Текст книги "Прислуга"

Автор книги: Кэтрин Стокетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Минни

Глава 26

В субботу просыпаюсь уставшая и вся разбитая. В кухне Шуге пересчитывает свои девять долларов пятьдесят центов – деньги, что заработала на Празднике вчера вечером. Звонит телефон, она бросается к нему быстрее, чем масло на сковороде тает. У Шуге завелся дружок, которого она скрывает от мамочки.

– Да, сэр, – заикается она и передает мне трубку.

– Алло?

– Это Джонни Фут, – говорит мужчина. – Я уехал на охоту, но хочу, чтобы вы знали – Селия очень огорчена. Вчера вечером на балу произошел крайне неприятный инцидент.

– Да, сэр, я знаю.

– Уже слышали, да? – печально вздыхает он. – Присмотрите за ней, ладно, Минни? Я уехал и… не знаю. Позвоните, если она не придет в себя. Если я понадоблюсь, то сразу вернусь.

– Присмотрю. С ней все будет нормально.

Сама-то я не видела, что там случилось, но слыхала, пока мыла посуду. Вся обслуга только о том и болтала.

– Видала? – спросила Фарина. – Та сисястая дамочка в розовом, у которой ты работаешь, нализалась, как индеец в день зарплаты.

Гляжу, и Шуге моя туда же:

– Да, мамочка, весь пол заблевала. На глазах у всего народа! – И захохотала себе в голос. И не заметила, как – шмяк! – получила тряпкой. Только мыльные пузыри по кухне полетели.

– Закрой рот, Шуге! – Я толкнула ее в угол. – И чтоб я не слышала, как ты болтаешь гадости про женщину, которая тебя кормит и прикрывает одеждой твою бесстыжую задницу! Поняла?

Шуге, конечно, кивнула, и я занялась опять посудой, но расслышала, как она пробормотала:

– Сама,значит, можешь, постоянно.

Я развернулась, ткнула пальцем ей прямо в физиономию:

– Я имею на это право. Заслужила, каждый день вкалывая на эту чокнутую дуру.

Утром в понедельник прихожу на работу, а мисс Селия все еще лежит в постели, зарывшись лицом в простыни.

– Доброе утро, мисс Селия.

Но она только переворачивается на другой бок, на меня и не глядит.

В обед приношу ей в постель тарелку с сэндвичами, а она:

– Я не голодна, – и накрывает голову подушкой.

Я постояла, глядя, как она кутается в простыни, точно мумия какая.

– Вы что, собираетесь лежать так весь день? – спрашиваю, хотя много раз уже видала, как она это проделывает. Но тут другой случай. Никакой косметики на лице, никаких тебе улыбочек.

– Оставьте меня в покое, пожалуйста.

Надо бы сказать ей, чтоб поднялась, нацепила свои дурацкие тряпки да и позабыла обо всем, но она лежит вся такая жалкая и несчастная, что я молчу. Я ей не психиатр, мне не за это платят.

Утром во вторник мисс Селия по-прежнему в постели. Поднос со вчерашним ланчем на полу, ни кусочка не тронуто. Она все в той же ветхой голубой ночной рубахе, которая, видать, осталась у нее с прошлых времен, оборки на вороте все изорвались. А спереди пятно, похожее на угольное.

– Ну-ка, давайте-ка я постель поменяю. И фильм сейчас начнется. Там у мисс Джулии большие неприятности. Не представляете, что эта дурочка вчера учудила с доктором Бигмаутом.

Но она ноль внимания.

Позже днем приношу поднос с пирогом из цыпленка. Больше всего на свете хочу отругать мисс Селию, чтоб взяла себя в руки, пошла в кухню и поела по-человечески.

– Мисс Селия, я понимаю, то, что случилось на Празднике, конечно, штука малоприятная. Но вы же не можете вечно лежать здесь и жалеть себя.

Мисс Селия встает и запирается в ванной.

Меняю постельное белье. Потом собираю грязные салфетки и стаканы с ночного столика. Рядом лежит стопка писем. Ладно, хоть к почтовому ящику выходит. Поднимаю письма, чтоб протереть столик, и замечаю большие буквы X. У. X. на одной из открыток. Даже не успев толком подумать, что это я делаю, читаю:

Дорогая Селия,

Вместо компенсации за платье, которое Вы разорвали, Лига с радостью примет от Вас пожертвование на сумму не менее двухсот долларов. Кроме того, воздержитесь, пожалуйста, впредь от участия в любых мероприятиях в качестве нечлена Лиги, поскольку Ваше имя попало в список людей, вызывающих недоверие. Мы ценим Ваше понимание в этом вопросе.

Чек будьте любезны адресовать Джексонскому отделению Лиги.

С уважением,

Хилли Холбрук, Президент и Председатель комиссии по ассигнованиям.

Утром в среду мисс Селия все ещев постели. Занимаюсь своими делами в кухне, пытаясь радоваться тому, что она не болтается поблизости. Но удовольствия не выходит, потому что все утро трезвонит телефон, и впервые за все время, что я тут, мисс Селия не берет трубку. После десятого раза я уже не могу сдержаться, хватаю трубку и говорю «алло».

Иду в спальню, сообщаю:

– Мистер Джонни звонит.

– Как? Он не должен знать, что я знаю, что он знает о вас.

Могу только вздохнуть – в знак того, что я больше не намерена изображать дурочку и прикрывать это вранье.

– Он звонил мне домой.Игра окончена, мисс Селия.

Мисс Селия прикрывает глаза:

– Скажите, что я сплю.

Снимаю трубку телефона в спальне и, глядя прямо в глаза мисс Селии, говорю ему, что она в душе.

– Да, сэр, с ней все в порядке. – Пристально смотрю на нее.

Кладу трубку.

– Он хочет знать, как у вас дела.

– Я слышала.

– Я ему соврала.

Она опять накрывает голову подушкой.

К полудню следующего дня чувствую, что не выдержу больше ни минуты. Мисс Селия уже неделю все в том же положении, на том же месте. Она осунулась, Сдобная Булочка порядком засалилась. В комнате уже пованивает немытым телом. Держу пари, она с пятницы не мылась.

– Мисс Селия, – зову я.

Она молча, без улыбки, смотрит на меня.

– Сегодня вечером вернется мистер Джонни, а я обещала ему за вами присматривать. Что он подумает, если обнаружит, что вы все время так и провалялись в этом старом грязном тряпье?

Мисс Селия всхлипывает, икает, а потом начинает рыдать в полный голос.

– Ничего этого не случилось бы, если б я оставалась там, где мне и положено. Ему нужно было жениться на ровне. Надо было жениться на… Хилли.

– Бросьте, мисс Селия. Это не…

– Как Хилли на меня смотрела… как будто я пустое место.Мусор на обочине дороги.

– Не надо брать в расчет мисс Хилли. Вы не должны судить себя по тому, как эта женщина на вас смотрит.

– Я не приспособлена к такой жизни. Мне не нужен обеденный стол на двенадцать персон. Ко мне никогда в жизни не придет двенадцать гостей, сколько ни умоляй.

Ну вот, опять жалобы на то, что имеет слишком много.

– Почему она меня так ненавидит? Она ведь меня совсем не знает, – плачет мисс Селия и стучит кулаком по коленке. – И дело не только в Джонни, она назвала меня лгуньей, обвинила, что я подсунула ей этот… торт.Я бы никогдане отказалась, если бы это было правдой.

– Какой еще торт?

– Х-х-хилли выиграла торт. И обвинила меня, будто это я ее записала на аукцион. Чтобы… подшутить над ней, – подвывает она. – Зачем бы мне это делать? К чему мне вносить ее имя в список?

До меня очень медленно начинает доходить, что происходит. Не знаю, кто записал Хилли на этот торт, но точно знаю,почему она готова живьем сожрать того, кто это сделал.

Воровато оглядываюсь на дверь. Внутренний голос говорит мне: «Вали отсюда, Минни. Просто оставь все как есть». Но гляжу на мисс Селию, как она заходится тут в своей старой рубашонке, и чувство вины, будто смола, покрывает меня толстым липким слоем.

– Я больше не могу поступать так с Джонни. Я уже все решила, Минни. Я уезжаю, – всхлипывает она. – Возвращаюсь в Шугэ-Дитч.

– Вы бросите мужа только потому, что вас вырвало на вечеринке?

Не спеши,уговариваю себя. Мисс Селия не может бросить мистера Джонни – где тогда останусь я?

Мисс Селия еще горше рыдает. Что же делать-то…

Другого выхода нет. Наверное, пора. Пора рассказать ей то, что я не хотела рассказывать никому на свете. Но если мне грозит потерять работу, нужно использовать последний шанс.

– Мисс Селия… – начинаю я, присаживаясь в желтое кресло. Я в этом доме прежде сидела только в кухне да на полу в ванной, но сегодня день экстренных мер. – Я знаю, почему мисс Хилли так взбесилась. Из-за торта, в смысле.

Мисс Селия громко сморкается в салфетку. Потом смотрит на меня.

– Я ей кое-что сделала. Страшное. – Сердце начинает колотиться при одной мысли. Нет, не могу спокойно сидеть и рассказывать эту историю. Поднимаюсь, подхожу к кровати.

– Что? – шмыгает она носом. – Что вы сделали, Минни?

– В прошлом году, когда я еще работала у ее матери, мисс Уолтер, мисс Хилли позвонила мне домой. Сказать, что отправляет мисс Уолтер в дом престарелых. Я испугалась – у меня пятеро детей, их надо кормить. Лерой и так работал в две смены.

Чувствую, как краснею.

– Я понимаю, что поступила не по-христиански. Но кем надо быть, чтобы собственную маму отправить к чужим людям? Они ведь могут с ней невесть как обращаться, это только со стороны кажется, что все нормально.

Мисс Селия садится в кровати, вытирает нос. Слушает очень внимательно.

– Три недели я искала работу. Каждый день, закончив у мисс Уолтер, искала новое место. Ходила к мисс Чайлд. Она мне отказала. Я пошла к Роули – им я тоже не сгодилась. Ричи, Патрик Смит, Уокерсы, даже католик Тибодо, у которого семеро детей, – все мне отказали.

– О, Минни… – сочувствует мисс Селия. – Какой ужас.

– Мне с самого детства мама твердила, чтоб я не смела огрызаться. Но я ее не слушалась, и всему городу известен мой длинный язык. Я и подумала – вот оно в чем дело, вот из-за чего никто не хочет на работу брать.

Оставалось всего два дня работать у мисс Уолтер, а я все еще не нашла нового места. И тут-то по-настоящему испугалась. У Бенни астма, Шуге еще в школе учится, и Киндра, и… у нас и так туго было с деньгами. А тут мисс Хилли приходит к мисс Уолтер поговорить со мной.

Говорит: «Минни, переходи работать ко мне. Я буду платить тебе на двадцать пять центов в день больше, чем мама». Назвала это «морковкой», будто я осел. Будто я могу взять и подложить такую свинью своей подружке Юл Мэй Крукл – занять ее место, чтобы ту вышвырнули с работы. Мисс Хилли думает, что все такие же подлюги, как она.

Смахиваю пот с лица. Мисс Селия слушает, приоткрыв рот.

– Я ей говорю: «Нет, спасибо, мисс Хилли». А она – что будет платить на пятьдесят центов больше, а я снова: «Нет, мэм, спасибо». И тут, мисс Селия, тут она меня прямо убила. Сказала, что она все знает про Чайлдсов, и про Роули, и про остальных, кто дал мне от ворот поворот. Сказала, это потому, что она всем сообщила, будто я воровка. Я в жизни ничего не украла, но она всех обманула, и теперь никто в городе никогда не возьмет на работу черномазую грубиянку-воровку, и я с таким же успехом могу просто идти работать на нее бесплатно.

Вот так оно и вышло, я ей это и сказала.

– Что именно, Минни? – растерянно моргает мисс Селия.

– Сказала, чтоб она говном моим подавилась.

Мисс Селия потрясенно молчит.

– Я пошла домой, сделала тесто для шоколадного торта. Положила туда сахар, хороший шоколад, настоящую ваниль, что мне кузен привез из Мексики.

Принесла торт к мисс Уолтер – я знала, что мисс Хилли все время околачивается там, ждет, пока дом освободится, чтоб она могла его продать. Серебро материнское таскает. Вроде как оно ей причитается. Наследство собирает.

Как я поставила торт на стол, мисс Хилли заулыбалась – решила, что это знак примирения, что я так хочу показать, будто очень сожалею о словах своих. А я только смотрела. Хотела, чтоб она сама его съела. Два больших куска. Заталкивала она их в рот, будто в жизни ничего вкуснее не пробовала. Потом и говорит: «Я знала, что ты передумаешь, Минни. Я знала, что все равно получу свое». И захихикала, как будто это так забавно.

Тогда мисс Уолтер сказала, что она тоже, кажется, немножко проголодалась, и попросила кусочек. Я ей и говорю: «Нет, мэм. Этот торт специально для мисс Хилли».

Мисс Хилли тут же: «Мама тоже может попробовать, если хочет. Только маленький кусочек, разумеется. Что это ты такое положила туда, Минни, что так вкусно получилось?»

Я ответила: «Там настоящая ваниль из Мексики», а потом и выложила правду. Рассказала, что еще я положила в торт специально для нее.

Мисс Селия застыла как каменная, глаз с меня не сводит, но я-то не могу ей в глаза смотреть.

– Они так долго молчали, что я запросто могла выйти за дверь, а они даже не заметили бы. А потом мисс Уолтер начала смеяться. Так смеялась, чуть со стула не свалилась. Говорит: «Да. Хилли, ты получила свое. И я даже посплетничать про нашу Минни не могу, потому что тогда ты всему городу станешь известна как леди, сожравшая целых двакуска дерьма Минни».

Украдкой кошусь на мисс Селию. Глаза широко распахнуты, на лице отвращение. Зря я ей рассказала. Она теперь никогда не сможет мне доверять. Усаживаюсь в желтое кресло.

– Мисс Хилли решила, что вы знаете про эту историю. И хотели над ней посмеяться. Она бы не точила когти на вас, если бы я не сделала то, что сделала.

Мисс Селия молчит.

– Но я хочу, чтоб вы знали: если вы уйдете от мистера Джонни, получится, что мисс Хилли победила в этой игре. Тогда выходит, что она побила и меня, и вас… – Я вспоминаю про Юл Мэй в тюрьме, про мисс Скитер, от которой отвернулись все друзья. – Не так много осталось в нашем городе людей, кого ей не удалось сломать…

Мисс Селия поднимает голову, открывает было рот, но не произносит ни слова.

Наконец, чуть помолчав, говорит только:

– Спасибо. За то, что… рассказали мне это.

И опять падает на подушки. Однако, закрывая за собой дверь, я вижу, что глаза у нее широко открыты.

Наутро мисс Селия все-таки сумела выбраться из постели, вымыть голову и накраситься. На улице холодно, поэтому она опять натянула один из своих узких свитеров.

– Рады, что мистер Джонни возвращается? – спрашиваю. Не то чтоб мне было до этого дело, но хочется знать, выкинула она из головы мысль насчет ухода или нет.

Но мисс Селия нынче неразговорчива. Глаза тоскливые. И не улыбается больше всему подряд. Показывает пальцем за окно:

– Думаю посадить несколько розовых кустов. Вдоль заднего забора.

– Когда же они зацветут?

– Весной увидим.

То, что она планирует будущее, – добрый знак. Я так полагаю, человек, который собирается сбежать, не станет сажать цветы.

Остаток дня мисс Селия возится в саду, в разговоры не вступает.

Следующим утром, когда я вхожу в кухню, мисс Селия сидит за столом, раскрыв газету, но смотрит за окно, на мимозу. Дождь идет, холодно.

– Доброе утро, мисс Селия.

– Привет, Минни.

Она не поднимается из-за стола, сидит, разглядывает дерево, вертит в пальцах ручку. Дождь припускает сильнее.

– Что хотите сегодня на ланч? У нас есть ростбиф и остатки пирога с цыпленком…

Залезаю в холодильник. Я должна что-то решить с Лероем, сказать ему. Либо ты прекращаешь колотить меня, либо я ухожу. И детей с собой не заберу.Это неправда, про детей, но должно его напугать.

– Я ничего не хочу.

Мисс Селия решительно встает, сбрасывает с ноги красную туфельку на высоком каблуке, потом другую. Потягивается, не отводя взгляда от окна. Прощелкивает суставами на пальцах. И выходит через заднюю дверь.

Слежу за ней в окошко и вижу, что в руках у нее топор. Я немножко нервничаю, потому что никому не понравится вид сумасшедшей бабы с топором. Она взмахивает им. Пробный удар.

Леди, на этот раз вы окончательно рехнулись.Дождь поливает мисс Селию, но ей и дела нет. Начинает рубить дерево. Листья сыплются ей на голову, застревают в волосах.

Ставлю блюдо с ростбифом на стол и наблюдаю – надеюсь, из этого ничего дурного не выйдет. Губы у нее сжаты в куриную гузку, дождь заливает глаза. Она, кажется, и не устает вовсе, а, наоборот, с каждым ударом колотит все сильнее и сильнее.

– Мисс Селия, ступайте в дом, дождь. – зову я. – Пускай мистер Джонни этим займется, когда придет домой.

Никакого толку. Она срубила ствол наполовину, дерево начинает чуть покачиваться, как мой пьяный папаша. Ну и ладно. Устраиваюсь за столом на месте мисс Селии, дожидаюсь, пока она закончит свою работу. Гляжу на газету и вдруг вижу, что под ней та самая открытка от мисс Хилли. Чуть сдвигаю газету, а там еще и чек на двести долларов. Присматриваюсь. Внизу, в строчке для пометок, мисс Селия написала очень аккуратным почерком: За два кусочка для Хилли.

Из-за окна доносится треск, и мимоза валится на землю. Листья и сухие ветки взлетают в воздух, оседая на Сдобной Булочке.

Мисс Скитер

Глава 27

Не свожу глаз с телефона. Он не звонит уже так долго, что превратился в мертвую коробку, навеки приросшую к стене. Жуткая тишина повсюду – в библиотеке, в аптеке, где я забираю лекарства для мамы, на Хай-стрит, где покупаю ленту для пишущей машинки, у нас дома. Убийство президента Кеннеди, менее двух недель назад, потрясло мир. Никто не хочет первым нарушить молчание. Все теперь кажется неважным.

В тех редких случаях, когда телефон все же звонил, это был доктор Нил с сообщениями о результатах анализов – они все хуже и хуже – или родственники, осведомлявшиеся о здоровье мамы. Да, иногда я с надеждой думала – Стюарт,хотя прошло пять месяцев с тех пор, как он звонил в последний раз. В конце концов я сдалась и рассказала маме, что мы расстались. Она потрясена, как я и подозревала, но, к счастью, лишь вздыхает.

Решившись, набираю «ноль» и прячусь в кладовке. Называю оператору номер, жду.

– Издательство «Харпер и Роу», с кем вас соединить?

– Офис Элейн Штайн, пожалуйста.

В ожидании, пока секретарь подключится к линии, я кляну себя, что не сделала этого раньше. Но после смерти Кеннеди мне казалось кощунственным звонить по своему личному делу, да вдобавок я слышала, что большинство учреждений закрыто. А потом настал День благодарения, на коммутаторе сказали, что в офисе никто не отвечает, так что получается, я звоню на неделю позже, чем планировала.

– Элейн Штайн.

На миг теряюсь, я рассчитывала на беседу с секретарем.

– Миссис Штайн, извините, это… Евгения Фелан. Из Джексона, Миссисипи.

– Да… Евгения, – вздыхает она, видимо раздраженная тем, что пришлось самой отвечать на звонок.

– Я звоню сообщить, что рукопись будет готова сразу после Нового года. Я отправлю ее по почте на второй неделе января.

В ответ на мои заранее отрепетированные фразы тишина, прерываемая только попыхиванием сигареты. Присаживаюсь на жестянку с мукой.

– Я… та, кто пишет про цветных женщин. В Миссисипи.

– Да, я помню, – отвечает она, но я не уверена, что это действительно так. Но затем она продолжает: – Та, что претендовала на должность главного редактора. Как продвигается работа?

– Почти завершена. Нам осталось еще два интервью, и я хотела узнать, следует ли это отослать непосредственно вам или лучше вашему секретарю.

– Нет, январь не годится.

– Евгения? Ты дома? – доносится мамин голос.

Прикрываю трубку ладонью и кричу в ответ:

– Минутку, мам. – понимая, что, если я не отзовусь, она ворвется сюда.

– Последнее редакторское совещание в этом году состоится двадцать первого декабря, – говорит миссис Штайн. – Если хотите, чтобы ваш текст кто-нибудь прочел, к этому сроку рукопись должна быть у меня. Иначе она отправится «в стол». Вы ведь не хотите оказаться «в столе», мисс Фелан?

– Но… вы говорили, в январе…

Сегодня второе декабря. На все про все остается девятнадцать дней.

– Двадцать первого декабря все разъезжаются на каникулы, а в новом году на нас обрушится поток от наших собственных авторов и журналистов. Поскольку вы, мисс Фелан, пока являетесь никем, единственное окошко для вас открыто до двадцать первого декабря. Ваш единственный шанс.

– Я не знаю, смогу ли…

– Кстати, это вы там с мамой разговаривали? Вы что, до сих пор живете с родителями?

Прикидываю, не соврать ли – мама приехала в гости… она заболела… просто проезжала мимо, – потому что не хочу, чтобы миссис Штайн знала, насколько бессмысленна моя жизнь. Но потом все же печально признаюсь:

– Да, я до сих пор живу с родителями.

– А та негритянка, что вас вырастила, она, полагаю, все еще живет там?

– Нет, она уехала.

– Жаль. А вы знаете, что с ней случилось? Мне вот сейчас подумалось, что необходима глава о вашей собственной прислуге.

Прикрываю глаза, стараясь побороть досаду.

– Я не… вообще-то… не знаю.

– Ну так узнайте и обязательно вставьте в книгу. Это придаст всему тексту личностный оттенок.

– Да, мэм…

Совершенно не представляю, каким образом мне удастся к сроку завершить еще две главы, не говоря уж об истории Константайн. Тоска пополам с печалью наваливаются на меня, как только я думаю, что могла бы написать и о ней.

– До свидания, мисс Фелан. Надеюсь, вы успеете к сроку. – Но, уже опуская трубку, бормочет напоследок: – И ради всего святого, вы двадцатичетырехлетняя образованная женщина. Снимите себе квартиру.

Известие, что у нас осталось меньше трех недель, ошарашило меня, а требование включить в книгу историю Константайн и вовсе вогнало в ступор. Понимаю, что нужно немедленно приниматься за работу, но прежде навещаю маму. В последние три месяца ее язва все хуже и хуже. Она исхудала до неузнаваемости, почти ежедневно – изматывающая рвота. Даже доктор Нил был потрясен ее видом, когда на прошлой неделе мы с ней ездили на прием.

Мама, не вставая с кровати, окидывает меня взглядом с ног до головы:

– Разве у тебя сегодня нет бриджа?

– Отменился. У малыша Элизабет колики, – в очередной раз вру я. Так много лжи слышали эти стены, что ее, кажется, уже можно потрогать руками. – Как ты себя чувствуешь? – Замечаю у кровати старый белый эмалированный горшок. – Опять тошнило?

– Я в порядке. И не морщи так лоб, Евгения. Это вредно для кожи лица.

Мама не знает, что меня выгнали из бридж-клуба, что у Пэтси Джойнер теперь новый партнер по теннису. Меня не приглашают на коктейли и детские праздники, да и на все остальные мероприятия, где присутствует Хилли. За исключением собраний Лиги. Но и там дамы обращаются ко мне крайне сдержанно, коротко, только по вопросам информационного бюллетеня. Пытаюсь убедить себя, что мне плевать. Целыми днями просиживаю за пишущей машинкой. Твержу себе – а чего еще ожидать после того, как приволокла тридцать унитазов во двор самой популярной дамы в городе. Разумеется, люди будут относиться к тебе иначе.

Прошло почти четыре месяца с тех пор, как между мной и Хилли выросла глухая стена – ледяная стена, такая толстая, что ее не растопит даже жаркое лето Миссисипи, даже сотня таких лет. Не то чтобы я не ожидала последствий. Просто не подозревала, что история затянется надолго.

Голос Хилли в трубке звучал хрипло и низко, как будто она полдня кричала.

– Ты чокнутая, – злобно прошипела она. – Не смей разговаривать со мной, даже смотреть на меня. Не смей здороваться с моими детьми.

– Это была просто опечатка, Хилли, – только и смогла я вымолвить в ответ.

– Я сама лично пойду к сенатору Уитворту и расскажу ему, что ты, Скитер Фелан, погубишь его избирательную кампанию в Вашингтоне. Ты станешь бородавкой на его репутации, если Стюарт будет и впредь якшаться с тобой!

При упоминании Стюарта я вся сжалась, хотя к тому моменту мы уже несколько недель как расстались. Я представила, как он равнодушно отворачивается, нимало не интересуясь моей судьбой.

– Ты испоганила мой двор, превратила меня в посмешище. И как давно ты спланировала это унижение моей семьи?

Хилли не поняла – я вообще ничего не планировала. Я просто начала печатать ее «туалетную инициативу» для бюллетеня, и на словах «заболевания», «защитите себя», «присоединяйтесь!» внутри меня что-то треснуло и раскрылось – как спелый арбуз, прохладный и сладкий. Я всегда считала, что безумие страшно, мрачно и горько, но оказалось, что, когда погружаешься в него на самом деле, оно мягкое и вкусное. Я заплатила братьям Паскагулы по двадцать пять долларов каждому, чтобы принести унитазы со свалки во двор Хилли. Они, конечно, боялись, но согласились с удовольствием. Помню, какая темная выдалась ночь. Помню, как радовалась, считала, что мне повезло, потому что сносили старый дом и на свалке скопилось множество унитазов – было из чего выбрать. Дважды с тех пор я задумывалась – а повторила бы свою выходку? Нет, я ни о чем не сожалею, просто теперь не кажусь себе такой уж удачливой.

– И ты еще называешь себя христианкой, – были последние слова Хилли, обращенные ко мне, а я подумала: «Господи, когда это я так себя называла?»

В ноябре Стули Уитворт стал сенатором в Вашингтоне. А вот Уильям Холбрук местные выборы проиграл. Почти уверена, что Хилли винит меня и в этом тоже.

Через несколько часов после разговора с миссис Штайн я на цыпочках пробираюсь в родительскую спальню. Папа уже спит. На столике рядом с мамой стакан молока. Она полусидит в подушках, но глаза прикрыты. Стоит мне заглянуть в комнату, как она открывает глаза.

– Принести тебе что-нибудь, мам?

– Я отдыхаю, как велел доктор Нил. Куда ты собралась, Евгения? Уже почти семь.

– Скоро вернусь. Просто прокачусь немного. – Торопливо целую маму в щеку, чтобы избежать новых вопросов. Когда дверь за мной закрывается, мама уже спит.

Мчусь через весь город. Надо сообщить Эйбилин о сократившихся сроках. Старый грузовичок дребезжит, подскакивая на ухабах. После очередного хлопкового сезона он порядком обветшал. Я едва не стукаюсь головой об крышу, потому что кто-то поставил под сиденьем слишком мощные пружины. Окно приходится открыть, чтобы придерживать дребезжащую дверь. По ветровому стеклу лучами заходящего солнца разбегаются трещины, которых прежде не было.

Останавливаюсь у светофора на Стейт-стрит, напротив редакции газеты. Поворачиваю голову. На переднем сиденье «корвейра» – Элизабет, Мэй Мобли и Рэйли, должно быть, возвращаются с какого-нибудь ужина. Замираю, не решаясь больше глянуть в ту сторону. Что, если они заметят меня и начнут расспрашивать, почему это я за рулем грузовика? Пропускаю их вперед, к горлу подкатывает горячий комок. Как давно я не общалась с Элизабет.

После истории с туалетами мы с Элизабет пытались сохранить дружеские отношения. Время от времени болтали по телефону. Но на собраниях Лиги она ограничивалась приветствием и несколькими ничего не значащими фразами, поскольку наверняка боялась Хилли. Последний раз я заходила к Элизабет месяц назад.

– Надо же, как выросла Мэй Мобли, – воскликнула я.

Мэй Мобли застеснялась и, смущенно улыбаясь, спряталась за мамину ногу. Она подросла, но оставалась по-детски пухленькой.

– Да, растет, как сорняк, – заметила Элизабет, выглядывая в окно, а я подумала, как странно все же сравнивать собственного ребенка с сорняком.

Элизабет была в халате. Она уже похудела после родов, но улыбка все такая же натянутая. Она все время посматривала на часы, каждую секунду трогала волосы, накрученные на бигуди. И не пригласила меня в гостиную, мы так и стояли в кухне.

– Хочешь, сходим в клуб, пообедаем? – предложила я.

Через кухню прошла Эйбилин, дверь в столовую на миг распахнулась, и я успела заметить столовое серебро и кружевную скатерть.

– Я не могу, знаешь, я бы поболтала с тобой еще, но… мы встречаемся с мамой в «Джуэл Тейлор Шоп». – Еще один нервный взгляд в окно. – Ты же знаешь, мама терпеть не может ждать. – Ослепительная улыбка.

– Ой, прости, что задерживаю. – Дружески похлопав ее по плечу, я направилась к выходу. И тут меня осенило. Ну почему я такая тупица? Среда, двенадцать часов – время бридж-клуба.

Я постаралась отъехать от дома, переживая, что поставила подругу в неловкое положение. Обернувшись, я заметила, как она наблюдает за мной, спрятавшись за шторой. И до меня окончательно дошло: да, ей неловко, но вовсе не из-за того, что она могла огорчить меня. Элизабет Лифолт боится, как бы ее не увидели в моем обществе.

Останавливаюсь подальше от дома Эйбилин – сейчас мы должны быть осторожны как никогда. И пусть Хилли ни при каких обстоятельствах не появится в этой части города, но она слишком опасна для всех нас, а ее глаза чудятся мне повсюду. Представляю ее ликование, если она поймает меня за таким занятием. Она ведь готова на что угодно, лишь бы заставить меня страдать до конца дней.

Холодный декабрьский вечер, моросит дождик. Я спешу по темной улице. В голове все крутится сегодняшний разговор с миссис Штайн. Пытаюсь определить, что самое главное в предстоящей работе. Труднее всего будет выудить из Эйбилин рассказ о судьбе Константайн. Не зная, что произошло, я не смогу честно написать о ней. А если ограничиться лишь одной частью истории, вся книга утратит смысл. Потому что перестанет быть правдой.

Я влетаю в кухню Эйбилин, и по выражению моего лица она вмиг догадывается: что-то стряслось.

– Что такое? Вас кто-нибудь видел?

– Нет. – Вытаскиваю бумаги из сумки. – Сегодня утром я разговаривала с миссис Штайн… – И выкладываю все, что узнала, – о сроках, о «пойдет в стол».

– Ну что ж… – Эйбилин подсчитывает в уме, точно так же, как и я днем. – Значит, вместо шести недель у нас две с половиной. Боже правый, слишком мало. Нужно закончить главу Ловинии и привести в порядок часть про Фэй Белль. И еще Минни, там тоже не все гладко… Мисс Скитер, у нас даже названия пока нет.

Прячу лицо в ладонях. Такое ощущение, что погружаюсь в бездонную пучину.

– Это не все, – признаюсь я. – Она… хочет, чтобы я написала о Константайн. Спрашивала… что с ней случилось.

Эйбилин медленно опускает чашку с чаем на стол.

– Я не могу написать, если не узнаю, Эйбилин. И если вы не можете мне рассказать… тогда… кто-то другой?..

– Думаю, многие смогут, – качает она головой. – Но я не хотела бы, чтоб вы услышали эту историю от других.

– Тогда… вы?

Эйбилин снимает очки, устало трет глаза. Когда она вновь водружает очки на нос, я готовлюсь увидеть печальное измученное лицо. Она весь день работала, а теперь ей предстоит надрываться вдвое, чтобы успеть к сроку. Я нервно ерзаю на стуле в ожидании ответа.

Но Эйбилин почему-то совсем не выглядит усталой. Напротив, решительно выпрямившись, она кивает, почти дерзко:

– Я напишу. Дайте мне несколько дней. Я расскажу обо всем, что произошло с Константайн.

Пятнадцать часов кряду я корплю над интервью Ловинии. В четверг вечером отправляюсь на собрание Лиги. Ужасно хочется сбежать из дома, я вся издергалась, переживая из-за жестких сроков. Повсюду густо пахнет Рождеством – елкой и декадентскими апельсиновыми цукатами. Мама все время мерзнет, и в родительском доме я чувствую себя так, словно тону в бочке с растопленным маслом.

Помедлив на ступенях Лиги, глубоко вдыхаю чистый зимний воздух. Наверное, это выглядит жалко, но я рада, что у меня по-прежнему есть информационный бюллетень. Раз в неделю я ощущаю себя частью чего-то большего. Кто знает, может, на этот раз все будет иначе, ведь праздники начинаются, настроение у всех приподнятое.

Но стоит войти в зал, как все возвращается на круги своя. Отторжение настолько осязаемо, словно меня окружает бетонная стена. Хилли, завидев меня, ухмыляется и стремительно отворачивается, обратившись к кому-то. А вот и Элизабет. Она улыбается, я машу ей рукой – хочется поговорить о маме, рассказать, как я волнуюсь. Но не успеваю даже двинуться в ее сторону, как Элизабет, потупившись, поспешно шныряет за чужие спины. Это что-то новенькое, такого за ней раньше не замечалось.