Текст книги "Прислуга"

Автор книги: Кэтрин Стокетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

В час дня мисс Селия приходит в кухню и заявляет, что готова для первого урока кулинарии. Устраивается на табуретке. На ней красный джемпер в обтяжку, красная юбочка и достаточно косметики, чтобы напугать уличную шлюху.

– Что вы уже умеете готовить? – интересуюсь я.

Она тщательно обдумывает вопрос, морщит лоб:

– Может, стоит начать с самого начала?

– Но должны же вы что-то знать. Чему вас мама учила?

Она опускает взгляд на свои ноги в чулках и лепечет:

– Я умею готовить кукурузные лепешки.

Не могу сдержать смех.

– А еще что-нибудь, кроме кукурузных лепешек, умеете?

– Умею варить картошку… – Голос еще тише. – И умею молоть овес. Там, где я жила, не было электричества. Но я готова учиться. На настоящей плите.

Господи. В жизни не встречала белого, который жил бы хуже, чем я, если не считать сумасшедшего мистера Уолли, который живет за кантонской забегаловкой и ест кошачьи консервы.

– И вы каждый день кормили мужа овсянкой и кукурузными лепешками?

Мисс Селия кивает.

– Но вы ведь научите меня готовить, правда?

– Попытаюсь, – говорю я, хотя никогда не приказывала белой женщине, что надо делать, и не знаю даже, как к этому подступиться. Решительно подтягиваю чулки и указываю на банку, стоящую на столе: – Полагаю, если вам и надо что-то знать о кулинарии, то вот это.

– Это ведь жир, правильно?

– Нет, это не просто жир, – уточняю я. – Это самое важное изобретение на кухне, после майонеза в банках.

– А что такого особенного, – морщит она носик, – в свином жире?

– Он не свиной,он растительный. – Неужто есть в этом мире человек, не знающий, из чего сделан «Криско»? – Вы не представляете, какая это полезная вещь.

Она недоуменно пожимает плечами:

– Полезная? Пожарить что-нибудь?

– Он не только для жарки. У вас когда-нибудь что-нибудь липкое застревало в волосах, вроде жвачки? – Решительно стучу пальцем по банке с «Криско». – Правильно, поможет «Криско». Смажьте им попку ребенку, и знать не будете, что такое потница, – шлепаю три ложки на черную сковородку. – Да что там, я видела, как женщины втирают его под глаза и смазывают шершавые пятки мужьям.

– Смотрите, какой он красивый, – удивляется она. – Как белая глазурь на торте.

– Отчищает клей от ценника. Им можно смазать скрипучие дверные петли. Если свет погас, вставьте в него фитиль – и будет гореть не хуже свечи.

Зажигаю огонь, и мы смотрим, как жир тает на сковороде.

– И кроме всего, на нем можно поджарить цыпленка.

– Ладно, – сосредоточенно говорит она. – Что дальше?

– Цыпленок вымачивался в пахте, – рассказываю я. – Теперь приготовим панировку.

В двойной бумажный пакет насыпаю муку, соль, еще немного соли, перец, паприку и щепотку кайенского перца.

– Вот так. Кладем куски цыпленка в пакет и трясем.

Мисс Селия укладывает цыплячье бедрышко внутрь, постукивает по пакету:

– Вот так? Как в рекламе «Шейк энд Бейк» [8]8
  Панировка фабричного производства, популярная в Соединенных Штатах.


[Закрыть]по телевизору?

– Да, – соглашаюсь я, а сама крепко прижимаю язык к зубам, потому что если это не оскорбление, тогда уж и не знаю что. – Просто как в «Шейк энд Бейк».

Но тут же застываю на месте: на улице тарахтит автомобиль. Замираю и прислушиваюсь. Глаза у мисс Селии расширяются, она тоже прислушивается. Думаем мы об одном: что, если это он, и где мне прятаться?

Звук удаляется. Мы переводим дыхание.

– Мисс Селия, – говорю я сквозь зубы, – как это вы не можете рассказать своему мужу обо мне? Он что, ничего не поймет, когда еда станет лучше?

– Ой. Я об этом не подумала! Может, сделать так, чтобы цыпленок немножко подгорел?

Этого еще не хватало. Я не собираюсь портить цыпленка. На вопрос она не ответила, но я все равно добьюсь своего.

Аккуратно выкладываю мясо на сковороду. Мы стоим и наблюдаем, как бедра и ножки становятся золотистыми. Поднимаю взгляд. Мисс Селия улыбается.

– Что? У меня на лице что-то?

– Нет, – качает она головой, а у самой на глаза наворачиваются слезы. Она касается моей руки: – Я просто так вам благодарна.

Вежливо убираю руку:

– Мисс Селия, у вас столько всего, кроме меня, за что можно быть благодарной.

– Знаю. – Она оглядывает свою чудесную кухню с таким выражением, будто съела что-то противное. – Я и не мечтала о таком.

– Ну вот. Разве вы не счастливы?

– В жизни не была счастливее.

На этом и остановимся. Под всем этим счастьем она определенно несчастна.

Вечером звоню Эйбилин.

– Мисс Хилли вчера приходила в гости к мисс Лифолт, – докладывает Эйбилин. – Спрашивала, не знает ли кто, где ты работаешь.

– Боже, если она меня разыщет, обязательно все погубит. – Прошло две недели с тех пор, как я сделала с этой женщиной Кошмарную Ужасность. Конечно, она бы с удовольствием посмотрела, как меня увольняют.

– Что сказал Лерой, когда ты сообщила ему, что нашла работу? – спрашивает Эйбилин.

– Убит наповал. Расхаживал по кухне, как хвастливый петух, выделывался перед детьми. Как будто он единственный, кто содержит семью, а я просто так, ради развлечения подрабатываю. Зато потом, в постели, мой старый могучий бык едва не рыдал.

Эйбилин хохочет:

– Лерой очень гордый и самолюбивый.

– Ага. Главное, чтобы мистер Джонни меня не застукал.

– А она не объяснила, почему не хочет, чтобы муж знал?

– Сказала только, что хочет, чтобы он думал, будто она сама умеет готовить и прибираться. Но не знаю почему. Она что-то скрывает от него.

– Надо же, как забавно. Мисс Селия не может никому проговориться, иначе это дойдет до мистера Джонни. Так что мисс Хилли ничего не узнает, потому что мисс Селия никому не разболтает. Для тебя лучше и сложиться не могло.

– Хм-м. – Не хочу показаться неблагодарной, потому что Эйбилин устроила мне эту работу. Но невольно думаю, что вообще-то проблем у меня теперь вдвое больше – мисс Хилли, а теперь еще и мистер Джонни.

– Минни, я вот тут хотела спросить тебя… Ты знаешь такую мисс Скитер?

– Высокая, приходила раньше к мисс Уолтер на бридж?

– Да. Что ты о ней думаешь?

– Не знаю. Белая, такая же, как все они. А что? Она что-то говорит обо мне?

– Нет-нет, – заверяет Эйбилин. – Просто… несколько недель назад… даже не скажу, почему я все об этом думаю. Она спросила меня кое о чем. Спросила, не хочу ли я все изменить. Никогда белая женщина не спрашивала…

Но тут из спальни выходит Лерой и требует свой кофе перед ночной сменой.

– Ой, он проснулся, – говорю. – Рассказывай быстрее.

– Да ладно, неважно. Не бери в голову.

– Что было-то? Что она тебе сказала?

– Да просто вздор. Ерунда какая-то.

Глава 4

Первую неделю у мисс Селии я отмывала дом, пока не осталось ни единого пыльного ковра, ни драной простыни, ни грязных чулок, брошенных в стирку. Вторую неделю я снова вычищала дом, потому что грязь накапливается. На третью неделю я наконец привела все в порядок и начала работать как обычно.

И каждый день мисс Селия как будто все не могла поверить, что я прихожу на работу. Я – единственное, что нарушает абсолютный покой вокруг нее. В моем собственном доме вечно полно детей, соседей, да еще и муж. У мисс Селии я просто наслаждаюсь тишиной.

Обычно, где бы я ни работала, график у меня одинаковый. По понедельникам я полирую мебель. По вторникам стираю и глажу чертово белье – ненавижу этот день. Среда для генеральной уборки ванной, хотя я и мою там каждое утро. В четверг натираю полы и чищу пылесосом ковры, а те, которые старинные, – вручную, щеткой, чтобы не истрепались. В пятницу готовлю еду на все выходные и всякое такое. И каждый день мою полы, стираю, глажу рубашки, чтобы порядок не выходил из-под контроля. – короче, поддерживаю чистоту. Серебро и окна – по необходимости. Поскольку детишек нет, присматривать не за кем, остается достаточно времени для так называемых уроков кулинарии с мисс Селией.

Мисс Селия никогда не устраивает вечеринок, поэтому мы просто готовим то, что у них с мистером Джонни будет на ужин, – свиные отбивные, жареный цыпленок, ростбиф, пирог с цыпленком, бараньи ребрышки, запеченный окорок, жареные помидоры, картофельное пюре, овощи. Или я готовлю, а мисс Селия суетится рядом, напоминая скорее пятилетнюю девочку, чем богатую даму, выплачивающую мне зарплату. Когда урок заканчивается, она спешит обратно, улечься на диван. Вообще мисс Селия и шевелится-то, лишь проходя десять футов до кухни, на свой урок, да еще каждые два или три дня прячется наверху, в жутких пустых комнатах.

Не знаю, что она там делает по пять минут на втором этаже. Мне там не нравится. В этих комнатах должно быть полно детишек, чтоб они смеялись, кричали и баловались повсюду. Но меня не касается, что мисс Селия делает целый день напролет. По мне, так и хорошо, что не попадается на глаза. Я ходила, бывало, повсюду за хозяйками, с метелкой в одной руке и мусорным ведром в другой, все прибирала дерьмо за ними. А пока она валяется в кровати, я могу спокойно себе делом заниматься. Детишек у нее нет, занятий особых тоже нет, но все равно она самая ленивая женщина, что я встречала в жизни. Включаямою сестру Дорину, которая в детстве пальцем не пошевелила, потому что у нее, видите ли, больное сердце, – как потом выяснилось, муха попала в рентгеновский аппарат.

И если б только из кровати не вылезала. Мисс Селия вообще не выходит из дома, разве только сделать прическу и ногти поправить. За три недели, что я работаю, это случилось всего один раз. Мне тридцать шесть лет, а я все еще слышу, как мама говорит: «Это не твое дело». Но все-таки любопытно, чего так боится эта женщина.

Каждую пятницу я подсчитываю вслух:

– Мисс Селия, осталось девяносто девять дней до того, как вы расскажете обо мне мистеру Джонни.

– Ой, надо же, как быстро время бежит! – восклицает она со страдальческим выражением лица.

– Сегодня утром кошка прибежала на порог, так у меня чуть удар не случился – думала, это мистер Джонни.

Чем ближе к назначенному сроку, тем больше нервничает мисс Селия, да и я с ней. Не представляю, что сделает этот человек, когда она ему все расскажет. Наверное, прикажет меня уволить.

– Надеюсь, этого времени достаточно, Минни. Как вы думаете, я стала лучше готовить? – спрашивает она, а я не знаю, что ответить. У нее милая улыбка, ровные белые зубки, но она самая плохая кухарка на свете.

Стараюсь поддержать ее и учу готовить самые простые блюда, потому что хочу, чтоб она научилась, и побыстрее. Понимаете, она должна объяснить своему мужу, почему у толстой коротышки негритянки есть ключи от их дома. Мне нужно, чтобы он знал, почему я каждый день держу в руках его драгоценное серебро и сережки мисс Селии, с рубинами в бог весть сколько карат. Мне необходимо,чтобы он узнал это прежде, чем в один прекрасный день войдет домой и вызовет полицию. Или сэкономит время и разберется с этим делом самостоятельно.

– Берете рульку, наливаете воды побольше, вот так. Теперь зажигаем огонь. Следите, чтобы булькало чуть-чуть, тогда все будет отлично.

Мисс Селия смотрит в кастрюлю, как будто хочет разглядеть будущее.

– Вы счастливы, Минни?

– Почему вы мне задаете такие вопросы?

– Но все же?

– Конечно, счастлива. Вы тоже счастливы. Большой дом, просторный двор, муж о вас заботится. – Я неодобрительно смотрю на мисс Селию, и она, конечно же, это замечает. Потому как не дело, чтоб белые интересовались вашим мнением насчет того, счастливыли они.

Когда у мисс Селии пригорела фасоль, я постаралась собрать все самообладание, которое, по утверждению моей мамы, у меня отсутствовало с рождения.

– Ничего, – сквозь зубы выдавливаю я. – Мы сделаем еще одну порцию, прежде чем мистер Джонни вернется домой.

На любую другую женщину, у которой я работала, я с удовольствием поворчала бы хоть часок – посмотреть, как ей это понравится. Но мисс Селия глядит на меня своими огромными глазищами, словно я лучшая вещь на свете после баночки лака для волос, – уж лучше бы она помыкала мной, как полагается с прислугой. Я начинаю думать, не связано ли как-то ее лежание в постели целыми днями с тем, что она не рассказывает мистеру Джонни обо мне. Наверное, она замечает подозрение в моих взглядах, потому что однажды, совершенно неожиданно, заявляет:

– Мне часто снятся кошмары, будто мне пришлось вернуться жить в Шугэ-Дитч. Поэтому я так много лежу. – И кивает, торопливо так, будто давно отрепетировала. – Потому что очень плохо сплю ночами.

Улыбаюсь в ответ как дура, будто бы поверила, и продолжаю протирать зеркало.

– Не стоит так стараться. Оставьте несколько разводов.

Вот всегда так – зеркало в разводах, чуток испачканный пол, грязный стакан в мойке или полное мусорное ведро.

– Должно быть правдоподобно, – говорит она, а я ловлю себя на том, что в сотый раз тянусь за этим грязным стаканом, чтоб помыть. Люблю, чтоб было чисто и прибрано.

– Я хотела бы заняться вон тем кустом азалии, – говорит как-то мисс Селия.

Она взяла себе привычку валяться на диване, когда идут мои передачи, и все время вмешиваться. Я включаю «Путеводный свет» уже двадцать четыре года – с тех пор, как мне было десять и я слушала его по маминому радиоприемнику.

Начинается реклама «Дрефта», а мисс Селия уставилась в окно, на чернокожего парня, сгребающего листья. У нее столько азалий, что к весне двор будет точь-в-точь как в «Унесенных ветром». Я не люблю азалии и уж совсем не люблю этот фильм – у них рабство выглядит как грандиозное праздничное чаепитие. На месте Мамушки я посоветовала бы Скарлетт затолкать те зеленые занавески в ее маленькую белую задницу. И самой сшить чертово платье, завлекающее мужиков.

– Думаю, я могла бы заставить эти розы цвести, если их обрезать, – говорит мисс Селия. – Но первым делом я бы подрезала вон ту мимозу.

– А что с ней не так?

Прижимаю утюгом воротничок рубашки мистера Джонни. У меня во дворе и кустика-то не растет, не говоря уж о деревьях.

– Мне не нравятся эти мохнатые цветы. – И отворачивается. – Похожи на маленькие детские головки.

Мне неприятно, когда она так говорит.

– Вы разбираетесь в цветах?

Она вздыхает в ответ:

– Раньше, в Шугэ-Дитч, я любила возиться с цветами. Научилась выращивать их, надеялась, что так смогу победить все это уродство вокруг.

– Ну так вышли бы во двор, – предлагаю я, стараясь, чтобы прозвучало не слишком нервно. – Разомнитесь. Подышите свежим воздухом. («Убирайся отсюда».)

– Нет, – опять вздыхает мисс Селия, – мне нельзя бегать по улице. Я должна сохранять покой.

Меня начинает всерьез раздражать то, что она никогда не выходит из дому, что улыбается, как прислуга, по утрам, как будто это лучшее время дня, что все время торчит перед глазами. Прямо зуд у меня какой-то. Начинается, как только прихожу, а почесаться невозможно. И с каждым днем зудит чуть сильнее.

– Может, вам стоит завести подруг, – советую я. – В городе много женщин вашего возраста.

Она хмурится:

– Я пыталась. Не представляете, сколько раз я звонила этим дамам, спрашивала, не могу ли помочь с организацией Праздника или еще с чем-нибудь, не выходя из дома. Но они так и не перезвонили. Ни одна.

Ответить нечего, потому что меня это не удивляет. С ее-то огромными грудями и волосами цвета «Золотой самородок».

– Ну, походите по магазинам. Купите новые платья. Займитесь чем-нибудь, чем занимаются белые леди, пока прислуга работает по дому.

– Нет, пожалуй, я немного отдохну, – говорит она, и две минуты спустя я слышу, как она поднимается по лестнице в пустующие спальни.

Ветка мимозы стучит в окно, я подпрыгиваю от неожиданности и обжигаю палец. Приходится прикрыть глаза, чтобы унять бешено бьющееся сердце. Осталось девяносто четыре дня этого кошмара. Думаю, я ни минуты больше не выдержу.

– Мам, сделай что-нибудь поесть. Я голодная, – вот что мне заявила вчера вечером моя младшая, Киндра, ей пять лет. Уперла руки в боки и ножку выставила.

У меня пятеро детей, и я горжусь, что научила их говорить «да, мэм» и «пожалуйста», прежде чем произнести слово «печенье».

Всех научила, кроме одной.

– До ужина ничего не получишь, – сказала я.

– Почему ты такая злая? Ненавижутебя, – проорала она и выскочила за дверь.

К такому я никогда не смогу привыкнуть, хотя у меня до нее уже было четверо. Момент, когда ваше дитя заявляет, что ненавидит вас, – а через это проходит каждый ребенок – это как удар ногой в живот.

Но Киндра. Это вовсе не сложный возраст, с которым я знакома. Эта девочка просто вылитая я.

Я стою в кухне мисс Селии и думаю о вчерашнем вечере, Киндре и ее языке, Бенни и его астме, о том, что мой муж Лерой дважды на прошлой неделе пришел домой пьяным. Он знает: это единственное, что я не в силах вынести. Мой отец десять лет беспробудно пил, а мы с мамой вынуждены были работать на износ, чтоб у него были деньги на выпивку. Наверное, я бы больше расстроилась, но вчера, в качестве «прости меня», Лерой притащил целый мешок молодой окры. Он знает, что это моя любимая еда. Вечером я обваляю ее в кукурузной муке, обжарю и наемся вволю, как мама никогда не разрешала.

Но на сегодня это не единственное лакомство. Матушка мистера Джонни прислала из Мексики два ящика персиков – тяжелых, как бейсбольные мячи. Спелые, сладкие, режутся как масло. Я не принимаю подачек от белых леди, потому что знаю– они хотят, чтобы я чувствовала себя обязанной. Но когда мисс Селия предложила мне взять домой дюжину персиков, я вытащила свою сумку и отложила в нее ровно двенадцать штук. Так что на ужин буду лакомиться жареной окрой и персиковым кобблером на десерт.

Чищу персики, любуюсь, как кожура длинной пушистой лентой опускается в миску, и совершенно не обращаю внимания на дорожку перед домом. Обычно, когда стою у кухонной раковины, я прикидываю план бегства от мистера Джонни. Кухня – лучшее для этого место, потому что большое окно выходит на улицу. Кусты азалии скрывают мое лицо, но сама я вижу достаточно, чтобы разглядеть приближающихся к дому. Если он войдет в парадную дверь, я сбегу в гараж через черный ход. А если явится сзади, я улизну через передние двери. Еще одна дверь из кухни ведет на задний двор, просто на всякий случай. Но сейчас сок тек по моим ладоням, густой сладкий запах просто пить можно, и я утонула в этих персиковых фантазиях. И не заметила, как к дому подъехал синий грузовик.

Мужчина был уже на полпути к двери, когда я подняла глаза. Успела заметить полоску белой рубашки, одной из тех, что я гладила каждый день, штанину цвета хаки – тех брюк, что я развешивала в шкафу мистера Джонни. Вопль застрял в горле. Нож со стуком упал в раковину.

– Мисс Селия! – метнулась я в ее спальню. – Мистер Джонни дома!

Мисс Селия слетела с кровати с такой скоростью, какой я в ней и не подозревала. Я как идиотка завертелась на месте. Куда бежать? Куда мне деваться? Где же мой план побега?И тут меня осенило – гостевая ванная!

Шмыгаю внутрь и прикрываю дверь, оставив щелку. Взбираюсь на сиденье унитаза, чтобы он не заметил мои ноги, торчащие из-под двери. Здесь темно и жарко. Голова словно в камине. Пот течет по подбородку и капает на пол. Мне дурно от густого запаха мыла с гарденией, которое лежит на краю раковины.

Слышу шаги. Перестаю дышать.

Шаги стихают. Сердце мечется, как кошка в электросушилке. А ну как мисс Селия сделает вид, что не знает меня, чтобы избежать неприятностей? Притворится, будто я грабитель? Ненавижу ее! Ненавижу эту тупую бабу!

В груди – гулкое бум-бум. Колени ломит, им больно держать мое тело в такой позе.

Глаза привыкли к темноте. И я могу различить свое отражение в зеркале. Скрючилась, дура дурой, на толчке в туалете белой леди.

Взгляните на меня. Посмотрите, на что приходится идти Минни Джексон, чтобы заработать на эту проклятую жизнь.

Мисс Скитер

Глава 5

Мамин «кадиллак» мчится по гравийной дороге, направляясь к дому. Мелкие камешки барабанят по корпусу машины с такой силой, что заглушают голос Пэтси Клайн, [9]9
  Американская певица, одна из величайших вокалисток в истории музыки кантри.


[Закрыть]звучащий из радиоприемника. Мама будет в ярости, но эта мысль лишь заставляет меня прибавить скорость. Никак не могу выбросить из головы, что сегодня в бридж-клубе сказала Хилли.

Мы с Хилли и Элизабет были лучшими подружками с начальной школы. На моей любимой фотографии мы втроем, уже школьницы средних классов, сидим на трибуне стадиона, тесно прижавшись друг к другу, плечо к плечу. А самое удивительное то, что трибуны вокруг абсолютно пусты. Мы сидим так близко просто потому, что действительно близки друг другу.

В «Оле Мисс» [10]10
  Неофициальное название Университета Миссисипи.


[Закрыть]мы с Хилли два года прожили в одной комнате, пока она не уехала, чтоб выйти замуж, а я осталась учиться дальше. Каждый вечер я накручивала ее волосы на тринадцать бигуди в нашем общежитии Кси Омега. [11]11
  В американских университетах традиционно существует множество студенческих сообществ, чаще всего называемых буквами греческого алфавита.


[Закрыть]А сегодня она пригрозила изгнать меня из Лиги. Не то чтобы меня особенно волновало членство в Лиге, но больно осознавать, как легко подруга может расстаться с тобой.

Сворачиваю на аллею, ведущую к Лонглифу, хлопковой плантации нашей семьи. Гравий сменяет мягкая желтая пыль, и я притормаживаю, пока мама не увидела, с какой скоростью я ношусь. Подъезжаю к дому, выхожу из машины. Мама восседает в кресле-качалке на террасе.

– Присядь, дорогая. – машет она рукой в сторону второго кресла-качалки. – Паскагула только что натирала полы. Пускай немного просохнут.

– Ладно, мам.

Я целую напудренную щеку, но не сажусь. Облокотившись на перила террасы, разглядываю три древних дуба перед домом. Хотя отсюда до города всего пять минут езды, многие считают, что здесь уже деревня. За нашим домом расстилаются десять тысяч акров папиных хлопковых полей, покрытых крепкими зелеными растениями с высокой, как у меня, талией. Несколько чернокожих сидят вдалеке под навесом, глядя в огонь. Все ждут одного и того же – пока раскроются хлопковые коробочки.

Как, однако, все изменилось между мной и Хилли, когда я вернулась из университета. Но кто стал другим человеком, я или она?

– Я уже рассказывала тебе? – говорит мама. – Фанни Питроу помолвлена.

– Рада за Фанни.

– Не прошло и месяца с тех пор, как она начала работать в Фермерском банке.

– Замечательно, мама.

– Яэто понимаю, – подчеркивает она, и мне приходится обернуться, чтобы встретить один из ее фирменных взглядов – так вспыхивает взрывающаяся электрическая лампочка. – Почему бы и тебе не поискать работу в банке?

– Я не хочу работать в банке, мам.

Мама вздыхает и, прищурившись, переводит взгляд на спаниеля Шелби, вылизывающего укромные части своего тела. Я же прикидываю пути к бегству, исполненная решимости испачкать свеженатертые полы. Этот разговор происходит уже не в первый раз.

– Моя дочь четыре года провела в колледже, и с чем же она вернулась домой? – вопрошает она.

– С дипломом?

– Жалкий клочок бумаги, – фыркает мама.

– Я уже говорила тебе. Я пока не встретила человека, за которого хотела бы выйти замуж.

Мама поднимается с кресла, подходит вплотную, и я могу рассмотреть ее гладкое красивое лицо. На ней синее платье, безупречно облегающее стройную фигуру, помада, как всегда, аккуратно наложена. Но вот мама выходит на яркий свет – и я замечаю темные пятна на ее одежде. Моргаю несколько раз, чтобы убедиться, что мне не померещилось.

– Мама? Ты плохо себя чувствуешь?

– Если бы ты проявила хоть чуть-чуть сообразительности, Евгения…

– У тебя все платье впереди испачкано.

Мама гневно скрещивает руки на груди:

– Я разговаривала с матерью Фанни, и она сказала, что Фанни буквально купалась в предложениях, стоило ей только выйти на работу.

Приходится оставить тему платья. Я никогда не смогу объяснить маме, что хочу стать писательницей. Она усмотрит в этом всего лишь еще одно препятствие, отделяющее меня от мира замужних женщин. Точно так же, как не смогу рассказать о Чарли Грее, с которым мы вместе изучали математику прошлой весной в «Оле Мисс». Как он произнес тост за выпускной курс и поцеловал меня, а потом сильно стиснул мою руку, но это оказалось совсем не больно, а, наоборот, ужасно здорово, и он так смотрел мне в глаза. А потом женился на Дженни Сприг, ростом пять футов.

Нужно бы подыскать жилье в городе, в одном из домов, где живут одинокие простые девушки, старые девы, секретарши, учительницы. Но стоило мне однажды заикнуться о том, чтобы взять деньги из моего трастового фонда, как мама расплакалась – настоящими слезами.

– Твои деньги не предназначены для подобных целей, Евгения. Они не для того, чтобы жить в доходном доме, где пахнет кухней, а из окон свисают драные чулки. А когда деньги закончатся, тогда что? На что ты будешь жить? – После чего она водрузила на лоб влажное полотенце и остаток дня провела в постели.

И вот теперь, ухватившись за перила, мама ждет, сделаю ли я ради спасения собственной души то же самое, что сделала жирная Фанни Питроу. Моя собственная мать смотрит на меня так, словно ее буквально убивает весь мой вид, мой рост, моя прическа. Сказать, что у меня кудрявые волосы, – это ничего не сказать. Они просто неприличны – уместнее скорее на лобке, чем на голове, да еще и почти белые. Кожа у меня светлая, но вряд ли ее можно назвать молочно-белой, скорее мертвенно бледной, особенно когда я серьезна, а серьезна я всегда. Вдобавок нос у меня с горбинкой. Зато глаза васильково-синие, как у мамы. Мне всегда говорят, что это лучшее, что во мне есть.

– Речь идет о том, чтобы создавать ситуации, когда ты можешь знакомиться с мужчинами…

– Мама, – перебиваю я, чтобы поскорее закончить этот разговор, – неужели это так ужасно, если я вообще никогда не выйду замуж?

Мама судорожно обхватывает себя руками, словно ее бросает в холод при одной только мысли.

– Не смей! Не смей говорить так, Евгения. Каждую неделю, встречая в городе очередного мужчину ростом выше шести футов, я думаю: «Если бы Евгения только попыталась…» Она прижимает ладони к животу, будто сама мысль, что дочь останется старой девой, провоцирует у нее язву.

Сбрасываю шлепанцы и спускаюсь по ступенькам террасы, а мама кричит вслед, чтобы я надела туфли, пугая стригущим лишаем и клещевым энцефалитом. Неизбежностью смерти от прогулок босиком. И от отсутствия мужа. Ставшее уже привычным ощущение, впервые посетившее меня три месяца назад, после окончания колледжа, порождает нервную дрожь во всем теле. Я будто оказалась в месте, которому больше не принадлежу. Я определенно не должна быть здесь, рядом с матерью и отцом. И возможно, не с Хилли и Элизабет.

– Тебе двадцать три года, у меня в твоем возрасте уже родился Карлтон… – не унимается мама.

Останавливаюсь под миртовым деревцем, с безопасного расстояния наблюдая за мамой. Лилии уже отцвели. Почти сентябрь.

Я не была прелестным ребенком. Когда я родилась, мой старший братец, Карлтон, посмотрел на меня и объявил на всю больничную палату: «Это не ребенок, а москит!» С тех пор прозвище и прилипло. Я была долговязой и худой, вылитый комар, побила двадцатипятидюймовый рекорд роста для младенцев в Баптистской больнице. А уж когда в раннем детстве выяснилось, что и нос у меня длинный, тонкий и чуть заостренный, прозвище оказалось еще более подходящим. Мама всю мою жизнь пыталась убедить окружающих называть меня по имени, Евгенией.

Миссис Шарлотта Будро Кантрель Фелан не переносит кличек.

К шестнадцати я стала не только не особо привлекательной, но еще и болезненно высокой. Девочки такого роста на фотографиях класса обычно оказываются в последнем ряду, вместе с мальчиками. Мама девочки такого роста ночи напролет отпускает подолы ее платьев, удлиняет рукава свитеров, прилизывает волосы перед танцами, хотя ее об этом и не просили, и, наконец, даже прижимает ладонью макушку, словно хочет затолкать обратно в прошлое, где она могла бы напоминать дочери, что нужно выпрямить спину. Когда мне исполнилось семнадцать, мама предпочла бы, чтобы я заболела апоплексической диареей, нежели распрямилась в полный рост. Сама она была пяти футов четырех дюймов и «Первой Вице-Мисс Южная Каролина». Следовательно, в моем случае оставалось только одно средство.

Инструкция по Охоте на Мужа от миссис Шарлотты Фелан. Правило номер один: миниатюрную симпатичную девушку украшают макияж и хорошие манеры. Высокую и невыразительную – трастовый фонд.

Я была ростом пять футов одиннадцать дюймов, но на счету у меня лежали двадцать пять тысяч хлопковых долларов, и если это не есть настоящая красота, тогда, боже правый, парень все равно недостаточно умен, чтобы стать членом семьи.

Моя детская располагается на верхнем этаже дома. Снежно-белые карнизы с розовыми херувимами, обои с нежно-зелеными бутонами роз. Вообще-то это скорее мансарда с покатыми стенами, и я не везде могу выпрямиться в полный рост. Благодаря эркеру комната кажется круглой. С тех пор как матушка принялась каждый божий день пилить меня по поводу поисков мужа, я будто сплю в свадебном торте.

Но вместе с тем это мое убежище. Здесь, наверху, горячий воздух скапливается, как внутри воздушного шара, что отталкивает посетителей. Лестница узкая, и родителям по ней взбираться трудно. Наша прежняя прислуга, Константайн, бывало, взирала на уходящие вверх ступени так, словно ей предстояла битва с ними. И это единственный недостаток верхнего этажа: он разлучал меня с Константайн.

Прошло три дня после очередного разговора с мамой. Я раскладываю на столе объявления о вакансиях из «Джексон джорнал». Все утро мать преследовала меня с новым средством для укрепления волос, в то время как папа сидел на террасе, ворчал и проклинал хлопковые поля, тающие, как летний снег. Если не считать нашествия жуков-долгоносиков, дождь, пожалуй, худшее, что может произойти во время уборки урожая. Сентябрь едва начался, а уже вовсю идут проливные дожди.

ВАКАНСИИ: ЖЕНЩИНЫ. С красным карандашом в руке я просматриваю единственную коротенькую колонку.

Универмагу Кеннингтон требуются продавщицы: уравновешенность, хорошие манеры и улыбка!

Требуется молодая секретарша. Умение печатать необяз. Звонить мистеру Сандерсу.

Господи, если ему не нужно, чтобы она печатала, то что же ему от нее нужно?

Требуется младшая стенографистка, «Перси и Грей», 1,25 долл/час.

Что-то новенькое. Обвожу кружочком.

Никто не станет отрицать, что в «Оле Мисс» я училась истово. Пока мои подружки пили ром с колой на вечеринках и прикалывали букетики к корсетам, я сидела в библиотеке и часами писала – в основном курсовые работы, но, кроме того, рассказы, плохие стихи, новые эпизоды для «Доктора Килдара», [12]12
  Популярный телесериал первой половины 1960-х гг.


[Закрыть]рекламные тексты «Пэлл Мэлл», письма протеста, жалобы, требования выкупа, любовные записки парням, которых встречала на занятиях, но с которыми не решалась заговорить, – все это никогда никуда не отправлялось. Разумеется, я грезила о свиданиях с игроками футбольной команды, но настоящей мечтой было однажды написать нечто такое, что люди захотят прочесть.

В четвертом семестре своего выпускного курса я нашла было работу – очень хорошую, в шестистах милях от Миссисипи. Затолкав двадцать два дайма [13]13
  Монета достоинством в 10 центов; с 1965 г. серебряные монеты постепенно заменялись монетами из медно-никелевого сплава.


[Закрыть]в телефон-автомат, я попыталась разузнать о должности редактора в издательстве «Харпер и Роу», располагавшемся на Тридцать третьей улице Манхэттена. Я увидела объявление в «Нью-Йорк таймс» и в тот же день отправила им свое резюме. В смутной надежде даже позвонила насчет квартиры на Восемьдесят пятой улице – одна комнатка с плитой за сорок пять долларов в месяц. Авиакомпания «Дельта» сообщила, что билет в один конец обойдется в семьдесят три доллара. Мне и в голову не пришло поискать больше чем одно рабочее место, но ответа я так и не дождалась.