Текст книги "Где правда, там и ложь (ЛП)"
Автор книги: Керстин Гир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
16
«Интеллигентность – это способность принимать мир вокруг себя».
Уильям Фолкнер
Хотя я купила себе пару новых туфель и продолжала пунктуально принимать таблетки, я снова провалилась в свою отвратительную чёрную дыру В мою дыру «Карлумер». Мне не хотелось вставать. Не хотелось есть. Не хотелось слышать про моё дерьмовое наследство. Даже на детёнышей ягуара (каких детёнышей ягуара?) мне было наплевать.
Мне не хотелось жить.
Фрау Картхаус-Кюртен, которой Мими в панике позвонила, чтобы спросить, что ей со мной делать, сказала, что я должна прийти на дополнительный сеанс. Я не хотела, но Мими меня заставила, пригрозив в противном случае позвонить маме. Мама сойдёт с ума от беспокойства и сразу же приедет. И, возможно, ей удастся забрать меня в Ганновер, где Циркульная пила будет каждый день забрасывать меня житейскими мудростями. («Ты знаешь, почему ты такая несчастная? Потому что у тебя нет детей! Только дети приносят в жизнь смысл. Ты просто посмотри на сияющие глазки Элианы. У тебя разве не теплеет на сердце?».
Так что я поплелась на дополнительный приём. Фрау Картхаус-Кюртен, похоже, не слишком прониклась серьёзностью положения, она в первую очередь заметила мои новые туфли и спросила, где я их купила. Я должна была записать ей название и адрес «Пумпс и Помпс», она ужасно разволновалась и спросила, продают ли нам Маноло Бланика.
– А что это? – спросила я.
Фрау Картхаус-Кюртен удивлённо посмотрела на меня.
– Вы не знаете Маноло Бланика? – Качая головой, она сделала пару заметок.
Затем она сказала, что она предвидела, что мне станет хуже, и заверила меня, что такое развитие событий совершенно нормально. Я не поверила ни одному её слову и только мрачно смотрела перед собой. Наконец фрау Картхаус-Кюртен предложила мне выразить мои чувства в рисунке.
Я ответила, что у меня нет никакого желания.
Фрау Картхаус-Кюртен вздохнула.
– А на что у вас есть желание? – спросила она и с интересом наклонилась ко мне, словно она действительно была готова исполнить любое моё желание.
Прежде чем ответить, я надолго задумалась. Затем я сказала:
– Ни на что.
– Очень хорошо, – ответила худший психотерапевт в мире и кивнула. – Это именно то, чего я ожидала.
У меня внезапно возникло желание заехать ей в лоб (разумеется, я этого не сделала).
Потом мы снова замолчали. Наше молчание время от времени прерывалось репликами фрау Картхаус-Кюртен: «Иногда хорошо помолчать» или «Слово – серебро, молчание – золото, эта старая поговорка вполне справедлива» или «Не считайте себя глупой, молчание может быть очень целительным». Боже, какая идиотка эта женщина.
Когда время сеанса подошло к концу, она широко улыбнулась и сказала:
– К нашей следующей встрече я дам вам домашнее задание.
Не хочу, чуть не ответила я, но она продолжала:
– Вы должны сходить в парикмахерскую и модно постричься.
Сейчас я больше чем когда-либо была убеждена, что фрау Картхаус-Кюртен не настоящий психотерапевт. Наверняка она просто посещала семинар (для стилистов?) выходного дня. Возможно, даже удалённо.
– И проведите, пожалуйста, курс ухода за волосами. Непременно. Когда вы придёте в следующий раз, я хочу видеть, что ваши волосы блестят. И не забывайте принимать таблетки.
Я не забывала. Я принимала таблетки, регулярно посещала эту идиотскую терапию и даже сходила в парикмахерскую. Но тем не менее я оставалась пребывать в моей чёрной дыре. Дни проходили в сером однообразии, и моим наибольшим достижением часто бывали подъём с постели и чистка зубов.
Примерно через неделю после моей памятной встречи с Лео я заболела. Всё началось с безобидного насморка и боли в горле, потом развился противный кашель и поднялась температура, и за неделю до рождества домашний врач Мими и Ронни (который таким образом получил наконец возможность познакомиться со мной) диагностировал у меня запущенный бронхит и прописал антибиотики. Дня на два после этого мне стало лучше, но затем бронхит неожиданно вернулся в более резкой и болезненной форме. Мокрота, которой я откашливалась, была такого нездорового зелёного цвета, что я никому не хотела об этом рассказывать. Вечер сочельника я провела в постели с температурой 39,5, и поскольку на второй день рождества мне по-прежнему не стало лучше, вызванный Ронни врач отправил меня в больницу. Сначала я пыталась сопротивляться, боясь, что в момент слабости меня незаметно отправят в закрытое отделение психиатрии, но Мими заверила меня, что она никогда так не поступит. От жара я была очень слабой, и поэтому спустя час я уже лежала в трёхместной палате со стенами цвета мочи. Палата была оснащена раковиной и имела номер 311.
Хотя было рождество, обе другие постели не пустовали, на них хрипели две примерно столетние дамы, одна с воспалением лёгких и катетером в мочевом пузыре, другая без конкретного диагноза. Я подозревала, что её семья просто сплавила её на рождество, потому что у неё была парочка качеств, которые наверняка не упрощали пребывание с ней под одной крышей. К примеру, она громко кричала посреди ночи, а днём по сто раз за час повторяла: «Ах, ах, ах, да».
Женщину с воспалением лёгких часто посещали её родные, приходили её сын и дочь и приводили с собой пятилетнюю правнучку по имени Шолиен. Я в какой-то момент чуть не спросила, как это пишется по буквам, но потом вспомнила, что недавно видела объявление о дне рождения «Мониек Айлиен», и сочла за лучшее промолчать. Шолиен была одной из тех детей, про которых думают, что таких не бывает. Она могла постоянно сосать леденцы и запивать их лимонадом. И от своих бабушки и дедушки, то есть детей моей соседки по палате, она училась прекрасному немецкому.
– Шолиен, абними беднаю баббушку. Она такая ббольная.
– Шолиен, пакажы баббушке твою новую егрушку. Гля, баббушка, тут есть даже интернет.
И мой абсолютный фаворит:
– Давай, Шолиен, пакормим бедную баббушку. Не, не вилкой, это ж суп.
– Ах, ах, ах, да, – сказала женщина с постели у окна.
Я хотела домой. Но мне было нельзя, потому что мой бронхит перешёл в воспаление лёгких, и мне назначили капельницу с антибиотиком минимум на десять (десять!) дней, из-за чего я должна была оставаться в постели. Моя сестра очень мне сочувствовала, они с Ронни приходили каждый день, кормили меня фруктами и обеспечивали книгами, а также айподом с кучей записанных на него аудиокниг и бодрящей музыкой. Они и ах-ах-ах-да-женщину кормили фруктами, она потом плакала от умиления, и прабабушка Шолиен тоже иногда получала виноград и мандарины, это было приятным разнообразием после настойки, которую её дочь вливала в неё столовыми ложками. «Чтобы ты сновва фстала на ноги, баббушка».
Из Ганновера приехали мои родители. Они привезли мне кучу пижам и ночных рубашек, витаминный сок и мандолину. Мандолине я не очень обрадовалась.
– Мы подумали, это на тот случай, если ты захочешь отвлечься, – сказала мама, а отец добавил:
– Ты же знаешь, музыка полезна для гигиены души.
– С книгами оказалось всё не так просто, – сказала мать и вздохнула. – Почти в каждой книге, которую я брала в руки в книжном магазине, речь шла о юной вдове, которая пребывает в трауре из-за смерти мужа, но потом находит себе нового мужчину. Мне это казалось чистой издёвкой. Но в книгах, где не было вдовы, непременно шла речь о любви!
– Я хотел привезти тебе много кровавых триллеров, но твоя мать сказала, что в данный момент это может навести тебя на глупые мысли. – Отец похлопал меня по руке. – Поэтому мы посоветовались с продавщицей. Она нам порекомендовала вот эту.
– «Я тут всего лишь кошка?»
– Да, там речь идёт о кошке – и никакой любовной истории.
– Ага. Очень осмотрительно. Еда готова.
– Книга рецептов. Никакой любви.
– «Беспричинно счастлива»?
Моя мать кивнула.
– Да, это скорее нечто эзотерическое. То есть там речи идёт о том, что можно быть счастливой, даже находясь не в самой лучшей фазе. Понимаешь?
– Да, именно что беспричинно счастливой! – сказала я и прочла текст на суперобложке. Может, мне тоже стоит заняться сочинительством книг, надо глянуть, свободны ли ещё другие названия, например, «беспричинно замужем» или «беспричинно здорова». Это будут точно мегабестселлеры.
На четвёртую ночь моего пребывания в больнице я наконец прозрела. До меня дошла пара фундаментальных истин. Первое: даже если ты себя чувствуешь преотвратительно, тебе может стать ещё хуже. Второе: Карл умер и никогда не вернётся. Третье: в больнице никто ночью не спит, кроме тех, кто храпит, причём так громко, что больше никто спать не может.
На следующий день я взялась за мандолину. Мои соседки были в восторге (одна заснула, вторая заплакала от умиления), а у двери собралась парочка пациентов из соседних палат. В последующие дни меня каждые два часа заставляли что-то играть, на концерты приходило много слушателей, даже медсёстры и врачи охотно заглядывали к нам в палату 311. Особенно нравились людям меланхоличные русские мелодии, где ямщик гнал лошадей по широкой степи, а среди долины ровныя рос высокий дуб (не беспокойтесь, я не пела, а только играла на мандолине, текст, так сказать, вплетался в ткань мелодии).
Я не могла играть долго, потому что рука под капельницей начинала гореть, опухать и болеть, но глубокий сон моей соседки после одного из концертов компенсировал мне это побочное действие музыки. Потому что её семья заглянула в дверь и прошептала: «Баббушка спит сном праведников, смотри, Шолиен, давай лучше придём завтра».
На седьмой день меня навестил аптекарь. Он сказал, что один его друг лежит в хирургическом отделении, и раз уж он здесь, то он заодно пришёл и ко мне.
Я искренне обрадовалась ему, пожалев на секунду, что у меня немытые волосы, но потом подумала, что в прошлый раз я в любом случае выглядела ещё хуже, и вдобавок с собачьими какашками на туфлях.
– Как вы узнали, что я в больнице? – спросила я.
– Я спросил у твоей сестры, – ответил аптекарь, раскладывая свои приношения на покрывале. При этом он широко улыбался. – Я подумал, что мы сделаем что-нибудь для твоей внешности. Больничный воздух не очень хорош для кожи. Здесь у нас мягкий пилинг, чудесная пенка для очистки лица, совершенно экологичная, лосьон для лица и увлажняющая маска от Ла Мер, крем для век от Луи Видмера, дневной крем и питательный ночной крем с особенно тонкой текстурой.
Я потеряла дар речи.
– Да, я знаю, что это стоит целое состояние, – сказал аптекарь. – Но ты спокойно можешь это принять, я, так сказать, сижу прямо на источнике. – Он довольно похлопал себя кончиками пальцев по щеке. – Что видно прямо по мне, я считаю. Или ты думала, что мне уже 31?
– Ты используешь увлажняющий крем?
– Конечно! С моими веснушками мне даже зимой нужен крем с высоким фактором защиты от солнца, и я никогда не забываю свой крем для век. – Он любовно сдвинул баночки и коробочки в ряд. – Эта увлажняющая маска – что-то необыкновенное. Я уже не могу без неё жить.
У меня словно пелена упала с глаз. Мой аптекарь оказался голубым! Это объясняло и то, почему он не только заметил кольцо Лео, но и сразу же его оценил. Платина, по меньшей мере сорок граммов.
– Ах, ах, ах, да, – сказала пожилая женщина с соседней койки. Мне захотелось сказать то же самое, поскольку я была слегка разочарована. Всё это время я воображала себе, что у аптекаря есть определённый интерес ко мне, так сказать, как у мужчины к женщине. Разумеется, ничего серьёзного, но мне нравилось думать, что есть ещё кто-то, кто находит меня привлекательной, хотя внешне и внутренне я пребываю в совершенно жалком состоянии.
Н-да.
– Давай начнём? – предложил аптекарь. Он вытащил из другого пакета кипенно-белые салфетки и развернул их. Затем он протянул мне обруч для волос. – Он нам нужен, чтобы убрать чёлку с лица. Кстати – ты сделала стрижку?
– Ах, ах, ах, да, – сказала я и в первый раз внимательно посмотрела на аптекаря. Да, будь я мужчиной, он вполне бы мог мне понравиться. Светло-карие глаза, длинные загнутые ресницы, как у лани. Его короткие волосы имели необычный рыже-каштановый оттенок, и я подумала, что он использует оттеночный шампунь. Хотя при ближайшем рассмотрении его щетина тоже оказалась рыжеватого цвета – даже, можно сказать, рыжего. Он правильно делает, что бреется.
– Сначала пилинг. Ляг и закрой глаза. – С двумя салфетками он отправился к раковине. – Можно? – спросил он у прабабушки Шолиен.
– С ума сойти, – сказала я, но послушно закрыла глаза – искушение было слишком велико. Я никогда не была у косметолога – честно говоря, мне было жалко денег. Кроме того, я не очень умела лежать спокойно. Сейчас, однако, мне ничего другого не оставалось. Сначала аптекарь положил мне на лицо горячий влажный компресс, потом он мягкими подушечками пальцев сделал мне массаж лица с кремом, потом опять был компресс, и в заключение он покрыл мне лицо прохладной маской. Будь я кошкой, я сейчас точно бы замурлыкала. К сожалению, во время процедуры в палату вошла семейка Шолиен («Дядя делает тётю красивой, Шолиен, давай сделаем так баббушке тоже, да? Баббушка, тебе это пойдёт на пользу, а Шолиен будет твоим косметологом, да? Давай, Шолиен, только не мажь в глаза «Нивею», баббушке будет плохо»). Это слегка нарушило расслабляющую атмосферу салона красоты.
Я не могла определить, было ли внешне заметно воздействие процедуры, но когда аптекарь снял последнюю салфетку и разрешил мне сесть, моя кожа показалась мне чудесно мягкой, гладкой и нежной. Бедная баббушка на соседней кровати выглядела как призрак, потому что Шолиен размазала ей крем по всему лицу, и только глаза, свободные от крема, боязливо оглядывали комнату. Дочь налила ей настойки для успокоения нервов, и алкоголь снова расслабил бедняжку.
Аптекарь, засовывая влажные салфетки назад в пакет, улыбался мне. Я в это время любовалась его ухоженными руками с наманикюренными ногтями.
– Ну, как ты себя сейчас чувствуешь?
Я улыбнулась в ответ.
– Беспричинно счастливой?
– Во всяком случае, ты выглядишь намного лучше. Снова на семнадцать лет. – Аптекарь посмотрел на часы. – К сожалению, мне уже пора. Но послезавтра я могу снова прийти.
– Да, поскольку мои ноги тоже срочно нуждаются в уходе, – насмешливо сказала я.
– Не вопрос, – ответил аптекарь. – У нас есть прекрасные товары по уходу за ногами. И я даже умею красить ногти, честно!
– Верю сразу. – Я покачала головой. – Не знаю, почему вы так изумительно милы со мной. То есть мне это очень нравится, но я этого совсем не заслужила. Ну, вы знаете – потому что я всё время обзывала вас идиотом и всё такое. И по сути мы едва знакомы.
– А я так не думаю. – Он стал совершенно серьёзным и снова присел на краешек моей кровати. Он осторожно погладил мою руку под капельницей. – Я сразу, как в первый раз тебя увидел, почувствовал за тебя ответственность. Я подумал, что этой девушке срочно нужен друг.
К сожалению, после его слов у меня из глаз брызнули слёзы.
Аптекарь сделал вид, что он этого не видит.
– Ну как? Мы друзья?
Я смогла только кивнуть в ответ. Аптекарь совершенно не заметил, что я очень взволнована. Он довольно улыбнулся и потащил к двери свои мокрые салфетки. Я смотрела ему вслед полными слёз глазами. Для меня дружба была очень чувствительной темой. Всю свою жизнь я мечтала о лучшей подруге, но у меня никогда её не было. Впрочем, Мими всегда утверждала, что она – моя лучшая подруга, и моя мать охотно это заявляла. Но тем не менее это были моя сестра и моя мать, а это не то же самое, что лучшая подруга. Когда аптекарь ушёл, мне стало ясно, что сейчас моя мечта сбылась: голубой друг был так же хорош (если не лучше), как (чем?) лучшая подруга.
Глупо было только то, что я до сих пор не знала его имени.
17
«Можно чувствовать себя счастливым и без счастья –
это и есть счастье».
Мария фон Эбнер-Эшенбах
Пожалуйста, прочтите это дважды. А сейчас нервно
потрясите головой. Вот именно. Я слышала,
что счастье без счастья бывает только под кокаином.
Но, к сожалению, это вредно для здоровья.
И очень дорого. Э-э, и незаконно, разумеется.
То есть я лучше останусь несчастной и подожду причины,
по которой я могла бы быть счастливой.
(Я была бы довольна и меньшим).
(Но не совсем уж мелочью).
После десятидневного пребывания в палате 311 гостевая комната у Ронни и Мими показалась мне верхом роскоши. Я была искренне благодарна за то, что могла спать в комнате одна и имела в своём распоряжении отдельную ванную. Правда, настроение в доме было каким-то странным, и Мими немедленно объяснила мне причину.
– Я беременна, – резко объявила она и предупреждающе подняла руки. – Нет! Не обнимай, не реви, не говори, что ты рада. На этот раз будем радоваться, когда ребёнок появится на свет. Если появится.
– Но ведь…
– Нет! Не говори этого, – перебила меня Мими. – Никаких заклинаний «Всё будет хорошо», поняла? Мы должны подходить к этому вопросу так трезво, как только можно. Если что-то пойдёт не так, значит, оно пошло не так. Если нет, тем лучше.
– Но как…?
– Нет! – Взгляд Мими был полон ярости. – Я не ненормальная. И я не пойду к этой чокнутой психотерапевтше. Я разберусь сама. У меня был выкидыш, то есть я знаю, чем всё может закончиться. Я смогу пережить это ещё раз, только если я буду следовать своим собственным правилам и учитывать худшие вероятности.
– Окей. Это я умею хорошо. – Я всё-таки обняла Мими. – А что сказали мама и папа?
– Ничего, – ответила Мими. – Потому что они не знают. И не должны знать. Они опять проболтаются и расскажут об этом Циркульной пиле. И она опять замучает меня своими звонками и дурацкими советами. И если это снова случится, она снова скажет: «Хотела бы я знать, что ты сделала не так», и тогда мне придётся, к сожалению, её убить. Это очень опечалит Мануэля, а Элиана останется сиротой.
– В какой-то момент это станет заметно.
– Да. Возможно. Но я скажу, что я просто поправилась. Ты должна молчать. Только ты и Ронни знаете об этом, и оно так должно и остаться.
– И мне нельзя порадоваться? Как ты знаешь, у меня в настоящий момент мало поводов для радости, и поэтому твоя…
– Нет! Извини, но нельзя. Нельзя радоваться, пока есть опасность, что радость безосновательна. Будем радоваться только тогда, когда для этого будет причина.
– Окей. Но это совершенно дико, потому что в жизни нет никаких гарантий, ты ведь знаешь?
– Мне плевать.
– Если тебе нужна гарантия, купи себе плойку для волос.
– Сама себе купи, Кудряшка Сью. – Ну, по крайней мере, я заставила Мими рассмеяться.
– Но я хочу хоть чему-нибудь порадоваться!
– Есть много других поводов для радости, – сказала Мими. – Ну ты знаешь, мелочи, которые делают человека счастливым, блаблабла. К примеру, ты можешь радоваться погоде. Или тому, что Ронни сегодня вечером приготовит лазанью. И если ты хочешь немного позлорадствовать, то ты можешь порадоваться тому, что вчера герр Крапенкопф поставил на улице новогоднюю ёлку и поскользнулся при этом на собачьих какашках.
– Точно?
– Ладно, про собачьи какашки я выдумала. Но он точно поскользнулся, и фрау Крапенкопф очень живо описала, какими цветами переливается сейчас его задница.
– Лучше я порадуюсь лазанье, – сказала я.
– Да, но помни: разговоры за столом о младенцах и всём таком прочем должны быть табу.
– Даже с Ронни?
– Именно что с Ронни, – сказала Мими.
– Она рехнулась, – высказался Ронни, когда во время готовки мы с ним на короткое время остались одни. (Я, как всегда, добровольно резала лук, при этом можно так хорошо поплакать). – Но тут ничего не поделаешь. Фрау Картхаус-Кюртер сказала, что это будет ослабевать по мере развития беременности. Гормоны станут сильней, говорит она.
– Ты что, опять к ней ходил?
Ронни покраснел.
– Я и у священника был, – признался он. – В таких ситуациях надо получать духовную поддержку где только можно. – Он смущённо почесал себе подбородок. – Но давай поговорим о тебе. Ты выглядишь гораздо лучше. Всё ещё слишком худенькая, но в остальном намного лучше.
– Это из-за увлажняющего крема, – сказала я и рассказала Ронни, что у меня чудесным образом сбылась мечта о лучшей подруге. Точнее говоря, о голубом лучшем друге, что ещё замечательней. Тем более что мой голубой лучший друг – это аптекарь, который может покупать косметику от Ла Мер с отличными скидками.
Мими вернулась в кухню и сказала:
– И это мы слышим из уст женщины, которая до сих пор даже не подозревала, что косметика Ла Мер вообще существует.
– Но аптекарь никакой не голубой, – сказал Ронни.
– Голубой, – возразила я. – Он делает себе увлажняющие маски и использует крем для век.
– И его зовут Юстус Детлефсен, – сказала Мими и захихикала. – Как тебе?
Аптекаря действительно так звали. Я его спросила. В конце концов, должна же я знать имя моего нового лучшего друга. Он немного обиделся из-за того, что я посчитала его имя забавным, но разрешил мне и впредь называть его «аптекарь». И на «ты».
– Нет, нет, – сказал Ронни. – Вы же имеете ввиду аптекаря с проезда Жука-бронзовки? Он не голубой. У него что-то есть с его сотрудницей. Этой красоткой с тёмными кудрями.
– Нет, – сказала Мими. – Она весной выходит замуж, я знаю точно, потому что они с женихом купили у нас к свадьбе пару туфель.
– Кроме того, он покрасил мне ногти на ногах, – сказала я. – И специально для этого купил лиловый лак.
Ронни сдался.
– Ну раз вы так считаете… Но это здорово, что у тебя появился друг. И если подумать обо всех детских товарах, которые он нам сможет… – ой!
Мими запустила в него мандарином.
– Будь добр придерживаться правил!
– Ладно, – сказал Ронни и подмигнул мне. В последующие дни мы разработали своего рода код, позволяющий нам обсуждать беременность Мими без риска получить по голове продуктом питания. Ребёнка мы обозначили кодовым словом «слива» (срок рождения выпадал на август, как раз на время урожая слив), гинеколог назывался «зеленщик», гормоны превратились в муравьёв и так далее.
Мими уже не могла на нас ругаться, случайно услышав, как мы разговариваем про тару для слив или про наилучший способ транспортировки слив. Правда, мы и сами иногда не понимали сказанного посредством кода. Особенно когда к делу примешивались настоящие сливы. Однажды Ронни чуть не уронил чайник, когда Мими рассеянно заявила, что ей хочется сливового мусса.
Хотя мне пока нельзя было радоваться, потребность действовать уже возникла, поскольку гостевая комната, где я сейчас жила, предназначалась для детской, когда слива появится на свет. Поэтому в январе я отправилась в риэлторское бюро, которое мне порекомендовала фрау Картхаус-Кюртен. Риэлторша была молодой, милой и энергичной, но она невысоко оценивала перспективы найти квартиру с открытым камином.
– Две комнаты, кухня, прихожая, ванная и камин встречаются так же редко, как выигрыш в лотерею.
– Но квартира обязательно должна быть с камином, – сказала я, наплевав на то, что эта женщина может посчитать меня ненормальной. – Но я готова рассмотреть вариант с ванной без окон.
– Посмотрим, что тут можно сделать, – сказала риэлторша. Я была уверена, что она найдёт мне подходящую квартиру, поскольку она казалась очень компетентной особой. Когда я описала ей моё текущее профессиональное, финансовое и личное положение, она, недолго думая, ответила:
– Мы просто напишем: «состоятельная дипломированная метеоролог» – это звучит фантастически и соответствует истине.
Возможно, в этом-то и был фокус: никакой лжи и умеренное количество правды. Вот секрет равновесия в мире.
Раз уже я так раскочегарилась (фрау Картхаус-Кюртен называла это «стабильным состоянием»), то мы смогли предпринять и давно запланированную поездку в Дюссельдорф, где Карл складировал большую часть предметов искусства и мебели. Я поехала туда только потому, что «противники», то есть Лео с сёстрами, отказались присутствовать при каталогизации, поэтому я могла быть уверена, что никого из них там не будет.
– Доверие – это хорошо, но контроль ещё лучше, – сказал мой адвокат, дружелюбный человек с собачьим взглядом и прямым пробором. – В противном случае я бы настаивал на вашем присутствии, поскольку колье или бидермайер-секретер могут очень быстро исчезнуть в сумочке, не правда ли? Я и так опасаюсь худшего в отношении интерьера виллы – туда наверняка имеет доступ и брат, а я уверен, что он приберёт к рукам всё, что плохо лежит, если уже не прибрал. Вам надо было бы с самого начала туда отправиться и всё сфотографировать.
Я попыталась объяснить ему, что мне это довольно-таки безразлично. Я только хотела, чтобы всё это побыстрее закончилось. Я хотела как можно скорее закрыть эту страницу своей жизни.
Адвокат ответил, что мне это может быть безразлично, а уж он позаботится о том, чтобы я получила полагающееся мне по закону. И пусть виллу обчистят до нитки, но в остальном дядюшка Томас не не получит даже табака из табакерки, которую он постоянно поминает. Его претензии, сказал адвокат, ни в коей мере не обоснованы, а многократно упомянутые доказательства так и не предоставлены. В соответствии с тем листком бумаги, который поцеловал мой отец, то есть тем, на котором Карл написал, что в случае своей смерти он всё завещает мне, наследство в его текущем состоянии должно быть поделено исключительно между мной как наследницей и детьми Карла как обладающими правом на обязательную долю.
– И тогда вы станете состоятельной женщиной, – сказал адвокат. – Даже после того, как выплатите мне гонорар.
Разве что дядюшка Томас вытащит из рукава козырного туза.
Лео с сёстрами составили список того, что, по их мнению, подлежало разделу по наследству. Их список в целом соответствовал перечню, который составили ещё в Лондоне мой отец и Мими по бумагам Карла. В отношении депозитов, наличных и недвижимости у нас не было никаких разногласий, нужно было только уточнить стоимость недвижимости. Несколько хуже обстояли дела с пунктами «Инвентаризация виллы в Роденкирхене» и «Различные картины, украшения, часы и предметы искусства», но тут помогли километровые списки, составленные дядюшкой Томасом. Он указал ровно 34 предмета, которые, по его мнению, должны отойти ему, поскольку они происходили из наследства его любимой тётушки Ютты и всегда предназначались для него, и ещё 22 предмета, которые он якобы должен получить по «правовым и моральным» соображениям (фраза, заставившая моего адвоката искренне рассмеяться), и Карл всё это просто для него сохранял. И действительно, на складе – Карл нанял помещение площадью более 50 квадратных метров, где предметы громоздились почти до самой крыши) – на складе мы нашли многие из упомянутых дядюшкой Томасом предметов, к примеру, регулярно упоминавшуюся картину «Берег и натюрморт с рыбами». Несмотря на утверждение Карла, что искусство – это нечто не всегда доступное даже интеллигентным людям, я поняла, что никогда ещё не видела более отвратительной картины, и спонтанно решила отдать эту вещь дядюшке Томасу.
Но адвокат сказал, что это была бы глупая ошибка, потому что по его сведениям эта картина стоит около сотни тысяч евро. После чего я посмотрела на мёртвых рыб и раков другими глазами.
Собственно, я надеялась (и боялась) наткнуться на складе на сентиментальные воспоминания и обнаружить там частицу Карла, относящуюся ко временам до меня. Но всё, что там находилось, принадлежало его родителям либо тётушке Ютте. Вероятно, Карл собирался когда-нибудь продать это (и, по моему мнению, это было бы лучшим из того, что можно было сделать с большинством этих предметов).
Целый день адвокат, его помощница и я занимались каталогизацией складированных вещей. Всё – стулья, картины, зеркала, бронзовые скульптуры – было сфотографировано, пронумеровано и кратко описано (№ 13, стеатитовая скульптура с пятью ногами, вероятно инопланетянин, высота ок. 60 см, неописуемо омерзительная), и к вечеру мы всё аккуратно закаталогизировали. Часто упоминавшаяся табакерка, часы и украшения отсутствовали, что вызвало недовольство адвоката, поскольку по словам дядюшки Томаса речь шла о вещах огромной ценности («Для моего доверителя важна в первую очередь духовная ценность этих предметов, поскольку он увязывает с ними традиции и воспоминания…»). Было и несколько картонных коробок, которые мы бегло просмотрели и записали просто как коробки, полагаясь на то, что в них нет ценных вещей. 11 коробок с книгами, 3 коробки с женской одеждой 50 размера и одна коробка с фарфором. Лучшей находкой оказалось чучело фокстерьера, чьи стеклянные глазки дружелюбно и бойко смотрели на нас.
– Он что-нибудь стоит? – спросила я у адвоката.
– Ну, если бы вы захотели отдать это мне, вы должны были бы мне ещё доплатить, – ответил он. Тем не менее мы аккуратно записали пёсика под номером 243. У него имелся ошейник с хорошенькой серебряной подвеской в виде сердца, на которой было выгравировано его имя.
Повинуясь импульсу, я забрала номер 243 с собой домой и тайно пронесла его к себе в комнату. (С начала беременности Мими у нас были строгие правила в отношении гигиены, и я боялась, что чучела этим правилам не соответствуют).
В моё отсутствие Лео позвонил Мими и Ронни на автоответчик. Он говорил коротко и скупо, словно посторонний человек. «Здравствуйте, меня зовут Лео Шютц, и я прошу Каролину позвонить мне по номеру…».
Разумеется, я не позвонила. Наша последняя встреча бросила меня в мою глубокую чёрную дыру, и сейчас, когда я сумела вскарабкаться наверх, я не хотела рисковать тем, что Лео снова наступит мне на руки, держащиеся за край ямы. Но на следующий день он позвонил снова, и поскольку Мими как раз делала свой вечерний тест на беременность (она была на седьмой неделе, но никак не могла в это поверить), я подошла к телефону.
– Лео Шютц, привет, Каролина. Я звонил вчера.
– Да, я знаю, Лео. И я помню, как твоя фамилия. – По чистой случайности такая же, как моя.
– К сожалению, ты так и не перезвонила после нашей встречи.
– Да, верно. Я была в больнице.
Вздох.
– Ты была больна?
Нет. Мне просто захотелось полежать в больничке ради собственного удовольствия. Чтобы немного пообщаться с людьми. Кроме того, мне ужасно нравится больничный запах.
– А, понимаю, – сказал Лео, хотя я ему не ответила. – В такой больнице. Надеюсь, что сейчас тебе снова лучше. Мне бы хотелось с тобой встретиться. Есть вещи, которые надо обсудить. Сегодня я получил инвентарный список от твоего адвоката. Там куча вещей, с которыми надо разобраться.
– Что значит «в такой больнице»? – спросила я. – Я не была в психиатрии, если ты это имеешь ввиду. Хотя, если хорошенько подумать, там было довольно-таки много ненормальных. Кто знает, может быть, это была всё-таки психиатрия, а я просто этого не заметила.
Лео не стал развивать эту тему.
– Так что, как ты думаешь? Ты сможешь со мной это обсудить?
