Текст книги "Джон Голсуорси"

Автор книги: Кэтрин Дюпре

Глава 20
МАНАТОН И «БРАТСТВО»

Самым счастливым местом для Голсуорси, безусловно, стал Уингстон, деревенский дом в Манатоне, что в Девоне, описанный в рассказе «Лютик и ночь», «прелестный уголок», расположенный в самом центре местности, из которой вышел его род. Уингстон был для него убежищем от бурной лондонской жизни; здесь он обретал покой и возможность размышлять и писать; его окружали поля, где Голсуорси мог гулять и кататься верхом; и, что самое главное, здесь он избавлялся от клаустрофобии, которая мучила его в городе. В Манатоне он чувствовал себя свободным и духовно, и физически.

К несчастью, Ада не разделяла его любви к Уингстону. Она испытывала к нему некую сентиментальную привязанность – ведь сюда они приехали с Джоном на Рождество после смерти его отца, чтобы побыть вместе в первые дни их свободы, – но ее не устраивали ни его удаленность, ни климат. Условия жизни в Манатоне в те времена были достаточно примитивными, Аде не хватало городских удобств и развлечений; она здесь часто болела и скучала. Ей не терпелось вернуться в Лондон или отправиться за границу в поисках солнечного тепла и новых впечатлений.

Манатон – небольшая деревушка на границе с Дартмуром, расположившаяся между Мортонхемпстедом и Бови-Трейси; в ней насчитывалось всего несколько домов, деревенская почта, лавка и характерный для тех времен трактирчик. Уингстон находился на окраине деревни, к нему вела узкая, обсаженная деревьями дорога, заканчивавшаяся у черного хода на заднем дворе; кухонная дверь была всегда открыта, через нее туда-сюда бегали дети хозяина, мистера Эндакотта, по двору носились собаки, гуляли цыплята, там стояли повозки и другое имущество хозяев. Но Голсуорси и их гости всего этого не видели. Когда они приезжали в Манатон, экипажи подвозили их прямо к парадному крыльцу; здесь везде были разбиты цветочные клумбы, подступавшие к веранде и застекленным дверям, украшавшим фасад дома. Эта его часть, принадлежавшая Голсуорси, была очень элегантной; трудно было даже представить себе, что здесь же, с тыльной стороны здания, вовсю бурлит деревенская жизнь.

Голсуорси несколько раз приезжали в Уингстон в качестве «платных гостей» мистера Эндакотта и его жены, а теперь, начиная с весны 1908 года, они арендовали парадные комнаты дома, в то время как в остальной его части проживала хозяйская семья. Во время пребывания Голсуорси и их гостей миссис Эндакотт ухаживала за ними, а ее муж присматривал за их лошадьми.

Внутреннее убранство дома описано Р. X. Моттрэмом; Голсуорси занимали две парадные комнаты с окнами на юг, выходившие на длинную веранду; одна из комнат служила столовой и одновременно кабинетом, где работал Джон; вторая была гостиной, где стояло новое пианино Ады – «маленький «Бехштейн», «опробованный» в Мортоне, а затем весной аккуратно доставленный сюда на телеге». Музыка была единственным ее утешением – «Джек пишет, я же бездельничаю, или печатаю, или пытаюсь играть на моем милом маленьком «Бехштейне», который доставляет нам такую радость».

Судя по записям Ады, они приехали в Уингстон в начале апреля и провели там около трех месяцев, вернувшись в Лондон 20 июня. Для Голсуорси это был большой промежуток времени, когда он мог без перерыва работать над новым романом, получившим сначала название «Тени», но позже переименованным в «Братство». «Я слишком поглощен работой, чтобы писать еще и письма, – оправдывается он перед Эдвардом Гарнетом, которому долго не писал. – Но нам все же удалось насладиться весной и окрестными лугами. А в солнечные дни здесь просто великолепно».

Ада была менее довольна их жизнью. В апреле она с завистью думает об отдыхе Моттрэмов на Луаре – «хочу шепнуть Вам на ушко, что для меня это совершенно не отдых – ведение домашнего хозяйства, все эти люди, заказы ужасных продуктов в местных лавках – совсем не отдых – тс-с-с!» В июне она радуется предстоящему отъезду в Лондон: «С меня довольно деревенской жизни, надоели этот уют и новизна ощущений и этот густой девонширский воздух, даже когда он хороший, что, впрочем, бывает нечасто... В субботу у нас был настоящий ураган, а в воскресенье рано утром к нам забрела овца и такое натворила! Хочу в свой маленький садик на Аддисон-роуд, где за всем можно уследить, да и уследить нужно за малым».

Немного печально, что Джону и Аде нужны были в жизни столь разные вещи: Ада была очень утонченной женщиной в своих вкусах, разговорах, манере одеваться; она блистала в атмосфере жизни высшего лондонского света. Ей нравилось все, что она могла там получить, – концерты, театры и более всего – само светское общество. Ведь чем знаменитее становился Джон, тем чаще их повсюду приглашали – от частных обедов до общественных мероприятий.

Все, кто знал Аду, подтверждают, что в деревне она скучала, а иногда чувствовала себя и просто несчастной. Тем не менее через много лет после того, как они перестали ездить в Манатон, будучи уже вдовой, она с чувством ностальгии вспоминала его в своих мемуарах «Через горы и дальше». Возможно, время стерло из ее памяти суровый местный климат и скуку, в которой она признавалась в письмах Ральфу Моттрэму.

«В Дартмуре у нас почти не было развлечений, и эти периоды покоя и свободы, нарушаемые лишь приездом тех гостей, которых не смущали бытовые неудобства, были очень по душе писателю. Длительные пешие прогулки и прогулки верхом, пение птиц, звуки, доносящиеся с фермы, живописная смена времен года и сопутствующие им события: рождение ягнят, стрижка овец, сенокос, сбор урожая, изготовление сидра, молотьба – все эти простые занятия максимально приближали человека к земле и поэтому были для нас особенно ценными. Случайные крикетные матчи, конные состязания, спортивные игры, концерты местных талантов вносили в нашу жизнь большее оживление, чем можно было предположить. Обычно распорядок нашего летнего дня был следующим: до обеда он писал, я копалась в саду. Затем примерно часовая конная прогулка, после чего мы выбирали подходящее место, привязывали лошадей и обедали по-спартански. Затем более серьезные «скачки»: возвращение домой, ванна, чай, письма, и прочие разнообразные обязанности и маленькие удовольствия – ужин, для меня – занятия музыкой, пока он правил гранки, читал или занимался второстепенной литературной работой – так сказать, не созидательной».

Они вели самый простой образ жизни, особенно если учесть, что автомобиль в начале века был большой редкостью. Голсуорси и их гости поездом добирались до Ньютон-Эббота или Бови-Трейси, где их встречала крестьянская повозка или тележка, запряженная собакой; затем они с багажом ехали к ферме по узкой тенистой дороге. В доме не было удобств в их современном понятии: электрического освещения – только масляные светильники и свечи, – уборной и ванной комнат. Мылись они в сидячей ванне, которая ставилась перед зажженным камином, воду для нее носили снизу из кухни. Из-за всего этого они находились в большой зависимости от любезности местных жителей. Супруги Голсуорси гуляли, катались верхом и принимали участие в жизни деревенской общины. Вскоре после их приезда Джон организовал «Стрельбище Манатона», «что вызвало восторг у местной молодежи (мужчин)», – сообщает Ада. Они держали собственных лошадей – Пегги, любимую кобылу Джона, и Скипа, купленного для Ады и гостей. У них было много собак, и количество их постоянно увеличивалось. Они очень нуждались в общении и радовались, когда к ним приезжали гости; чаще всех у них бывал Ральф Моттрэм и родственники Джона. И, конечно, их друзья-литераторы, и среди них Эдвард Гарнет, который спас Криса от гадюки: «именно Эдвард Г. отфутболил Криса от змеи, как мяч... Мне ужасно интересно, как часто приходилось ему подбрасывать ногами собак – настолько ловко это у него получилось». Однажды осенью они отправились в небольшой поход с супругами Баркерами; те «оказались великолепными спутниками; он был неистощим на анекдоты, всевозможные выдумки, веселые рассказы и так далее. К тому же он гениально «играет» на пианоле (!). Я слышала в его «исполнении» две токкаты Баха, и должна признаться – никогда не слыхала ничего подобного».

Но, гостил ли у них кто-нибудь или они оставались одни, жизнь в Манатоне давала Голсуорси возможность трудиться постоянно – что ему редко удавалось где-нибудь еще. Той весной он работал над романом «Братство». «Это странная книга, – писал он Гарнету. – Более личная, чем любое другое мое произведение. Этим я хочу сказать, что в ней меньше литературной техники, меньше истории, но больше жизни».

Это действительно очень личная книга: пожалуй, ни один из героев романов Голсуорси не наделен таким количеством автобиографических черт, как Хилери Даллисон. Как и его создатель, Хилери Даллисон – писатель, человек со средствами и примерно тех же лет, что и Голсуорси к тому времени: ему сорок два года. Но важнее этого внешнего сходства является его озабоченность чужими бедами: «В какой мере обязан человек отождествлять себя с другими людьми, особенно людьми слабыми, в какой мере имеет он право изолироваться от всех, держаться integer vitae[70]70
  Здесь: в стороне от жизни (лат.).


[Закрыть]?»

Проблемы Хилери – это проблемы самого Голсуорси. В заметках по поводу романа Голсуорси раскрывает суть характера Хилери:

«В образе Хилери показано, каким роком тяготеет над ним его «сверхутонченность», каким бедствием для него она является.

...Особенность английской системы воспитания и образования заключается в том, что, получив хороший исходный материал, она формировала существо настолько подавленное, застенчивое, сдержанное и гипертрофированно-чувствительное, что, когда жизнь заставляет его столкнуться с неприкрытой человеческой плотью и кровью (а это случается в «самых добропорядочных семьях»), его просто парализует... Его трагедия состоит в его сверхчувствительности, и это настоящая трагедия».

Главная тема романа была отражена в его первоначальном названии – «Тени». «Тенями» культурных, обеспеченных Даллисонов являются бедняки, живущие в трущобах на Ноттинг-Хилл-гейт – в районе, расположенном в непосредственной близости от фешенебельного района Кемпден-Хилл, где жили оба брата Даллисоны с семьями – Хилери и Стивен – и одно время жил сам Голсуорси. Через семью Хьюзов жизнь всех героев романа переплетается в один тесный клубок. Миссис Хьюз «помогает» жене Стивена Сесили; вместе с Хьюзами живет «маленькая натурщица», которая начинает позировать жене Хилери, художнице Бьянке. Ее крайняя нищета вызывает у Хилери сочувствие и заинтересованность в ее судьбе, и он покупает девушке комплект новой одежды, вплоть до нижнего белья, чем вызывает естественные подозрения у своей семьи, а также ревность у подвыпившего мистера Хьюза.

Покой этих высокообразованных буржуа, которые умом признают существование социального неравенства, но не хотят принимать все это близко к сердцу, нарушают юные Мартин и Тайми, которые с присущей их возрасту наивностью пытаются заняться этими проблемами, и пожилой философ Сильванус Стоун, работающий над «Книгой о всемирном братстве». («Я отношусь к нему с любовью, – отмечает Голсуорси. – Он похож на пророка, который плачет, как «пеликан в пустыне», и питается акридами и диким медом». В случае мистера Стоуна это какао и черный хлеб с маслом.) Суть характеров этих героев заключается в том, что у них благие намерения, но они неспособны к активным действиям, а если они что-нибудь и предпринимают, это приносит только несчастья. Больше всех это переживает Хилери, но он наименее способен сделать что-либо полезное. Его племянник Мартин называет его «современным Гамлетом», «слабым и неудовлетворенным, потому что он далек от реальной жизни», и далее он прямо обвиняет Хилери: «Вечно вы с вашей хваленой деликатностью! Что от нее толку? Был ли когда от нее прок? Право, какое-то проклятие лежит на всех вас. Почему вы никогда не действуете? Думать можно потом».

Со времен романа «Джослин» Голсуорси не позволял себе столь развернуто выражать собственные суждения устами своих героев или исследовать при их изображении те противоречия и недостатки, которые в определенной степени были свойственны ему самому. Хилери терпит окончательное поражение, когда осознает, что его интерес к натурщице по сути своей носит характер отнюдь не филантропический. Он в панике, его пугает преданная любовь к нему бедной девушки, он с ужасом думает о возможном союзе с человеком, чье происхождение и разница во взглядах с самого начала омрачают их отношения. «От нее исходил, согретый теплом ее тела, тяжелый запах фиалковой пудры; запах этот проник в сердце Хилери, и он отпрянул в чисто физическом отвращении».

«Фиалковая пудра» – это, доведенный до крайности, символ того, сколь нелегко было понять бедняков сословию Даллисонов. «Они знали, что «тени» существуют, потому что встречали их на улицах, они, конечно, верили в их существование, но по-настоящему его не ощущали: так тщательно была сплетена паутина социальной жизни».

В определенном смысле это была самая важная книга для ее автора; менее ценная в художественном отношении, чем «Собственник», это тем не менее самая «вычурная» книга Голсуорси. Характер Хилери Даллисона наиболее сложный в творчестве писателя, и как история одного героя роман «Братство» вполне современен, чего нельзя сказать о некоторых других произведениях Голсуорси. Можно пойти дальше и предположить, что Голсуорси намеренно писал этот роман в таком ключе, рассчитывая, что «Братство» займет свое место среди книг писателей послевоенного поколения двадцатых годов. Возможно, именно этот «модернистский» подход Голсуорси к созданию образа Хилери вызвал столь яростный протест против образа этого героя у Конрада, прочитавшего книгу в рукописи.

«Как выясняется, у X. нет индивидуальности, это просто утонченный монстр. Мне кажется, дорогой мой Джек, что в творческом запале, работая над книгой, Вы не обратили внимания на отталкивающую грубость его поведения. Вы постоянно демонстрируете, как он предает свое сословие – в мыслях, в интимных отношениях, в полунамеках, в своем молчании. Почему? Ради какой цели мотивы его поступков скрыты от читателя? Он такой, как есть. В нем нет ничего положительного. С самого начала он невероятно вероломный».

Голсуорси объясняет реакцию Конрада его полным непониманием «особого – образованного, сверхчувствительного – типа англичанина, который представлен в лице Хилери». Это абсолютно верно, но Конрад, более того, не сумел понять назначение Хилери и его роль в романе: он был задуман как герой, но его поведение полностью противоречит авторскому замыслу. С точки зрения Конрада, это было отклонение от традиционных канонов романа, и он считал, что Голсуорси должен это понять.

Реакция критики на произведение была, с точки зрения Голсуорси, «любопытной», начиная с очень высокой оценки «Сатердей Ревью», утверждавшей, что это «очень опасная и революционная книга. Роман «Братство» – это не что иное, как коварные и злобные нападки на нашу социальную систему». Интересно, что рецензент «Чикаго Ивнинг Пост» Фрэнсис Хэкетт расхвалил роман именно за то, что привело в такой ужас Конрада. Ему понравился «индивидуальный взгляд на жизнь, во многом основанный на личном опыте, на опыте, трансформированном с помощью искусства и писательского воображения, что не часто встречается в английской литературе. Английские писатели так редко рассказывают, о чем они думают, к чему стремятся, что чувствуют, – с гордостью или со стыдом».

Голсуорси считал, что после «Собственника» и, возможно, «Темного цветка» «Братство» является лучшим его романом: «Мне кажется, что он самый глубокий из всех них...» Он был опубликован в 1909 году. Мог ли автор предполагать, что приблизительно через год он сам испытает нечто похожее на страсть Хилери к маленькой натурщице и это чувство нанесет ему такую травму, что в конце концов приостановит движение вперед как автора современных романов?

Как и 1906-й, 1909 год был для Голсуорси очень удачным: кроме того, что в феврале вышел в свет роман «Братство», в марте наконец была поставлена пьеса «Схватка», написанная двумя годами ранее. Как отмечает Ада, пьеса побывала «у многих интеллигентных режиссеров», но безуспешно; антрепризы Ведренна – Баркера в королевском Корт-тиэтр, с такой готовностью поставившей «Серебряную коробку», более не существовало, вследствие чего очень трудно было найти театр, готовый поставить до такой степени необычную пьесу, как «Схватка». И тем не менее Чарльз Фроманн[71]71
  Фроманн Чарльз (1860—1915) —член известной семьи американских антрепренеров. Свою деятельность начал в 1888 г., организовав последовательно несколько театральных трупп. Как член театрального синдиката во многом содействовал коммерциализации театральной системы в США, закрытию провинциальных театров, утверждению системы "звезд".


[Закрыть], человек предприимчивый и прозорливый, организовал шесть специальных утренних спектаклей в Дюк-оф-Йорк-тиэтр. Постановка имела такой успех, что «Схватку» немедленно поставили в Хеймаркете и Адельфи-тиэтр и сняли лишь тогда, когда театрам пришлось ставить пьесы, запланированные заранее. ««Схватка» сейчас – «главная тема» разговоров в Лондоне, – сообщает Ада миссис Моттрэм, – совсем как в свое время «Усадьба»... Вчера вечером собралась самая большая аудитория, все это были очень модные, шикарно одетые, обвешанные драгоценностями люди, которые, как мне кажется, не могли не пойти в театр из страха, что не смогут при случае поддержать разговор на эту тему. Это действительно великая пьеса, но очень серьезная».

Неудивительно, что произведение привлекло большое внимание критики. Очень необычным было облечение такой темы в драматургическую форму, тем более что в то время искусство еще крайне редко обращалось к производственным проблемам. Раскрыть эту тему столь захватывающе стало бы триумфом для любого драматурга, но у Голсуорси, у которого за «Серебряной коробкой» последовала принесшая разочарование безжизненная «Джой», успех «Схватки» вызвал лишь сдержанное удовлетворение. «Это та английская пьеса, которую мы все так давно ждали», – писала «Ивнинг Стандард», а «Корт Джорнэл» и «Глазго Геральд» назвали «Схватку» «шедевром». Как свидетельствует «Вестминстер Газетт», постановка этой пьесы действительно стала событием: «Вчера днем было такое ощущение, что содружество Ведренна – Баркера вновь возвратилось к жизни. В театре присутствовали м-р Ведренн, м-р Грэнвилл-Баркер – режиссер-постановщик пьесы; более половины актеров, занятых в спектакле, блистали в свое время в Корт-тиэтр... а автор пьесы – мистер Джон Голсуорси, которому принадлежит и замечательная пьеса «Серебряная коробка»».

Глава 21
ЦЕНА УСПЕХА

После успеха «Схватки» у супругов Голсуорси не оставалось сомнений, что они, пользуясь современным языком, «вытащили счастливый билет». Так оно и было. Джон не питал иллюзий по поводу выбранной им профессии писателя: ему еще многое предстояло сделать; но ему уже принадлежали два романа и две пьесы, необыкновенно хорошо принятые публикой, он был «счастливчиком», и это дало им с Адой возможность занять определенное место в обществе. Они стали заметными фигурами, их скандальная добрачная связь была забыта; их повсюду приглашали и везде принимали. И, что было для Джона самым важным, – он занял достаточно солидное положение, и мог обратиться к решению хотя бы части тех проблем, для которых всегда было открыто его сострадающее сердце и его кошелек.

Он вынужден был тратить массу времени и сил на посещение приемов, переписку, составление обращений, написание и произнесение речей, и при этом чета Голсуорси находилась в постоянном движении: несколько недель они проводили в Манатоне, возвращались в Лондон, ехали в Литтл-хэмптон и на несколько месяцев на континент, чтобы Ада могла погреться на солнце. К тому же работа Джона требовала постоянных поездок по Англии и за границу: в декабре они побывали в Кёльне на премьере «Схватки»; «перевод сделан не очень удачно, – писала Ада, – в нем не вполне передан дух самой пьесы».

Из переписки Ады с ее старым другом Ральфом Моттрэмом видно, как недовольна она была поездками в Манатон и как нравилось ей путешествовать за границей. «Один день мы провели в Париже, очень грязном, но все равно прекрасном. Как всегда, мы отправились в Лувр и с большим удовольствием осматривали картины... затем были в Клюни, где нашли много сокровищ. Вечером в Opera Comique[72]72
  Комическая опера (франц.).


[Закрыть] слушали «Орфея[73]73
  "Орфей", полное название – "Орфей и Эвридика" (1762), – опера немецкого композитора Кристофа Виллибальда Глюка (1714—1787), одного из виднейших представителей музыкального классицизма.


[Закрыть]«... Я Вам рассказывала о своем флирте с поэтом-лауреатом (Альфредом Остином[74]74
  Остин Альфред (1835—1913) – английский поэт, эссеист, романист. Противопоставлял свою поэзию творчеству А. Теннисона, Р. Браунинга, М. Арнолда, О. Суинберна, У. Морриса, В. Гюго.


[Закрыть]) в Коста-белле? Услышав, на что он жалуется, я ушла, не попрощавшись. Вы поймете, в чем дело, если я скажу, что он противник движения суфражисток».

На лето они запланировали поездку в Тироль, но в последний момент отменили ее. Джон почувствовал, что силы его на исходе: «В последнее время Джек совершенно не может работать (sic!), сказывается отсутствие солнца. Бедняжка! Мне не очень нравится летом в деревне – все слишком зеленое, жирное, насыщенное». Вместо этого они поехали в Йоркшир, где в Илкли Ада «грела кости» – лечилась от ревматизма. Здесь Голсуорси начал писать «Правосудие», а также написал две главы нового романа «Патриций». Но Лондон, который так любила Ада, всегда для Голсуорси был местом, где он работать не мог: «Мы провели беспокойную неделю на Аддисон-роуд. Мне понравилось, но Джек был рад вернуться сюда (в Манатон. – К. Д.)», – писала Ада Моттрэму в июне, а затем в ноябре: «Джек, наконец, приступает к работе. В Лондоне на сей раз было ужасно. По тем или иным причинам Джек совершенно не имел возможности писать».

«Когда я здесь, мне хочется туда; когда я там, меня тянет сюда», – жалуется Лемон, путешественник из аллегорической пьесы «Мимолетная греза». Голсуорси написал ее на Пасху в 1909 году после года постоянной аренды фермы в Манатоне. Для Джона это был сравнительно счастливый период: после долгих лет постоянных переездов он наконец нашел место, где мог обосноваться и спокойно работать. Но уже тогда было ясно, что и Манатон, как многие другие места, является лишь временным раем. Супруги Голсуорси были перелетными птицами, им суждено было переезжать из одной гостиницы в другую, из Дартмура в Лондон и так далее.

У пьесы «Мимолетная греза» было что-то общее с ранней поэмой Голсуорси «Сон» (кстати, пьеса первоначально так и называлась). В ней нет той силы или остроты, которой отличалась поэма; поэма была оптимистичной, а пьеса пессимистична – главной ее темой было крушение надежд. Силкен, девушка из горной деревушки, разрывается между соблазнами городской жизни и покоем деревенской. Два ее поклонника, Лемон и Фелсмен, олицетворяют собой город и деревню, и девушка мечется между чувствами к ним обоими. Главная идея пьесы – человеческие потребности не могут быть удовлетворены, человеку нужны и город, и деревня, и он обречен на вечные метания.

Нельзя не принимать во внимание, что значил город (в пьесе – Уайн-Хорн) для самого Голсуорси. Это светская жизнь, обеды, речи, комитеты, репетиции его пьес (хотя все это, конечно, компенсировалось общением с родными и близкими, а также со многими другими людьми, с которыми он встречался по делам). Такой была его жизнь в Лондоне, а также во время участившихся поездок на континент и в Америку. Полной противоположностью всему этому являлось пребывание в Манатоне. Это была очень уединенная жизнь, прогулки и поездки по окрестностям, общество нескольких самых близких друзей и, главное, постоянная возможность работать. Для Силкен единственный выход в сложившейся ситуации – Грейт-Хорн, то есть смерть:

Из «Мимолетной грезы»

 
Ты, пламя, все сожжешь жестоко,
Тебе над всеми власть дана.
Затих навеки ветер рока,
И жизнь исчерпана до дна.
Ни удивления, ни грусти!
Душа, спускайся по реке,
Где свет и тьма смешались в устье,
Где брезжит ТАЙНА вдалеке!
 

Перед Голсуорси стояли более серьезные проблемы, чем перед Силкен; он не только разрывается между городом и деревней, но и начинает понимать, что, хотя у них с Адой очень много общего, в некотором смысле они совершенно разные люди. Поэтому их совместная жизнь складывается не очень легко, необходимо искать компромиссные решения, которые удовлетворят их обоих. Но сможет ли он в таких условиях продолжать писать? Сможет ли при такой жизни развиваться или хотя бы не угаснуть его талант? Эти «пораженческие настроения» находят отражение в пьесе «Мимолетная греза», в то время Голсуорси не видит иного выхода, кроме «Грейт-Хорна».

С другой стороны, необходимо подчеркнуть, сколь сильным было в Голсуорси ощущение жизни: «Жизнь хороша сама по себе, даже если она никуда не ведет». Эта его вера не должна была зависеть ни от места, ни от жизненных обстоятельств. В людях его больше всего восхищало мужество; у Адама Линдсея Гордона[75]75
  Гордон Адам Линдсей (1833—1870) – австралийский лирический поэт. Единственный поэт Австралии, чей бюст установлен в Вестминстерском аббатстве.


[Закрыть] было маленькое четверостишие, которое Голсуорси часто цитировал (в романе «Усадьба» его цитирует м-р Парамор) и о котором он говорил, что это «определение того, что лучше всего помогает нам переносить жизненные невзгоды и на что трудно возразить»:

 
Жизнь – суета и маета.
Нужны в подобной каше
В чужом несчастье – доброта,
В своей беде – бесстрашье.
 

Он презирал собственную слабость и стремился найти компромисс между своим стремлением к оседлой жизни и совершенно противоположными желаниями Ады, который удовлетворил бы их обоих. Ада будет путешествовать в поисках благоприятного климата и развлечений, а он будет писать. Какими бы неподходящими ни были условия, он вырабатывает в себе привычку творить независимо от места и обстоятельств. Он будет писать в поездах, незнакомых гостиницах, на океанских лайнерах и таким образом преодолеет трудности. Но, хотя он так верил в силу мужества, самому ему не всегда его хватало; он не соответствовал собственным представлениям об идеале. В дневнике, который он начал вести в 1910 году[76]76
  Дневники Голсуорси сохранились, начиная с этого года. Похоже, что существовали и более ранние записи, но они были уничтожены, а выборка из них сделана Адой.


[Закрыть], мы находим следующее признание: «В 12.15 меня прервала пожилая леди, которая пришла ко мне просить, чтобы я поделился с ней мужеством. Я сказал ей, что мне его самому недостает. Бедняжка! Она плакала».

Такие порывы откровения у Голсуорси бывали очень редко. Он был убежден, что о своих переживаниях нельзя рассказывать или писать, не облачая их в художественную форму, а уж тем более в зрелом возрасте, когда в мужчине особенно ценится сдержанность. Его крестница Дороти Истон, которая в юности часто гостила в доме Голсуорси и была в очень доверительных отношениях со своим дядей, вспоминает, как, мечтая тоже стать писательницей, она поведала дяде Джеку о своих стремлениях, пересказала содержание задуманных рассказов и даже показала свой дневник. Он помог и поддержал юную племянницу и, делая скидку на ее возраст, постарался развить в ней духовную независимость, без которой невозможно писать. Но иногда она чувствовала себя несчастной, потому что ей хотелось поделиться и своими «ощущениями» с дядей, которого она боготворила, а это было под запретом; Дороти говорила: «Мы могли обсуждать книги, но чувства – никогда».

Тем не менее образ жизни, который избрали для себя Джон и Ада, вполне устраивал их обоих в тот период их супружеской жизни. В работе Ада была для Джона тем, чем всегда хотела быть, – его личным секретарем; она внимательно читала и давала свою оценку всему, что бы он ни написал, затем терпеливо перепечатывала рукопись, часто по нескольку раз – до тех пор, пока он не был удовлетворен результатом своего труда. Их брак основывался на дружеских чувствах, а не на интимных отношениях; холодность и строгость Ады, отмеченные всеми, кто хорошо ее знал, способствовали развитию сдержанности, которую Джон воспитывал в себе с детства. Свою душу он мог излить только в своих книгах, особенно в поэзии, у него не было никого, кому он мог бы доверить свои тайные переживания.

Бродячий образ жизни четы Голсуорси отчасти объясняет, почему Джон привык работать одновременно над несколькими произведениями, в то время как большинство писателей (например, его друг Конрад), как правило, работает над одной книгой. В одном лишь 1909 году он написал «Мимолетную грезу», переработал пьесу «Старший сын», весной начал работу над двумя другими пьесами – «Толпа» и «Зимний сад», затем забросил их и в июле приступил к созданию пьесы «Правосудие» и романа «Патриций». Параллельно с этими большими произведениями он писал рассказы, которые были изданы в июне следующего года в сборнике «Смесь».

Героями всех этих произведений Голсуорси делал представителей самых разных слоев общества, живущих в совершенно несходных условиях, – от несчастного клерка Фолдера из «Правосудия» до богатых высокопоставленных «патрициев».

Но в реальной жизни Голсуорси общались преимущественно именно с такими «патрициями» (к тайному удовольствию Ады): «После «Патрициев» много времени проводили именно с такими людьми. Познакомились со многими новыми». «На обеде у герцогини Мальборо познакомились с миссис Асквит, вскоре после этого завтракали с ней и ее супругом. Познакомились с лордом Мотли. В Холланд-хаузе познакомились с супругами Илчестер. А также с лордом и леди Ридли». Ада однажды сказала Моттрэму по поводу «Патрициев»: «О, это была моя книга». Она с таким же правом могла сказать: «Это было мое время». Это была действительно та жизнь, которую любила Ада: обеды для избранных, высшее общество и, главное, постоянное светское общение. Тогда же в Германии и Манчестере ставят «Схватку», в Лондоне – «Правосудие», поэтому то время было для обоих Голсуорси периодом ошеломляющих успехов.

Но разве Голсуорси стал писателем для того, чтобы с ним носилась респектабельная публика, чтобы он, подобно челноку, находился в беспрестанном движении? Можно ли при такой постоянной активности написать роман, который оправдает обещания, заложенные в «Собственнике» и «Братстве»? «Теперь мы половину недели проводим в Лондоне, а вторую половину здесь, – пишет Ада Моттрэму в январе 1910 года из Литтлхэмптона. – Сейчас он шлифует материал для книги, которая выйдет в марте («Смесь»), пишет доклад, который будет прочитан в Оксфорде, и, надеюсь, скоро вновь займется своим романом, который он так надолго забросил».

Они наконец-то осели в Манатоне, и в конце марта Ада огорченно пишет своему доверенному лицу Моттрэму: «В Литтлхэмптоне было чудесно – солнце, свежий воздух, пение жаворонков и ласковое море. А Уингстон с его дьявольскими холодами – я от всего этого просто вяну».

Итак, разница в их вкусах становилась все ощутимее. Вернувшись в Манатон, Джон принялся за свой роман: «И вот я вновь впрягся в работу над романом, дойдя уже до той стадии, которая требует вложить в него всю мою душу и полной отдачи сил», – пишет он Эдварду Гарнету в конце апреля, и через несколько недель: «Работа над романом продвигается вперед, назад, с отклонениями в разные стороны, иногда я топчусь на месте». Однако Аде была не очень по нраву эта домашняя жизнь без особых событий. «Меня ужасно терзает любовь Джона к отдыху в глуши», – пишет она Моттрэму в начале июня, а в следующем письме сообщает: «Дж. корпит над романом и очень переутомился. Я печатаю, шью, занимаюсь огородом и пишу за него второстепенные письма».