Текст книги "Чайка"
Автор книги: Кэтлин Норрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
ГЛАВА IX
В довершение всего в этот замечательный вечер в их маленькой столовой наверху появился Кент, пригласивший сам себя к обеду с нею и Анной. Честь, которой он до сих пор им никогда не оказывал.
Чэттертоны обедали в гостях, Билли был приглашен на обед и два танцевальных вечера. Кент позаботился, видимо, сам, чтобы их маленький стол был убран, как полагается в этот вечер, и чтобы были поданы индейка и маленький пирог.
Он был молчалив, но казался счастливым. Жуанита подумала, что никогда еще она не видела на его лице такого спокойного удовольствия. Это настроение разделяли обе девушки, так что обед вышел веселый.
После обеда, когда они болтали, угощаясь орехами и сладостями, Кент спросил, поедут ли они завтра в церковь. Оказалось, что да. Анна – к одиннадцати, Жуанита – рано утром, до завтрака.
– Кто повезет вас? – спросил он у последней. Но она не желала утруждать никого и собиралась пойти пешком.
Утром, до зари, выйдя из дому, еще розовая от сна, она увидела Кента, поджидавшего ее. Он ничего не объяснил ей, коротко и сухо поздравил с рождеством и зашагал рядом. Но, где надо, поддерживал ее под локоть, и перед каждой лужей протягивал ей руку в толстой перчатке.
Они проходили мимо опустевших, темных садов. Под их ногами белел иней. На востоке черное небо уже слегка серело. Закутанные женщины, горбясь от холода, выходили из ворот на дорогу и шли впереди них во мраке.
В теплой, пахнущей сосной маленькой церкви, скупо освещенной свечами, Кент стоял за молившейся на коленях Жуанитой, с вежливым безразличием глядя на все происходившее, погруженный в свои мысли, и, казалось, не слышал несколько вялой проповеди.
На обратном пути он рассказывал ей об одном рождественском утре, когда они с братом пытались добыть пару молодых диких индеек для матери. О разорванной одежде, исцарапанной щеке и заключительном моменте – помещении этих двух диких птиц в загородку для цыплят. Он не смеялся, рассказывая все это, но зато смеялась Жуанита, и ее звонкий смех раздавался в холодном воздухе, смешиваясь с голосами прохожих, желавших друг другу веселого рождества.
Солнце вставало, и первые лучи играли на покрытой инеем траве. Рассказ Кента напомнил Жуаните о птенце чайки, найденном ею среди скал, и она, в свою очередь, принялась вспоминать вслух.
Целые месяцы эта чайка была ее любимицей и постоянным товарищем, но когда потом она, выросши и окрепши, улетела к своим, Жуанита не могла ее отличить среди других и она никогда не возвращалась на гасиэнду.
– А я-то надеялась, что она всегда меня будет помнить и прилетать, – говорила она, весело шагая рядом с Кентом. – Но она исчезла навсегда. Не то, что мой ягненок, – тот, который был у меня, когда я была совсем крошкой. Он, когда уже стал овцой, всегда, бывало, как увидит меня, начинает бодать головой и вертеться вокруг. А собаки!..
Она задумалась, вспоминая все, о чем рассказывала. Когда они дошли до дома, еще погруженного в сон, Кент спросил, довольна ли она, что живет здесь.
– Да… – Она запнулась. – Это интересно… Это, как будто читаешь книгу о ком-то другом. Мне все кажется, что в один прекрасный день мать меня позовет домой, и я должна буду ей во всем отдать отчет. Не верится, что я больше никому не обязана отчетом!
После минутного колебания Кент спросил, нравится ли Билли ей, и она, быстро и значительно посмотрев ему в глаза, ответила, что нравится. А ему разве нет?
Да, и ему тоже. Он прибавил, как бы неохотно, что жизнь очень легка для таких молодцов. Потом, после некоторого молчания, они простились, и Жуанита пошла к себе завтракать. Но она снова вспомнила об этом обмене мнений, когда через несколько часов Билли, застав ее одну в комнате Анны, застенчиво поднес ей в качестве рождественского подарка маленькую брошь с бирюзой, не представлявшую особенной ценности, но принадлежавшую, по его словам, еще его бабушке.
Жуанита, разбиравшая до его прихода корреспонденцию, стояла, держа подарок в руке, с бившимся сердцем и растерянной улыбкой.
– Право же… я не могу принять этого, вы сами понимаете, – пробормотала она смущенно.
– Но почему же? – Билли покраснел.
«Потому, что мне нравится ваше дружеское отношение, но противно ваше глупое мужское ухаживание», – хотелось честно ответить Жуаните, которую оттолкнуло выражение его лица. Но она не посмела.
Она все еще вертела в руках маленький футляр в неловкости и нерешительности.
– Считаете, что мы еще слишком мало знакомы для этого, а? – сказал, наконец, Билли, беря у нее футляр и небрежно опуская его в свой карман. Он близко придвинулся к ней и, наклонясь, шепнул ей на ухо:
– Когда же я узнаю вас больше, Жуанита? А? Когда я буду знать вас достаточно хорошо, вы, коварное создание?!
Она посмотрела ему в глаза.
– Знаете, вам не следует так говорить, право же, иначе мне невозможно здесь оставаться!..
Он сразу стал благоразумен, выражение влюбленности, так раздражавшее Жуаниту, исчезло с его лица.
– Правда, правда, я веду себя, как дурак! – сказал он порывисто, с раскаянием. – Но я буду пай-мальчиком, увидите!.. Что вы делаете? Я вам помогу!
Они были одни. Анна ушла в церковь. Билли непременно желал помогать Жуаните. Она же сознавала, что это сочли бы неприличным: хозяйский сын, распределяющий места за столом вместе с младшей компаньонкой, да еще в первый день рождества!
Но Билли был так красив, весел и забавен, держал себя так дружески, что она от всего сердца наслаждалась его обществом.
– Док – Росс. Я его посажу возле миссис Гунтер, – объяснял он, грызя свой карандаш.
– Вы лучше меня знаете, кто с кем приятели, – согласилась с благодарностью Жуанита. Билли смущенно захохотал.
– Да она – его первая жена! Пускай себе сидят рядом и пережевывают воспоминания о сладком прошлом. Ну, не сердитесь! Теперь, честное слово, я буду делать все добросовестно!
Но через минуту, к огорчению Жуаниты, он обошел стол и, усевшись так, что её лицо было как раз над его лицом, поймал ее руку, державшую карандаш, и спросил, посмеиваясь:
– Девчушка, я вам нравлюсь? Вы представить себе не можете, до чего я в вас влюблен!
Испуганная Жуанита поднялась и оказалась так близко от него, что раньше, чем она отодвинулась, его рука успела обнять ее за плечи, и Жуаниту овеяло запахом мыла для бритья, свежего белья и каких-то тонких духов. Она тяжело дышала, стиснув зубы и оглядываясь, как испуганная мышь.
– Не бойтесь же так меня! – засмеялся Билли. – Я с ума по вас схожу, слышите ли?
– Перестаньте! – Жуанита молила Бога, чтобы поскорее пришла Анна. Она его ненавидит! Ненавидит!
– Но почему я должен перестать? – шепнул он. Он притянул ее к себе, погладил ее волосы.
Жуанита вырвалась, убежала в соседнюю комнату, оттуда, через переднюю – к себе и заперлась. Она, дрожа, не сводила глаз с двери. Если он придет и сюда, что ей делать?
Но он не пришел. В доме в это воскресное утро было тихо. Неслышно щелкали радиаторы. Где он? Что делает?
Стук в дверь. У Жуаниты сердце готово было выскочить. Но это пришла Анна.
В конце концов, успокоившись, Жуанита с девичьей непоследовательностью ощутила в глубине души некоторую гордость. Она бы ни за что на свете не стала поощрять Билли, но прикосновение его рук, его пылавшее лицо, искренние уверения, что он любит ее… все это приводило в трепет. Его манера объясняться в любви была глупа, но все же это было объяснение в любви! И около трех часов, в то время как Билли с тремя другими молодыми людьми сражались на бильярде, Жуанита пришла к заключению, что она ни на что на свете не променяла бы тех волнующих пяти минут.
Анна попросила ее сходить вниз и узнать у миссис Чэттертон, будет ли ей угодно поговорить с леди Блэйкли по телефону. Жуанита сбежала вниз.
Миссис Чэттертон, ее супруг и двое друзей играли в бридж. – Да, конечно, она будет говорить с леди Блэйкли. – Жуанита уже знала ее достаточно, чтобы быть заранее уверенной, что она охотно будет говорить с особой, носящей такое имя. Она возвращалась наверх, когда Билли с сияющим лицом вылетел из какой-то двери, явно с единственной целью – поговорить с нею. Разве это не удивительно?
– Чем она занята? Помогает мисс Руссель? – Жуанита, в свою очередь, спросила, что он делает. – О, просто убивает время в бильярдной кое с кем из приятелей.
– А вот и моя дверь, – сказала она, останавливаясь в коридоре. Золотистая головка поднялась, черные ресницы взметнулись над голубыми глазами. Он стоял и смотрел на нее.
– Я ужасно сердит на себя за то, что было сегодня утром, – сказал он с нервным смешком.
В глазах Жуаниты что-то вспыхнуло. То странное возбуждение, какое в ней всегда вызывали встречи с миссис Чэттертон, заставило ее, было, забыть о Билли. Теперь она снова вспомнила и сказала слабо:
– О, это ничего…
– Но вы меня простили, Жуанита?
– Да, конечно, – ответила она застенчиво.
– Вот хорошо! И зовите меня просто Билли. Он был прекрасен!
– О, Билли, не думаю, чтобы это было возможно! – сказала она наивно. И оба засмеялись. Жуанита – пунцовая от стыда, а Билли – с шумным восторгом.
Потом она исчезла за дверью, а он снова сошел вниз.
Она сидела и думала. Ей – почти двадцать три, ему – двадцать один. Она – ничего, он – наследник имени и состояния. Но… но если он только играет ею, то он более взрослый, чем кажется, и более жестокий, чем можно было думать.
– Миссис Чэттертон выкинула бы меня за дверь завтра же, если бы это случилось, – подумала Жуанита.
Она, наблюдая за всем, что имело отношение к хозяйке дома, и насколько возможно, ее саму, понимала чутьем, что миссис Чэттертон является женщиной, которая всегда знает, чего хочет, и знает, как этого добиться.
Теперь, а может быть, и раньше, она желала быть знатной дамой. Она не родилась ею – это чувствовалось. Но она носила шкуру льва с достоинством, с надменной уверенностью в себе. А Жуанита не встречала настоящих львов. – Бог знает, существуют ли они? – говорила она себе.
Во всяком случае, все неприступные цитадели были взяты Джейн Чэттертон. Ее красивая голова склонялась в поклоне перед коронованными особами. Дворцы, посольства были ареной ее побед.
Ее французское произношение было верхом совершенства. Она умела небрежно болтать о политике, о новых композиторах и модных операх; она не пропускала новых пьес, книг и знаменитостей. Она способна была презрительно скучать в таких случаях, когда другие женщины немеют от волнения. Она умела наслаждаться жизнью и не терять времени.
Царить в обществе и узнавать «больших людей» было для нее в одно и то же время игрой, религией и занятием. Теперь она была полна честолюбивых замыслов. Жуанита восхищалась ее желанием изучить испанский язык за такое короткое время. Ей казалось, что эта женщина способна быть жестокой, безжалостной, если это нужно для ее целей. Ничто не должно было стоять между нею и ее желаниями. Когда не было причин быть суровой, она была неизменно мила, но те, кто когда-либо уже имел случай вызвать ее гнев, старались быть очень осторожными с нею.
За два дня до Нового года, когда Анна Руссель уехала уже к своему священнику, Билли серьезно спросил Жуаниту, правда ли, что она уходит от них.
Девушка ярко вспыхнула и сказала, что это правда, но она еще не знает, когда именно.
– Кто вам сказал, Билли?
– Я слышал, как мать и отец говорили об этом. Мать сказала, что вы отказались от места. Из-за чего? – спросил Билли напрямик.
– Да видите ли… кажется, ваша мать пригласила в Вашингтоне другую женщину, – с напускной бодростью объяснила Жуанита.
– Но отцу она говорила совсем не то, – возразил Билли с раздражением, и глаза его недоверчиво изучали лицо Жуаниты.
– Я, конечно, не должен был подслушивать, но это вышло не по моей вине. Я лежал в библиотеке на диване – всякий мог меня видеть! А они прошли мимо окна, и я слышал, как мать сказала: «Раз она желает уйти, я не могу ее удерживать». А отец пожалел, что вы уходите, так как вы отлично играете в криббэдж, – вот тогда-то я и узнал, о ком шла речь! И мать еще добавила: «Мне тоже очень жаль, но она ни за что не хочет оставаться».
– Не понимаю! – сказала Жуанита, пытаясь говорить легким тоном, но уязвленная до глубины души.
Да, видимо, миссис Чэттертон просто невзлюбила ее! Она стояла, кусая губы, чтобы не заплакать от обиды и огорчения.
– Слушайте, – вдруг заявил Билли, видимо, решившись на кардинальные меры. – Вам совсем не надо уходить, Жуанита, милая. Отчего вы вздумали уходить? Вы мне позволите спросить ее прямо, нет ли тут недоразумения?
– О, нет, ни за что! Вы этого не сделаете! – с ужасом воскликнула она. – Билли, прошу вас!..
– Хорошо, погодите!.. Скажите мне вот что… – Билли даже заикался от волнения и был очень серьезен. – Если я это улажу, вы останетесь? Послушайте… если вы уйдете, то куда? Скажите мне.
Жуанита смотрела на него задумчиво, в нерешительности.
– Скажите же! – по-детски умолял он. – Отчего мне нельзя знать? Или, – лицо его внезапно изменилось, – или ваш уход имеет какое-нибудь отношение ко мне?
– О, нет, нет, – уверила его Жуанита. – Я не вижу причин скрывать от вас, куда я направляюсь. Впрочем, я буду там недолго, только пока отыщу другое место. Я буду жить в доме святой Моники, это что-то вроде гостиницы для девушек, и ваша мать была так любезна, что устроила меня туда.
– Когда же все это было решено?
– О, чуть ли не в самый день ее приезда!
Билли с упреком посмотрел на нее.
– И вы мне ничего не говорили!
На это Жуанита ничего не ответила. Но его участие радовало ее, и в ее глазах появился влажный блеск.
С минуту они стояли так молча, и она тут только обнаружила, что Билли держит ее руку и водит по ней взад и вперед своим большим пальцем, а его огорченные глаза устремлены прямо в ее собственные. Наконец, он спросил отрывисто:
– Что я могу сделать? Я не хочу, чтобы вы нас оставили!
– Ничего не надо, Билли. Вы только хуже сделаете! – твердо и ласково ответила она.
Но он покачал головой и, пробормотав что-то сквозь зубы, резко отвернулся и ушел. А Жуанита, тронутая и взволнованная, вернулась к своим утренним обязанностям. Она ожидала изгнания. Но все эти дни, со времени ее разговора с миссис Чэттертон, были так полны, так радостны для нее, что она не думала о нем. Сегодня еще она с увлечением занималась приготовлениями к новогоднему обеду; ее комната была завалена бонбоньерками, конфетами, бубенчиками, парчовыми колпачками. Ей нравилась эта пышность и широкое гостеприимство, и она охотно вносила во все свою долю изобретательности.
Но Билли горько разочаровал ее, напомнив, что неумолимая хозяйка ни на йоту не изменила своего решения, что она не побеждена, не смягчена трудолюбием и старательностью Жуаниты. Никакая новая секретарша не появилась. Не делалось никаких приготовлений к приезду мисс Питерс.
Разоблачения Билли открыли Жуаните глаза на тот факт, что она втайне надеялась остаться на службе. И после его ухода на нее напало уныние. Ей хотелось, чтобы все поскорее окончилось, чтобы миссис Чэттертон послала за ней и сказала, что через час, через полчаса ее будет ждать автомобиль, который отвезет ее в город – подальше от них всех!
ГЛАВА X
Вышло так, что Кент Фергюсон как будто случайно, совершенно не преднамеренно, разрушил все планы Джейн Чэттертон. В утро того самого дня, когда Билли спрашивал Жуаниту, отчего она уезжает, Джейн занялась осуществлением этих планов, не предвидя, что кто-либо может вмешаться в них.
Она всегда была занята проведением каких-либо планов, дальновидных проектов и манипуляций и, как всякий деятель, часто бывала удивлена тем, как легко люди дают вести себя, как ей хочется. Она говорила им, что они думают, и они и вправду начинали думать так. Она как бы внушала им образ действий, и они поступали именно так, как она говорила.
Она часто вспоминала одну из своих первых «схваток» в свете с важной старой дамой миссис Боннер, приехавшей с визитом к ней, ничтожной выскочке, имевшей дерзость выйти замуж за Чэттертона.
Целью визита миссис Боннер было только соблюсти приличия и вместе с тем осадить молодую женщину, не пригласив ее на парадный прием у себя, являвшийся обычно открытием сезона. Джейн предложила гостье чаю и во время беседы с очаровательной откровенностью молоденькой женщины сообщила ей, что ожидает ребенка, а потом сказала:
– Я прекрасно понимаю, дорогая миссис Боннер, что вы в неловком положении: в обществе колеблются, принимать ли меня, и все в ожидании смотрят на вас. Я легко могу под предлогом моей беременности не выезжать эту зиму, и, если вы не пригласите меня на ваш вечер, я вполне пойму это! Кэрвуд говорил, – прибавила Джейн, пока ошеломленная старая дама откашливалась, – что «тетушка Кэт» (так он вас называет) никого не боится и, если найдет нужным, то представит меня свету, но я, хоть мало в этом сведуща, спорю с ним и нахожу, что в этих случаях люди не всегда могут поступать так, как им хочется…
Несколькими минутами позже старая дама, усевшись снова в карету, с удивлением спрашивала себя, как это вышло, что эта красивая болтушка, на которой женился Кэрвуд Чэттертон, оказалась приглашенной на ее, Кэт Боннер, вечер?! Но Кэт Боннер, раз начав что-нибудь, никогда не отступала, и новая супруга Чэттертона одним прыжком перескочила несколько ступеней социальной лестницы и всегда усмехалась, вспоминая этот первый дебют.
За ним последовал целый ряд триумфов, обдуманных заранее милых промахов, ловких маневров.
Теперь Джейн была умудрена многолетним опытом.
Это зимнее утро между рождеством и Новым годом не предвещало ей ничего дурного. Она позавтракала, как обычно, в постели, просмотрела журнал и несколько писем интимного характера, поболтала за кофе с галантным мужем, часто заглядывавшим к ней в этот час, чтобы посидеть на солнышке у окна, потолковать о новостях в утренней газете и почте и о планах на предстоящий день.
Затем он ушел принимать ванну, и Жюстина напомнила ей, что пора и ей сделать то же самое, а после того началась самая приятная процедура – одевание.
Жюстина осведомилась, что ее госпожа намерена делать. Играть в теннис с мистером Фергюсоном? Мистер Чэттертон и мистер Билли собирались играть в гольф, а затем завтракать в клубе. Таким образом, она сегодня завтракает одна? Пускай Жюстина спросит через Энджера, не придет ли мистер Фергюсон позавтракать в столовую.
Рэтта, вторая горничная, завязывала шнурки ее туфель, пока Жюстина причесывала ее своими ловкими руками. Протягивая Рэтте ногу, Джейн сказала по-французски:
– Жюстина, когда мистер Чэттертон и мистер Билли отправятся на свой гольф, – не раньше, слышите? – позовите ко мне мисс Эспинозу… Кстати, она сегодня уезжает…
– Неужели? Как жаль! – довольно равнодушно воскликнула Жюстина.
– Да, она непременно желает меня оставить. Так прикажите там, чтобы один из автомобилей отвез ее к поезду. Я предупрежу, чтобы она была готова к тому времени. И вот еще что, Жюстина, помните, я не знаю ее нового адреса. Никто, вероятно, не спросит, но говорю это на всякий случай.
– Слушаю, сударыня! – Жюстина не раз участвовала в конспирациях последней. Она обожала интриги. «Мистер Билли будет ловко одурачен», – подумала она.
Джейн, уже одетая, в белом костюме для тенниса с короткой юбкой, надела мягкую белую шляпу, белые перчатки и, по внезапному побуждению, заглянула в свой кошелек.
Сто долларов новенькими бумажками – этого хватит. Она решила дать их Жуаните.
«Я пошлю вам еще, милочка, задолго до того, как вы израсходуете эти. Но я знаю, как девушки любят иметь на руках побольше денег, – готовилась она сказать Жуаните. – Будьте уверены, что когда бы вы ни обратились ко мне… Да, и еще одно, – скажет она, как бы вдруг вспомнив что-то, – я намерена просить вас не оставлять здесь своего адреса никому, кроме меня». – Но какое придумать объяснение? Ах вот! Можно сказать ей, что мистер Чэттертон – против моей возни с домом святой Моники. «Вы знаете, мужчины иногда ужасно несносны со своими фантазиями и предрассудками. Так никому не говорите ничего, а, когда я буду в городе, я постараюсь, конечно, повидать вас».
Вот. И с этим будет покончено. Кент в три часа едет в Лос-Анджелес по какому-то делу, Билли и его отец в половине второго будут доигрывать еще только четвертую партию. А вечером она объяснит им всем, со справедливым возмущением, что маленькая Эспиноза нашла себе, по-видимому, другую службу и, спокойно заявив об этом, уехала как раз накануне праздничного обеда, обещая прислать адрес. Как эти девушки нахальны!
«Конечно, я не собиралась оставлять ее, потому что она ничего не умеет делать, но, все же, такое поведение я называю нахальством».
Этим она выиграет время. А ей нужно время, чтобы основательнее все устроить, чтобы лучше все обдумать. Затем она отправилась играть в теннис с Кентом в это холодное, но солнечное утро, а возвратившись в дом, взвесилась, переоделась и сошла вниз завтракать.
Войдя в великолепную, аккуратно убранную столовую, она сделала удивленное лицо. – Только два прибора? Ах, да! Мистер Чэттертон и Билли в клубе.
Шторы были до половины спущены, в комнате царил мерцающий полусвет, солнечные лучи, пробиваясь, играли на серебре и хрустале, отражаясь в больших зеркалах. В низкой серебряной вазе нежно благоухали фиалки. Над столом, искрясь и покачиваясь, позванивали подвески венецианской люстры, словно отзвуки давно умолкнувшего смеха.
Кент сидел на том же месте, где обычно, когда его приглашали к завтраку, – направо от нее и так близко, что, когда был подан десерт и они остались вдвоем, они могли разговаривать самым конфиденциальным образом. И тут-то Джейн получила первый из ударов, предназначавшихся ей в тот день.
Ее разговоры с Кентом были всегда коротки и как-то странны. Во время тенниса она ограничивалась односложными замечаниями, сопровождаемыми пристальными взглядами без улыбки, а иногда, когда ей хотелось подразнить его или, наоборот, когда у нее появлялось серьезное настроение, касалась при этом его руки, или вставляла слова «дорогой», «милый».
Кент же, быть может, считал эти прикосновения случайными. Быть может, думал, что и они, и это ласковое «милый», вкрадывавшееся в минуту усталости или воодушевления в ее речи, она не замечает сама.
К чему были Джейн слова? Она и без того видела, что тлеет в печальных глазах Кента, когда она сходит со своим супругом вниз, изысканная, благоухающая, жизнерадостная и позволяет ему подать ей шубу. Она ловила на себе его взгляд, как бы ненароком поднимая глаза от карт или книги. Она угадывала, что кроется под его почти грубым утвердительным бормотанием, когда она говорила мужу: – Не беспокойся, мой друг, меня отвезет Кент. Это вас не затруднит, Кент?
Смех в ее красивых глазах, шутливая ласка в глубоком голосе должны были напоминать ему, что все это только забавно, смешно, не более. Ведь он это понимает? Он коротко отвечал, что да, конечно. «И ради Бога», – добавлял он нелюбезно, – «не лучше ли поговорить о чем-нибудь другом».
– Кент, милый, – сказала она однажды. – Мне – за сорок, а вам – тридцать два.
– Совершенно верно, Джейн.
– Так не нелепо ли с вашей стороны разыгрывать драму?
– Согласен с вами, – только и сказал он.
Он никогда ей не надоедал, никогда не касался даже ее руки. Но Джейн знала, что трепетало в них обоих, почему его лицо так хмуро, почему он ходит по дому, как дикое, молчаливое, неприрученное животное.
– Не лучше было бы для вас, Кент, если бы… если бы вы оставили свою работу у мистера Чэттертона и стали снова сотрудничать в газете, и не видели бы… одной особы? – спросила она его как-то.
– Да, это было бы гораздо лучше, – ответил он тоном, не поощрявшим к дальнейшему разговору. – Так что же из этого?
– Вы хотите сказать (они в это время гуляли по тропинке в высокой части парка за домом. Дело было осенью, за несколько дней до ее отъезда в Вашингтон). Вы хотите сказать, что не сделаете этого?
– Не могу! – ответил он, насупясь. И хотя Джейн вздохнула, пожала плечами и неодобрительно покачала головой, какое-то бурное ощущение счастья, что-то жуткое и сладостное затрепетало в ней. И никакие удовольствия, новые впечатления, фимиам лести, возбуждение не могли изгнать из ее памяти эту осеннюю прогулку.
В день отъезда Жуаниты, за завтраком, в их разговоре не проскользнуло ни единой интимной ноты. Да и Кенту это было не нужно: ему было достаточно того, что он наедине с нею, в том была уже сладкая и волнующая интимность. Мягкий свет, мелодичное позвякивание люстры, отблески солнца в зеркалах, аромат фиалок сливались в одно впечатление, которое производила на него эта женщина – впечатление чудесной, напряженной, трепетной жизни.
Ее белые руки двигались так близко, ее ясные карие глаза, каждую минуту готовые зажечься смехом, то смущенно, то вопросительно смотрели в его глаза, и ему казалось, что только в эти опасные и сладкие часы он жил полной жизнью.
– Вы уже одеты для поездки? – спросила она.
– Да, я собрался наскоро. Самый неподходящий час для поездки. Но мне надо говорить всю дорогу о делах с одним субъектом.
– Ужас! – повела плечами Джейн. – А какого рода дела?
– Да насчет нового помещения для «Солнца».
– Ах, эта громада на Мишн-стрит! Что же, разве она еще не куплена мистером Чэттертоном?
– Да, теперь она – его собственность. Только кое-какие пункты еще не ясны. Кстати – Билли говорит, что если он окончит в июне университет, он тоже начнет работать в «Солнце», – добавил с интересом Кент.
– Я хочу, чтобы он сначала попутешествовал по свету. Я думаю, решение будет зависеть от его отца.
Имя Билли напомнило Кенту о другом, и он сказал:
– Да, между прочим, Билли говорил мне, что мисс Эспиноза от вас уходит?
Земля вдруг заколебалась под ногами Джейн Чэттертон.
– Да, – ответила она просто, но сердце у нее упало. «Да что, что такое произошло?» – спрашивала она себя.
– Билли спрашивал ее об этом, – продолжал Кент. – Он, мне кажется, немного огорчен.
Зимнее солнце по-прежнему смотрело в окна, часы тикали, в зеркалах отражалась сверкающая люстра. Но все качалось вверх и вниз, медленно качалось перед глазами Джейн.
– А у вас нет никакого основания, – Кент спрашивал спокойно и медленно, – оставить эту девушку здесь?
– Основания? – пробормотала она, заикаясь, смачивая языком губы, глядя на него, словно слепыми глазами.
Лакей предложил ей что-то – кажется, это был фруктовый компот, – но она отказалась жестом и встала, опершись одной рукой на стол.
– Пойдемте в библиотеку, мне надо поговорить с вами, – сказала она, неровно дыша, делая страшное усилие казаться спокойной.
– Нет, не надо кофе, скажите ему, что не надо! Она прошла вперед, Кент, встревоженный, за нею.
– В чем дело, Джейн, – спросил он с беспокойством, когда она опустилась в кресло и, беззвучно пошевелив губами, указала ему на место напротив. – Я чем-нибудь огорчил вас?
– Почему вы спросили меня, – сказала она обычным любезным тоном, но почти шепотом и хрипло. – Почему вы спросили, нет ли у меня оснований оставить эту девушку здесь?
– Я вам объясню. Вы знаете, Джейн, – успокаивающе сказал Кент, – что у вас во всем мире нет более преданного друга, чем я.
– Да, я знаю. Милый, милый мой мальчик, разумеется, я знаю это!
Она лихорадочным жестом сплела вместе тонкие пальцы и уставилась в огонь.
– Мне казалось, что вы знали ее мать.
Ее быстрый, подозрительный взгляд напоминал взгляд дикого зверька в капкане.
– Это она вам сказала? – спросила она резко. – Так я и знала! В таком случае… она все время лгала, притворялась передо мной.
– Нет, она мне ничего не говорила. Она вообще никогда об этом со мной не говорила.
Джейн облегченно перевела дух. Панический ужас ее сразу перешел в спокойствие. Она еще задыхалась, кусала нижнюю губу и зорко следила за лицом Кента. Но она уже овладела собой – он это видел – и готовилась к схватке.
– Объясните же! – скомандовала она.
– Помните день, когда вы, мистер Чэттертон и я в последний раз ездили в Пэбль-Бич? – спросил он.
Она утвердительно кивнула, снова бледнея.
– Помните, как на следующее утро вы уехали одна в маленьком автомобиле, притом чужом.
– Да, автомобиле Эдит Дэй.
– Вот именно. А для вас из города пришло известие, очень важное по мнению Жюстины…
– И вы поехали за мной на велосипеде, взятом в гостинице, и мы встретились в кабачке – как называлось это место? – Ах, да, Солито!.. И вы передали мне поручение и уехали обратно.
– Да, только я не уехал обратно!..
– Вы поехали за мной?! Зачем?
– Потому что… – Он пожал плечами. – Да потому же, почему я… всегда следую за вами, Джейн!
– Вы были на старом ранчо, отрезанном водой?
– Да. И встретил эту девушку.
– Жуаниту?!.. И… мою кузину, сеньору?
– Так она была вашей кузиной?!
– Нет… не по крови. – Торопливый, повелительный голос вдруг оборвался. – Но мы любили друг друга, – медленно закончила она потом.
– Нет, я ее не видел; никого не видел, кроме Жуаниты. Я застрял так, как и вы, и видел, как вы уезжаете утром.
Поехал за вами, добрался к полудню до Пэбль-Бич, придумал какое-то объяснение, как и вы, и эпизод был окончен. Позднее, когда вы были в Вашингтоне, я снова побывал там – меня занимала эта девушка. Я узнал, что ее мать умерла, ничего ей не оставив. Она нашла в газете объявление мисс Руссель. Мне подумалось, что вы будете рады оказать ей поддержку, и я посоветовал ей обратиться по объявлению. Я не хочу вмешиваться в ваши дела, но я думал, что вы откроете ей объятия. Очевидно, вы этого не сделали. Что же, вам виднее! Но я полагаю, что выбрасывать такое славное создание на улицу – это позор…
Фраза словно повисла в воздухе, и наступило молчание.
Джейн была уже гораздо спокойнее. Со сдвинутыми бровями и опущенными глазами она, видимо, оценивала ситуацию.
– Ей все это известно?
– Только то, что какая-то дама приезжала к ее матери. Сеньора, по ее словам, не отличалась откровенностью.
Джейн снова задумалась, нервно кусая губы, потом сказала сдержанно:
– Ничего не имею против того, что вы знаете о моей близости с ее матерью. И даже против того, чтобы она знала это, хотя мне этого не хотелось. Первой моей мыслью, когда я увидела ее здесь, было, что она каким-то образом узнала о моей дружбе… моем знакомстве с ее семьей. Но, скорее всего, я ошибалась. По разным причинам… – Ее голос снова замер. – По разным причинам неблагоразумно оставлять ее здесь, и я позаботилась о том, чтобы устроить ее в другом месте. Погодите минуту, дайте мне подумать!..
Она встала и, подойдя к камину, остановилась, опустив голову, держась одной рукой за медную решетку, тогда как другая выделялась белизной и сверкающими перстнями на темном фоне платья.
– Я хотела бы развязаться с этим делом, – сказала она откровенно. – Но не следует возбуждать ее любопытства, показав ей слишком ясно, что я хочу от нее избавиться.
