралию.
Весь этот вечер Ив провела, вслушиваясь в разговоры гостей и Джеффри о скандале с «Нефритовым дворцом» и о туманных перспективах Джеймса Дрейка, Тайлера Вона и Сэма Каултера. К чести Джеффри следует сказать, что он защищал всех троих. «Хотя, – строго добавил он, – с них теперь не спустят глаз – их поведение должно быть безупречным. Сэм может вернуться в Сан-Антонио, чтобы переждать там, пока пламя утихнет, а Джеймсу и Тайлеру нужно остаться в Гонконге, чтобы убедить клиентов и кредиторов, что их фирмы надежны, солидны и вне всякого подозрения».
Ив поняла из его слов, что Тайлеру ни в коем случае не следует бежать из города в понедельник, да еще с женой самого влиятельного тайпана Гонконга. В таком случае на «Гран-при» можно будет поставить крест – и Тайлер, кстати, наверняка тоже это знает. И тем не менее, когда он подтвердил, что готов уплыть с ней из города в понедельник, уплыть за луной и звездами в их мечту, в его голосе звучала только любовь, без всякого признака беспокойства.
– У меня есть другой план, – мягко возразила Ив, – начиная с понедельника я перееду в нашу квартиру, и мы будем жить вместе.
– Ты собираешься прятаться?!
– Не прятаться, а любить. Ну, пожалуйста! В Австралию мы сможем уплыть в любое время.
– Ты уверена, что так будет лучше?
– Абсолютно.
– Я люблю тебя, Иванджелин!
– Я тоже люблю тебя, Тайлер! – прошептала она. – Увидимся в понедельник.
Пробило ровно полночь, когда Алисон открыла дверь мужчине, которого она полюбила. Сегодняшняя катастрофа наложила на него свой отпечаток, на лице залегли глубокие тени.
– У вас не слишком бодрый вид, – тихо сказала она.
– Зато у вас – великолепный.
– Это платье сшила мне Джулиана Гуань на Новый год.
– Я говорю не о платье, Алисон, – спокойно поправил ее Джеймс. – Я говорю о вас.
В гостиной их ожидало шампанское. Когда Джеймс наполнил бокалы, Алисон подняла тост.
– За «Нефритовый дворец»!
Джеймс сначала слегка опешил, а потом, чокнувшись с ней, повторил.
– За «Нефритовый дворец»!
Отхлебнув немного пенящейся золотистой жидкости, Алисон начала, стараясь говорить как можно спокойнее:
– Мейлин рассказала мне, что в конце вашей сегодняшней встречи вы сказали: «Если причиной всему этому я, то приношу вам свои извинения». Она, конечно, не имела понятия, что вы хотите этим сказать, но я подумала, что вы, вероятно, считаете, что виновник гибели Гуинет подстроил всю эту историю с отелем?
Некоторое время Джеймс не отвечал, просто разглядывая ее. «Как она смела, – подумал он, – и как прекрасна».
– Поэтому вы и пригласили меня сегодня? – тихо спросил он. – Вы знали, что мне больше не с кем обсудить эту проблему, и решили, что я нуждаюсь в том, чтобы поговорить об этом.
Алисон кивнула, и от этого огненные пряди упали ей на лицо, а щеки вспыхнули от смущения.
– Вы могли бы обсудить это еще с тем инспектором из Скотленд-ярда, не так ли?
– Да.
У Алисон перехватило горло от волнения.
– Значит, вы в самом деле думаете, что ее… убийца повинен и в этом?
– Это возможно, Алисон. Но в Гонконге есть немало застройщиков, которые будут потирать руки, если рухнет моя репутация, пусть на время, чтобы кое-какие лакомые контракты достались им, а не мне. Ясно одно: кто бы это ни подстроил, он все продумал очень тщательно. Все было, скорее всего, задумано еще до начала строительства.
– Мейлин сказала мне про внезапную болезнь Чжань Пэна в июле, неужели его отравили?
– Скорее всего. Было, наверное, не так-то просто все рассчитать и вывести Пэна из строя точно в день заливки фундамента, но это было проще, чем найти двух рабочих, написавших эти письма. По всем данным, это весьма почтенные граждане. Никто из них не заподозрен в подкупе. Впрочем, не исключено, что по разным обстоятельствам, например, чтобы защитить кого-либо из домашних, они могли поддаться на шантаж.
– А есть какие-либо подтверждения этому?
– Пока нет, – Джеймс усмехнулся. – Но примерно час назад началось непредвзятое расследование этого дела. – Ухмылка исчезла с его лица. – Даже если мы обнаружим шантаж, добраться до главного паука будет не так-то просто; наверняка он действовал через нескольких посредников. Единственная надежда на то, что его план сработает до конца.
– До конца?!
– Ну да, банк уже потребовал с меня долг. Я же, вместо того, чтобы отдать деньги, отдам им отель. Они выставят его на аукцион, и кто-то купит его очень дешево.
– И это и будет убийца? – Алисон нахмурилась, едва произнеся это слово. Она сильно сомневалась, что смертельный и хитроумный враг так глупо обнаружит себя.
– Если только нам повезет, – ответил Джеймс.
Даже если весь этот план по дискредитации «Нефритового дворца» и Джеймса придумал убийца Гуинет, вряд ли он захочет заполучить отель в качестве трофея; с него будет достаточно того, что доминированию Джеймса на рынке земли в Гонконге положен конец. Монстр, довольный своей вылазкой, наверняка уже вернулся в свое логово.
Однажды Джеймсу Дрейку нанесли тяжелый удар, но узнав правду о гибели жены и нерожденного сына, он смог оправиться благодаря горевшей в нем жажде мести. Теперь ему – или по крайней мере его империи – нанесли новый удар. Наверняка он снова оправится, и через несколько лет чудовище, снова почувствовав угрозу, нанесет новый удар и снова исчезнет, и…
– Неужели вы собираетесь положить всю жизнь на то, чтобы получить шанс отомстить, шанс, который может не прийти никогда?
– Нет, – тихо ответил Джеймс. – Не собираюсь.
– Не собираетесь?
– Нет, – улыбнулся Джеймс, нежно глядя в светлые глаза любимой. Алисон не поняла смысла его слов, но ощутила какую-то надежду. Немного помолчав, он серьезно добавил: – Я хочу поймать его и наказать за все, что он сделал. И я никогда не перестану хотеть этого, Алисон. Но я собираюсь пересмотреть свою роль в этом деле.
– Вы всегда хотели убить его своими руками, – спокойно сказала Алисон. – Я буду рада, если вы откажетесь от этого плана, Джеймс. Несмотря на все зло, которое он причинил, я думаю, было бы трудно… в психологическом плане… сделать это.
– Возможно, – согласился он, хотя сам нисколько не сомневался, что прикончит это чудовище без малейших колебаний и угрызений совести. – Но не поэтому я собираюсь отказаться от этого плана, Алисон. Это из-за вас… из-за нас.
Его голос был нежен и тих, в серебристых глазах светилась любовь, и у Алисон, наконец-то понявшей, к чему он клонит, от счастья засверкали глаза.
– Из-за нас, Джеймс?
– Алисон, я люблю вас. Я думал, что никогда уже не смогу полюбить снова, но я полюбил, полюбил вас.
– Я тоже люблю вас, Джеймс! – Ее душа взлетела высоко-высоко, она пела от восторга, но… – В сентябре вы хотели, чтобы я уехала из Гонконга…
– Я думал, что вам тут небезопасно оставаться.
– А теперь? Когда случилась эта история с «Нефритовым дворцом»? Что, если…
Джеймс улыбнулся, остановив поток ее слов.
– Я не хотел отпускать вас, не признавшись в любви и не объяснив, почему я хочу вашей безопасности. Я уже давно решил отказаться от своих планов, перестать дразнить его. – Джеймс пристально посмотрел на женщину, не испугавшуюся и полюбившую его даже после того, как он жестоко оттолкнул ее. И его рука, годами мечтавшая только убивать, мечтая теперь о любви, нежно коснулась ее лица. – Вы выйдете за меня замуж, Алисон? Вы станете моей невестой?
– О, Джеймс! – прошептала она. – Конечно, да!
Она была хрупкой и нежной бабочкой.
А он был сильной и быстрой пантерой.
Благодаря ему она обнаружила, что у нее есть крылья и она может летать.
Благодаря ей он вышел из своей клетки.
Но Джеймс был все еще голоден, он изголодался по ней.
Ее зеленое платье с серебряными звездами и изумрудными бабочками лежало на стуле, а его черного фрака вообще не было видно в темноте. Они лежали в постели, обнимаясь, целуясь, шепча друг другу слова любви.
Их глаза, полные любви, сияли серебром и изумрудами… и вдруг Джеймс прочел в ее глазах какую-то неуверенность.
– Алисон?
– Джеймс, я никогда раньше не занималась любовью!
Это было потрясающее откровение, радостное и тревожное одновременно. Алисон ведь собиралась выходить замуж, так что он думал…
Его сильные руки нежно отодвинули тронутые лунным сиянием огненно-рыжие пряди с ее прекрасных глаз.
– Ты ждала первой брачной ночи? – нежно спросил он. – Может быть, тогда мы тоже подождем?
– Нет, – прошептала в ответ Алисон. Огоньки неуверенности в ее глазах погасли, и никогда ее изумрудные глаза не сияли таким ярким светом, никогда еще не были так бесстрашны. – Я ждала не первой брачной ночи, Джеймс. Я ждала тебя.
Мейлин вернулась в «Ветра торговли» после часа ночи. Она несколько часов провела на улице, на холодном ветру, теперь несколько часов проплавает в теплой воде бассейна и, наверное, вообще не ляжет спать. Все ее существо горело ожиданием, нетерпением.
Причиной этому был завтрашний план стать маленькой частичкой многотысячного митинга, оказаться рядом с матерью.
А на другой стороне залива так же волновался Гарретт Уитакер, направлявшийся в «Пининсулу». Он снова здесь. Зародившийся в Южно-китайском море шторм был не единственной погодной неприятностью на планете: ливни и ураганный ветер обрушились и на Сан-Франциско. Почти на шесть часов откладывался авиарейс на Гонконг.
Но вот он здесь, и всего через двенадцать часов увидит Джулиану. Гарретт знал, что сегодня он не уснет. Его сердце предчувствовало: должно случиться нечто необыкновенное.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Каптэн'с бар
Отель «Мандарин Ориентал»
Пятница, 10 декабря 1993 г.
У нее дрожали руки, отчаянно билось сердце и путались мысли. После всех этих лет она снова должна встретиться с Гарреттом, и как ни велика была ее радость, все чувства Джулианы заглушал страх.
Их любовь была высшим ощущением в ее жизни. Это была ее суть, то, чем она являлась и чем хотела бы быть: любимой женщиной Гарретта Уитакера. Шесть дней, проведенные вместе с ним, озарили ее душу навсегда, и до сих пор этот золотистый свет хранил и поддерживал ее.
Но что, если этому пламени предстоит угаснуть? Что, если Гарретт Уитакер сейчас признается ей, что это было всего лишь наваждение? Просто отдушина для солдата в кровавой мясорубке войны?
Джулиану это вовсе не интересовало. Но она не могла заставить себя не думать о том, что может произойти сегодня: совсем скоро, блестя своими чудными изумрудными глазами, он начнет вспоминать о проведенных вместе днях, о том, сколько глупых слов они наговорили друг другу. Этот образ будил в ней какие-то опасения, что-то предупреждало: после такого откровения золотистое пламя, питавшее ее, может погаснуть.
От Гарретта вовсе не требовалось любить ее до сих пор. Об этом нечего было и мечтать; главное, о чем молилась Джулиана, – чтобы он не разрушил ее воспоминаний.
А что, если ее молитвы подействуют? Что, если Гарретт все эти годы хранил, как и она, воспоминания об этих шести днях, как святыню? Эта мысль пугала Джулиану еще больше, ведь в его памяти она осталась восемнадцатилетней девушкой, а не сорокашестилетней женщиной.
Теперь настала пора посмотреть на эту сорокашестилетнюю женщину: хотя от «Жемчужной луны» до «Мандарин Ориентал» недалеко, но на улице страшный ветер, так что надо посмотреться в зеркало, поправить волосы. Потому-то она и пришла пораньше.
Прибирая выбившиеся черные и серебряные пряди и укладывая их в узел на затылке, она обратила внимание на тонкие морщинки под глазами и трясущиеся руки.
Ее некогда такие нежные пальчики от монотонной и тяжелой работы стали такими некрасивыми – совсем не то, что должен был помнить Гарретт.
«Я не могу видеть его, не могу!» – «Но тебе придется. Ради дочери. Иди».
У Гарретта Уитакера тоже колотилось сердце от радости и от страха. Вот уже несколько месяцев он давал себе волю и фантазировал о самом заветном, самом сладостном: как он вернется в Гонконг, в это чудесное место, где жила его любовь!
Но Гонконг двадцативосьмилетней давности, за исключением «Пининсулы» и паромов Звездной линии, исчез. Он уже и в то время казался оживленным и современным городом, но это было ничто в сравнении с новым Гонконгом.
Гарретт любовался этим новым городом, его незнакомыми очертаниями с палубы парома «Мерцающая звезда». Золотистые небоскребы сияли в лучах солнца, как гигантские золотые слитки на фоне серо-стального неба. И даже на пике Виктории белела новая корона!
«Что же сталось с невинной восемнадцатилетней девочкой и усталым двадцатичетырехлетним пилотом, обретшим радость и счастье любви? – подумал он. – И где, где теперь те волшебные места, где мы бродили влюбленными?»
Все исчезло. Все – и девочка, и летчик, и места, где они любили. Джулиана и Гарретт изменились, как и Гонконг. Оба достигли успехов в жизни, и вполне естественно, что для места новой встречи был избран бар, где за ленчем заключались миллиардные сделки.
Гарретт, подходя к отелю «Мандарин», испытывал только печаль. Он не хотел, чтобы прежние летчик и девочка умирали, в его сердце они жили всегда, молодые и счастливые; когда бы он ни вспомнил о Джулиане, его душа снова становилась юной, и весь мир озарялся прекрасным светом.
Неожиданно шаги Гарретта замедлились. Может, было бы лучше навсегда остаться наедине с воспоминаниями и мечтами о том, что могло бы быть, если?.. Но его сердце говорило, что все поразительные совпадения последнего времени – это дело рук судьбы, что они с Джулианой уже расплатились со всеми долгами… Но ведь судьба никогда не была благосклонна к их любви; а что, если впереди ждет самое жестокое ее наказание?
Она уже была в ресторане, сидела на золотисто-рыжем диванчике, отделенном от других посетителей замысловато гравированными стеклянными перегородками. И она была не одна: рядом с ней стояла какая-то элегантно одетая женщина, они болтали о чем-то, и это дало Гарретту возможность немного рассмотреть ее.
Да, это была Джулиана, женщина, которую он любил. Да, теперь в ее волосах пробивались тонкие серебряные нити. Да, под глазами были морщинки – как и у него, и когда она жестикулировала, Гарретт видел, что стройные тонкие пальчики, которые он так любил когда-то, остались столь же изящными, но слегка опухли в суставах.
Но это была Джулиана. Она заметила его, и хотя сделала над собой усилие, чтобы скрыть радость, эта радость выплеснулась из ее глаз ярким светом.
Гарретт хорошо помнил этот свет.
Он никогда не забывал о нем и не забудет.
– Джулиана, – тихо сказал он.
– Привет, Гарретт! – «Любовь моя!»
Он почти не изменился, разве что стал еще красивей; его темно-зеленые глаза стали серьезней, и он улыбался ей…
Джулиана вдруг нахмурилась, и Гарретт взмолился – пусть это только потому, что они не одни! Но вот знакомая Джулианы ушла, а она все еще была напряжена; вот снова кто-то подошел и поздоровался с ней, на этот раз ей пришлось из вежливости представить его, и его узнали – в конце концов, не зря же он был владельцем «Уитакер Энтерпрайзис» – а девочка и летчик исчезли, они умерли?.. нет!
– Джулиана, ты голодна?
Она готова была услышать от Гарретта любой вопрос, тысячи вопросов, но только не этот. Тихо рассмеявшись, она ответила:
– Совершенно нет.
– Тогда уйдем отсюда?
– Уйдем?
– Пожалуйста, Джулиана, идем со мной.
На Гарден-роуд их встретили порывы холодного зимнего ветра. Но ветер не мог остановить Гарретта – наоборот, он был признаком того, что они наконец оказались одни, им никто не мог помешать.
Идущий на Пик трамвай был почти пуст, и несколько заядлых туристов, приехавших в Гонконг в погоне за летом, предпочли остаться в теплом помещении Башни на Пике. Прогулочная тропа целиком принадлежала Гарретту и Джулиане.
Джулиана была здесь несчетное количество раз. Она проводила бесчисленные часы, стоя точно на том месте, где нашел ее Гарретт, ожидая его в серебристом свете луны.
Джулиана отлично знала, где она стояла в тот самый миг, когда изменилась вся ее жизнь. Но не она, а Гарретт замедлил шаги, вспомнив все после этих долгих лет.
Его темно-зеленые глаза осветились радостью, как в тот апрельский вечер, и он тихо сказал, как тогда:
– Меня зовут Гарретт.
И она прошептала в ответ, как тогда:
– Меня зовут Джулиана.
И свершилось чудо – она снова оказалась там. Снова наступила та давно прошедшая ночь, она снова переживала все ее радости, все чувства проснулись в ней: это была судьба, судьба, направлявшая все ее шаги и действия за восемнадцать лет к одной цели – к тому, чтобы привести ее в эту лунную ночь на это место, к нему.
Джулиане стало вдруг тепло, словно это не был холодный зимний день, и даже цвет неба изменился – с угрожающего серого на сияющий серебристый… ей захотелось, чтобы этот волшебный миг не кончался никогда, чтобы она навсегда осталась тут, залитая мягким свечением серебристой луны и его зеленых глаз.
Ее молитвы были услышаны: Гарретт помнил об их любви, их клятвах и чуде, которое произошло с ними.
Что-то резко хлестнуло ее по лицу; порыв холодного зимнего ветра, а вместе с ним и сбившаяся на лицо серебристо-черная прядь напомнили ей о суровой реальности: сейчас декабрь, а не апрель, просвистел ей ветер. Сейчас – это сейчас, а не тогда. И никакой серебристой луны, только серебро твоих волос; нет никакого чуда, есть только твои тайны, которые он не знает, и тебе придется раскрыть их ему.
– Ах, Гарретт, – прошептала она, – случилось столько всего, о чем ты не знаешь…
– Тогда расскажи мне, Джулиана. Расскажи мне обо всем.
Он шагнул к ней, и ей показалось, что в следующий миг его руки сомкнутся вокруг нее, укроют ее от сурового ветра, пока она расскажет ему суровую правду.
О, как ей хотелось, чтобы он обнял ее сейчас! Как нужны были его объятия!
Но она умрет, когда он разожмет их. О, как холодно ей будет тогда, когда он лишит ее своего тепла, узнав правду.
И Джулиана отвернулась от него, чтобы рассказать ледяному ветру о том, что наверняка перечеркнет любые, даже самые лучшие воспоминания. Начала она с самой первой своей лжи: она вовсе не была богатой наследницей, чьи родители погибли во время крушения яхты. Она была дочерью моря, сиротой, обреченной на нищету. Она рассказала о своих настоящих отношениях с Вивьен, с которой ее связывали только сердечные, а не родственные узы, а потом рассказала о судьбе завещания Вивьен… и о Майлсе Бартоне, человеке, купившем ее тело и душу.
Джулиана шептала свои слова ветру, а он сурово бросал их в лицо Гарретту. Закончив говорить, она услышала только свист ветра; казалось, он плакал, завывал столь громко, что она не услышит удаляющихся шагов, когда Гарретт с отвращением покинет место, где их околдовала любовь.
Джулиана была совершенно уверена, что он ушел, и она уже хотела повернуться, чтобы увидеть, как он уходит, взглянуть на него в последний раз.
Но вдруг она услышала его голос:
– Но ведь ты пыталась позвонить мне, Джулиана? И мои родители отказали тебе в разговоре со мной?
– Нет, Гарретт, я не звонила тебе. Ты же знаешь, что я считала нашу любовь запретной, опасной для всех нас.
– Но… Джулиана…
Теперь она слышала в его голосе только холод, такой же жестокий и убийственный, как холод ветра.
– Извини! Я знаю, что я сделала… чем я стала…
– Чем ты стала?
– Я продала свое тело. Я стала прост…
– Ты стала настоящей матерью, Джулиана! Взгляни на меня!
И снова в его голосе слышались только теплые нотки; когда она повернулась к нему, движимая одной лишь надеждой, то встретила печальный и нежный взгляд его темно-зеленых глаз.
– Ты спасла жизнь нашего ребенка, Джулиана. Ты сделала это ради нее, ради нашей дочери. Во всем виноват только я. Я виноват в том, что тебе пришлось перенести… это.
– Бартон не был жесток, Гарретт. Через девять месяцев он уехал в Лондон и никогда больше не возвращался в Гонконг. И кроме того, тебе нужно узнать кое-что о Мейлин, Гарретт.
– Мейлин, – повторил Гарретт, и его голос звучал так же нежно, как в тот день, когда она сказала ему, что у них родилась дочь… его вторая дочь. – Мейлин?
– О ее детстве, – прошептала Джулиана. Она сама изъяла Гарретта из детства Мейлин, и теперь нужно было рассказать ему, какую чудовищную цену пришлось заплатить их дочери за это. – Я думала, что она счастлива, а она просто оказалась талантливой притворщицей. Мейлин так ловко спрятала свои трудности, что пока ей не исполнилось тринадцать лет, я ни о чем и не подозревала.
– Какие трудности, Джулиана?
– У нее глаза такие же зеленые, как у тебя, Гарретт, а кожа белоснежная. Она была очень красива, но одноклассники травили ее за то, что она не похожа на них, за то, что она лишь наполовину китаянка. Я должна, должна была знать, как не любят метисов! Когда я жила в Абердине, меня учили ненавидеть всех гуйло. Мне говорили даже, что нужно презирать и тех китайцев, что по глупости смешали свою кровь с кровью иностранцев. Но я забыла эти уроки ненависти. Я влюбилась в тебя, и Мейлин была нашей дочерью, так что я думала только о любви, а не о нетерпимости.
– Таким должен когда-нибудь стать весь мир, – ответил ей Гарретт, у которого саднило сердце; редкая красота его дочери стала для нее не доказательством того, что она и в самом деле Дочь Великой Любви, а источником позора. – Расскажи мне, что случилось, когда ей исполнилось тринадцать.
