Текст книги "Родовое влечение"
Автор книги: Кэти Летт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Кэти Летте
Родовое влечение
Джулиусу, без которого эта книга никогда бы не появилась
И с благодарностью изобретателю эпидуральной анестезии
Часть первая
ПЕРВЫЙ ЭТАП
Первый этап
Подруги говорили мне, что роды – это все равно что выдавливать из себя арбуз. Они врали. Оказалось, что выталкивать нужно огромный многоквартирный дом со всеми его детскими площадками, веревками для сушки белья, телевизионными антеннами, спутниковыми «тарелками», навесами для барбекю, овальными бассейнами, бельведерами, гаражами и парковочными площадками, забитыми машинами.
Меня скрутила очередная схватка.
– Боли есть? – спрашивает сестра, вынуждая меня переключить свое внимание с потолка на нее. – Так, варикозного расширения вен нет, маточного кровотечения тоже. Отлично. – Нависнув надо мной мутным облаком, она ставит галки в своем журнале. – Воды не отошли. Других отклонений нет. Хорошо. Так, теперь посмотрим… Брилась?
– Нет.
– Клизму делать будем?
У меня возникает впечатление, что я сижу на собеседовании по поводу работы, которая мне абсолютно не нужна. На обоях летают целые толпы аистов со свертками в клювах и посмеиваются над драматическими событиями, происходящими в стенах этого помещения.
– Нет.
Мой живот – огромный шар из плоти и крови, украшенный узором из переплетенных вен, – горой возвышается надо мной и напоминает мне водяную кровать.
– Семейное положение?
– Какое, черт побери, отношение?..
– А как ситуация обстоит на деле? Кого запишем? Есть кто-нибудь существенный?
Есть, только несущественный. Он так и не объявился, этот жадный, тупой ублюдок. Ненавижу его до мозга костей.
Сестра отстегивает монитор.
– Не переживайте. Просто некоторые мужчины предпочитают не бывать здесь.
– Эй, это я предпочла бы не бывать здесь!
– Она не замужем. – К смотровой кушетке подходит Иоланда. Своим преувеличенно радушным выражением лица она напоминает хозяйку светского салона. Такое впечатление, будто она собирается обнести всех закуской. – Какой позор. Нет, дело вовсе не в том, что это имеет какое-то значение для нас, просто – давайте посмотрим правде в глаза – он будет тем, что используют как ругательство.
– Это она, ты, чертова!..
Меня опять скручивает боль. Я тупо таращусь на пуговицу на халате сестры и жду, когда схватка закончится. Вдох, два, три, четыре.
– Видишь ли, она посещала мои занятия по предродовой подготовке, – продолжает Иоланда, поправляя на носу большие красные очки. – И всегда приходила одна. Кто-то же должен был взять ее под свое крыло.
Ах, как жаль, что я столкнулась с ней в приемном покое больницы! И вот она здесь, подливает масла в огонь.
– Пошла прочь! – В Иоланде Граймз нет ничего, что хотя бы капельку привлекало меня. Ио-Ио из тех, кто бодр по утрам и целенаправленно движется к вечеру, упорно решая все возникающие проблемы. Она не только печет дома хлеб и сдает старые газеты в макулатуру, но и забирает из холодильника белки, всеми забытые и давно заветрившиеся. Она готовит из них меренгу. – Алекс будет здесь с минуты на минуту.
– Ш-ш-ш, – Иоланда гладит меня по руке и при этом многозначительно поглядывает на сестру с журналом.
– Значит, э-э-э, беременность была… э-э-э… незапланированной? – интересуется Мисс Журнал. – Простите, милочка, – добавляет она в ответ на мой убийственный взгляд. – Инструкция требует, чтобы мы спрашивали об этом.
– Незапланированной? – Язык Иоланды заработал еще до того, как я успела вдохнуть. Ах, да, она приехала в Англию из-за этого мужчины, – последнее слово она произносит, как название неизлечимой болезни, – и забеременела.
– Я не забеременела! Меня подло «забеременели»!
О, с каким энтузиазмом он распространялся о своей любви к детям, когда мы с ним познакомились! Как часто он повторял мне, что ненавидит отцов, которые велят подать им их чад для общения на подносе с коктейлями и приказывают убрать их, когда наступает время двигаться к обеденному столу. Он говорил, что когда подростков ловят за мелкие преступления, суд должен обязывать их отцов все вечера проводить дома. Мы даже обсуждали, какие куклы следует покупать дочке и должны ли они быть анатомически правильными.
Я – огромная медуза – сползаю с кушетки. И чувствую себя анатомически неправильной. Когда дело касается женской репродуктивной системы, мы начинаем говорить о существенном конструктивном недостатке. Я хочу сказать, что мне непонятно, как нечто такое огромное может образоваться из чего-то такого маленького. А ведь мне двадцать девять, да и количество моих любовников перевалило за десяток.
В гротескной пародии на танец живота мой молочно-белый живот дергается вверх и вниз. Меня пронзает боль.
– Господи, я не могу!
Если бы я курила, он не вырос бы до таких размеров.
– Да ладно вам, – не без ехидства обрывает меня Иоланда. – Каждые десять секунд на планете рождается ребенок. Не так уж все это и ужасно.
Я счастлива, что отказалась от клизмы. Потому что я предвкушаю сладостную месть, когда испражнюсь на Иоланду Граймз.
* * *
Пока мы бредем по больничным коридорам, останавливаясь чуть ли не каждую секунду, чтобы я могла, облокотившись на стену, передохнуть и отдышаться в соответствии с указаниями Иоланды, я то и дело ловлю наше отражение в панорамных зеркалах, развешенных на перекрестках. Мы являем собой забавное зрелище. Я, шести футов ростом, с коротко стриженными рыжими волосами, татуировкой в виде розы и сверкающим кольцом в носу. И Иоланда, низенькая, толстая, в колготках. Она похожа на неваляшку.
– Отвяжись! – снова ору я ей.
– Пошли. – Мой вопль действует на нее, как толчок на неваляшку – без каких-либо последствий. – Родовая рядом, за углом.
– Что ты подразумеваешь под «рядом»? По мне, уж лучше бы она была в какой-нибудь чертовой Африке!
– Я думаю, что женщины с Запада придают слишком много значения боли. Поднимитесь над ней!
Это тот самый случай, когда говорящий пренебрежительно выпячивает нижнюю губу.
– Оставь меня в покое и двигай отсюда! – Но следующая схватка заставляет меня привалиться к ней в поисках опоры.
Эта больница типична для центральной части Лондона. Здание давно бы следовало отремонтировать, иначе его могут снести в любой момент. При виде выцветших обоев и грязного линолеума в памяти всплывают фотографии из туристического путеводителя по Бухаресту.
Мы проходим в родильное отделение. Стоны и бормотание рожениц сливаются в звуки оркестра, репетирующего отрывок из произведения современного румынского композитора.
– Сегодняшняя ночь в Стране новорожденных будет оживленной, – отмечает Иоланда.
У меня возникает подозрение, что ей все это нравится. Мне хочется вытолкать ее из родовой, а еще лучше – куда-нибудь в другую галактику, но боль сгибает меня пополам. Я вибрирую, как камертон. И отстраненно отмечаю, что тоже издаю звуки. Такие же громкие и полные ужаса, как в «Кошмаре на улице Вязов». Если вы когда-либо задавались вопросом, какого пола Бог, поверьте мне, он мужик.
Я уже видела родовую палату во время тура по больнице. Отделанная сосновыми панелями, она напоминает парную в шведской сауне, с потеками клейкой смолы на стенах. Однако сейчас я этих деталей не замечаю. Я падаю в нечто, напоминающее огромную коровью лепешку. Внезапно меня осеняет, что Алексу, студенту шестидесятых, будет приятно узнать, что они наконец-то нашли применение погремушке с сухими бобами.
Сестра откладывает свой журнал. Дабы прикрыть мои телеса, достойные борца сумо, она дает мне казенную «ночнушку» размером с покрывало на лицо покойника. И помогает мне взобраться на родильный стол.
– Головка еще не показалась. Ребенок так и не заявил о своих намерениях.
Я бросаю на нее пристальный взгляд. Как истинный параноик, я задаюсь вопросом, а не сказала ли она эту фразу потому, что я не замужем. В больничной брошюре приводился список всех необходимых вещей, которые следует взять с собой перед родами. Так вот, мужья были так же de rigueur,[1]1
«Требуются этикетом» (франц.). – Здесь и далее прим. пер.
[Закрыть] как полотенца для рук.
– Но малыш обязательно заявляет о себе перед рождением, так что не волнуйтесь. – Она обматывает мою руку манжетой от тонометра. – Я буду заходить примерно через каждые полчаса и мерить давление.
Я заранее могу сказать, что оно будет высоким. Мое видение материнства было переслащенным, поэтому у меня развился диабет. Я думала, что стану одной из тех мамаш, которые протирают кашку через ситечко и лепят из гипса всяких человечков. Но реальность оказалась другой. Болезненной.
– О Боже, Боже, как же мне этого не хочется!
– Хватит, хватит, – подбадривает меня Иоланда своим пронзительным, металлическим голосом. – Крестьянки рожают прямо в поле. Присядут на корточки, поднатужатся и – хоп! А потом быстро возвращаются к работе.
«Хоп!» – хоть что-то оптимистичное. Алекс называет рождение трудной дорогой к выходу. Я чувствую, как сестра смазывает мой живот чем-то холодным и ставит присоски. В следующее мгновение воздух оглашается дробным сердцебиением малыша. Я переполнена. Но не радостью. А паническим ужасом. Что я наделала? Как я смогу вырастить ребенка здесь, в обществе, которое ненавидит детей? В стране, где собак держат дома, а детей отсылают в роскошные конуры, называемые Итон и Харроу? Я не хочу, чтобы моя дочь была хорошо воспитанной – чтобы она вставала по стойке «пятки вместе, носки врозь», когда к ней обращаются. И как я смогу ее содержать? Я лишаюсь малейшего шанса сделать карьеру. Я откажусь от карьеры ради дочери точно так же, как моя мать отказалась от своей карьеры ради меня. Боже! Я напоминаю себе запрограммированную лабораторную крысу. Проклятого хомяка.
Несколько студентов прильнули носами к окну в палату. Я вижу, что в их глазах отражается настороженность, но это чувство ни к кому не относится. У них глаза торговцев наркотиками, которых я видела в Сохо. Иоланда накладывает мне на лицо треугольную резиновую маску. Положив руку на живот, она предсказывает очередную схватку.
– Теперь вдохните, два, три.
Из баллона со змеиным шипением вырывается газ.
Сделав глубокий вдох, я отбрасываю маску. Если бы я могла говорить, я бы сказала, что давать женщине закись азота во время схваток – все равно что кормить больного аспирином во время ампутации ноги. Эта мысль вызывает у меня истерический смех. Вот что происходит, когда у ныряльщиков случается кессонная болезнь: они тонут и хохочут.
В палату врывается акушерка. Она измеряет мне давление. И слушает сердцебиение плода.
– Я скоро приду, – говорит она. – Вам что-нибудь надо?
Да. Обратный билет до Сиднея. Мою прежнюю талию. Мужа.
– Мне нужно болеутоляющее.
– Нет, милочка. У вас все в порядке. – Иоланда собственнически отгораживает меня от остального мира. – Она типичная мамочка с Запада, – поясняет она акушерке. – Мы справимся.
– Мне нужно обезболивающее! – Ну почему людям так нравится это идиотское движение «За естественные роды», без обезболивания и только лежа, как повелела мать-природа? Разве на приеме у стоматолога кому-нибудь придет в голову сказать: «Мне нужно выдернуть зуб. Давайте сделаем это естественным образом»? По-моему, естественные роды – это то же, что и естественная аппендэктомия. Мать-природа – плохая повитуха. Что касается меня, то я хочу рожать неестественным образом. Но я лишена возможности заявить об этом. Потому что меня опять затягивает в кокон боли. В туннель, где время растягивается. Где секунды превращаются в жизнь. А часы – в бесконечность.
Меня разрывает от боли. В окно я вижу стены старой больницы, с которых мне усмехаются горгульи. Серое небо такое же, как я, вздутое, готовое вот-вот прорваться.
– Лед. Дайте лед.
Из больничного радио раздается набившая оскомину мелодия. Не знаю, что хуже: испытывать боль при схватках или рожать под творения Берта Бакара.
– Она еще не показалась?
– Раскрытие три сантиметра, – сообщает акушерка, стягивая резиновые перчатки. – У вас, милочка, впереди еще долгий путь.
– Обезболивающее!
Я попала в каменный век – вот что произошло со мной. В доисторические времена. Разве в конце двадцатого века такое могло бы случиться? Да к тому же с женщинами, которые пользуются автомобильными радиотелефонами и компакт-дисками и посещают семинары на тему «Сексуальные домогательства на рабочем месте»!
Иоланда пожимает мне руку.
– Это только первый этап, милочка. Самый легкий.
Я отдергиваю руку.
– Мне нужно обезболивающее! Таблетка! Я вспоминаю один из уроков Иоланды.
Когда демонстрационная кукла проходила через пластмассовую шейку матки, шейка сдвинулась. Вот что мне нужно. Такой же таз «с секретом». И побыстрее.
– Послушайте, Мэдди, лекарство проникнет через плаценту и попадет малышу в кровь.
Все занятия по предродовой подготовке, которые я посетила, все книги и экскурсии по больнице, видеофильмы – короче, ничто и никто не открыл мне правду о родах. Нас потчуют не фактами, а фикцией.
– Таблетку!!
– Ребенок станет вялым и апатичным, будет плохо есть. Хоть кормить-то его вы собираетесь естественным путем, а, Мэдди? Нужно, чтобы ему передался ваш иммунитет.
Ах ты, чертова сука, да передам я свой иммунитет! Невосприимчивость к английским мужчинам. Моя дочь всегда будет нечувствительна к надоевшим своими плоскими шуточками англичанам с лошадиными зубами, бедрами, похожими на шарикоподшипник, и откляченной задницей.
– Они хотят дать вам валиум. – В голосе Иоланды звенит паника. – Он подействует на память.
Отлично, тогда я, возможно, смогу забыть его. Алекс говорил, что мечтает стать таким отцом, который по плачу малыша сумеет понять, голоден ли он, плохое ли у него настроение, устал ли, хочет ли в кроватку. Он говорил, что мечтает научиться определять, кто из детей предпочел червяков шпинату. Кто и что забыл помыть. Где потеряли одну перчатку. Он говорил, что нужно переделать известные американские шоу типа «Папа лучше знает» и назвать их «Папа ничего не знает. Ни капельки. Абсолютно ничего». Он говорил, что мы будем очень-очень счастливы. Именно в этом и заключалась одна из причин, побудившая меня влюбиться в него. А общие дети были частью основного пакета.
Однако проблема Возрожденных Обновленных Мужчин состоит в том, что они превращаются в еще большую занозу в заднице, когда идут по второму кругу.
Может, мне подать в суд в связи с нарушением Закона об описании товаров? Из предложенных образцов английской гетеросексуальности по доброй воле был приобретен один, обаятельный, привлекательный, эротичный. Как я могла покинуть самый экзотичный в мире уголок, полный жизнелюбия, солнца и плотских наслаждений, рай, где пенящиеся волны щетинятся серфингистами, которые мчатся к берегу, напоминая живые глиссеры, и променять его на край теплого пива и холодной воды в ванне? Как получилось, что я лежу здесь, лишенная индивидуальности, терзаемая болью, с привязанными к стойкам ногами?
Разве я стремилась именно к этому?
Измерение влюбленных
Валиум позволил приподняться над болью. Мэдлин Вулф с высоты увидела, как она поднимается по трапу в белоснежный аэробус, летающую версию мужчины, ради которого она отказалась от привычного образа жизни, от дома, от всего, что ей было дорого. Когда она приняла столь важное решение, то с изумлением обнаружила, что может без сожаления расстаться с кучей вещей: с однотонным грузовичком «Холден-308», оснащенным двойным глушителем, «кенгурятником» и съемными козлами для досок для серфинга; с электрическим сотейником с тефлоновым покрытием; с доской для виндсерфинга; с длиннохвостым попугаем; с двумя ручными опоссумами, у которых хвосты были окрашены разноцветными кольцами; с садиком, где она заботливо выращивала горох и карликовые цветы; с хорошо оплачиваемой должностью инструктора по водолазному делу; с десятискоростным гоночным велосипедом; с пенопластовым плотиком и с шайкой приятелей. Она путешествовала налегке. Она была влюблена.
Мэдди взглянула на свои фиолетовые туфли-лодочки. Она поступила глупо, надев их. Однако все, что она делала в последнее время, трудно было назвать разумным. Александр Дрейк был зоологом. В промежутках между лазаньем по льдинам в Антарктике, карабканьем по склонам вулканов на Филиппинах, ползаньем по помету летучих мышей в тропических лесах Борнео его естественной средой обитания являлся телевизионный экран. Своими дорогостоящими научно-популярными сериалами, которые показывались по всему миру, Алекс восстанавливал утерянную связь между животными и налогоплательщиками. Фактически Алекс делал для природы то, что Плачидо Доминго – для оперы, Профьюмо[2]2
Военный министр, который в 1963 г. был уличен в связях с проститутками и обмане Палаты общин.
[Закрыть] – для любителей посплетничать на тему секса, Мадонна – для красавиц с силиконовыми грудями. Многочисленные награды за программы, осуждающие противозаконные действия японских китобоев или бразильских скотоводов, придавали его образу необходимую долю романтизма и серьезности. Он был любимцем элиты.
Три с половиной миллиарда лет эволюции должны были привести к какому-то конечному результату. Как полагала Мэдди, Дрейк (см. Александр), бесспорный король телевизионных джунглей и кумир многочисленных «видеосапиенсов», являлся именно этим результатом.
Вот поэтому-то Мэдди воспринимала тот факт, что эта птица высокого полета «запала» именно на нее – непокорную, вредную, высоченную (самый маленький рост у нее был тогда, когда про нее говорили: «Высоковата для своего возраста»), автодидактичную (она где-то откопала это слово и выучила его, оно означало «самоучка»), откровенную рыжеволосую австралийку, – фантазией, неожиданно ставшей реальностью.
От долгого сидения в самолете ее ступни отекли и стали выпирать из туфель. Мэдди увидела, как она идет по Хитроу, проталкиваясь к таможне. Она одета в коротенькое облегающее платьице, в ушах сверкают сережки… наряд дополняют «очаровательные» серые носки, которые выдают в самолете. Она ест соленые орешки, и ей даже в голову не приходит, что ее внешний вид может символизировать их отношения, в которых тоже возник диссонанс.
Оглядываясь назад, Мэдди делает вывод, что то был первый этап их романа. «Самый легкий».
Потому что совместная жизнь, кажется, стала главной причиной разрыва. Мэдди, дабы предотвратить потрясение, к которому ведет продолжительное существование двух людей в одной квартире, послала Алексу исчерпывающий список своих недостатков и фобий, сопроводив его просьбой прислать ей такой же. В этот перечень она внесла и свое восхищение – преклонение неуча перед мастером – его умением острить (каламбурить, так она назвала его); и свой акцент (такой же четкий, как стук, когда опрокидываешь стул); и свою путаную карьеру: она была «мастером на все руки» – и водителем погрузчика на шахте со сдельной оплатой труда (единственная женщина на пятьсот мужиков), и манекенщицей в фирме, выпускавшей купальные костюмы, и первым помощником капитана на судне-ловце креветок в Дарвине, и воздушной акробаткой в цирке Оз, и водителем грейдера на ремонте дорог, которым занимался Департамент шоссейных дорог (тогда она выдолбила в каске дырку и пропустила через нее свой рыжий хвост), и подсобным рабочим на стрижке овец, и спасателем, и инструктором по водолазному делу, кем и работала в последнее время в бухте Троицы. Так, перечисляя свои отвратительные привычки, главной из которых была любовь к сэндвичам с куриной грудкой, Мэдди дошла и до пункта, в котором указала свою «склонность затевать драки в баре».
«Временами, – призналась она, – я прямо говорю всяким козлам, что вобью им яйца в мозги, если, конечно, у них есть и то и другое».
В ответном письме Алекс написал, что они познакомились только благодаря мятежному характеру Мэдди. Ему нравилось рассказывать окружающим, что все началось, когда он переходил Сидней-стрит и случайно сбил с Мэдди, остановившей свой грузовичок на светофоре, ее широкополую шляпу, которая высовывалась из окна. Посчитав, что он сделал это намеренно, Мэдди выскочила из машины и «нагнала на него страху». Однако ее триумф был недолговечным. Немного остынув, она обнаружила, что дверь машины захлопнулась, а двигатель работает, что столпившиеся вокруг прохожие от души смеются над ней, а «преступник» посматривает на нее с вожделением, что светофор уже переключился на зеленый, что позади ее машины образовалась пробка и водители исступленно гудят, и что у нее почти кончился бензин. К тому времени, когда Мэдди выпросила проволочную вешалку у хозяина китайского ресторанчика на углу, забралась в машину, дотащилась до бензоколонки и заправилась, она была вымотана до предела, поэтому приняла его извинения и согласилась в знак примирения выпить с ним.
Именно тогда, как позже утверждал Алекс, когда они сидели в отеле «Морской бриз» и потягивали из банок холодное «Фостер», к ним пришла любовь.
На его лице играла лукавая усмешка, в роскошной черной шевелюре мелькали серебристые нити, за очками в роговой оправе блестели глаза цвета киви. Он употреблял удивительные слова типа «дремота» и «проницательность». Искрящиеся слова. Он владел секретами о жизни мировых лидеров и редких беспозвоночных. Он плавал в открытом море, вел жизнь пирата и отважно вступал в схватки с военно-морскими силами, оснащенными атомным оружием. Он обладал энциклопедическими знаниями о поп-музыке шестидесятых. Вместе с воинами из пигмейского племени бабинга в Конго он ел лесного крокодила. Он умел переводить цитаты иностранных авторов. Он великолепно разбирался в трудах Шопенгауэра, кто бы он там ни был. Углы воротника его авторской сорочки указывали прямо на рай. Он глядел ей в глаза и медленно, как бы смакуя драгоценнейшее вино, произносил ее имя: «Мэ-д-лин».
Он приехал в Австралию, чтобы заснять процесс возрастного изменения пола у гигантского губана-чистильщика. В тот вечер воздух был напоен ароматами эвкалипта и жасмина. С бухты дул теплый ветерок, который ласково трепал им волосы, создавая замысловатые прически. Когда они целовались, по их спинам тек пот, липкий, как мед.
Мэдди не внесла в список свою главную слабость: Алекса. Зачарованная тем, что ее подруги называли «обманчивым великолепием», она, как дура, втюрилась в него. А он спокойно сидел и управлял ею, будто чертиком на веревочке.
– Любит? Господи, да не будь ты такой клушей, оставь свои шекспировские страсти. Он просто хочет затащить тебя в постель.
– Англичанин? Мои соболезнования.
– Что общего между холодным пивом и куннилингом? В Англии у тебя не будет ни того ни другого.
По мнению подруг Мэдди, путешествие за границу следует предпринимать только с одной целью: отовариться в магазине «duty free».
– Если ты все же намерена ехать, даже несмотря на то что он слишком стар для тебя, то, ради всего святого, захвати с собой еды.
– Нет, меня не удивило, что ты запала на этого англичанишку. Потрясло меня другое – то, что ты открыто, во всеуслышание признаешь это. Твою мать, Мэдди, почему?
Почему? Год спустя тот же самый вопрос ей задаст журналист из «Мировых новостей». Уткнувшись взглядом в свой капуччино, Мэдди размышляла над тем, как же им это попонятнее объяснить. Потому что после их знакомства стихи неожиданно обрели для нее смысл? Потому что ей нравится его громкий оргазм, от которого вибрирует все ее существо, его стоны, похожие на утробные звуки виолончели? Потому что они смеются над одним и тем же? Потому что он – ее рыцарь в твидовых доспехах, человек эпохи Возрождения в «рибоках»? Потому что, как говорил Алекс, любовь – это Божья милость, и даже малейший намек на нее оправдывает усилия, затраченные на ухаживания? Потому что, как говорил Алекс, тот, кто не пьет из чаши жизни, мертв? Потому что он намеревается открыть ей все чудеса мира: американских бродячих муравьев, стройными колоннами мигрирующих по тропическим лесам; слоновьи ясли для молодняка в Восточной Африке; брачные ритуалы всех животных, от гепардов до чукучанов, способы добывания пищи – от лам до омаров; роды – от водяных опоссумов и пищух до электрических угрей Амазонки? И все это будет принадлежать ей.
Мэдди оглядела внимательные загорелые лица подруг и поежилась.
– Отвечу так: он расцвечивает яркими красками мои нудные сны.
Алекс, толкавший перед собой трехколесную тележку с багажом, ничего не сказал про самолетные носки. Точно так же, как впоследствии он никогда не заговаривал о ее росте. Мэдди часто спрашивала себя, а не влюбилась ли она в него потому, что он был единственным из всех ее мужчин, на кого не надо было смотреть сверху вниз. В буквальном смысле. С Алексом они были одного роста. Что касается других, то в первую очередь она узнавала об их перхоти, накладках из искусственных волос и «займах», а уже потом обо всем остальном. Поэтому, найдя партнера, гармонировавшего с ней в вертикальной плоскости, Мэдди планировала как можно чаще оказываться с ним в горизонтальной.
– Ты с ума сошел! Разве можно, Алекс, а вдруг нас увидят?
– Там пусто. Заходи. Я больше не могу ждать.
– Ты же англичанин. Считается, что вы никогда не поступаете импульсивно! Потому что это противоречит вашему национальному характеру.
– Заходи.
– Я еще не приняла душ с дороги.
– Заходи!
Мэдди обнаружила, что ей нужно вспомнить его тело. Их поцелуи попадали мимо цели, носы цеплялись друг за друга, зубы то и дело с лязгом сталкивались. Пальцы ковырялись с пуговицами, неловко шарили в поисках язычка молнии, никак не могли справиться с воротничками и манжетами. Ее голова застряла в вырезе платья, и ей пришлось сплясать румбу, чтобы Алекс вызволил ее из одежды. Его трусы скользнули по бледным икрам и распластались на спущенных штанах. «Ш-ш-ш, – постоянно повторяла Мэдди и время от времени добавляла: – Опять мимо!»
Значок «Занято» алел на дверце тесной кабинки в туалете на цокольном этаже четвертого терминала аэропорта Хитроу более часа. Алекс назвал ее «закрытым клубом стоящих на одной ноге».
* * *
– Не могу поверить, что ты, любимая, так быстро смогла разобраться с делами и приехать сюда. – Мэдди, вслушивавшаяся в каждое слово Алекса, подумала, что его голос, густой, как варенье из инжира, глубокий, как шоколадный мусс, нужно застраховать у Ллойда.
«О да, – усмехнулась она про себя. – Как будто у меня был выбор!» Каждая клеточка, каждый волосок на ее теле вопил: «Хочу быть с ним!»
– Страсть, – с холодной игривостью ответила она. – Возбудив во мне страсть, ты сэкономил силы на уговорах, а?
Она выглянула в окно машины – классического «сааба» шестидесятых годов, модель «Лотус Элан». Слева тянулся Гайд-парк, напоминавший гигантский бильярдный стол. Вдоль тротуаров росли яркие цветы. Лондон выглядел мягким и гостеприимным. Мимо них проносились шляпы-«котелки» с надписью «такси» на макушке. Здания с матовыми стеклами, пухлыми куполами, завитушками и стрельчатыми окнами походили на разукрашенные торты.
– Отели очень напоминают пудинги.
– Да, – Алекс улыбнулся. – Большие, массивные школьные пудинги.
– Именно они тебя и подвели! – Она игриво шлепнула его по объемистому животу, обтянутому клетчатой рубашкой. – У меня для тебя новости, дружище. Физические упражнения – это не тот вид деятельности, который не требует усилий.
Ее слова вызвали у него смех. Она дерзит. Мэдди знала, что ему нравится в ней. Эта девчонка не рассусоливает.
– Мы будем работать над этим, приятель. Либо ежедневные тренировки, либо тебе гарантирован сердечный приступ, а мне – возможность подыскать себе мужа, потому что я еще молода. Ясно?
Алекс проскочил на красный и повернул направо, заехав при этом на тротуар. Уголки его губ подрагивали в такт мигалке. Мэдди так и не поняла, что это означало.
* * *
Прищурившись, Мэдди смотрела на дома в георгианском стиле. Они стояли шеренгой, по стойке «смирно», смыкаясь побеленными боками. Она знала, что такое Айлингтон. В «Монополии» он голубой, очень дешевый и никому не нужный.
– Я думала, что ты живешь на Мейда-Вейл.
– Я снял для нас кое-что новенькое. Моя старая квартира очень мрачная и обшарпанная. И мне захотелось пожить в квартире, похожей на тебя – свежей и полной света. – Алекс наклонился и поцеловал ее в губы. – Все, что я могу предложить тебе, любимая, – это сладострастные встречи в ватерклозетах мира, место в очереди за пособием по безработице на одной из убогих улиц консервативной Британии и безымянную могилу на Женском кладбище, находящемся на попечении феминистского совета.
– Вот как? Кладбище, где похоронены женщины, отказавшиеся лежать рядом с мужчинами, под которыми они лежали при жизни и которых всем сердцем ненавидели? Мне это по душе. – Она поцеловала его в ответ, просунув язык ему в рот почти до глотки. – Согласна.
* * *
– Чертовски холодно. – Мэдди сдернула с кровати одеяло и завернулась в него, пытаясь защититься от сквозняка. – Зато нам не надо выходить, чтобы подышать свежим воздухом.
Алекс обнял ее, его теплое дыхание коснулось шеи.
– Эту хитрость я придумал специально, чтобы удержать тебя в кровати.
В течение первых нескольких дней знакомство Мэдди с Лондоном ограничивалось цветочным ландшафтом на простыне. Освободившись от внешнего мира, они устремились в другое измерение: Измерение влюбленных, где правят сплетенные тела и соединенные сердца. Они доцеловались до такой степени, что у них саднили губы. «Каторга для губ», – назвала их поцелуи Мэдди. Телефонные звонки оставались без ответа, кровать не застилалась. Газеты даже не открывались, ни одна строчка не была прочитана. Они жадно набрасывались друг на друга, утоляя голод, исследуя тела и запоминая каждую впадинку, каждую родинку, каждое пятнышко. Они бодрствовали по ночам и отсыпались днем. Они руками ели прямо из кастрюльки, а потом дочиста вылизывали друг другу губы. Они пребывали в Измерении влюбленных, где можно сочинять стишки друг про друга и распевать их на мотив кантат Баха. Они без малейшего замешательства пользовались такими понятиями, как «страсть», «томление» и «сладостное опустошение». Он называл ее Занудой, Ягненком, Лизухой, Шалуньей, «его ка-ра-сивой малышкой». Она называла его Скрягой, Разгоряченным Стариканом, Ганнибалом (Каннибалом) или Горацием в память о синеязыкой ящерице, которая была у нее в детстве. Они переместились в Измерение влюбленных, где в четыре утра принимают пенную ванну, а потом занимаются любовью во всех комнатах по очереди, опробывают все позы и не замечают холода и боли от сместившихся позвоночных дисков.
Когда перетруженные яйца, или «очаровательные пончики», как обращалась к ним Мэдди, вынуждали их выбираться из дома, они сидели обнявшись в задних рядах зрительных залов, глухие к тому, что происходило на сцене, согретые близостью и погруженные друг в друга. Они находились в Измерении влюбленных, где Алекс позволял себе во время «Короля Лира» шептать ей, что любит ее «безгрошного Барда»,[3]3
Бардом называли Шекспира.
[Закрыть] а Мэдди воспринимала его слова как верх остроумия и горячо шептала в ответ, что «каламбуры были второй и оплодотворенной натурой Шекспира». Измерение влюбленных – это край, где человек совершает все то, что вызывает у него тошноту, когда это делают другие пары. Измерение влюбленных, если вы там не бывали, придает кишащим пришельцами планетам, на которые не раз летал «Старшип энтерпрайз»,[4]4
Космический корабль в сериале «Звездный путь».
[Закрыть] вид обычных.
