Текст книги "Родовое влечение"
Автор книги: Кэти Летт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Она снова села на свою сумку, на этот раз под ящиком, продающим презервативы, и положила голову на руки.
Если бы сегодняшний день был рыбой, подумала Мэдди, ее бы обязательно стошнило.
Вверх по сточной канализации
У англичан слово «комната» является довольно обширным понятием. То, что Мэдди сняла над бургерной на Юстон-роуд, скорее походило на чулан. Телевизор можно было переключать пальцами ноги, не вставая с дивана. Декор очень напоминал обстановку помещений, где снимаются порнофильмы. Только два типа людей сняли бы такое жилище: мужчины с почасовой оплатой труда и те, кто хочет скрыться. В здании пахло сухими грибами. На стенах общей ванной в конце коридора четко выделялись грязные полосы, отмечавшие уровни потопа. Домовладелец предупредил ее, что душ парит. Оказалось же, что душ парит так, как парит в бразильских джунглях после дождя.
С трудом выпутавшись из «паруса» – так она называла свое просторное платье, – Мэдди освободила свои отвисшие груди от эластичного достижения инженерного искусства и сняла медицинские колготки. Неожиданно она краем глаза увидела свое пузатое отражение в зеркале. Деми Мур, мучайся от зависти, сказала она себе.
Мэдди забралась в кровать и принялась слизывать клубничное варенье с целой горы лепешек. Астрологическая колонка в «Ивнинг Стандард» советовала ей «удвоить усилия и приготовиться к крупному разочарованию». Она стала лизать быстрее. В черно-белом телевизоре новоиспеченные отцы прогуливали своих отпрысков вокруг высокоскоростных автомобилей. Умудренные опытом папаши в джинсах «ГЭП» резвились в обществе своих веснушчатых сыночков и с важным видом рассуждали о дальновидной политике страхования. После рекламы начались новости, в которых сообщалось о детской нищете в Великобритании. «В Великобритании один из четырех детей живет в нищете. Детская продолжительность жизни в Королевстве ниже, чем в других странах ЕЭС, а количество подростков, находящихся в местах лишения свободы, больше».
Мэдди нажала на выключатель ногой и только тогда заметила, что ее ногти настоятельно нуждаются в педикюре. Она подняла с пола и положила к себе на колени стопку книг для беременных. Эти книги бомбардировали ее всевозможными советами: от обучения ребенка опрятности до Зубной волшебницы. Однако, как она заметила, в этих фолиантах ничего не говорилось о трусоватых мерзавцах, которые сначала завлекут тебя замысловатыми стихами, обрюхатят, а потом, поджав хвост, убегут к своим женам.
Мэдди в сердцах швырнула книжки о стену. Нужно читать не книги для беременных, а Симону де Бовуар и пытаться понять, как, черт побери, она во все это вляпалась. Настало время принять ситуацию такой, какая она есть. Алекс не вернется. Он мысленно выбросил ее в мусорный контейнер на задворках, туда же, куда выбрасывают увядший салат-латук и сгнившую цветную капусту. Ее внесли в список дел, не требующих немедленного решения.
Внизу прошел поезд, и комната содрогнулась. С улицы донеслись душераздирающие вопли, очень напоминающие крики истязаемой женщины. Мэдди понадеялась, что это орут кошки. Она даже не могла позволить себе поплакать: в доме были слишком тонкие стены.
Мэдди высунула из-под одеяла ногу и пяткой выключила свет. Она лежала в темноте и ждала, когда придет сон. Но сон не приходил, и она принялась невольно перечислять все отклонения, которые могут быть у ребенка: церебральный паралич, остеотромбоз, кистозно-фиброзная дегенерация, псевдогипертрофическая миопатия Дюшенна, расщелина позвоночника, гемофилия… Она вспомнила, как ее учили расслабляться. «Глубокий вдох, задержать дыхание, зазвучал в голове голос Иоланды. – Призовите свое внутреннее спокойствие». Мэдди чувствовала, что внутри у нее нет никакого спокойствия, только тревога, паранойя и страх смерти.
Иоланда рассказывала им, что коровы дают больше молока, а свиньи имеют более здоровый помет, если животных балуют, ласкают и часто с ними разговаривают.
– Спокойной ночи, Мэдди, дорогая, – громко произнесла она. – Сладких тебе снов.
Она крепко обхватила себя руками и мысленно пролистала давно сформировавшийся в сознании журнал шаблонов фантазий. Вдруг она похолодела. У нее возникло ощущение, что за ней наблюдают. Шпионят. Она не раз слышала фразу «Не при детях». Но не при зародыше же! Озадаченная, Мэдди села и включила свет. В ней начала просыпаться обычная для беременных тяга. Только не к привычным сэндвичам и не к шоколадному супу, а к дому с новым ковром, к машине, к мужу, к человеку, с которым можно сидеть на заднем ряду в школьном актовом зале и смотреть рождественский спектакль. Трудись, наставляла себя Мэдди. Не поддавайся отчаянию, не оправдывай собственные слабости. Подрежь эти чертовы ногти. Однако этот урок самовоспитания лишь сильнее расстроил ее. На двадцать четвертой неделе беременности невозможно дотянуться до пальцев ног. Рядом нет ни Джиллиан, ни Алекса. Даже поговорить не с кем. И кто же, вопрошала она обои, подстрижет ей ногти? Мэдди мысленно составляла список своих вероятных врожденных и наследственных заболеваний и располагала их в алфавитном порядке, когда раздался стук в дверь.
Ее сердце в мгновение ока оказалось в глотке. Однако путь оно прошло небольшой, потому что и так находилось где-то в районе бронхов, подпертое снизу животом. Мэдди поспешно распахнула дверь, уже готовая простить его, принять его обратно, тут же выйти за него замуж, отдаться ему с яростью дикой кошки и стать его рабыней.
Стоявший на пороге незнакомец пристально оглядел ее с ног до головы. Глаза и рот на его одутловатом лице казались прорезанными ножом щелками. Его одежда пропахла дымом, а по пятнам на дешевом пиджаке можно было определить, что он сегодня ел. Рубашка в нескольких местах расстегнулась, обнажив жирное и дряблое, как студень, брюхо. Незнакомец поднял мозолистую с выпирающими суставами руку.
– А ты симпатяга. Они мне об этом не сказали.
– Что бы там ни было, мой ответ «нет». Мэдди попыталась закрыть дверь, но он помешал ей, вставив ногу в щель, и пожал обсыпанными перхотью плечами.
– Большинство известных мне дамочек прыгали бы до потолка, предложи им кто-нибудь пять «кусков».
– Кто вы, черт побери?
– Некто, кому ты интересна. Чертовски интересна. А еще ты будешь интересна моим читателям, когда расскажешь им историю своей несчастной любви. Мик Муллинс. – Его австралийский акцент действовал раздражающе и напоминал Мэдди скрежет коробки передач. Он открыл свой бумажник, как бы случайно показав ей толстую пачку денег, и вынул визитную карточку. «Ньюз оф зе Уорлд». Мэдди видела эту газету только однажды, когда выстилала ею кошачьи поддоны у мистера Танга. – Приятель одного приятеля подслушал разговор в клубе «Граучо». Сказал, что ты на мели и захочешь продать свою историю.
– Что? Я пошутила.
– Этот чулан не очень похож на шутку. И это тоже. – Он пальцем с черным ободком под ногтем указал на обтянутый футболкой живот Мэдди. Смутившись, она скрестила руки на груди. – Разве так встречают Рождество? А где же ОН? Наверняка тусуется в каком-нибудь шикарном заведении. Ты отдала этому козлу все лучшее, что у тебя есть. Ты лишилась друзей, работы, репутации, а что получила взамен? Ничего. Кроме щенка. Ты скоро канешь в неизвестность. Тебе сунули в руки знамя и бросили, сестра Марианна. Разве это честно, а? Неужели ты позволишь этому английскому недоделку выйти сухим из воды?
В большинстве изданий считали, что журналист должен быть умным, сострадательным, уметь владеть слогом. Что касается «Ньюз оф зе Уорлд», заключила Мэдди, то, чтобы стать корреспондентом этой газеты, достаточно было иметь в руках ручку.
– Я позову управляющего.
– Те ребята горят желанием рассказать всю историю.
Мэдди, опять пытавшаяся закрыть дверь, замерла как вкопанная.
– Кто?
– О, они все повылазили из щелей, как тараканы. Им же тоже хорошо заплатят. А ты как была, так и останешься в этой дыре, одна-одинешенька. Думается мне, глупо своими руками отдавать этим типам, ну, скажем, десятку.
– Десять тысяч?
– Почему бы тебе не начать прямо сейчас, а? Я сделаю тебе одолжение. Я имею в виду, что мы, австралийцы, должны держаться вместе, верно? Ты станешь знаменитой. Твоя физия появится на первых страницах. Контракт у меня с собой, – объявил он таким шершавым голосом, что им было бы больно брить ноги. – Только представь – отпраздновать Рождество во Флориде. Где-нибудь во Флорида-Киз. Там двадцать пять в тени. Лететь всего ничего. Не беспокойся. Мы все организуем. Полетишь на «Конкорде», если захочешь! Естественно, нам понадобится фотография. Но напечатаем мы только твои слова. Ничего не добавим от себя. Большую часть постели оставим в стороне…
Мэдди захлопнула дверь у него перед носом.
– Пятнадцать «кусков». Мое последнее предложение. Я еще загляну. – Мэдди повернула ключ в замке. – Подумай головой, подружка. Сомневаюсь, что на тебя распространяется соцобеспечение. Ты же нелегальная иностранка.
Мэдди забралась в кровать и накрылась с головой. А вдруг он сдаст ее иммиграционным властям? О Боже, он наверняка будет шантажировать ее, чтобы вытянуть признание. Господи, какие возможности открыли бы ей пятнадцать тысяч! Она позволила бы себе пороскошествовать: купила бы еды, одежды, сняла бы хорошую квартиру.
Через несколько минут в дверь опять постучали.
– Пошел прочь!
Но стук раздался снова, такой громкий, что больно отдавался в висках. Мэдди спрятала голову под подушку. Однако стук не прекращался, и она стала закипать от гнева. Схватив изношенный сапог для верховой езды, она в сердцах распахнула дверь.
– Я же сказала, пошел прочь!.. Ой, – ошеломленно выдохнула Мэдди. За дверью ее убогого жилища в обшарпанном, полутемном коридоре стояла Гарриет.
– Я недавно узнала, – произнесла она своим шипящим голосом. – Как вы?
– Замечательно, если не считать, что у меня третий месяц тянется острый нервный срыв. – Мэдди опустила свое грозное оружие.
– А-а, «сумасшествие разбитой любви», – процитировала Гарриет, проходя мимо Мэдди в комнату и оглядываясь по сторонам с нескрываемым отвращением. – У английских мужчин пустота там, где должно быть сердце. Я предупреждала вас.
У Мэдди внутри все сжалось от страха. Гарриет пришла, чтобы позлорадствовать!
– Я хотела проверить, – продолжала Гарриет, смахнув пыль с комода, прежде чем поставить на него свою сумку, – все ли у вас в порядке.
– У кого, у меня? Потрясающе. Я полностью освободилась от необходимости якшаться с лондонскими самыми выдающимися, богатыми и знаменитыми «шишками», если только у них есть мой номер, – саркастически добавила Мэдди.
– Мужья. – Гарриет пренебрежительно взмахнула рукой. – Женщина может заполучить мужа, когда захочет. Но вот ребенка!.. – Ее лицо, голос, она вся смягчилась. – Сейчас это роскошь. – Гарриет села на кровать и решительно сложила на груди руки. – Сейчас мужчины производят более жалкое впечатление, чем раньше. Они даже не способны на то, для чего предназначены, то есть для производства следующих поколений. – Она замолчала, чтобы отцепить диванную пружину от рукава своего кардигана. – За последние тридцать лет количество сперматозоидов в мужской сперме уменьшилось вдвое…
Мэдди сплела пальцы над своим огромным животом.
– Какое это имеет отношение к цене оплодотворенных яиц?
– Не знаю, говорил ли вам Александр, но когда мне было двадцать пять, я перевязала себе трубы.
– Великий Боже! Зачем?
Гарриет взорвалась:
– От беременной никто не требует перечня разумных причин, по которым она хочет родить ребенка. А с какой стати я должна кому-то объяснять, почему я этого не хочу? Вернее, не хотела, – поправилась она, отбрасывая волосы с лица и поворачиваясь к мадонне с младенцем на противоположной стене. – Это было политическое заявление. Мне не нравилось, как общество относится к матерям. Я не одобряла веками бытовавшего мнения о том, что материнство – это единственный правильный и должный путь для женщины. – Она сердито топнула ногой. – Возьмите язык. Что у нас есть в противовес ярлыку «мать»? Только «брошенная», «одинокая», «старая дева», «деловая женщина». Все эти понятия уничижительные. – Охваченная праведным гневом, она вскочила на ноги. – Почему? Потому что женщина без детей являет собой вызов устоявшемуся порядку – вот почему. – Гарриет шумно втянула в себя воздух и попыталась успокоиться. – Можно выразиться так, что физическое утомление и материальная зависимость не привлекали меня, – заключила она.
– Значит, это необратимо, да?
– Так же необратимо, как наличие детей. Кроме того, надо добавить, – подведенные голубыми тенями глаза трехмерной мадонны следовали за Гарриет, которая мерила шагами комнату, – что мысль о том, что я буду с обожанием вглядываться в уменьшенную копию себя самой, вызывала у меня отвращение. В жизни было столько интересного, и мне хотелось этим заниматься: писать, путешествовать, исправлять мир…
– А сейчас?
– Мэдлин, я понимаю, что вы не очень хорошо знаете меня и что мы смотрим на вещи по-разному, но именно сейчас вы нуждаетесь в помощи. – Гарриет, как слон-отшельник, всегда шла напролом к своей цели. – Вы будете жить у меня.
– Спасибо, Гарриет, но я как-нибудь справлюсь сама.
– У меня большой дом за городом. Уютный, удобный. – Она обвела взглядом облупившуюся, погрызенную мышами мебель. – Это меньшее, что я могу сделать для сестры. – Она сняла со шкафа сумку Мэдди, поставила на кровать и распахнула ее алчную пасть.
Мэдди колебалась. Нельзя не признать, что Гарриет завлекла ее в эмоциональные заросли, но ведь близится Рождество. У нее нет бронзовой бритвы. И ночного горшка. Жизнь загнала ее в убогую гостиницу, каких сотни в округе, где обитают безработные, приехавшие с севера в поисках несуществующей работы. Она ослабела от усталости и недоедания, ее преследует эта проклятая «Ньюз оф зе Уорлд», ей нужно подстричь ногти. Она совершенно одна в Лондоне. Если взглянуть со стороны, то она играет в «Монополию» с Жизнью, и вот сейчас Жизнь заполучила все самое лучшее – Мейфер и Парк-Лейн. Мэдди начала собираться.
Дубовое посмешище
Они переночевали в квартире Гарриет на Ноттинг-Хилл-Гейт, а утром на поезде поехали в Оксфорд. После ухоженного лондонского пригорода началась промзона с автомобильными свалками и мастерскими, стоянками трейлеров и пустошами. Во время поездки Гарриет зашла настолько далеко, что даже ободряюще похлопала Мэдди по коленке. И именно в тот момент, когда Мэдди почувствовала себя особенно разбитой, опустошенной, одинокой. Возможно, Гарриет испытывает к ней симпатию. Кажется, поражение вполне допустимо с точки зрения общества. И сразу на память приходит Дюнкерк, и понимаешь, что то был величайший момент в истории Англии.
Деревенский пейзаж возник за окном совершенно неожиданно. Создавалось впечатление, что эти погруженные в спячку игрушечные городки и пародии на особняки в тюдоровском стиле создал Уолт Дисней. Сельская местность находилась в своей ежегодной стадии стриптиза. Как церковный псалом из куплетов, Англия состояла из множества очаровательных зеленых поместий, а также из заводов, атомных электростанций, автострад и ЛЭП, перешагивавших через водоемы. Каждый клочок английской земли был до предела напичкан удобрениями, которые попадали в реки. Тайна озера Лох-Несс объясняется просто: там плавает одна чертовски огромная дохлая рыбина.
Псевдотюдоровский особняк Гарриет, или «дубовое посмешище», как назвала бы его Джиллиан, – ведь англичанам нравится, когда в названии их поместий есть слово «дуб» и его производные, – располагался в поливаемой дождями долине в Чилтернских холмах. В доме обитало множество других «заблудших овец», которых на время приютила Гарриет. Среди них была безработная порноактриса, писавшая свою автобиографию; отсидевшая срок за наркотики дочь члена парламента от тори; несколько крестников, сбежавших от родителей, запрещавших им заниматься сексом дома; двое или трое несчастных, приходящих в себя после изнасилования; две лесбиянки, ратующие за пересмотр истории, особенно тех эпизодов, где восхваляется мужчина. И еще Мэдди, более традиционный случай: беременная женщина без средств к существованию.
– Мы поселим вас в синей комнате, – объявила Гарриет.
Что это значит, Мэдди поняла ночью, когда ее губы посинели от холода. До самого утра она слышала булькающие звуки и тешила себя надеждой, что это включили отопление. Оказалось же, что это лесбиянки занимались сексом в комнате по соседству.
Холод являлся не единственным фактором, превращавшим жизнь у Гарриет в самое настоящее испытание. Еще были бесконечные лекции о диете и здоровом образе жизни. Гарриет, старший инспектор Полиции беременности, запрещала Мэдди есть мягкий сыр и пить кофе, сидеть на траве, чтобы через почву не заразиться штукой под названием «токсоплазмоз» – эту болезнь переносили крохотные паразиты, обитающие в собачьих фекалиях. У Гарриет же собак не было. А еще она не позволила Мэдди выпить вина на Рождество.
Запрет на алкоголь давался тяжелее всего и превращал вечеринки в пытку. Оставаться трезвой, когда все пьяны в стельку, – это то же самое, что смотреть фильм на чужом языке. В замедленной съемке. Без субтитров. Или в сотый раз слушать один и тот же анекдот и все не понимать и не понимать его сути.
На Новый год Гарриет потащила Мэдди к какому-то мрачному преподавателю из Оксфорда. Этот прием тоже превратился в пытку. Обеденный зал был набит важничавшими профессорами и их унылыми чванливыми женами в вечерних туалетах и галошах. Мужчины были пьяны, как лорды, которыми они надеялись стать. А их дамы наперебой потчевали Мэдди устрашающими и холодящими кровь подробными описаниями собственных родов. Одна-две фразы – и беседа закружилась в вихре, с каждым словом приближаясь к его эпицентру, где Мэдди поджидали такие понятия, как «агония», «швы», а также заявления типа «Вам больше никогда не захочется секса». Но все это было мелочью по сравнению с болью, которую испытала Мэдди, когда приехал Алекс со своей женой Фелисити. Мэдди не переставая кусала губу. Она вежливо улыбалась. И изо всех сил старалась не закричать. Озадаченная хозяйка поинтересовалась, почему молодая женщина, которую привела Гарриет, вдруг принялась сырным ножом кромсать несчастный «рокфор».
Официант предложил Мэдди шампанское. Она схватила фужер и залпом осушила его.
– Модом желает еще?
– Нет, – ответила за нее Гарриет, неожиданно оказываясь рядом и забирая фужер. Вслед за Гарриет подошла Фелисити, а за той притащился потрясенный Алекс. Его лицо было таким же потертым, как джинсы.
Охваченная отчаянием, Мэдди потянулась за другим фужером на подносе. Гарриет перехватила ее руку.
– Мэдлин, неужели вы хотите, чтобы у ребенка возникли задержки в умственном развитии?
– Кто вы такая? Его доверенное лицо? К тому же, он и так уже умственно отсталый. – Мэдди бросила мрачный взгляд на Алекса. – Из-за ассортимента генов.
– Ассортимент генов, – нервно рассмеялся Алекс. – Вы говорите о нем, как о меню.
– Это она, между прочим.
Алекс неожиданно увлекся оригами и начал складывать какую-то фигурку из бумажной салфетки.
– Здравствуйте. – Жена Алекса нарушила тягостное молчание и протянула руку. – Фелисити Дрейк. – Она оказалась стройной, с копной рыжеватых волос и изумительной кожей. На ней был надет повседневный, но элегантный с заглавной «Э» костюм от Шанель.
Мэдди, в необъятном коричневом платье для беременных, показалось, что она внезапно очутилась в панцире высушенной цикады. Высвободившись из цепких пальцев Гарриет, она сжала руку Фелисити.
– Мэдлин. – Она отметила, что рукопожатие Фелисити было уверенным и дружеским. – Мэдлин Вулф.
– А это мой муж…
– Мы уже имели удовольствие встречаться. – Мэдди разглядывала Алекса с оптометрическим вниманием. Алекс же всячески старался не смотреть ей в глаза.
– Как я вижу, дела в пекарне идут нормально. Тесто поднимается хорошо. – Жена Алекса похлопала Мэдди по выпуклому животу. – Мне всегда казалось счастьем, когда кто-то гладил меня по животу. Дотронься, Алекс. Это потрясающе! – Алекс и Мэдди одновременно съежились. – О, не бойтесь его. Он безвреден. Возможно, моногамия излечима, если захватить ее на ранних стадиях, но для нас уже слишком поздно, правда, дорогой? – Алекс смял салфетку и принялся применять традиционное японское искусство к самому себе. – Недавно я отпустила его на выходные в Париж, на семинар. Вы не представляете, до какой степени француженки одержимы сексом! Они только о нем и говорят!
– Вот как? – бросила Мэдди.
– Но на этом все и кончается. На разговорах, – заявил Алекс. – Французы говорят о сексе, чтобы не говорить о деньгах.
– Уж лучше так, чем как у американцев, – прогудела Гарриет, наполняя пустой фужер Мэдди минеральной водой. – Они только и говорят о деньгах, чтобы не говорить о сексе.
– А как же у нас, у англичан? – спросила Фелисити.
– Англичане, – Мэдди устремила на Алекса испепеляющий взгляд, – вообще не говорят.
– Серьезно? – Порывшись в сумочке, Фелисити достала карандаш для бровей и приготовилась писать на салфетке. – Я бы написала статью об этом. Продолжайте.
– Судя по тому, с чем я сталкивалась, вы выкапываете вокруг себя невидимые рвы, населенные крокодилами. И не считаете нужным строить мосты. К примеру, отец моего ребенка. – Лицо Алекса стало цвета остывшей овсянки. – Он даже не сказал своей жене.
– О, мужья никогда ничего не рассказывают своим женам. Я вынуждена тайком просматривать ежедневник Алекса, чтобы выяснить, что он замышляет.
Мимо проходил официант с подносом бутербродов. Мэдди схватила один. Но Гарриет конфисковала его почти у самого ее рта и сурово погрозила пальцем.
– Никакого мягкого сыра. Это вредно для малышки.
– А как же я? – возмутилась Мэдди. – Я не в счет? Что я, защитная оболочка?
– Ты лазишь в мой ежедневник? – в ужасе спросил Алекс.
– Не его вина, что он не умеет общаться, – пояснила Фелисити. – Во всем я виню частные школы. Так уж их там воспитывают. На трех С. Супы из кубиков, содомия и собачье дерьмо.
– Но я думала, что вы Выбившийся-в-люди-мальчик-из-рабочего-класса из Гримсби, – удивилась Мэдди. – Я имею в виду, что я где-то об этом читала.
– О Боже, конечно, нет, – расхохотавшись, ответила за него Фелисити. – Просто ему нравится культивировать этот образ. Алекс – типичный представитель среднего класса с претензией на принадлежность к низкому. Он учился во второсортной частной школе в Суррее. А потом в Лондонском университете. Его отец был управляющим банка, но мы не распространяемся об этом, правда, дорогой?
– Фелисити, – недовольно произнес Алекс, поеживаясь.
– Однако он очень сообразителен, надо отдать ему должное. За все время, что я его знаю, его речь с каждым годом становится все правильнее, потому что настоящий Мальчик-из-рабочего-класса всегда старается выглядеть шикарно. Понимаете?
– Не преувеличивай, Флик. – Алекс нервно огляделся по сторонам в поисках пути побега. – Классовая проблема – это дело прошлого. Англия открывает возможности для всех. Не так давно разведенным запрещалось появляться на королевской трибуне!
– Это относилось только к виновной стороне, – поправила Гарриет-историк, поедая кубики замороженного бри, который было запрещено есть Мэдди.
– О, а разве в любовной связи есть невиновная сторона? – раздраженно поинтересовалась Мэдди. – Я всегда считала, что для этого нужны двое. – Алекс беспокойно переступал с ноги на ногу.
– Алекс, как ты можешь утверждать, что классовая система отжила свое? – воскликнула Фелисити. – Этого не случится, пока у нас есть королевская семья. Когда дело касается королевской власти, «левые» входят в раж, – поведала она Мэдди. – Они пришивают заплатки на колени, высмеивая тайные ритуалы посвящения в рыцари и пэры. Вы этого не замечали?
– Ну, меня действительно удивило то, как они сначала отдаются республиканизму, а потом, когда получают приглашение во дворец на прием в саду, быстренько выскакивают из своих джинсов.
По телу Алекса прошла судорога. Он изучал напольное покрытие с таким видом, будто сравнивал с напольным покрытием у себя дома.
– Абсолютно точно. Вот и Алекс недавно получил такое приглашение. Я отказалась пойти.
– Я тоже, – прямо заявила Мэдди, пристально глядя ему в глаза. – Хотя мне говорили, что женщины готовы убить за возможность пойти. – Если бы взглядом можно было убивать, Мэдди уже осудили бы за убийство третьей степени. Однако, если бы жюри состояло из женщин, вряд ли оно вынесло бы обвинительный приговор.
Фелисити тепло улыбнулась.
– Да-а, Мэдлин Вулф, ваш мужчина не понимает, чего он лишился.
– О, думаю, понимает. Он просто самый настоящий трусливый ублюдок-полукровка. Я не имею в виду его родословную.
– Неужели он бросил вас без всяких причин? – спросил Алекс, вытирая испарину со лба. – Большинство женатых мужчин среднего возраста… – Он осекся. – Я имею в виду, что из вашего разговора я понял, что он женат и… э-э-э… и он средних лет…
– О, он очень старый. – Мэдди снова устремила на него сердитый взгляд. – Просто древний старик. На жизнь я зарабатываю нырянием за развалинами.
– Это критический период в жизни. Время побыть одному. – Несмотря на холод, Алекс обливался потом. – Прикоснуться к данной от природы мужественности.
– Вот как? – весело воскликнула Мэдди. – Никогда не встречала мужчины, у которого хватало силы воли убрать руки со своей данной от природы мужественности.
Фелисити от души засмеялась. У нее был громкий, бесстыдный смех, полный, как почувствовала Мэдди, сексуальных обещаний. Смех, заключила она, очень похожий на ее.
– Можете смеяться, – проблеял Алекс, но мужчины всегда оказываются в ситуации «орел или решка». Именно нас притесняют. Именно у нас случаются инфаркты, именно мы умираем раньше. Именно мы должны воевать. И стойко держаться во время чертового кризиса. И не плакать. Господи, нам все еще запрещено занимать места в проклятых спасательных шлюпках.
– Боже мой, Александр, уж не собираешься ли ты сделать из меня вдову Движения за права мужчин, а? Вам не кажется, – обратилась Фелисити к Мэдди, – что это очень трогательно, когда все мужчины сбегаются на «Семинар по воспитанию мужского самосознания», бросая на несчастных жен хозяйство и орущих детей? Знаешь, дорогой, очень трудно гладить твои рубашки, предварительно не отправив тебя в эмоциональную химчистку. – Она снова похлопала Мэдди по животу. – Поверьте мне, уж лучше быть совсем без мужа. Алекс пришел ко мне во время родов и отличился тем, что громко заявил: «И сколько еще это протянется?», а потом спросил: «Можно мне сейчас воспользоваться мобильным телефоном?»
Ведущая Феминистка Великобритании презрительно фыркнула.
– Зачем только умные женщины выходят замуж? Это выше моего понимания!
– Это же Англия, Гарриет, – напомнила ей Фелисити. – Брак нужно заключать для того, чтобы предотвратить переохлаждение.
Мэдди очень хотела встретиться лицом к лицу с миссис Александр Дрейк, чтобы поговорить с ней как женщина с женщиной и утрясти такую больную проблему. И вот они встретились. А утрясать нечего. Потому что они согласны абсолютно во всем. И это самое неприятное. Алекс так щедро потчевал ее нудными перечислениями недостатков своей жены, что она стала заочно питать к ней отвращение. Однако эта женщина оказалась доброй и отнюдь не жестокой. Вполне возможно, что еженедельную стирку она делает только в «мягком» режиме. И совсем она не меланхолическая моралистка. У Фелисити Дрейк чувство юмора трезвее, чем у всего Общества анонимных алкоголиков.
Вокруг Алекса стала собираться толпа, жаждущая анекдотов, и Мэдди решила сбежать. Она чувствовала, что у нее от тоски может в любой момент начаться кровотечение. Выбравшись из суматохи и толчеи, она пошла по лужайке к летнему домику. Бассейн был на зиму закрыт брезентом, который лежал на каркасе. Она беспечно ступила на эту шаткую конструкцию. Каркас начал пружинить под ее весом и вспучился, как ее живот. У нее внутри тоже вода, подумала Мэдди. Она полна тягучей, чавкающей жижи. Океан аморфной жидкости.
– Мне кажется, тебе хочется убить меня, – раздался голос из тени.
Мэдди не испугалась.
– Скажем так: не надейся дожить до пенсии.
– Я все время думал о тебе. Я скучал. Прошло столько времени.
– Да? А я и не заметила. – Мэдди подпрыгнула на этом своеобразном батуте. – Как быстро летит время, когда тебя одолевают мысли о самоубийстве.
– Послушай, у меня были большие проблемы. Я пытался спасти белого широкомордого носорога от истребления.
– Не грузи меня всей этой натуралистской чушью. Ты просто прославленный извращенец. Ты только и делаешь, что снимаешь фильмы о том, как животные спят друг с другом или пожирают друг друга. В твоих фильмах больше секса и насилия, чем в любом фильме Майкла Уиннера.
– Послушай, ты не представляешь, через что я прошел. Может, ты уйдешь оттуда? Это может повредить ребенку.
– А тебе-то что? – насмешливо осведомилась Мэдди.
– Антология Фелисити – это вообще не антология. – Голова Алекса следовала за движениями Мэдди так же, как головы зрителей на Уимблдоне, только в вертикальной плоскости. – Это роман. Обо мне! Поэтому нельзя сейчас бросать ее. К тому же, у нас ужасные проблемы с новой няней. Она из Восточной Германии. Няня из «Штази». Представляешь?
– Джиллиан говорила, что вы не способны жить с собаками, – заявила Мэдди, раскачиваясь из стороны в сторону. – А я заступилась за тебя. Сказала, что ты способен.
– Не шути. – Алекс схватил ее за руку, чтобы она не упала, когда приземлится на батут. – Трудно передать, какое напряжение царит у меня дома. Даже Мориарти чувствует это. Он на грани нервного срыва. Иногда он опять становится прежним, веселым и счастливым. Но большую часть времени он огрызается. Дерет ковры, жрет удобрение для цветов. Мне пришлось поставить замки на буфет. Сначала я держал его на валиуме, а сейчас он лечится у психолога. – Он взял ее за руку, чтобы помочь перебраться на край бассейна, и Мэдди даже сквозь плотную ткань платья ощутила знакомое тепло его пальцев. Она чувствовала, что, несмотря на гнев, готова капитулировать. Одного прикосновения оказалось достаточно, чтобы она закружилась по орбите вокруг Планеты либидо. – Ты отрезала волосы.
– Ага, чтобы не отрезать тебе яйца. – Нужно поскорее убежать от него, и тут без ракеты-ускорителя не обойтись. – Не беспокойся. Через несколько недель ты будешь счастлив, как кобель с двумя членами. У меня же будет ребенок, и меня депортируют. Тогда ты сможешь все рассказать своей жене. Хватит материала на отличную статью. Я стану героиней твоих анекдотов.
– Я же мучаюсь! Неужели ты не замечаешь? Я люблю тебя. – В сумрачном свете лицо Алекса казалось маской смятения. – Какая боль, Мэдди! Я ломаю жизнь своим детям. Фелисити тоже мучается. Я плох в любовных делах. Я слабею, когда вижу боль.
