Текст книги "Прислуга"

Автор книги: Кэтрин Стокетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Но утром в четверг мисс Селии вообще нет дома. Надо же, сумела выбраться на люди. Присаживаюсь за стол, наливаю себе чашечку кофе.

Выглядываю в окошко. Светло и солнечно. Черное дерево мимозы и вправду выглядит жутко. Почему бы мистеру Джонни не срубить эту штуку, и дело с концом.

Наклоняюсь пониже к подоконнику:

– Ну-ка, посмотрим… – В самом низу осталось несколько зеленых побегов, чуть оживших на солнышке. – Да это дерево просто прикидывается мертвым.

Достаю из сумочки блокнот, где записан список дел. Не для мисс Селии, нет, мои собственные покупки, подарки к Рождеству, всякие разности для детей. Астма Бенни чуть получше, но, когда Лерой вчера вечером явился домой, от него опять несло виски. Он так толкнул меня, что я отлетела и ударилась бедром об стол. Если он и сегодня заявится в таком виде, на ужин получит по зубам.

Я вздыхаю. Еще семьдесят два часа – и я свободная женщина. Может, меня уволят, а может, Лерой прибьет, когда обо всем узнает, но зато я буду свободна.

Надо сосредоточиться на делах. Завтра придется много готовить, в субботу вечером церковный ужин, а в воскресенье – служба. Когда же прибраться в собственном доме? Постирать детские вещички? Моей старшей, Шуге, шестнадцать, и она аккуратная девочка, следит за домом, но по праздникам хочется освободить ее от хлопот – моя мама никогда мне не помогала. И еще Эйбилин. Вчера вечером она опять звонила, спрашивала, не надумала ли я помочь ей и мисс Скитер с книжкой. Я люблю Эйбилин, правда. Но, думаю, она делает огромную ошибку, доверяясь белой леди. Я ей так и сказала. Она рискует и работой, и безопасностью. Не говоря уж о том, зачем вообще помогать подружке мисс Хилли.

Ладно, пора заняться делом.

Смазываю окорок глазурью, украшаю ананасом и ставлю в духовку. Потом протираю полки в охотничьей комнате, чищу пылесосом медведя, а он глядит на меня, как на закуску.

– Мы с тобой сегодня вдвоем, – говорю медведю. Он, как обычно, неразговорчив.

С тряпкой и моющим средством иду наверх, по дороге полирую каждую балясину на перилах лестницы. Захожу в спальню номер один.

Примерно с час я прибираюсь наверху. Здесь холодно и неуютно – ни одной живой души, чтоб согреть пустые комнаты. Я знай себе вожу руками туда-сюда, туда-сюда по каждой деревяшке, что попадается на пути. Между второй и третьей спальнями спускаюсь в комнату мисс Селии, пока та не вернулась.

Что-то мне не по себе в пустом доме. Куда она подевалась? За все время, что я здесь работаю, она уходила всего три раза, и каждый раз говорила, куда, на сколько и зачем уходит, будто меня это касается. А сейчас ее ну как корова языком слизнула. Мне бы радоваться, что она сгинула с глаз моих, но одна в этом огромном доме я чувствую себя самозванкой. Бросаю взгляд на розовый коврик, прикрывающий кровавое пятно перед ванной. Попробую сегодня еще раз вывести его. Волна холодного воздуха проносится по комнате, будто призрак пролетел. Я вздрагиваю.

Может, и не стоит сегодня заниматься этой кровищей.

Одеяла, как всегда, разбросаны. Простыни скручены-перекручены. Ну точно на кровати борцовскую схватку устраивали. Я уже и не удивляюсь. Поначалу вам интересно, чем люди занимаются в спальне, а потом понимаете, что ни к чему лезть в чужие дела.

Снимаю наволочку. Она вся в угольно-черных пятнах – тушь у мисс Селии больно стойкая. Заталкиваю в наволочку барахло, разбросанное по полу, чтоб легче было тащить. Заодно беру и аккуратно сложенные на желтом диване брюки мистера Джонни. Ну как, скажите на милость, я должна понять, чистые они или грязные? Ладно, все равно заталкиваю в мешок. Мой девиз: если сомневаешься – стирай.

Перетаскиваю узел поближе к комоду. Ушиб на бедре ноет, когда я наклоняюсь за парой шелковых чулок мисс Селии.

– Вы кто?

Чулки выпадают у меня из рук.

Медленно-медленно отступаю, пока не упираюсь спиной в комод. Он стоит в дверях, глаза прищурены. Очень медленно перевожу взгляд на топор в его руке.

Боже.Спрятаться в ванной? Нет, он слишком близко, запросто меня поймает. И в дверь мне не выскочить – для этого надо с ним драться, а он мужчина, да к тому же с топором. Я в такой панике, что вся буквально горю. Все. Меня загнали в угол.

Мистер Джонни смотрит на меня, поигрывая топором. Улыбается, чуть склонив голову.

Я делаю единственное, что в моих силах. Скорчив грозную рожу и выпятив губы, ору изо всех сил:

– Эй, ты, убирайся с дороги со своим топором!

Мистер Джонни смотрит на топор, как будто позабыл о нем. Потом опять на меня. Не отрываясь, глядим друг на друга. Не двигаюсь, не дышу.

Он косится на узел, хочет посмотреть, что же я украла. Сверху торчат его штаны.

– Послушайте, – не выдерживаю я, и слезы сами собой брызжут из глаз. – Мистер Джонни, я просила мисс Селию рассказать вам про меня. Я ее тысячу раз просила…

А он хохочет в ответ. И качает головой. Думает, поди, как забавно будет изрубить меня на кусочки.

– Ну послушайте меня!Я говорила ей…

– Успокойтесь, милая. – А сам продолжает лыбиться. – Я не собираюсь на вас нападать. Просто вы меня удивили, только и всего.

Я потихонечку подвигаюсь к ванной. Топор-то у него все еще в руке.

– Как вас зовут?

– Минни, – шепчу я. Осталось целых пять футов.

– Как давно вы здесь работаете, Минни?

– Не так давно, – качаю головой.

– Какдавно?

– Несколько… недель, – отвечаю я и тут же закусываю губу. Три месяца.

– Думаю, – сомневается он, – что гораздо дольше.

Поглядываю на дверь ванной. Что толку там прятаться, если дверь все равно не запирается?

– Клянусь вам, я не сержусь, – говорит он.

– А как же топор? – осторожно спрашиваю я.

Он закатывает глаза, потом опускает топор на пол, отодвигает ногой подальше.

– Знаете, давайте лучше поговорим в кухне.

Разворачивается и уходит. Поглядываю на топор, не прихватить ли мне его с собой. Но один вид его пугает. Заталкиваю топор под кровать и спешу в кухню.

Там я стараюсь держаться поближе к черному ходу, проверив на всякий случай, что дверь не заперта.

– Минни, честное слово, я рад, что вы здесь, – начинает он.

Смотрю ему в глаза, не врет ли. Он высокий, по меньшей мере шесть футов и два дюйма. Небольшое брюшко есть, но на вид все равно сильный.

– Вы, наверное, меня уволите.

– Уволю? – опять смеется он. – Да вы лучшая кухарка на свете. Взгляните, – похлопывает себя по намечающемуся животу, – это ваша работа. Черт, да я так не питался с тех пор, как здесь работала Кора Блю. Она меня практически вырастила.

Перевожу дух. Раз уж он знает Кору Блю, все не так страшно.

– Ее дети ходят в нашу церковь. Я ее знала.

– Я очень скучаю по ней. – Он поворачивается к холодильнику, открывает, заглядывает внутрь, опять закрывает.

– Когда вернется Селия?

– Я не знаю. Наверное, в парикмахерскую пошла.

– Когда она стала кормить меня вашей стряпней, я поначалу даже удивлялся, как это она так быстро научилась готовить. Но в ту субботу, когда вы не пришли, она попыталась приготовить гамбургеры. – Он прислоняется к раковине, вздыхает. – Почему она не хочет, чтобы я о вас узнал?

– Понятия не имею. Она мне не докладывала.

Мистер Джонни задумчиво качает головой, поглядывает на черное пятно на потолке, оставшееся с тех пор, как мисс Селия сожгла индейку.

– Минни, мне все равно, даже если Селия палец о палец за всю жизнь не ударит. Но она все твердит, что хочет сама ухаживать за мной. Представляете, что я ел до вашего появления?

– Она научится. По крайней мере… старается научиться, – хмыкаю я. Есть вещи, про которые не соврешь.

– Да мне безразлично,умеет ли она готовить. Просто хочу, чтобы она была… Чтобы со мной была.

Мистер Джонни вытирает лоб рукавом (теперь я понимаю, почему его рубашки вечно грязные). А вообще-то он ничего, симпатичный.Для белого, разумеется.

– Она кажется несчастной, – продолжает он. – Это из-за меня? Или из-за дома? Мы живем слишком далеко от города?

– Не знаю, мистер Джонни.

– Тогда в чем дело? – Он вцепляется пальцами в столешницу за спиной. – Расскажите мне. У нее… – нервно сглатывает, – у нее есть кто-то другой?

Мне его даже немножко жалко. Оказывается, он, как и я, ничего не может понять в этом дерьме.

– Мистер Джонни, это, конечно, не мое дело. Но могу вам точно сказать, что у мисс Селии нет никаких отношений ни с кем.

– Вы правы, – кивает он. – Глупо было спрашивать.

Интересно, когда же вернется мисс Селия. Не представляю, что она будет делать, когда обнаружит здесь мистера Джонни.

– Знаете, не говорите ей, что познакомились со мной. Пускай сама все расскажет, когда будет готова.

В первый раз по-настоящему улыбаюсь:

– То есть вы хотите, чтоб я продолжала работать, как работала?

– Присматривайте за ней. Я не хочу, чтобы она оставалась в этом огромном доме в одиночестве.

– Да, сэр. Как скажете.

– Я сегодня хотел сделать ей сюрприз. Срубить эту мимозу, которую она так ненавидит, а потом свозить ее в город пообедать. Зайти в ювелирный, выбрать ей подарок к Рождеству… – Мистер Джонни подходит к окну, выглядывает, вздыхает. – Наверное, придется перекусить в городе.

– Я могу приготовить. Что бы вы хотели?

Он оборачивается и улыбается, как мальчишка. А я роюсь в холодильнике, вытаскивая всякие разности.

– Помните, вы как-то готовили свиные отбивные? – Он даже ноготь начинает грызть нетерпеливо, как ребенок. – Сделаете на этой неделе?

– Сегодня же вечером получите. В морозилке есть несколько штук. А завтра будет цыпленок с клецками.

– О, Кора Блю тоже их готовила.

– Садитесь-ка за стол, а я сделаю вам отличный сэндвич с беконом, возьмете с собой.

– И хлеб поджарите?

– Конечно. Хороший сэндвич на сыром хлебе не получишь. А после обеда испеку, пожалуй, знаменитый карамельный торт от Минни. А на следующей неделе мы вам подадим жареного сома.

Нарезаю бекон, ставлю сковороду на огонь. Мистер Джонни глаз с меня не сводит. И улыбается всем лицом сразу. Заворачиваю сэндвич в вощеную бумагу. Наконец-то можно хоть кого-то покормить с удовольствием.

– Минни, можно я спрошу? Если выздесь… то чем же занимается целыми днями Селия?

Пожимаю плечами. Никогда в жизни не видела, чтобы белая женщина просто торчала дома целыми днями. Они вечно заняты, бегают по всяким делам, – кажется, что у них забот больше, чем у меня.

– Ей нужны подруги. Я спрошу своего приятеля Уилла, не предложит ли он своей жене заехать к нам и научить Селию играть в бридж, принять ее в свой круг. Хилли, насколько я слышал, заводила в таких делах.

Замираю на месте, как будто если буду вести себя тихо, то ничего не произойдет. Робко спрашиваю:

– Это вы про мисс Хилли Холбрук говорите?

– А вы ее знаете?

– Мм-хммм… – С трудом проглатываю комок, подкативший к горлу.

Если мисс Хилли появится в этом доме, мисс Селия узнает про Кошмарную Ужасность. Эти женщины никогда не смогут стать подругами. Но ради мистера Джонни мисс Хилли пойдет на что угодно.

– Я позвоню сегодня вечерком Уиллу, попрошу его. – Он дружески похлопывает меня по плечу.

А я вдруг опять задумываюсь об этом слове, «правда».Эйбилин ведь расскажет мисс Скитер обо всем. Если истина выйдет наружу, мне конец. Да уж, я повздорила не с тем человеком.

– Я дам вам свой рабочий телефон. Звоните, если будут проблемы, ладно?

– Да, сэр, – отвечаю я, чувствуя, как вновь накатывает ужас, стирая все следы облегчения, которое я сегодня испытала.

Мисс Скитер

Глава 11

Для всей страны еще зима, а в нашем доме уже начинается зубовный скрежет и заламывание рук. Первые признаки весны появляются слишком рано. Папу охватило «хлопковое безумие», ему пришлось нанять еще десяток рабочих, чтобы вовремя вспахать землю и засеять. Мама изучает «Фермерский альманах», но в земледелии она мало что смыслит. Зато периодически сообщает мне страшные новости, картинно прижав ладонь ко лбу.

– Говорят, это будет самый дождливый год за последнее время, – вздыхает она.

Да еще и «Шелковистый блеск» перестал действовать. Постараюсь купить еще несколько баночек, нового, экстрасильного.

Мама поднимает глаза от «Альманаха»:

– Куда это ты так вырядилась?

Я надела самое темное свое платье, темные чулки. Темный шарф на голове делает меня похожей скорее на Питера О'Тула в «Лоуренсе Аравийском», чем на Марлен Дитрих. С плеча свисает уродливая красная сумка.

– У меня вечером дела. А потом встреча… с девушками. В церкви.

– В субботу вечером?

– Мама, Господу безразлично, какой сегодня день недели.

Спешу к машине, прежде чем последует новый град вопросов. Сегодня вечером у нас первая встреча с Эйбилин.

Сердце учащенно стучит. Никогда прежде не сидела за одним столом с негром, которому за это не заплатили. Интервью отложилось почти на месяц. Сначала были праздники, и Эйбилин приходилось почти каждый вечер работать допоздна – упаковывать подарки и готовить еду для рождественского ужина у Элизабет. В январе Эйбилин подхватила грипп, и я уже всерьез забеспокоилась. Боюсь, если миссис Штайн придется ждать чересчур долго, она утратит интерес или вообще забудет, что когда-то согласилась почитать мои наброски.

«Кадиллак» сворачивает на Гессум-авеню, улицу, где живет Эйбилин. Лучше бы я поехала на старом грузовичке, но мама наверняка заподозрит неладное, да и папе он нужен в поле. Останавливаюсь, как мы и договаривались, у заброшенной полуразрушенной хибары в нескольких десятках метров от дома Эйбилин. Навес над крыльцом «дома с привидениями» провис, окна без стекол. Выхожу, запираю машину, быстро иду по улице, не поднимая головы, каблуки звонко стучат по асфальту.

Раздается собачий лай, я роняю ключи и быстренько подбираю, испуганно оглянувшись. Группка чернокожих сидит на крылечке, поглядывая на меня. На улице темно, так что трудно сказать, кому еще я попалась на глаза. Иду дальше, чувствуя себя почти собственным автомобилем: большая и белая.

Вот и номер двадцать пять, дом Эйбилин. В последний раз озираюсь, жалея, что не приехала хотя бы на десять минут раньше. Кажется, что цветной район расположен так далеко, хотя на самом деле до белых кварталов всего несколько миль.

Тихонько стучу. Эйбилин открывает тут же.

– Входите, – шепчет она, впускает меня, захлопывает за мной дверь и быстро запирает.

До сих пор я видела Эйбилин только в белом. Сегодня на ней зеленое платье с черным узором. В своем собственном доме она даже кажется выше ростом.

– Устраивайтесь, я сейчас вернусь.

Лампа включена, но все равно в доме полумрак. Шторы задернуты и скреплены булавкой, так что не осталось ни малейшей щелочки. Не знаю, это всегда так или только в честь моего визита. Присаживаюсь на узкий диванчик. Рядом деревянный кофейный столик, покрытый кружевной салфеткой ручной работы. Голые полы. Чувствую себя неловко в своем дорогом платье.

Эйбилин возвращается несколько минут спустя, держа в руках поднос с чайником, разномастными чашками и бумажными салфетками, сложенными треугольником. Пахнет ее фирменным печеньем с корицей. Когда Эйбилин разливает чай, крышка чайника дребезжит.

– Простите, – извиняется она, прижимая крышечку. – В моем доме никогда раньше не бывали в гостях белые.

Улыбаюсь. Хотя понимаю, что ничего забавного нет. Делаю глоток чаю. Крепкий и вкусный.

– Большое спасибо, – говорю я. – Очень хороший чай.

Она садится, складывает руки на коленях, выжидательно смотрит на меня.

– Думаю, сначала мы поговорим о вашем происхождении, а потом перейдем прямо к делу. – Я вынимаю блокнот, просматриваю вопросы, которые подготовила заранее. Они вдруг кажутся какими-то детскими, примитивными.

– Хорошо, – соглашается она. Выпрямляет спину, поворачивается ко мне лицом.

– Ну, для начала, когда и где вы родились?

Она нервно сглатывает, кивает:

– Тысяча девятьсот девятый. Плантация Пьемонт, округ Чероки.

– Когда вы были ребенком, думали ли вы, что станете прислугой?

– Да, мэм. Думала.

Жду, что она пояснит, но нет.

– И вы знали это… потому что…

– Моя мама была служанкой. А бабушка – домашней рабыней.

– Домашней рабыней. Угу.

Эйбилин смотрит, как я записываю ее слова. Руки по-прежнему сложены на коленях.

– А вы… никогда не мечтали стать кем-нибудь еще?

– Нет, – отвечает она. – Нет, мэм. Никогда.

В комнате так тихо, что слышно наше дыхание.

– Хорошо. Тогда… каково это, воспитывать белых детей, когда за вашим собственным ребенком дома… – Откашливаюсь, смущенная своим вопросом. – Присматривает кто-то другой?

– Это как… – Она продолжает сидеть болезненно ровно. – Может… давайте перейдем к следующему вопросу?

– О, конечно. – Просматриваю список. – Что вам больше всего нравится и не нравится в вашей работе?

Она смотрит на меня так, словно я попросила ее произнести что-то непристойное.

– Я думаю, больше всего мне нравится нянчить деток, – шепчет она.

– Что-нибудь… хотите добавить… к этому?

– Нет, мэм.

– Эйбилин, не называйте меня «мэм». Не здесь.

– Да, мэм. Ой, простите, – прикрывает пальцами рот.

С улицы доносятся громкие голоса, мы испуганно глядим на задернутое окно. Замираем. Что произойдет, если кто-нибудь из белых узнает, что я была здесь в субботу вечером и разговаривала с Эйбилин, одетой в свою повседневную одежду? Что, если они позвонят в полицию, сообщат о подозрительной встрече? Внезапно понимаю, что такое вполне возможно. И тогда нас обязательно арестуют. Обвинят в «нарушении интеграции», я часто читаю об этом в газетах – белых, которые встречаются с цветными, дабы помочь им в борьбе за гражданские права, презирают. Наши беседы не имеют никакого отношения к интеграции, но зачем бы еще мы тут встречались? Я ведь даже не прихватила с собой писем Мисс Мирны для прикрытия.

На лице Эйбилин читается откровенный ужас. Голоса постепенно удаляются. Я с облегчением выдыхаю, но Эйбилин вся натянута как струна. Не сводит глаз с закрытого окна.

Я стараюсь отыскать в своем списке вопрос, который смог бы отвлечь ее, помочь расслабиться, – да и мне тоже. Все никак не могу забыть, сколько времени я уже потеряла.

– И что… давайте вспомним, вам не нравится в вашей работе?

Эйбилин сглатывает.

– Я имею в виду, не хотите поговорить о проблеме туалетов? Или об Эли… мисс Лифолт? О том, как она вам платит? Кричит ли на вас в присутствии Мэй Мобли?

Эйбилин промокает салфеткой лоб. Пытается что-то сказать, но тут же умолкает.

– Мы ведь много раз с вами беседовали, Эйбилин…

– Простите… – Прижав ладонь ко рту, она вскакивает и выбегает в коридор. Дверь хлопает, чайник и чашки дребезжат на подносе.

Проходит пять минут. Эйбилин возвращается, прижав к груди полотенце, – моя мама так делала, когда ее тошнило и она не успевала вовремя добежать до туалета.

– Простите. Я думала, что… готова.

Киваю, не зная, что ответить.

– Просто… я понимаю, вы уже сказали той леди в Нью-Йорке, что я согласилась, но… – Она закрывает глаза. – Простите. Думаю, я сейчас не могу. Мне нужно прилечь. Завтра вечером мне будет… получше. Давайте попробуем еще раз…

Она сжимает в руках полотенце, качая головой.

По дороге домой я готова прибить себя. За то, что воображала, как запросто приду, видите ли, и потребую правдивых ответов. Как я могла подумать, что Эйбилин не будет чувствовать себя чернокожей прислугой только потому, что мы находимся в ее доме и она не в униформе.

Бросаю взгляд на блокнот, валяющийся на белом кожаном сиденье. Кроме информации о месте рождения Эйбилин я записала всего двенадцать слов. И четыре из них – «да, мэм» и «нет, мэм».

Из радиоприемника звучит голос Пэтси Клайн. Когда я ехала по шоссе, транслировали «Прогулки после полуночи». Сворачиваю к Хилли – играют «Три сигареты в пепельнице». Самолет разбился сегодня утром. Вся страна, от Миссисипи до Нью-Йорка и Сиэтла, в трауре, все напевают ее песни. Паркуюсь, разглядывая большой, довольно бестолково построенный дом Хилли. Прошло четыре дня с тех пор, как Эйбилин стошнило прямо во время нашего интервью, и с тех пор от нее ни слуху ни духу.

Вхожу в дом. Стол для бриджа установлен в гостиной, оформленной в довоенном стиле: оглушительно бьющие дедовские часы и золотистые шторы. Все уже сидят на своих местах – Хилли, Элизабет и Лy-Анн Темплтон, заменившая миссис Уолтер. Лу-Анн из тех девиц, к лицу которых словно навеки приклеена улыбка – всегда,непрестанно. Прямо хочется кольнуть ее булавкой. Даже если вы не смотрите в ее сторону, она продолжает пялиться на вас все с тем же искусственным белозубым оскалом. Вдобавок она соглашается со всем, что бы ни сказала Хилли.

Хилли берет в руки журнал «Лайф», демонстрируя разворот с фотографией некоего калифорнийского дома:

– Они называют это «берлогой», как будто там живут дикие звери!

– О, как это ужасно! – сияя, подхватывает Лу-Анн.

На картинке комната с ковром от стены до стены, диваны обтекаемой формы, яйцеобразные кресла и телевизоры, похожие на летающие тарелки. А вот в гостиной Хилли на стене портрет генерала Конфедерации, высотой восемь футов. Можно подумать, что это родной дедушка, а не пра-пра… десятая вода на киселе.

– А дом Труди выглядит именно так, – замечает Элизабет.

Я была настолько поглощена мыслями об интервью с Эйбилин, что чуть не позабыла – на прошлой неделе Элизабет навещала старшую сестру. Труди вышла замуж за банкира, и они переехали в Голливуд. Элизабет ездила к ней на четыре дня, взглянуть на новый дом.

– Ну, это просто дурной вкус, вот и все, – констатирует Хилли. – Не в обиду твоей семье, Элизабет.

– А как там в Голливуде? – неизвестно чему радуясь, спрашивает Лу-Анн.

– О, просто сказка. А дом Труди – телевизоры в каждой комнате, вся эта космическая мебель, на которой невозможно сидеть. Мы ходили в модные рестораны, где обедают кинозвезды, пили мартини, бургундское. А однажды к нашему столику подошел сам Макс Фактор и разговаривал с Труди, как будто они с ней старые приятели. – Элизабет восхищенно встряхивает головой. – Ну, как будто просто встретились в магазине.

– Знаешь, по мне, ты все равно самая симпатичная в своей семье, – заявляет Хилли. – Не то чтобы Труди непривлекательная, но у тебя есть стиль и манеры.

Элизабет довольно улыбается, но тут же вздыхает:

– Не говоря уж о том, что у нее круглосуточная прислуга, живет прямо в доме. Я практически не видела Мэй Мобли.

При этом замечании я непроизвольно сжимаюсь, но остальные будто бы не обращают внимания. Хилли наблюдает, как ее служанка, Юл Мэй, наполняет наши бокалы. Она высокая, стройная, с царственной осанкой, а фигура у нее гораздо лучше, чем у Хилли. Что-то я волнуюсь за Эйбилин. Я звонила ей домой дважды на этой неделе, но никто не ответил. Она, конечно, избегает меня. Думаю, нужно навестить ее у Элизабет и поговорить, неважно, понравится ли это самой Элизабет.

– Полагаю, на следующий год мы могли бы выбрать темой для праздника «Унесенных ветром», – говорит Хилли. – Может, арендовать какой-нибудь исторический особняк?

– Какая замечательная идея! – хлопает в ладоши Лу-Анн.

– Скитер, – обращается ко мне Хилли, – я знаю, ты очень жалеешь, что все пропустила в этом году.

Я киваю, изображая огорчение. Пришлось симулировать грипп, чтобы не ходить на это мероприятие в одиночку.

– Но вот что я вам скажу, – продолжает Хилли. – Я больше не стану нанимать эту рок-н-ролльную группу, они играют слишком быструю музыку…

Элизабет трогает меня за руку. На коленях у нее сумочка.

– Чуть не забыла передать тебе. Это от Эйбилин – наверное, по поводу твоей Мисс Мирны? Но я ей сказала, что сегодня никаких ваших знахарских сборищ не будет, она слишком много пропустила в январе.

Разворачиваю сложенный листок бумаги. Написано синими чернилами, красивым почерком.

Я знаю, как сделать, чтобы крышка чайника не дребезжала.

– Кому, скажите на милость, важно, чтобы крышка чайника не брякала? – фыркает Элизабет. Она, разумеется, прочла записку.

Мне понадобилось две секунды и глоток чаю, чтобы понять, о чем идет речь.

– Ты не представляешь, как сложно этого добиться, – говорю я.

Два дня спустя сижу в родительской кухне, дожидаясь, пока сгустятся сумерки. Закуриваю еще одну сигарету, несмотря на то что вчера вечером главный врач округа грозил всем пальцем с экрана телевизора, убеждая, что курение убивает. Но моя мать однажды сказала, что от поцелуев взасос можно ослепнуть, так что я начинаю думать, нет ли сговора между главным врачом и мамочкой с целью лишить людей всех удовольствий.

После восьми часов пробираюсь по улице Эйбилин, настолько незаметно, насколько позволяет пятидесятифунтовая пишущая машинка «Корона». Стучусь, уже умирая от желания закурить, чтобы успокоить нервы. Эйбилин отворяет, я проскальзываю в дом. Она в том же зеленом платье и черных туфлях, что и в прошлый раз.

Улыбаюсь, стараясь продемонстрировать, что уверена в успехе, даже если не сработает идея, предложенная ею по телефону.

– Может… устроимся в кухне? – предлагаю я. – Не возражаете?

– Хорошо. Там не особенно уютно, но ладно.

Кухня вполовину меньше комнаты, и здесь тепло. Пахнет чаем и лимоном. Черно-белые квадратики потертого линолеума. На рабочих поверхностях места хватает только для нескольких чашек.

Опускаю пишущую машинку на старенький красный стол у окна. Эйбилин собирается налить кипяток в чайник.

– О, мне не надо, спасибо. Я принесла кока-колы, если вы не против. – Стараюсь вести себя так, чтобы Эйбилин было спокойнее. Первое: не заставлять ее чувствовать себя прислугой.

– Что ж, это даже лучше. Я-то обычно пью чай попозже. – Она достает открывалку и два стакана. Но я отпиваю прямо из своей бутылки, и, глядя на меня, она делает то же самое.

Я позвонила Эйбилин сразу после того, как Элизабет передала мне записку, и выслушала ее идею – она будет записывать свои рассказы, а потом показывать мне, что получится. Я, конечно, изобразила радость. Но прекрасно понимала, что мне придется переписывать все, что напишет она, и, значит, терять еще больше времени. Я подумала, что, возможно, проще будет, если она увидит, что печатать получается быстрее, чем читать и исправлять.

Мы улыбаемся друг другу. Отпиваю из бутылки, разглаживаю блузку.

– Итак… – произношу я.

Перед Эйбилин блокнот на пружинке.

– Вы хотите, чтобы я… прямо так начала читать?

– Ну да.

Мы обе делаем глубокий вдох, и она начинает читать, медленно и размеренно:

– Первого белого ребенка, которого я нянчила, звали Элтон Каррингтон Спирс. Это было в 1924-м, мне только исполнилось пятнадцать. Элтон был длинным, худым, волосы шелковистые, как пряди на кукурузном початке…

Я стучу по клавишам, слова звучат ритмично, она произносит их гораздо более четко, чем при обычной беседе.

– Все окна в их грязном доме были закрашены изнутри, хотя сам дом был большим, с широкой зеленой лужайкой перед ним. Воздух был совсем плохой, мне и самой там было дурно…

– Погодите минутку. Я напечатала «зелемой»вместо «зеленой». О'кей, давайте дальше.

– Шесть месяцев спустя мама умерла от болезни легких, и они оставили меня присматривать за Элтоном, пока не переехали в Мемфис. Я любила этого ребенка, а он любил меня, вот тогда-то я и поняла, что могу научить малыша гордиться собой…

Когда Эйбилин рассказала мне о своей идее, я не хотела обижать ее, но попыталась отговорить, еще по телефону:

– Писать не так просто. И потом, у вас не будет времени для этого. Эйбилин, вы работаете целый день.

– Вряд ли это сильно отличается от того, как я пишу молитвы каждый вечер.

Это оказалось первой интересной информацией о ней самой, я так разволновалась в своей кладовке, что изо всех сил вцепилась в какую-то корзинку.

– То есть вы не произносите свои молитвы, да?

– Я никогда никому об этом не рассказывала. Даже Минни. Но мне лучше удается выразить мысль, если я ее записываю.

– И вы занимаетесь этим по выходным? В свободное время? – Мне интересно знать, чем заполнена ее жизнь помимо работы, вне бдительного ока Элизабет Лифолт.

– Нет, что вы, я пишу по часу, иногда по два, каждый день. В основном о хворающих в нашей округе.

Вот это да. Больше, чем порой пишу я. И тогда я сказала, что мы попробуем работать таким образом, – просто чтобы дело сдвинулось с мертвой точки.

Эйбилин переводит дыхание, делает глоток колы и продолжает читать.

Она вспоминает о своей первой работе, когда ей было тринадцать и она чистила серебряный набор «Франциск Первый» в доме губернатора. Читает, как в самое первое утро сделала ошибку в списке, где указывают количество предметов, чтобы ничего не украли.

– Я пришла домой, после того как меня выгнали, и все стояла у порога в своих новых рабочих туфлях. За эти туфли мама выложила столько, что хватило бы на оплату счетов за электричество за целый месяц. Наверное, в тот момент я поняла, что такое позор и какого он цвета. Позор вовсе не черный, как грязь, как я всегда думала. На самом деле позор – он цвета новенькой белой униформы, которую ваша мать гладила всю ночь, чистый, без единого пятнышка, будто ты вовсе никогда не работала.

Эйбилин поднимает на меня взгляд. Я останавливаюсь. Я-то рассчитывала на сладенькие глянцевые истории. Похоже, мне достанется гораздо больше, чем мы договаривались.

Она продолжает:

– …Я разобрала гардероб, но тут – я и не успела понять как – маленький белый мальчик сунул пальцы в оконный вентилятор, который я раз десять просила снять, и пальцы ему начисто отрезало. В жизни не видела, чтобы из человека столько крови хлестало. Я схватила мальчишку, схватила его четыре пальца. Потащила его в больницу для цветных, потому что понятия не имела, где находится больница для белых. Но там меня остановил какой-то чернокожий и спрашивает: «Этот ребенок белый?»

Клавиши машинки стучат, как град по крыше. Эйбилин читает все быстрее, и я уже не обращаю внимания на собственные ошибки, прерывая ее только для того, чтобы вставить в каретку новую страницу. Каждые восемь секунд перевожу каретку.

– Я и говорю: «Да, сэр». А он спрашивает: «Это его белые пальцы?» Я отвечаю: «Да, сэр». Тогда он говорит: «Вы уж лучше скажите, что он просто очень светлый, а то цветной доктор не станет оперировать белого мальчика в негритянской больнице». А потом белый полицейский схватил меня и говорит: «А ну-ка, поглядим…»

Она замолкает. Поднимает глаза. Стук машинки стихает.

– Что? Полицейский сказал: «А ну-ка, поглядим».И что дальше?

– А это и все, что я записала. Нужно было спешить на автобус, ехать на работу.

Перевожу каретку, брякает звоночек. Мы с Эйбилин смотрим в глаза друг другу. Думаю, у нас получится.