Текст книги "Чайка"
Автор книги: Кэтлин Норрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
ГЛАВА XVII
Однажды в октябре, в поздние сумерки, когда угрюмый закат догорал на свинцовом небе, и Маркет-стрит сияла красными, лимонно-желтыми, оранжевыми, палевыми, белыми, иссиня-белыми огнями, Жуанита вдруг оказалась лицом к лицу с удивленным и взволнованным Билли Чэттертоном.
Одну минуту она, отвернувшись, делала вид, что рассматривает витрины, и шла все дальше от окна к окну.
Перед ее глазами мелькали витрины со шляпами, кондитерскими изделиями, краснело в лавках мясо, белел жир, зеленела кудрявая петрушка. В окнах ювелиров сверкали ряды колец, браслетов, и она машинально читала цены.
Но вдруг она остановилась, почти в обмороке: Билли, в широком пальто, розовее, красивее, веселее, чем когда-либо, стоял возле нее.
– Жуанита!
Она нервно подала ему руку в поношенной перчатке.
– Алло, Билли! Как… как поживают все?
– А вы как? – спросил он с ударением. – И, ради Бога, где вы пропадали?
– О, нигде, – улыбнулась она. – Здесь, в городе. Огни перламутровыми переливами сверкали вокруг них.
В нескольких шагах какая-то реклама вдруг вспыхнула красным и зеленым светом.
– Хотите, пообедаем вместе, Жуанита? – предложил Билли, взглянув на часы с жестом делового человека. – За обедом и поговорим!
– Но… боюсь, что мне невозможно… Я… я живу далеко, на Франклин-стрит.
– А разве вы не можете позвонить домой?
– Нет. Мисс Дюваль сегодня не будет дома. Она собиралась к сестре.
– В таком случае отчего вы не можете пойти со мной? Это шло вразрез со всеми доводами благоразумия, и она не хотела делать этого – и все же пошла с ним.
Они молча прошли Маркет-стрит и, хотя рука Билли в перчатке едва касалась ее локтя, Жуанита чувствовала, что бегство невозможно.
Он привел ее в кишевший людьми «Палас-Отель».
– О, не сюда! Я в ужасном виде, – прошептала Жуанита.
– Вид у вас вполне приличный, – ответил рассеянно Билли.
Главный лакей знал мистера Вильяма Чэттертона и старался угодить ему.
– Мы весь день провели за городом и хотим поскорее поужинать, Теодор, – сказал ему Билли.
Для них нашли спокойный уголок, откуда они могли видеть всех, оставаясь незамеченными. Жуанита сняла свои перчатки, когда-то серые, теперь – цвета железа и очень потертые, поглядела в зеркальце, вынутое из сумки, подобрала выбившийся локон.
В огромном зале в этот час было мало обедающих. Но публика начинала собираться, входили группами. Музыканты были уже на местах и готовили инструменты. Жуанита дрожала. Но, несмотря на ее нервное состояние, на решение не дать Билли выпытать ее адрес и место службы, ей доставляли безотчетное наслаждение теплота, мягкие ковры, музыка, огонь, роскошь.
Дамы проходили мимо, распространяя нежный запах духов. Все они были хорошо одеты. Лакей стоял перед Билли, склонив гладкую черную голову… Лед скрипел в блестящей вазе.
Билли заказывал ужин быстро и уверенно. Ему, видимо, хотелось поскорее отпустить лакея, и, как только тот отошел, он повернулся к Жуаните. Первые его слова и жест так тронули и удивили, что ее сердце начало предательски таять.
Билли положил локти на стол, опустил голову на руки и сказал почти со стоном:
– О, Боже, я нашел вас, наконец-то я вас нашел! Рука Жуаниты, протянутая к рюмке, дрожала, на глазах выступили слезы. Вся ее твердость куда-то испарилась.
– Я так долго ждал этого, – продолжал хрипло Билли, поднимая глаза, ресницы которых были мокры, хотя он и улыбался. – Так долго, что мне не верится еще и теперь!…
– И мне тоже, – откликнулась Жуанита, но он, кажется, не слышал. Он смотрел на ее простое поношенное платье, ужасные туфли.
– Вы работаете?
– Да, в магазине.
– В магазине? О, Господи! Жуанита, почему вы не написали мне?
– Я не думала, что вы хотите этого. Право, Билли!
Он снова закрыл глаза рукой.
– Я не надеялся уже, что когда-нибудь вы еще назовете меня так, – шепнул он. – Жуанита, вы разве не читали ни одного из тех обращений к вам, которые я помещал в «Солнце»?
Она искренне удивилась.
– Я их адресовал «Ж. Э.», – прибавил он поспешно. – Не видели? Ну, как я рад, а я ведь думал, что вы просто не обращаете на них внимания.
– Нет, я не читала ни одного.
– Все равно, я нашел вас. И теперь уже не потеряю опять! Я буду сидеть у вашей двери, буду ходить за вами по улицам, но не дам вам снова исчезнуть! Вы должны будете выслушать меня и позволить мне быть вашим другом, Жуанита, – молил он, не слыша ответа, – я знаю, что вы не хотели ехать на Филиппины, я вас не осуждаю. Но за что же вы меня-то наказываете?
– Я никого не хотела наказывать, – прошептала она, глядя огорченно сквозь слезы.
– Жуанита, родная, вы мне должны сказать правду. Это из-за меня мать уволила вас?
Краска залила ее лицо. Она храбро встретила его взгляд.
– Миссис Чэттертон меня не отсылала. Я ушла по своему желанию.
Лицо Билли выразило удивление.
– Они мне так и сказали, но я не верил. Вы никому не оставили адреса. Отчего? Вы не хотите сказать? – Он был разочарован. – Ну, что же… Но одно я хочу знать. Это имеет отношение ко мне… ваш уход?
– О, ничуть! – отвечала Жуанита. И в первый раз в этот вечер Билли увидел ее прежнюю дружескую улыбку. – Я не могу вам объяснить этого, Билли, и вы не спрашивайте. Но вы тут ничуть не виноваты.
– Ну, тогда Фергюсон! – перебил Билли резко, и быстрая перемена в ее лице подтвердила его подозрение. – Вы не… – Билли не мог докончить. Сердце у него упало. Но, может быть, она отказала Кенту? Он ей надоел, может быть? Эта новая идея была бесконечно утешительна. – И мама тоже не причина? – спросил он со слабым оттенком прежней веселости.
– Я даже не простилась с нею. Она и не подозревала, что я ухожу, – ответила уклончиво Жуанита, занятая устрицами.
– Она так и сказала, а я не верил. Я думал, что она знает, где вы… Вы любите устрицы? – спросил он, ища ее взгляда.
– Очень, – ответила она просто. – В ресторанах на Франклин-стрит их нет.
Он внимательно и огорченно смотрел на нее.
– Вы похудели.
– Может быть, немножко, – согласилась она.
Под влиянием этого сладкого часа, музыки, аромата цветов и духов, ощущения теплоты и сытости ее оставила замкнутость и сопротивление, и она сказала упавшим голосом:
– Я пережила трудное время…
– Дорогая! – шепнул Билли, и его крепкая теплая рука дотронулась до ее руки.
– Простите… – Она рассердилась на себя и стала искать платок в кармане жакета. Билли протянул ей свой, большой, свежий, с красивой монограммой, и она с благодарностью схватила его, чтобы вытереть глаза.
– Вы мне не сказали, как здоровье вашего отца, – сказала она, стараясь овладеть собою.
– Да, ведь это еще при вас произошло… К счастью, мама оказалась дома, когда нас принесли, она была у себя в гостиной и…
Перед глазами Жуаниты встала та комната в тусклом свете зимнего дня, мешавшемся со светом ламп и пламени в камине. Джейн в объятиях Кента, его темноволосая голова, склоненная над нею…
– Продолжайте, – сказала она с усилием. Лицо у нее побелело, как мел.
– Отец был много дней без сознания и все твердил в бреду: «Осторожнее, Викс! Слышите, звонок!» – это, должно быть, были его последние слова шоферу перед катастрофой. Бедняга Викс был убит, машину совсем разнесло. Только мне повезло, – я вылетел при первом же толчке и остался жив.
– На следующее утро – или ночью, не помню, – я спросил о вас, и Кент сказал, что вы первая принесли матери это известие о нас. Я не знаю до сих пор, – заключил Билли, – когда именно вы убежали.
– Я уехала с поездом 4/40 в город, позвонила в деревню, чтобы прислали извозчика, и он отвез меня и чемодан на станцию. В доме все были заняты несчастьем – и никто не заметил моего отъезда.
– Да, я узнал о нем от Жюстины только спустя несколько дней… и, Боже!..
Голос у Билли оборвался.
– Боже, как это было ужасно!.. Да, я говорил об отце… Первые дни думали, что он умрет, но он не умер. Он перенес страшное потрясение и теперь у него что-то вроде легкого паралича… Но он уже может сидеть в кресле, читать газеты, – и иной раз даже приходят к нему из конторы, – и он где-то час толкует о делах.
– Так ваши не уехали в Испанию?
– О, нет! Его нельзя даже из комнаты в комнату перевозить, так он слаб. Мама все это время не отходила от него ни на шаг – она была изумительна! Не много найдется жен, которые способны были бы сделать столько, сколько она. Она очень предана отцу. Его перевели вниз, все в доме перевернули вверх дном. У него две сиделки… А Кент…
Она тупо смотрела на тарелку с пирожными, не слыша, что Билли спрашивает, какое ей положить.
– Да, вот это, с шоколадом. Спасибо!
– Кент, – продолжал Билли, – недели две носился, как угорелый, разыскивая вас повсюду.
– А… где же он теперь?
– Не знаю. Он ушел от отца и в «Солнце» больше не работает.
– Но почему же? Вам неизвестно?
– Нет. Он вообще непоседа. Рожден бродягой. Он мне говорил, что оставался только, пока разыскивает кого-то, кто, насколько я понял, должен продать свой участок для здания «Солнца». А так как он нашел этого субъекта, то его услуги больше не нужны. Потом я слышал, что он был некоторое время здесь, в городе, и ездил в Лос-Анджелес, и потом в окрестности Монтерей…
– Монтерей?! Зачем?!
– Не знаю. Так сказал один из мальчиков в конторе. Я ведь теперь тоже работаю в редакции «Солнца», – добавил Билли. – Был проект, что когда я окончу колледж, то поеду в Испанию с отцом и матерью, но теперь все изменилось. На время я поселился в городе. Старик, – сказал он об отце с нежной фамильярностью, – в отчаянии, что я надумал работать в «Солнце». Оба они в отчаянии. У меня здесь комнаты при клубе, но я почти каждый вечер езжу домой и обедаю с ними. У них теперь мало кто бывает. Мама читает старику вслух, играет на фортепиано, играет с ним в карты. Я думаю, он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас. Правая нога у него отнялась совсем, и у него бывают боли в затылке, стоит ему сделать малейшее усилие. Но в остальном – он такой же, как всегда.
Он замолчал и принялся за свое пирожное.
– Вы говорите, что Кент нашел человека, которого разыскивал? Это, кажется, некто, кто по завещанию должен был получить дом на Мишн-стрит? Он мне рассказывал об этом. Ну, и чем же дело кончилось?
– Право, не знаю. Тут какая-то путаница. Да, этого человека он нашел, какого-то Фицроя или что-то в этом роде.
Он говорил об этом с матерью через несколько дней после катастрофы. Тогда мы еще не знали, что будет с «Солнцем», особенно с этой новой постройкой. Кент сказал, что как только отец будет в состоянии говорить о делах, у них будет длинный разговор насчет этого Фицроя. Но, конечно, нас мало интересовало это, когда жизнь старика висела на волоске. Кент много помогал матери в это время, потом уехал, обещав связаться с нами, как только поселится где-нибудь. Но этот непоседа до сих пор не черкнул ни строчки. Кофе был выпит, и Билли курил.
Говоря, он наклонился вперед, и его оживленное молодое лицо было совсем близко от лица его собеседницы. Жуанита откинулась в кресле с блаженным ощущением комфорта и душевного облегчения, какого давно уже не испытывала.
Она не знала, почему, но известие, что Кент был так же далек теперь от обитателей дома в Сан-Матео, как и от нее, значительно смягчило привычную боль в сердце. Теперь виноватым в ее глазах был уже не Кент, а женщины, которые жаждали его любви.
– Нита, как хорошо! – сказал Билли, бросив окурок в пепельницу и уткнув подбородок в руки.
Он улыбался во все лицо с таким по-детски довольным выражением, что Жуанита не могла не улыбнуться в ответ.
– Вы похожи на счастливого мальчугана, – сказала она.
– А вы моя маленькая девочка, да?
Меньше всего ей нравился в Билли этот сентиментально-самоуверенный тон, но сегодня она не могла обрывать его.
Ощущение теплоты, покоя, сытости и комфорта было так сладко.
Он вторично накрыл своей ладонью ее руку. Жуанита сердилась на себя за то, что ее ничуть не трогала эта ласка.
Отчего других девушек это волнует, они тоже говорят разные пустяки, радуются нежной интимности с молодым мужчиной, пожатию рук, поцелуям?
Она же, даже в мыслях, не могла переносить это ни от одного мужчины. Она чувствовала себя за тысячу миль от того, который сейчас касался ее.
И все же он не мог не нравиться, этот милый, красивый, прекрасно одетый двадцатидвухлетний юноша. Его тонкое белье, его пальто, такое мягкое, что напоминало наощупь пушистого котенка, небрежно-уверенная манера, с какой он заказывал обед и расплачивался с лакеем, и потом повел к ожидавшему автомобилю, – все напоминало о том мире, из которого она была изгнанницей вот уже много месяцев.
– Плед, Нита?
– Нет. Благодарю. Мне не холодно.
Он уселся на переднем сидении, закурил, взялся за руль, но вдруг обернулся с улыбкой:
– Куда теперь?
– Домой, я думаю!
– О, нет, это скучно. Поедем в парк.
При свете уличных фонарей было видно, как заблестели его глаза.
– О, это мне нравится!
– Девочка! – засмеялся Билли.
Автомобиль выбрался из ряда других и помчался. Они пролетели Маркет-стрит, шедшую в гору дорогу к парку.
Здесь Билли остановил машину, и они стали смотреть вниз на панораму города.
Короткие, прямые улицы светящимися полосами бежали к холмам; дальше тускло блестела вода в заливе и темным браслетом опоясывали ее Берклей и Оклэнд.
Жуанита добросовестно смотрела и восхищалась вслух. Но она вряд ли видела что-нибудь. Ей отчетливо вспомнился весенний день, пение жаворонков в вышине, звон бубенчиков на шее у коров, глухой шум голубых волн у скал… и Кент рядом. Но нет, она не хотела помнить этого.
Билли обвил ее рукой, и это вернуло ее к действительности.
Он смотрел на нее с полусмущенной, полудоверчивой мольбой. Он не говорил ничего, но она знала, что он ждет ответной нежности, может быть, поцелуев.
Волна отвращения, инстинктивного протеста поднялась в ней. Она любит Билли, он – милый. Но она терпеть не может таких вещей.
Молодые люди всегда этого хотят, она знала это от коллег по магазину, что такой флирт – непременная принадлежность их воскресных прогулок. Но каждая клеточка в ней бунтовала против этого. Отчего они не могут просто болтать по-дружески, бывать вместе, но без этого?
Но как оттолкнуть Билли, который был так мил по отношению к ней? Это следовало бы сделать с самого начала, два часа тому назад, когда он позвал ее обедать. Но она была так рада увидеть его, он внес в ее одиночество и убогое существование что-то слишком желанное и дорогое, чтобы она могла отвернуться от него.
И она оставила руку в его руках, не отклонила плеча, к которому прижалось его плечо.
Билли был в экстазе. Он пролепетал у самых ее волос:
– Я вам нравлюсь, да?
– Вы знаете, что да. Разве вы не нравитесь всем другим девушкам?
– Оставьте в покое других девушек, вы, лукавое создание! Я хочу знать, нравлюсь ли я вам.
– Ну, разумеется!
Сильные руки сомкнулись вокруг нее.
– И мне можно поцеловать вас, да?
– Не надо, Билли, пожалуйста!
Он смеялся, не слушая ее протестов.
– Отчего же не надо, Нита? Отчего, маленькая, хорошая моя Нита? – бормотал он, глупо и блаженно посмеиваясь.
ГЛАВА XVIII
Ей было ужасно стыдно за себя, когда он оставил ее одну у дверей дома в десять часов вечера. Сердце ее билось, щеки пылали.
Она бесшумно вошла в переднюю, взобралась по лестнице в темноте, заглянула мимоходом в освещенную комнату, чтобы кивнуть старой мадам Дюваль, занятой чтением, и пробежала по коридору…
В ее комнате было светло от огней бара напротив. Она зажгла свет.
В чистенькой комнатке все было, как обычно: белый сосновый стол, комод, ее голубой халатик на двери. Она знала здесь каждый дюйм, книги на столе, скудное содержимое ящиков, картинку (собственность хозяйки) на стене. За открытым окном – темная улица. А вокруг – за стенами, над головой – мрачные комнаты, затхлые коридоры.
Все казалось ей особенно унылым в этот час, создавало ощущение заброшенности.
Жуанита сбросила пальто, шляпу и села на кровать, вытянув ноги, уронив руки на колени, неподвижно, словно остекленевшими глазами глядя перед собой.
Она позволила мужчине целовать себя, держать в объятиях и не испытывала никакого трепета и волнения!
– Ну так что же? Что тут плохого? Девушки все делают это, иначе они остаются за бортом, на них никто не обращает внимания.
Она вдруг вскочила на ноги, торопливо разделась, тряхнула головой, ловко отгоняя это новое для нее чувство стыда, и принялась умываться так старательно, словно желала смыть с себя все, что было с нею. Но тщетно. Горькое чувство презрения к себе не уходило. «Нет ничего плохого в том, – твердила она себе лихорадочно, – что она целовалась с человеком, который любит ее». Но унижение было в том, что это был человек, который не был любим ею!
– Но, Боже милостивый, как девушке знать, любит ли она? – спросила она себя с досадой, уже лежа в постели.
И ответ пришел в виде внезапной, мучительно острой мысли о Кенте.
– Да, но Кент – мужчина, – говорила себе Жуанита, – а Билли – мальчик. Кент не стал бы шептать девушке такие влюбленные слова, это было не в его духе, с ним все было иначе. К чему же сравнивать?
Билли молод, это, верно, первое его серьезное чувство. Все убеждало ее в этом. Он богат, у него положение в обществе, будущее.
Но Жуанита в этот первый вечер понимала, что никогда она не будет охотно отвечать на его поцелуи, никогда – желать, чтобы эти руки обнимали ее. Она будет только притворяться, играть роль отлично и охотно, чувствуя к нему искреннюю нежность и жалость и, может быть, обманывая себя саму.
Они продолжали встречаться. Три раза в неделю Билли ездил домой развлекать мать в се уединении с больным, порадовать отца своими успехами и интересом к делу, в котором он принимал теперь участие; остальные вечера он почти всегда проводил с Жуанитой. Она замечала, что он как будто за этот год стал старше, серьезнее. Но он оставался все тем же большим мальчиком, жизнерадостным, добродушным, стремительным и ограниченным.
Ее совесть немного тревожило то, что он платил за нее повсюду, возил в автомобиле, что он обожал ее и баловал безмерно, – и однажды она сказала ему это.
– Ах вы, злючка, вы ничего не придумали сказать лучше?
И он прижался лицом к ее белой шее, жадно целуя ее.
– Билли, вы хотите, чтобы я выпрыгнула из автомобиля?
– О, нет!
– Так будьте пай-мальчиком! Так невозможно разговаривать! Я не могу думать, когда вы целуете даже кончики моих пальцев, потому что… у меня, должно быть, мозг в кончиках пальцев!
Она этими минутами платила за ту радость, что Билли внес в ее существование. Вечера за чаем, катания в автомобиле, длинные веселые воскресные прогулки по набережным или в парках.
Билли умел всегда найти случай для «глупостей», как мысленно называла это Жуанита. Не успеешь оглянуться, как его рука – вокруг ее талии, его дыхание на ее щеке и снова это стыдливое и умоляющее бормотание:
– Ты меня любишь, детка? Любишь своего мальчика, Нита?
Она незаметно изменила свое отношение к нему. Он, действительно, любил ее. Девушка, работающая в «Мэйфер», не могла отвергнуть Билли Чэттертона. Другого такого случая ей не представится в жизни.
Год назад Жуанита могла бы отвернуться от него. Но с тех пор она наслушалась от девушек рассказов на тему о глупости и жестокости мужчин. И у нее был свой собственный опыт, ведь они могли оказаться такими жестокими, как Кент! К тому же, очень немногие из них имели столько денег, сколько Билли.
А деньги – сила: туфли, обеды, плата за проезд, когда человек устал, – все это важные вещи. Когда какой-нибудь жилец уезжал, не заплатив мисс Дюваль три доллара и шестьдесят пять центов, мисс Дюваль плакала и выходила к завтраку с покрасневшими глазами. Если какой-нибудь несчастный пытался улизнуть из дешевого ресторана, так как ему нечем было уплатить за обед, за ним гнались, громко крича обидные вещи.
Никто никогда не посмел бы кричать вслед Билли Чэттертону. Его глаза никогда не покраснеют из-за трех долларов шестидесяти пяти центов. Вид его большой руки, открывающей бумажник, извлекающей из него ассигнацию за ассигнацией, имел в себе что-то притягивающее для Жуаниты.
И она понемногу пристрастилась к роскоши, которой он окружил ее. Когда она возвращалась после чаепития с Билли в Фэйрмонте, грязные улицы, затхлые коридоры и жалкие трапезы у мисс Дюваль раздражали, оскорбляли ее.
В большом отеле у них с Билли был свой постоянный стол у самого окна. Нежная музыка звучала в напоенном ароматом цветов воздухе. За окном, внизу, проплывали пароходы, оставляя белый след на свинцовой поверхности залива. В сизом зимнем небе развертывался малиновый стяг заката; окна расположенного на острове напротив тюремного замка сердито отбрасывали его на запад. В гавани все кипело жизнью. Между Пауэль-стрит и пристанью, на восточном склоне самого высокого из холмов, розовые, золотые и жемчужные краски Китайского города пылали под крестом колокольни «Санта-Мария».
Жуанита любила все это – музыку, тепло, чай, чудную меняющуюся панораму из окна. Все – кроме «глупостей» Билли.
– Что, хорошо, моя маленькая сибаритка?
– Билли, пожалуйста, я не люблю этих прозвищ!
– Не любите… гм! А вот, хотел бы я знать, любите ли вы того человека, с которым пьете сейчас чай?
– Да вы же знаете!..
– Нет, я хочу услышать еще!
Ей хотелось сказать правду: «Я вас очень люблю, Билли, и благодарна за все то чудесное, что вы доставляете мне. Но я ненавижу, ненавижу вечное нашептывание и хватание за руки».
Но это было бы бесполезно. Единственным средством покончить с этим было совсем прекратить встречи с Билли. Он становился все настойчивее, требовал ответов, постоянных подтверждений, что она его любит.
Но ведь кроме этой одной неприятной стороны, все было так хорошо. И он был просто очарователен, отчего же было не любить его? Жуанита сердилась на себя за свою «слабость». Она решала философски, что за все в жизни надо расплачиваться, и за дружбу Билли она должна платить уступчивостью, коротенькими любовными записочками, говорившими в тысячу раз больше, чем она чувствовала, кокетством за чайным столом, наконец, предоставлением в его распоряжение своих рук и губ всегда, когда он имел желание целовать их.
К тому же, никто не узнает. Он скрыл даже от матери, что нашел Жуаниту. Это было единственное условие, поставленное Жуанитой и, конечно, принятое Билли без колебаний.
– Одно только, Нита, нехорошо: если нас увидят вместе, люди подумают, что я с дурными намерениями скрываю это.
– Ну, это меня ни капельки не трогает. Пусть себе думают, что хотят!
– Ага, вы мне верите? Милая!…
– Верю ли я вам, Господи! – Румянец залил ее щеки. – Я и сама, впрочем, сумею уберечь себя, – добавила она со смехом.
Это была правда. Девушка, которая не влюблена, способна всегда уберечь себя.
Недели шли за неделями, и, по мере того, как их отношения все более определялись, Жуанита становилась все раздражительнее, говоря себе порой, что для нее, пожалуй, было бы облегчением заставить Билли предложить ей нечто менее лестное, чем брак с ним.
Накинуться на него и прогнать навсегда было бы проще, чем допускать себя запутывать в этой неискренности и полуправде и все более приближаться к серьезному обороту дела.
Но она возражала себе, что, ведь, другие девушки делают это постоянно. Ни одна благоразумная женщина не отказывается от хорошего замужества только потому, что не ощущает того безумия, что зовется любовью. Любовь слишком похожа на ненависть, это знает и она, Жуанита.
Она любила или воображала, что любит, Кента Фергюсона. Но теперь она презирала себя за это.
А сентиментальность Билли, его готовность каждую минуту целовать, прижиматься, бормотать разную ерунду, – все это пройдет, как у всех мужчин, когда они женятся. Разве женщина не может сделать счастливым простого и любящего мужа, если она будет всегда отзывчива, ласкова, не будет обижать и создаст ему уютный очаг?
Она так была занята и днем, и ночью этими думами, что жила словно двойной жизнью.
В магазине, где она работала, она была «мисс Нита», – только пара быстрых рук и ног, одна из множества белокурых девушек, бледных под ярким светом, ныряющих среди моря галстуков, медных крючков, бус, сумочек, чулок, лент, карандашей, корсетов, открыток с видами…
Весь долгий день у их ног, как прилив, росли груды серой бумаги, соломы, оберток, обрывки бечевок, всякого рода мусора. Перед глазами мелькали лица покупателей, в ушах стоял шум, щелканье кассы. Надо было напряженно следить, чтобы покупатель не стянул чего-нибудь, почтительно выслушивать замечания и рассуждения обидчивого заведующего. И она заканчивала день усталая, измученная, с головной болью и мелькавшими, казалось, еще в глазах записными книжками из кожи «под крокодила» «по семнадцати за штуку», как объявлялось в рекламе.
Затем она торопливо нахлобучивала шляпу, вымывала руки в сырой и вонючей уборной, вытирала их, стараясь почти не касаться мокрого и грязного полотенца; захлопывала за собой тяжелую дверь и летела домой… Чтобы потом – увидеть знакомое пальто, серую шляпу, широкую улыбку, почувствовать на своем локте крепкую руку Билли, подсаживающего ее в дожидающийся за углом автомобиль. И знать, что впереди музыка, и мягкое кресло, и матовый свет. О! Это было восхитительно!
– Билли, как вы добры ко мне! Как самый нежный брат, какой когда-либо существовал на свете!
– Нежный, да, – сказал он однажды. – Но не брат, нет! – И Жуанита беспомощно засмеялась тону, которым он сказал это.
– Я почти на три года старше вас, Билли, и на семьдесят три – душой, – сказала она ему как-то вечером, когда их беседа медленно, но верно клонилась к решительной развязке.
– Три года, то есть, собственно, двадцать девять месяцев – это пустяк, – отвечал весело Билли. – А вот семьдесят три – дело серьезное. Но если бы даже это были девяносто восемь, я вас ужасно, ужасно люблю!
– Но, Билли, есть столько девушек…
– Миллионы! – согласился он, глядя ей в лицо со странной усмешкой. И, поймав этот взгляд, она почувствовала, что сердце в ней задрожало. То был пристальный, оценивающий взгляд мужчины, который нашел себе подругу.
Разговор этот происходил в декабрьский вечер, в один из тех редких вечеров в этом месяце, когда они обедали вместе. На этот раз Жуанита была так утомлена, что могла идти только домой, слишком утомлена, чтобы хотеть поцелуев и нежных слов. Перед рождеством покупатели целые дни толпились в магазине, и в голове у нее жужжало от их голосов, болела поясница, голова и руки.
Билли становился мрачен, видя ее в таком состоянии. Он рассчитывал пойти в театр или кинематограф, сидеть там в полной темноте, плечом к плечу с нею, сжимая ее руки. «Проклятая служба!» – как-то раз выругался он.
– Право же, Билли, – сказала она со слезами усталости и уныния в голосе, – я не так уж люблю эту работу, вы знаете.
– Тогда зачем вы работаете? – сердито сказал Билли. На это Жуанита, почти падая от усталости, прислоняясь к двери дома Дюваль, отвечала лишь взглядом отчаяния.
– Вам незачем делать это! Вы можете выйти за меня замуж!
– Ради ваших денег! – воскликнула Жуанита презрительно и с раздражением.
Билли покраснел и надулся.
– Но это ведь не было бы ради денег, – сказал он, задетый.
– Нет, было бы.
– А я вам говорю – не было бы!
– А я говорю – было бы! Когда девушка, такая бедная, как я, выходит за такого богача, как вы, это именно ради его денег! – почти кричала Жуанита. – Или отчасти ради денег!
Билли вдруг смягчился. Он положил руки ей на плечи.
– Отчасти, да. Ну, что же, я это понимаю, дорогая. Разумеется, девушке хочется комфорта и разных красивых штук – и мужчине доставляет удовольствие давать их ей. Но ведь это не все, не правда ли, Нита?
Она с раскаянием коснулась в темноте губами его щеки.
– Конечно, нет, милый! Но вы женитесь на ком-нибудь, кто будет намного, намного лучше меня, Билли. Зачем вам такая жена, усталая, злая и безрассудная…
– Ах ты, моя бедняжка! Беги наверх и ложись в постель, а завтра я приеду за тобой перед обедом и ты, может быть, будешь бодрее! – Сказал он с нежностью и участием. – А после рождества, когда у тебя будет время поразмыслить об этом…
– Билли, голубчик, тут не о чем думать, я знаю свои чувства…
– Но ты любишь своего мальчика, да?
– Да, люблю. Но недостаточно, чтобы… чтобы сделать его несчастным и выйти за него замуж и заставить его потом пожалеть…
Все это ее губы шептали, касаясь твердой, холодной выбритой щеки, в то время, как он держал ее в объятиях. В такой ситуации эти слова, конечно, не произвели никакого впечатления. Жуанита видела это, но она была слишком уставшей, чтобы настаивать на своем. Он был такой славный, спокойный, так тепло было в его объятиях. А она была утомлена, раздражена, в тоске. Она могла только прижиматься к нему, пока он не отпустил ее…
Она лежала на жесткой, холодной постели и размышляла. Если жизнь так немилостива к девушке, то можно ли осуждать ее за то, что она хватается за случайную радость?
А что, если Билли – просто сентиментальный юноша, только что со школьной скамьи, для которого брак – только неограниченная возможность целовать девушку, которую он любит, одному обладать ею?
Она даст ему счастье. Она сумеет играть роль не хуже, чем делала это его мать. Билли никогда не догадается, что он – не слепо обожаемый супруг.
Да и, в конце концов, она, действительно, любит его. Настолько, насколько возможно любить такого неразвитого мальчика, чья душа и ум едва еще проснулись. Все ведь любили Билли, всем он нравился.
Жуанита нетерпеливо отмахивалась от всех этих мыслей, беспокойно ворочалась и ворочалась, пока часы не пробили семь часов и она вскочила все еще расстроенная и пристыженная.
И вот однажды вечером они обедали вместе, Жуанита вся сияла, а ее настроение отражалось на настроении Билли. Они провели один из самых счастливых своих вечеров.
На Жуаните была новая шляпа из синего бархата, а вот платье было поношено, перчатки и туфли ужасны, пальто потерто.
Но пальто и перчатки были сняты, а в большом кресле платье и туфли – почти не видны. А новая шляпа (она купила ее за три доллара в одном магазине, тогда как нигде такой меньше, чем за четыре с половиной, нельзя было достать, как она серьезно объяснила Билли) – была одинакового оттенка с ее глубокими серыми глазами.
Был восьмой час вечера, и зал был полон. Они сидели на любимом месте у большого окна. И Руди, первый скрипач, подошел к ним.
– Сегодня я сыграю кое-что для вас, мисс Эспиноза, – сказал он.
Жуанита не находила слов от счастливого волнения. Скрипка пела влюбленно, мечтательно, нежно.
– Нита, я так вас люблю!
– Я знаю. И я хочу, чтобы вы меня любили, Билли.
– Но, в таком случае, почему бы нам не пожениться, родная? Подумайте: большая комната здесь, в Фэйрмонте, и только мы вдвоем – вы и я. Книги, камин… Девочка, я хочу, чтобы вы были только моей! Я так ревную вас ко всякому олуху, что заходит в ваш проклятый магазин купить галстук!
