Текст книги "Чайка"
Автор книги: Кэтлин Норрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
– Тем более, что на Билли это произвело большое впечатление. Он, очевидно, к ней неравнодушен.
– Да?! – Глаза Джейн казались совсем черными на внезапно побелевшем, как мел, лице.
– Это увлечение, если оно серьезное, было бы смертельным ударом для его отца. Но есть выход из всего этого…
Кент восхищался про себя мужеством, с каким эта женщина собирала свои силы.
– Я думала, что выйдет иначе… Но теперь, пожалуй, было бы умнее оставить девочку здесь, пока Билли уедет в колледж, а тогда, быть может…
Она соображала.
– Он едет четвертого. А Элиза Кольман уезжает на пароходе в Манилу восьмого. Она будет в восторге заполучить такую компаньонку, как Жуанита, она ведь едет с ребенком. Пожалуй, самое благоразумное – усыпить интерес Билли ко всей этой истории, устроив девушку у Элизы.
– А не лучше ли поговорить с ней самой, сказать ей все откровенно? – рискнул предложить Кент. – Малютка рассудительна. Ее интерес к тайне ее рождения был вызван только утратой этого старого ранчо, к которому она так привязана. Ей бы хотелось, вероятно, доказать свое право на ранчо, или на часть его, на имя Эспиноза. Мать, умирая, наказала ей разыскать какого-то родственника, человека, который ей поможет все выяснить.
– Кто же он такой? – спросила Джейн резко.
– Не знаю, как его зовут. Она не может его найти. Но, мне кажется, Джейн, что бы ни скрывалось за всем этим, никакого вреда не будет, если потолковать с нею.
К Джейн снова возвратилась обычная властная, спокойная манера.
– Нет, этого я не сделаю. Во всяком случае, не теперь. Лучше вести поменьше разговоров, это – во-первых. А во-вторых, она ничего не выиграет, узнав то немногое, что мне известно. Сеньора Мария Эспиноза, действительно, посылала за мной этой осенью, у нас был разговор относительно будущего этой девочки в случае смерти Марии. Я в то время не подозревала, что она так больна. Может быть, у нее было предчувствие…
Бедная Мария!.. Во всяком случае, я сделаю для девушки все, что смогу. Я знаю кое-что о ее происхождении, – она говорила медленнее, с трудом подыскивая слова, – и знаю поэтому, что мистер Чэттертон никогда не простил бы мне, что я подвергаю Билли риску… Он бы не одобрил и моего участия в чужой тайне, поездки ночью на берег, того, что я не посвятила его во все это, когда увидела девушку в его доме…
Да, это все была глупость с моей стороны… Но то дела давно прошедших дней, когда Мария Эспиноза была молодой женщиной, и, собственно, мне нечего рассказывать и я не могу это сделать, – заключила она с улыбкой. – Мне важно, чтобы она и Билли не имели случаев встречаться…
Может быть, я преувеличиваю опасность… Но девушка так красива…
– Она больше, чем красива… – неожиданно для самого себя сказал Кент.
– Вы находите ее привлекательной тоже? – стремительно подхватила Джейн.
– Не знаю, кто бы мог это отрицать. – Кент серьезно посмотрел в глаза собеседнице. – У нее есть одно свойство, не знаю, как его определить… Она – как сестра, такой славный товарищ… Не встречал девушки симпатичнее! Она мне очень нравится.
Миссис Чэттертон ничего не ответила, пристально и немного удивленно изучая лицо Кента.
– Когда я помещу ее где-нибудь в городе, в случае ее возвращения с Филиппинских островов ранее, чем мы уедем за границу, вы будете навещать ее, Кент?
– Охотно, – ответил он просто.
– Моя ошибка в том, что я слишком старалась сделать из всего этого тайну. Таково уж свойство моей натуры, – говорила миссис Чэттертон наполовину про себя. – В этом виновата моя жизнь, Кент. Я выбивалась в люди, сама прокладывая себе дорогу. История, в которую впутана и Жуанита, произошла как раз в то время, когда мистер Чэттертон ухаживал за мной. У меня голова кружилась от надежд. Расскажи я ему тогда о моем участии в этом деле, он, несомненно, отнесся бы к этому очень просто. Женщины понимают это, только выйдя замуж. Можно открыть мужчине, что угодно, пока он желает вас одну…
Но я тогда еще не знала этого. Моей политикой всегда было – ничего не говорить. Я ни Кэрвуду Чэттертону, ни женщинам, с которыми встречалась, не говорила, что родилась в жалкой квартире над трактиром на Фользом-стрит. Я не сказала им, что брат мой посажен в тюрьму за подлог и там умер…
Кент никогда ранее не видел ее в таком настроении. Всегда величественная, самоуверенная, она никогда не проявляла слабости. Теперь она, видно, оглянувшись на годы побед, почувствовала себя банкротом, почувствовала, что все эти победы не стоили усилий, на них потраченных; что-то было низменное, слепое стремление к ничему в конце концов. И увидеть ее в таком унынии, упавшей духом, значило – открыть другую, новую Джейн, и эта новая была ближе его сердцу.
– Дайте мне все рассказать вам, потому что я не часто имею удовольствие говорить честно, – продолжала она с грустной усмешкой. – Рассказать о той борьбе, какую я вела перед моим замужеством. Я была ничто, бедна, честолюбива, стыдилась всегда, с тех пор как себя помню, пьяницы-отца, матери, никогда ничего не делавшей, и этого несчастного брата, который навлек на нас горе и позор. Я работала… в шляпной мастерской, Кент. И там я встретила одного сотрудника газет, славного, серьезного малого, ирландца, по имени Вальсингам. Мы обручились. Через него я познакомилась с одним разведенным издателем; он был красив, блестящ, первый большой человек на моем пути. И я бросила бедного Томми Вальсингама и стала невестой Руфуса Миллера. Он, с его автомобилем и восемью тысячами в год, был таким головокружительным достижением для меня, что я только боялась, как бы мне не умереть до нашей свадьбы! За месяц до нее он представил меня Кэрвуду Чэттертону, собственнику газеты, сорокалетнему бездетному вдовцу…
Вы, конечно, догадываетесь, что я сделала. И, пожалуй, девушка имеет полное право обручаться и бросать женихов столько раз, сколько ей угодно. Но я все скрыла от Кэрвуда. Я никогда не упоминала о Руфусе и Томми. Я оставила это позади. Все, все оставила позади: то, что я делала до первого дебюта в свете, мои ошибки, женщин, с которыми некогда была в дружбе. И историю этого бедного ребенка, вставшего передо мной, как призрак, в тот вечер в моей спальне.
– Сеньора не была ее матерью? – спросил Кент, потрясенный ее исповедью больше, чем мог выразить.
– Нет.
– И еще один вопрос. Она – законная?
– Нет, – медленно ответила Джейн после минутного колебания. – Ее мать была маленькой актрисой и умерла много лет тому назад. А я… – она остановилась.
Кент смотрел на нее, но она не отводила глаз от кончика своих туфель.
– Не брата ли вашего она дочь?
Она взглянула удивленно.
– Нет.
Кент больше не задавал вопросов.
– Брак с Кэрвудом Чэттертоном был счастьем, превосходившим все самые смелые мои мечтания; боясь отпугнуть его, я не сказала ему ничего ни о моей родне, ни о работе, ни о брате. Я им посылала деньги, тайно навещала их, пока они были живы. Но муж ничего не знает, я и не хочу, чтобы теперь он узнал что-нибудь.
Она через плечо посмотрела на Кента, подошедшего, пока она говорила, к камину и стоявшего за спиной.
– Ну вот, теперь вы знаете обо мне больше, чем все другие люди. Может быть, это поможет вам понять меня. Я позову Жуаниту и придумаю предлог оставить ее здесь до отъезда Билли. А если все примет дурной оборот, – прибавила она с усмешкой, – и мой супруг будет настаивать… на разводе… Придете ли вы навестить меня в моем изгнании, в маленькой квартирке в Париже? Могли бы вы любить меня в унижении так же, как во время моего величия? Оставаться другом женщины, которая так плохо вела свою игру?
Он поднял и поцеловал ей руку.
– Испытайте меня, – сказал он охрипшим вдруг голосом.
Она сжала обеими руками его плечи и, когда откинулась назад с закрытыми глазами, он видел, как бьется жилка на ее белой шее.
– Кент, – шепнула она, – может быть, я это сделаю.
Когда спустя несколько минут он ушел, чтобы поспеть на поезд, Джейн послала за Жуанитой, и можно было видеть по ее спокойным и решительным манерам, что минута слабости миновала. Кент застал по возвращении обычную мирную картину, словно ничего и не случалось.
Все приготовления к большому новогоднему обеду были закончены. Билли собирался в этот вечер на танцы в клуб. Джейн была ясна и спокойна и нашла случай сказать Кенту, что через несколько дней едет в Сан-Франциско и берет с собой Жуаниту.
– Хочу повидать Элизу Кольман до ее отъезда. Я ей звонила насчет мисс Эспинозы, она очень рада, так как не может найти подходящего человека, а с шестимесячным крошкой нельзя же ехать одной. Ее муж приедет туда позже, а с ним его брат Гарольд, говорят, преинтересный холостяк…
Если мне удастся уговорить Жуаниту, то я на другой же день после отъезда Билли (он едет с Гамильтонами на два дня в Дель-Монтэ) отвезу ее, быстро все устрою, куплю ей дорожное платье и шляпу и…
– И развяжусь с ней, – договорил Кент. – Да, Джейн, вы это можете сделать. Никакая другая не сумела бы, а вы сумеете. Но и для нее это хорошее разрешение вопроса. А видели ли вы когда-нибудь Гарольда Кольмана? – добавил он небрежно.
– Она, может быть, будет упрямиться, – пробормотала про себя Джейн, не отвечая. – Но, впрочем, не думаю. – И она пошла к себе одеваться.
Позже Кент мельком увидел Жуаниту, утомленную, возбужденную предстоящим зрелищем, с растрепавшимися золотыми волосами. Она носилась по коридорам, хлопоча о чем-то, интервьюируя слуг, декораторов, поставщиков.
– Не правда ли, здесь сегодня, как в раю?! – спросила она Кента вечером. – Как пахнет эта зелень! И в деревне уже трубят в рог! А еще только восемь часов. Я все попробовала: и холодную индейку, и начиненные маслины, и ромовую бабу, и пирожное, и я хочу спрятаться здесь, за пальмами, и посмотреть, как все войдут.
– И я тоже, – шепнул Кент, становясь за ней, когда внизу открылась входная дверь и из темноты начали появляться закутанные фигуры гостей, и послышались голоса и смех.
– Смотрите, вот и она! – шепнула, выглядывая из-за листьев, Жуанита. И Кент обернулся, чтобы увидеть миссис Чэттертон, медленно спускавшуюся с верхних ступеней лестницы.
На ней было платье из шелка цвета слоновой кости, оставлявшее открытыми ее безупречно красивые округлые руки, плечи и шею, и на темных волосах заколка «а ля Джульетта» из крупных жемчугов. Такой же жемчуг, знаменитый чэттертоновский жемчуг, на шее. Жуанита в первый раз видела этот тройной ряд чудных зерен розоватого оттенка, бросавших нежные тона амбры на сверкающую белизну кожи и даже, казалось, зажигавших мягкий блеск в темных глазах.
Кэрвуд Чэттертон, сияя от гордости, встретил ее на полдороге и с поклоном подал ей руку.
Группы гостей сошлись с ними, начался шум приветствий и разговоров.
– Джейн, не унывайте! – донесся до Жуаниты веселый мужской голос. – Красота еще не все! Вы будете прехорошенькой женщиной, когда подрастете!
– О, боюсь, что этого уже никогда не будет, Том, – отвечал с шутливым огорчением звучный голос. – Об этом не может быть и речи!
«Об этом… не может быть и речи!..»
Фраза растаяла в воздухе. У Жуаниты вдруг все поплыло перед глазами, сердце забилось, как в испуге. Она уже слышала эту фразу… и этот голос… где-то в другом месте, раньше…
Внезапно она снова увидела себя в гасиэнде, на узком усеянном листьями балконе, на заре, наблюдавшей сквозь ветви двух женщин.
Пальцы ее впились в плечо Кента, взволнованное лицо почти касалось его лица.
– Кент! Кент!.. Вот кто это был! Она та самая женщина… та, за которой вы ехали на велосипеде… та, которую я видела у нас… правда?! Правда?!
– Тсс! – успокаивал ее Кент, сам заражаясь ее смятением. – Не так громко! Вас услышат!..
– Нет… Но, Кент, вы слышали? О! – задыхалась Жуанита, снова глядя сквозь листья пальмы. – О, теперь я нашла ее… Это первый шаг!
– Пойдемте наверх, вы, дикая чайка! – прошептал Кент. – Я думаю, что вы не ошиблись. Но идем наверх, там поговорим.
ГЛАВА XI
Наутро после встречи Нового года в доме Чэттертонов царила необычайная тишина. Было уже около девяти часов, когда горничные и лакеи начали убирать внизу, бесшумно вынося корзины мусора от конфетти, бумажных лент, разорванных хлопушек, проветривая комнаты, ставя на место мебель, чистя и вытирая все.
Как армия муравьев, они сновали молча взад и вперед, таща столовое белье, увядающие цветы, хризантемы, роняющие лепестки на ковер, розы на высоких стеблях, бледные и томные после бессонной ночи, когда они благоухали изо всех сил.
Мисс Эспиноза и мистер Фергюсон возвратились из церкви. Войдя в дом с мороза, порозовевшие, голодные, они уселись завтракать на краешке стола в буфетной, служившей столовой для прислуги, весело поздравляя всех с Новым годом. Оба, видно, были в хорошем настроении. Даже Дэджей, старший дворецкий, изменил своей обычной важности, не допускавшей никакой фамильярности, и добродушно вступил в беседу, а миссис Мэрдок, экономка, выразила восхищение, что вчерашний вечер прошел так прекрасно, и по-матерински снисходительно отнеслась к смеху и болтовне подчиненных ей девушек с мистером Кентом и мисс Эспинозой.
Кент отодвинул стул, окончив завтрак.
– Вы намерены идти сегодня к миссис Чэттертон? – многозначительно спросил он Жуаниту, когда они собирались разойтись. – К чему? Если она, действительно, та приятельница, что приезжала к вашей матери, она, по-видимому, не хочет, чтобы вы это знали. Вы рискуете настроить ее против себя.
– Но зачем же ей оставлять меня в неизвестности? – спросила в диком удивлении девушка. – Ей, верно, что-нибудь известно о человеке, которого мать мне советовала искать. Кент, знаете, о чем я думала сегодня во время завтрака? Неужели она просто хочет избавиться от меня? Эта мисс Питерс не едет и не шлет вестей – ведь все письма попадают сначала ко мне. Я уже не верю в ее существование.
– Но какая ей необходимость избавляться от вас?! – спросил, внимательно наблюдая за ней, Кент.
– Вот это я и хотела узнать, спросить у нее.
– А я бы не делал этого. Она относится к вам с явным участием, она не могла бы сделать больше, чем обещала, и, будь я на вашем месте, я бы оставил все, как оно есть.
Жуанита, нахмурясь, смотрела мимо него.
– Но если она меня отошлет отсюда, я буду уверена, что ей что-то известно. Потому что я ей здесь несомненно нужна, – закончила она с некоторой гордостью, вызвавшей у Кента улыбку.
– Видите ли, – заметил он нерешительно, – она, может быть, беспокоится за Билли… Отец возлагает на него большие надежды.
Жуанита густо покраснела и равнодушно усмехнулась.
– Какие пустяки! Билли – мальчишка. Он проделывает все это с каждой девушкой, которую встречает!
– Проделывает все это? – повторил Кент с легким беспокойством. Он порадовался про себя, что Джейн не слышит этого.
– О, флирт… – неопределенно объяснила Жуанита.
– Так он флиртует с вами?
– Вы отлично знаете, что я хочу сказать… Говорит разные приятные вещи… – она улыбнулась… – Ну, как все парни! Так, разную ерунду…
– Гм! – Кент промолчал. – Но его отцу это бы не понравилось, нет!
– О, ему нечего беспокоиться! – уверила Жуанита с достоинством. – Никакой опасности в этом нет!
И, выпрямившись, гордо пошла прочь с шляпой и перчатками в руках.
Билли не показывался все утро. Часы пробили десять, одиннадцать. Ни хозяин, ни хозяйка дома не звонили.
Кэрвуд Чэттертон лег в три часа и был в изнеможении после длинного вечера разговоров, еды, питья, смеха, стараний занять гостей. Он много лет был на диете и после таких вечеров всегда чувствовал себя больным. Все вчера было прекрасно, так, как он только мог желать, и его жена в своем ослепительном туалете и жемчугах была центром всеобщего внимания и восхищения. Но все же – это было утомительно.
И он пролежал в постели со своими газетами и корреспонденцией, потягивая кофе, протирая очки, время от времени выражая свои впечатления глубокомысленным «гм!»
Супруга его тоже не выходила из своей спальни. В десять часов она повернула голову среди вышитых подушек и произнесла только: – О Боже!..
– Мадам проснулась? – почтительно осведомилась Жюстина.
– Я уже почти час не сплю и не могу подняться!.. Я совсем разбита!.. Только четверть одиннадцатого!.. А я намерена была спать до полудня… Приходили от мистера Чэттертона?
– Нет, он еще спит, мадам.
– А мистера Билли не видели?
– Он возвратился только в шесть часов, мадам, и, верно, спит тоже.
– Хорошо. Принесите письма и газеты.
Джейн взяла со столика у кровати ручное зеркало и посмотрелась в него, наморщив лоб. Вчерашние проблемы еще не решены, а у нее сейчас нет сил думать о чем-нибудь.
Обед вышел блестящим, о нем еще долго будут говорить в свете. О, у Чэттертонов не скучают! Но и этот триумф уже позади… Она подумала, что когда-то, в дни молодости, ей хотелось торопить время, хотелось, чтобы настоящий день прошел поскорее. Сегодня ей хотелось того же. Это была трудность. Хотя бы эта девочка была уже на пути в Манилу, а Билли – в безопасности в колледже!.. Тогда все уладится!
Она приняла ванну. Вернулась в постель. Позавтракала. Скучающим взором просмотрела газеты и журналы и послала за мисс Эспинозой.
Не успела горничная выйти с этим поручением, как приплелся Билли в широчайшем халате, зевая, бледный и сонный.
– О мама, что за ночь была!..
– Негодный мальчик! – сказала она, целуя его. – Что, совсем раскис?
Он не должен встретить Жуаниту! Как это сделать? Но он уселся на стул, свесив голову к коленям, собираясь, кажется, задремать.
– Черного кофе, дорогой?
– Нет, не хочу, спасибо.
– Голова болит?
Она сделала знак Жюстине, и та тотчас подала ему белую таблетку и воду в стакане, но он, поблагодарив, отстранил то и другое.
– Удачный был вечер, мамочка?
– Восхитительный, лучший из наших вечеров.
– Ты была ослепительна, – сказал он искренне.
– Спасибо, дорогой. Да, я довольна своим платьем.
– Мать! – начал он мрачно, смотря в пол, – понимаешь ли, что через час я должен отправиться с этими девушками Гамильтон за сто миль отсюда в Дель-Монтэ? Я не в состоянии этого сделать!
– О, отлично сможешь! – весело уверила она, но сердце у нее похолодело. – Прими ванну, выпей кофе и встряхнешься. Проведешь два дня на свежем воздухе, будешь играть в гольф – и в воскресенье вернешься другим человеком. А тут что? Будешь весь день слоняться по дому…
– А отчего бы нам с тобой и Кенту и, может быть, мисс Эспинозе не совершить прогулку сегодня днем? Она очень милая девушка!
Вот оно – пришло! То, о чем она боялась и думать все эти годы. Это не глупые женские страхи, не плод воображения и расстроенных нервов, нет! Пришло то!..
Комната кружилась перед ее глазами. Голос сына, казалось, выходил из какой-то далекой глубины.
– Я бы с радостью, ты знаешь, Билли, но… – она улыбнулась улыбкой совершенно измученной женщины. – Странное у меня головокружение… и даже тошнота… ужас!
– Бедняжка! Ну хорошо, я уйду, и ты поспишь еще… – Он наклонился поцеловать ее, и она прижалась к нему, точно в порыве отчаяния.
– Мой мальчик!.. – шепнула она страстно.
– Хорошая моя старушка! – отозвался он нежно. И, запахивая свой купальный халат, вышел из комнаты.
Через несколько минут вошла Жуанита.
Миссис Чэттертон, погруженная в чтение иллюстрированного журнала, подняла глаза, как бы немного удивленная, и улыбнулась.
– А, доброе утро! Вы одна выглядите такой свежей среди всех этих утомленных кутил! С Новым годом! – сказала она, бросив журнал.
– Я послала за вами, милочка, потому что у меня есть небольшой план относительно вас, и я хотела вам его сообщить; это надо решить сейчас. Присядьте!..
Жуанита села на стул возле кровати, глядя в лицо миссис Чэттертон.
– Вот так. Жюстина, вы можете идти завтракать. Я сегодня хочу понежиться в постели. Вы мне пока не нужны. – Жюстина вышла.
– Видите ли, мисс Эспиноза, одна моя молоденькая приятельница, миссис Кольман, едет через неделю в Манилу…
Она сделала паузу. Но Жуанита, не видя, какое это имеет отношение к ней, по-прежнему смотрела на нее серьезно и выжидающе.
– Элиза – чудная женщина и у нее восхитительный малыш. Муж ее – военный, он назначен в Манилу на два года. Элиза тщетно целые месяцы искала подходящего человека. Не прислугу… – их достаточно и там… и не няньку, потому что у ребенка будет нянька-туземка. А скорее компаньонку, девушку, которая будет как бы членом семьи. Теперь вопрос в том, хотите ли вы занять это место?
– Я?! – Жуанита широко раскрыла глаза.
– Да, вы.
– Ехать на Филиппинские острова? – скорее раздумывала, чем спрашивала Жуанита. И вдруг вспомнила то, что сказала Кенту: «Если она меня ушлет отсюда, я буду уверена, что ей что-то известно обо мне».
Страх и надежда встрепенулись в ней, она чувствовала, что дрожит.
– Это случай, который никакой девушке не следовало бы упускать, – заметила Джейн, не сводя с нее глаз.
– Но вы сказали: через неделю? Уже?
– Да, восьмого января.
Жуанита никогда не путешествовала. Ее ослепила такая перспектива: безбрежный океан, палуба парохода, незнакомые порты, желтые лица туземцев.
– Я уже говорила с миссис Кольман, и она в восторге. Вы будете обставлены но царски во время переезда. На два дня они остановятся в Гонолулу…
– Миссис Чэттертон, – неожиданно сказала Жуанита, – почему вы стараетесь отослать меня?
Джейн пристально взглянула на нее – и порыв, под влиянием которого эти слова вырвались у Жуаниты, погас под этим холодно-удивленным взглядом.
– Что вы сказали?..
– Миссис Чэттертон, – Жуанита оробела, но слишком была взволнована, чтобы отступать. – Вы знаете что-то относительно меня? Не скажете ли вы мне? Вы знали мою мать?
– Вашу мать?! – как эхо, откликнулась Джейн, со слабым оттенком недоверия, не отводя глаз от лица девушки.
– Да, сеньору Эспинозу с ранчо де-Лос-Амигос. Не были ли вы когда-нибудь в Солито?
«Девушка не говорила с Кентом, она ничего не знает», – сказала себе Джейн в эту минуту смятения. Мысли, как бешеные, опережали друг друга в ее голове.
«Нет, она не знает. У нее только догадки».
– В Солито? А где это Солито? – спросила она участливо, словно ободряя разболтавшегося ребенка.
– Какая-то дама приезжала туда… этой осенью. Я спрашиваю вас, потому что мое имя окружено какой-то тайной… – Жуанита уже чувствовала себя пристыженной, но продолжала, не в силах остановиться:
– Мать сказала мне имя человека, которого мне следует разыскивать.
– Родственника какого-нибудь?..
– Нет. Не знаю, впрочем… она не сказала этого. Только имя. Оно меня одну может интересовать, – гордо добавила она, борясь с желанием расплакаться. – И… я не могу его найти!..
– Как его имя? – спросила Джейн.
– Мать просила не называть его, миссис Чэттертон. – Так. – Джейн помолчала. – Но почему же, дитя мое, вы решили, что мне известно что-нибудь об этом?
– Разве не вы приезжали во время прилива и говорили с моей матерью на рассвете?
– Расскажите мне все!..
– Тут нечего рассказывать, – сказала уныло Жуанита, уже чувствуя себя смешной в атмосфере равнодушно-любезного внимания. – Эту даму я видела только раз, она была под вуалью. Но я слышала ее голос, и это совершенно ваш голос. Вчера вечером, внизу, в вестибюле, вы сказали точно так, как она: «О, об этом не может быть и речи! Никогда!» – и я вспомнила все, как будто это было вчера!..
– Что же, ваша мать не говорила ничего о ней?
– Она никогда ни о чем не рассказывала, – призналась Жуанита.
– Но письма… бумаги…
– Сеньора не писала писем. А бумаги, если и были, она все сожгла, вероятно.
– Все? – медленно переспросила Джейн.
– Не осталось ни клочка! И пока я найду кого-нибудь… я даже не буду знать, кто я, как мое имя! Есть человек, который знает это, но где я найду его?
– А почему вы думаете, что тут скрыта какая-то тайна?
– Потому что моя мать… – сказала со слезами в голосе Жуанита, – моя мать знала, как я привязана к старому ранчо, которое было для меня родным домом, – единственным уголком на свете, где мне хотелось жить! И она оставила его, как сказано в завещании: «Ближайшим родственникам Эспиноза из Мексики».
Джейн Чэттертон молчала, сдвинув брови, а Жуанита, стыдясь своего порыва, того, что она надоедала своими делами чужой женщине, отошла к окну и стояла там, глядя невидящими глазами на обнаженный сад.
– А они не продадут его? – спросила миссис Чэттертон.
– Вот то-то же! – ответила, вытирая глаза, Жуанита. – Оно назначено в продажу; они хотят за него тридцать пять тысяч долларов. Но Кент говорит, что это очень много… – добавила она неосторожно.
Блестящие глаза чуточку сощурились, и слегка изменившийся голос повторил:
– Кент?!
– Мистер Фергюсон, – поправилась Жуанита, став пунцовой. – Я с ним как-то говорила об этом.
– А ему известно имя человека, которого вы разыскиваете?
– Нет. Оно известно только мне одной.
Постучали в дверь, и вошел Билли в пальто и шляпе, чтобы проститься.
– Девицы Гамильтон, – объяснил он недовольно, – и слышать не хотели о том, чтобы отменить поездку.
Он поцеловал мать и огорченно кивнул Жуаните, которую невольно рассмешила его мина надутого маленького мальчика.
Когда он ушел, Джейн вздохнула с тайным облегчением. Слава Богу, Билли не будет здесь и не запутает дела! Она сказала своим обычным тоном:
– Ну что же, вы подумаете над моим предложением? В понедельник утром мне надо быть в городе, и я могу отвезти вас к миссис Кольман.
– Благодарю вас, я подумаю, – обещала Жуанита, вставая.
Оставшись одна, Джейн долго лежала, размышляя. Жюстина осторожно заглядывала к ней раза два и уходила.
Через восемь дней, – думала Джейн Чэттертон, – большой пароход отойдет на далекий восток. Восемь дней! За это время она должна добиться согласия Жуаниты на поездку и выпроводить ее из дома без шума, перевезти ее и ее чемодан на борт и все это между прочим, болтая, смеясь, завтракая с Элизой, как будто бы все это не более, как дружеская услуга.
Это не так трудно. Она, Джейн, проводила более сложные планы. И через неделю она спокойно будет играть в бридж с Кэрвудом и друзьями, а если Билли спросит, она скажет ему, что маленькая мисс Эспиноза ускользнула и обещала прислать адрес.
В возрасте Билли три, а то и шесть месяцев разлуки делают чудеса. А там – окончание колледжа, поездка в Европу. Пока Кольманы вернутся с Филиппинских островов, Билли забудет и о существовании Жуаниты Эспинозы.
Только бы девушка не отказалась! Настаивать, уговаривать – рискованно: это вызовет ее подозрения. Надо идти до конца, хотя, может быть, она проиграет сражение. То, что она даже в мыслях боялась себе самой сформулировать, надвигалось все ближе. Надо спасать Билли, его отца, свое собственное место в жизни. Она не должна думать о том, что, может быть, теряет при этом.
Не пойти ли ей к Кэрвуду, обожающему ее, восторженному супругу? Не рассказать ли все? О, тогда бы ей ничего не было страшно! Но когда она подумала о словах, которые надо сказать ему, она поняла, что это выше ее сил. Нет, она не рискнет, хотя бы ей пришлось поставить на карту все другое!
Она нажала кнопку звонка.
– Жюстина, одеваться! Мы с мистером Чэттертоном едем верхом, завтракать будем в клубе. Попросите мисс Эспинозу принести мои письма к шести часам.
Через полчаса она сошла вниз, прелестная в своем костюме для верховой езды. В глазах Кэрвуда Чэттертона она прочла восхищение.
Они ехали по пестревшей солнечными пятнами дороге, под дубами, опавшие листья которых шуршали под копытами лошадей.
У клуба играли в гольф, ходили и стояли группами, махали проезжавшим и кричали: «С Новым годом». На обратном пути они позавтракали в клубе, где пылали дрова в каминах, звучали веселые голоса. Джейн стояла у огня, составляя центр оживленной группы, слушала болтовню и смотрела с удовольствием на окружавшие ее лица, иногда подымая вопросительно брови или ударяя хлыстом по кончику сапога.
Ей сегодня все казалось сном. Каждую минуту сон может рассеяться, окончиться, как праздник Золушки, и Золушка снова возвратится к своим рваным лохмотьям.
Она была как актриса в привычной роли. Небрежные взгляды, французские словечки, выслушивание лести, все, как обычно. Предмет восхищения, зависти, подражания, окруженная поклонниками и копирующими ее женщинами, она спрашивала себя сегодня, нужно ли ей все это. Двадцать лет тяжкого, медленного карабкания, чтобы стоять здесь, в фешенебельном клубе, в костюме для верховой езды, улыбаясь, слушая этих людей. Стоило ли труда? Нет, – отвечала она себе. Это было приятно, возбуждало, занимало – не более.
Ей вдруг вспомнилось, как в такой же солнечный день, более двадцати лет назад, она пошла с матерью к знакомому врачу. Миссис Дэвис знала о своей болезни, и пошла только потому, чтобы услышать подтверждение специалиста – и услышала его.
Сегодня ее дочери, сопровождавшей ее тогда, вспоминалась вся эта сцена. Чистенький, убогий кабинетик врача. Книги, чахлая бегония. Стеклянные ящики с инструментами.
– Что вы думаете об операции, доктор? – спросила шестидесятилетняя миссис Дэвис, простая, милая старушка.
– Не советую.
– Вы находите, что поздно? Что ее следовало сделать давно?
– Пожалуй, да. Сомневаюсь, чтобы удалось остановить процесс.
Итак, оставалось одно – умереть. Джейн смотрела на мать с почтением и любопытством, когда они снова вышли на залитую солнцем улицу. Как должен был чувствовать себя человек, знающий, что он близок к смерти? В этом новом свете – или, вернее, мраке – какими должны были казаться ему автомобили, улицы, лотки, витрины магазинов?
И вот – сегодня она знает это, она понимает, что чувствовала тогда мать. Привычные голоса звучали, должно быть, странно, привычные занятия казались бессмысленными, «дела» – детской игрой. Все стало нереальным, далеким…
– Джейн, дорогая!..
– Да, Молли?..
– Можно надеяться встретить вас в Биарице в июле?
– Думаю, что да. Так и вы туда же?
– Джейн, скажите, правда ли, что мистер Чэттертон будет командирован в Испанию?
– О! (Две леди, с благоговением следившие за ней, нашли, что ничего на свете не могло быть очаровательнее этого лукавого, томного «о»!) Если бы это так и было, – сказала миссис Чэттертон, улыбаясь как бы своим мыслям, – то неужели вы хотите, чтобы я начала мою дипломатическую карьеру с нескромного сообщения?
– Миссис Чэттертон, вы будете у нас на собрании?
– Мистер Лэнгли, очень сожалею…
– Но вы разрешите вписать ваше имя?
Ленивое движение бровями в знак согласия.
– Дженни, – это говорит ее ближайшая приятельница, важная миссис Гамильтон, – Дженни, знаете, моя мать просто влюбилась в ту кремовую шаль, что была на вас три дня назад, а я понятия не имею, где достать другую такую же.
На это Джейн ответила дружелюбно, просто:
– Другой такой не найти. Но скажите матери, что женщина, которая ее очень любит, будет польщена, если она примет эту шаль в подарок и будет иной раз надевать ее.
