Текст книги "Непристойное предложение"

Автор книги: Керстин Гир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 3

Катинка, Эберхард, Эвелин и я в недоумении остались сидеть за столом.

– Жизнь подчас бывает суровой, но несправедливой, – огорченно проговорил Эберхард.

– О чем вообще может идти речь? – спросила я скорее всего у себя самой.

– О деньгах, конечно, – сказала Катинка.

– Ах вот оно что, – произнесла Эвелин. – Многие жалеют, да некому помочь.

Я была с ней полностью согласна.

– Ничего невозможного – а вдруг «тойота»! – выпалил Эберхард.

Мысль, несмотря на всю ее нереальность, была заманчивой. Впрочем, можно и из Савла [8]8
  Немецкая поговорка: превратиться из противника каких-либо взглядов в их ярого защитника. Савл – языческое имя апостола Павла.


[Закрыть]превратиться в Павла. Бывало на свете и такое.

– Но я тоже должен там быть, – заметил Эберхард. – Я бы не стал просить много.

– Это верно, – сказала Катинка и покосилась в сторону двери. – Если уж кто-то и должен быть там, так это ты. В конце концов, тыединственный, кто умеет обходиться с деньгами. У насденьги никогда не утекут просто так, как в черную дыру, а наоборот – станут работать и принесут прибыль.

Но здесь ее мысли снова вернулись к мечтам о шести или восьми детских комнатах в их новом доме, и лицо Катанки просветлело.

– Как обрадовался папа! Я думаю, что нас с тобой не обойдут, Эби. В конце концов мы никогда его не огорчали. Вероятно, он хочет, сначала слегка намылить мальчикам шеи.

– Гм-гм, – пробурчал Эберхард. – Дружба дружбой…

– Что? – спросила я.

– Я иногда спрашиваю себя, как тебе удалось сделать карьеру, Эберхард? – Произнесла Эвелин.

– Успех достигается потом, – ответил Эберхард.

– Пот – хорошее слово, – продолжала Эвелин. – А как насчет дезодоранта? Тебе следовало бы побеспокоиться о нем.

– Он не забывает о дезодоранте, – вмешалась Катинка. – Только его действия не всегда хватает. Но что поделаешь, если потовые железы так сильно работают. Хотя в принципе это даже показатель здоровья.

– Однако запах не всегда здоровый, – съязвила Эвелин.

– Да чтоб ему провалиться, этому дезодоранту! – взвился Эберхард. – Я думаю, что у каждого из здесь присутствующих бывают критические дни… Ты что-то слишком раздражена сегодня, моя дорогая свояченица.

Эвелин сжала в руке нож и гневно сверкнула на него глазами.

– Давайте лучше сменим тему, – предложила Катинка.

Я благодарно улыбнулась ей.

Эвелин выпустила нож из руки, закурила сигарету и сделала глубокую затяжку. Катинка критически поморщилась, но таков был неписаный закон этого дома: курить в зимнем саду дозволялось всем сюда вхожим. Даже несмотря на то, что кто-то в доме находился в положении.

– Что касается меня, то я нахожу запах табачного дыма не менее отвратительным, чем запах пота, – не замедлил высказаться Эберхард.

Боже мой, как только Катинка может жить с таким мужчиной?

– Никотин снижает репродуктивную функцию, – строго сказала она. – Подтверждено наукой.

– Тогда я не понимаю, почему ты никак не начнешь курить, – едко бросила Эвелин.

Эберхард закашлялся.

– Вы смотрели это в понедельник? – спросил он примирительно, пытаясь вернуться к своей излюбленной теме.

Эвелин перевела взгляд в мою сторону. Я показала ей язык. Теперь все начнется снова! Единственным хобби и свободным времяпровождением Эберхарда и Катинки, помимо производства и выращивания детей, было, как уже упоминалось, телевидение. Их любимой передачей была «Кто хочет стать миллионером?» с Понтером Йаухом. Каждое воскресенье после семейной разборки в доме свекра они с упоением предавались обсуждению участников программы.

– Вы смотрели выпуск этой недели? – продолжал допытываться Эберхард. – С тем типом, который не знает, что означает слово «reussieren». [9]9
  Преуспевать, иметь успех (нем.).


[Закрыть]

Я отрицательно покачала головой. Я не смотрела этот выпуск. К сожалению. Иначе узнала бы наконец, что означает «reussieren».

Эвелин стряхнула с сигареты пепел.

– Слава Богу, у меня есть чем заняться вечерами, вместо того чтобы зависать перед экраном, – произнесла она. – Разве я этого ухе не говорила?

– Жаль. Потому что это было так неприятно. «Reussieren», я вас умоляю! – продолжал возмущаться Эберхард. – Но тот тип в самом деле не имел никакого понятия.

Катинка, как всегда, тоже была в курсе.

– Бедная, бедная Германия, – добавила она.

На какое-то время воцарилось общее молчание. Я взглянула на остальных и пришла к заключению, что все, кроме меня, знали значение этого слова и скорбели о судьбе бедной Германии. Потому что, оказывается, еще есть люди, не слышавшие этого слова.

– Ну да, – произнесла я наконец, чтобы хоть как-то разрядить молчание и поднять настроение присутствующим. – Ведь не каждый умеет играть на музыкальных инструментах.

Все уставились на меня.

– Что? – резко спросила Катинка.

– Это была лишь шутка, – пробормотала я.

Катинка не поверила мне.

– Только не вздумай сказать, что ты тоже не знаешь.

– Конечно, знаю, – пошутила я снова. – Если я вчера целый день только тем и занималась, что «реюссировала» молодые бегонии. Адская работка, скажу вам.

Лицо Катинки сделалось пунцовым.

– Ну, будь же серьезной, скажи, ты ведь знаешь, что оно значит.

– Можешь предложить мне четыре варианта ответа, – отбывалась я, чтобы ненароком не оказаться лишенной жизни.

– Но это же не может быть правдой, – приставала ко мне Катинка. – Ты что, и в самом деле не знаешь?

– Ну и? – устало ответила я. – Это же не «реюссирует» из меня свинью.

Прошло больше получаса, прежде чем Штефан и Оливер вернулись из кабинета свекра. Я внимательно рассматривала их, но они выглядели совсем не так, как люди, только что сорвавшие крупный куш в казино. Они даже не выглядели как игроки, сделавшие хоть одну правильную ставку. Как жаль.

– Олли, мы можем ехать домой? – только и спросил Штефан.

Я тотчас поднялась, прежде чем Эберхард и Катинка успели вспомнить еще какой-нибудь вопрос из той игры, типа: какой из Северо-Фризских островов является самым крупным. («Пойдем же, Оливия, это как-никак вопрос о двух тысячах евро!»)

– Я лишь попрощаюсь с твоим отцом.

– Не обязательно, – резко произнес Оливер. – Он прилег немного отдохнуть.

– Что, прямо сейчас? – обеспокоенно спросила Катинка, – Но ведь еще только половина двенадцатого. Уж не заболел ли он?

Штефан фыркнул:

– Не беспокойся, сестренка. Наш папочка доживет до ста лет. – Однако это прозвучало не так, словно он был особенно рад сказанному. – Пойдем же, Олли, у нас есть еще дела дома.

Эвелин и Оливер покинули дом вместе с нами. Я не испытывала особых угрызений совести от того, что оставила Катанку и Эберхарда наедине с неубранным после завтрака столом, настолько они достали меня своими разговорами об игре «Кто хочет стать миллионером?». Катинка бросила мне что-то вслед, прозвучавшее как «бедный Боркум». [10]10
  Остров Боркум из группы Северо-Фризских островов.


[Закрыть]

– Что такого сверхсекретного поведал вам Фриц? – спросила я, когда мы выходили из дома. – Много ли он решил дать?

Сказать, что я сгорала от любопытства, значит ничего не сказать. Но ни Оливер, ни Штефан мне не ответили.

– Следовало бы поместить старика в психушку, – процедил сквозь зубы Штефан.

А Оливер пробормотал:

– Старый неврастеник. Совсем сошел с ума.

– Скажите же нам хоть что-нибудь, – вступила в разговор Эвелин.

– Собирается он дать денег или нет? – добавила я.

– И да и нет, – ответил Штефан.

– Смотря как будем себя вести, – добавил Оливер и уселся в свой серебристый блестящий «Z4». [11]11
  «БMB-Z4» – открытый двухместный автомобиль.


[Закрыть]

Эвелин заняла место рядом и на прощание изобразила на лице такую гримасу, словно приступ боли разом поразил все ее зубы. Как бы то ни было, но выглядела она действительно усталой. Я кивнула в ответ с сочувствующим выражением, так как мне пришло в голову, что если они заведут ребенка, им придется продать машину, ведь в ней не было предусмотрено место для детского сиденья. Может быть, эта проблема тревожила ее сердце.

– Теперь скажи наконец! – воскликнула я, когда мы уселись в свой раздолбанный универсал (если бы его пришлось продавать, у меня бы сердце не екнуло). – Что вам поведал Фриц?

Штефан в ярости повернул ключ в замке зажигания.

– Что ему постоянно стыдно за нас, что мы законченные неудачники, не умеем обращаться с деньгами, что у нас ни на кого и ни на что нет чутья, – все, что есть на самом деле.

– Да-да, – нетерпеливо перебила его я. – Это он всегда говорит. Но почему сегодня высказал все это за закрытой дверью? Он замыслил что-то недоброе?

Штефан помолчал несколько секунд, пока выезжал задним ходом со двора.

– Потому что он коварный, одержимый властью старый тиран, – в сердцах произнес он.

– Но и это для нас не новость. Смотри, пожалуйста, за дорогой! Новость только в том, что он вдруг открыто заговорил о своих деньгах. А если ты меня спросишь, так я с удовольствием их немедленно возьму. Даже без всяких угрызений совести!

– А ты думаешь, у меня будут эти угрызения? – крикнул Штефан и резко затормозил, едва не проскочив на красный свет. – Если бы он на старости лет вдруг ни с того ни с сего проявил великодушие, я был бы последним, кто стал отговаривать его от этого, можешь мне поверить. Я лично придерживаюсь той точки зрения, что отец может хоть что-то передать сыновьям от своего богатства! Только в случае с нашим отцом это не проходит. Он никогда никому ничего не дал просто так, без того, чтобы не получить взамен куда больше.

Мое любопытство разрослось до заоблачных высот.

– Так что же он потребовал в качестве ответной услуги на этот раз? – спросила я, затаив дыхание, в то время как моя фантазия начинала рисовать самые невероятные картины.

– Поверь мне, ты вряд ли захочешь об этом узнать, – ответил Штефан.

– Разумеется, я этого хочу! – воскликнула я. Ох, как я этого хотела.

Но Штефан лишь вздохнул и замолчал. Его молчание выводило меня из себя. И только на следующем светофоре (я от нетерпения уже до крови искусала нижнюю губу) он произнес:

– Вопрос, на который нам предстоит ответить, звучит так: готовы ли мы на все ради денег? И как далеко пойдем ради них?

– Но хорошо бы определиться, о какой сумме идет речь, – ответила я. – Кстати, светофор уже зеленый!

Штефан тронулся с места, так что покрышки завизжали от трения об асфальт.

– Сумме, достаточной для того, чтобы погасить долга, отремонтировать дом и, может быть, даже сделать некоторые новые вложения в дело, – произнес он, и это прозвучало как-то особенно тоскливо.

– Ох! – простонала я. – Ну хорошо, за это я сделала бы почти все.

Штефан бросил на меня тяжелый многозначительный взгляд. Что это было? Ужас? Презрение? Одобрение? Я не смогла понять.

– Что это значит – «почти все»? – спросил он.

– Мы находимся сейчас в плоскости теоретических рассуждений или?..

Штефан кивнул.

– Хорошо, – с известной долей рвения ответила я, как любой человек, который достаточно часто втайне рассуждал сам с собой на эту щекотливую тему и вдруг получил возможность высказаться (но правда ли, что каждыйхоть когда-нибудь рассуждал на эту тему?). – Я смогла бы отдать почку, впрочем, лишь тому, кто действительно в ней нуждается, а не просто абы кому. А вот руку бы отдавать не стала. Даже ни единого пальца с этой руки, если быть до конца честной. Ни одной части тела, которая на виду. И конечно, ни одной, что нужна мне самой. Я не стала бы никого убивать, даже Эберхарда, хотя он меня и достал. Да и рискованно все это. Действительно, зачем мне любые деньги, если за убийство я все равно полжизни проведу в тюрьме? – прервала я свои рассуждения. – А ты ради денег пошел бы на убийство?

– Только своего отца, – зло ответил Штефан.

– Это, конечно, позволило бы решить очень многие проблемы, – сказала я. – Даже скорее всего все, если хорошенько подумать.

– Это была лишь шутка, Оливия! – зашипел на меня Штефан.

По его самолюбию всегда резко ударяло, если я не начинала сразу смеяться над его остротами.

– Да, я лишь поддержала ее, – сказала я. – Ты же знаешь, что в принципе я очень хорошо отношусь к твоему отцу. Ну, почти хорошо. – Ложь всегда очень трудно мне давалась, поэтому я почти сразу добавила: – Я не считаю его таким ненавистным, чтобы желать его убить.

– Но в остальном ты готова пойти на все, чтобы заполучить его денежки?

Я почувствовала на себе пронизывающий взгляд.

– А почему я? Он же разговаривал на эту тему с тобой.

– Да, но никто не говорил, что речь не заходила и о тебе!

Обо мне? Конечно, мне тут же вспомнилось, что позволил себе сказать Фриц по поводу моей груди, тогда, в день свадьбы, когда напился шампанского.

У меня просто челюсть отвисла.

– Что? Нечто подобное тому, что было в «Непристойном предложении»?

Долю секунды я раздумывала над этим, но потом покачала головой:

– Нет-нет, забудь об этом: Фриц отнюдь не Роберт Редфорд.

– Но и ты не Деми Мур, Молли-Олли, – заметил Штефан и, в свою очередь, покачал головой. – Однако приятно сознавать, что ты думаешь в этом плане не меньше, чем о Роберте Редфорде! – автомобиль сделал опасный вираж. – Тсс, речь не о том, что мой отец хотел бы от тебя чего-то! Я вообще не думаю, что у него может быть какая-то половая жизнь. У тебя действительно богатая фантазия. И было бы лучше, если бы все было так просто!

Я почувствовала себя обиженной.

– Ты считаешь, я не в его вкусе? Но ты же сам сказал…

– Забудь об этом. Мой отец – старый жалкий доходяга. И у меня нет никакого настроения делать себя и мою жену марионетками в его руках. Даже за миллион евро.

– Миллион евро? – закричала я. – Речь идет о миллионе евро?! Да скажи же ты наконец, что он хочет в обмен на это!

– Забудь об этом, – снова произнес Штефан и повернул на дорогу, ведущую к нашему участку.

Я готова была лопнуть от любопытства и решила вытащить из Штефана правду любыми средствами. Но по опыту я знала, что делать это надо по-другому. Потому что чем больше я настаивала, тем больше он замыкался. Просто из чувства противоречия. К тому же он был зол на своего отца, но выместить злобу на нем не мог. Так что это угрожало мне самой, это я тоже знала.

Поэтому, чтобы разузнать, что же задумал старый Фриц, я решила прибегнуть к старому проверенному трюку.

– Ты прав, – сказала я как можно дружелюбнее. – 11ам действительно следует забыть об этом. Не важно, сколько денег пообещал тебе Фриц и что могут означать его требования: мы не продаемся.

– Точно, – сказал Штефан, но, конечно, прозвучало это не очень убедительно.

Глава 4

Моя приемная мать часто повторяла: «У каждого свой крест» и «Под каждой крышей свои мыши!».

Моим «крестом», во всяком случае, с утра понедельника до вечера пятницы, была Петра Шмидтке, девица двадцати трех лет от роду, весьма простая по натуре.

– Ах ты, батюшки мои, почему же у тебя такие мешки под глазами? Они словно набитые карманы брюк, – заявила она сегодня в качестве приветствия.

Сегодня она пришла на работу в питомник незадолго до обеда, и тот факт, что я была ее боссом, а она моей подчиненной, ничуть не смущал ее, когда она произносила эту бестактность, А мне не хватало опыта руководства людьми, чтобы поставить ее на место. Правильнее сказать, я не обладала для этого достаточным мужеством. С самого начала своей работы она без всякого стеснения взяла за правило обращаться ко мне на ты, хотя со Штефаном до сих пор была не в пример вежлива. Так или иначе, но мне пришлось принять такие правила поведения, и если клиентам доводилось иногда подслушивать наши разговоры, они наверняка пребывали в полной уверенности, что мы старые подруги, а такой тон обращения друг к другу позволяет лучше делать общее дело.

«Закрой свой рот, ты, хорек», – с удовольствием ответила бы я ей на такие замечания, но вместо этого пробормотала что-то вроде: «Аллергия на распускающиеся почки» и «Плохо спала». И то и другое, впрочем, было правдой. Я еще удивлялась, как мне вообще удалось уснуть. Это стоило нечеловеческих усилий – больше не заговаривать со Штефаном о свекре и его некоем бесспорно аморальном предложении, сделанном сыновьям. Поэтому, уже находясь в постели, я не могла думать ни о чем другом. Неужели Фриц в самом деле хотел дать нам миллион евро и что потребовал взамен? Чем дальше я размышляла над этим, тем больше сомневалась в том, что смогу добровольно отдать почку. А что, если оставшаяся почка внезапно откажет?

Но миллион евро был действительно колоссальной суммой. Колоссальная сумма, позволяющая решить колоссальные проблемы. Если бы эта сумма у нас была…

Штефан встал раньше меня и уехал по делам в город. К половине десятого он еще не успел вернуться. Но я вытащу из него правду потом.

Я чихнула три раза подряд.

– Ты отвратительно выглядишь, – констатировала Петра, скорчив радостно-жалостливую мину.

«Ты, кстати, тоже», – хотелось сказать мне, но, к сожалению, это было лишь делом моего вкуса. Многие люди, прежде всего мужчины, питают слабость к маленьким, курносым, картошкой носикам, близко посаженным глазкам и слегка шепелявому девчачьему голоску.

«Эти мордочки, как у хорьков, разжигают у мужчин своего рода инстинкт, – разъяснила мне однажды моя подруга Элизабет. – С одной стороны, их хочется защищать, с другой – непременно по ним стукнуть».

Элизабет знала, что говорила. Потому что мужчина, за которого она собиралась замуж, незадолго перед свадьбой завел шашни с такой вот «хорьковой» мордочкой, работавшей у него практиканткой. К счастью, моя подруга вовремя узнала об этом и нашла в себе силы сказать перед алтарем: «Нет». (Впрочем, это была лучшая свадьба, на которой мне когда-либо доводилось бывать. Надо было видеть лицо жениха!) И последовавшие вслед за этим недолгие отношения самой Элизабет с одним из ее сослуживцев тоже в какой-то степени подтвердили сказанное выше. У него тоже было лицо хорька. Теперь она была закаленная испытаниями женщина, одна воспитывающая четырехлетнего сына и непревзойдённый эксперт по хорькам. Едва бросив взгляд на Петру, Элизабет сразу мне все разъяснила.

– Очевидно, что она тебе противна, – сказала она.

– Она противна всем женщинам вокруг, – возразила я, свято веря в правоту своих слов.

– Тогда выкини ее прочь, – только и нашлась что сказать Элизабет. – Женщины этого типа имеют одно хобби: отбивать у других женщин их мужей. Это им нужно для утверждения своего эго.

Но это я сочла перебором. Вполне возможно, что Петра и положила глаз на Штефана, но это были уже ее проблемы. Она определенно не относилась к тому типу женщин, которые интересовали Штефана. Ему нравились женщины элегантные, холеные, образованные и равнодушные к деньгам. Ни одному из перечисленных качеств Петра не соответствовала.

И была полной противоположностью мне.

То, что у Петры не было никакого другого хобби, кроме завоевания чужих мужей, тоже было не совсем верно. Поскольку она имела собственный дом, собственного мужа, двух маленьких детей и вынуждена была довольно много времени проводить за домашними заботами. Кроме того, в свободное от этих забот время она с упоением занималась своими нарядами.

Штефан принял Петру на работу, не спросив моего мнения на этот счет, еще и потому, что она, в силу своих убеждений, не могла спокойно пройти мимо малейшего беспорядка, чтобы немедленно не устранить его.

– В промежутках между покупателями она станет убирать помещение магазина, – обосновал он свой выбор. – Так мы сэкономим на уборщице.

И действительно: с тех пор как Петра начала у нас работать, наш магазинчик был всегда чисто убран. Даже на кассовом аппарате нельзя было обнаружить ни пылинки.

Тем не менее я была не вполне согласна с выбором Штефана. Естественно, нам был необходим человек, чтобы заниматься чисто торговыми вопросами, но все-таки на этом месте хотелось видеть кого-то, кто хоть что-то понимает в растениях. Или готов хотя бы время от времени пачкать руки землей, занимаясь цветами и кустарниками в оранжерее.

– Для этого у нас есть Кабульке, – сказал Штефан, подразумевая старичка пенсионера, приходившего в наше хозяйство ежедневно и всегда расстраивавшегося, если для него не находилось какой-нибудь работы. – Главное, она хороший продавец и очень привлекательна для клиентов, это ты не можешь не признать.

– Для клиентов мужского пола – да, – вынуждена была согласиться я.

Мужчинам Петра могла всучить все. Я стала подозревать, что большинство из них приходили вовсе не из-за бегоний, а из-за Петры. Она заплетала длинные светлые волосы в косы и говорила с ними звонким детским голоском, не забывая слегка шепелявить. Однако губы ее благодаря темно-розовой помаде производили совершенно противоположный эффект на собеседника, а декольте всегда было намного глубже, чем Большой каньон в США. Чтобы как можно больше соответствовать облику девочки-старшеклассницы, она носила наряды, купленные в отделах женской одежды для четырнадцати-шестнадцатилетних, которые демонстрировали, насколько сексуальна ее фигура. Не признать ее сексуальность было, конечно, нельзя. Начиная с талии, которую легко можно было обхватить пальцами двух рук, небольшой, но аккуратной груди и заканчивая плоским животом, и все это несмотря на две беременности. Впрочем, что касается нижней части тела, то можно было усомниться в правильности ношения ею узких джинсов и мини-юбок. Зад был достаточно плоский и непропорционально широкий, а ноги совсем не так «безумно длинны и стройны», как она любила иногда подчеркнуть в разговоре, а скорее «безумно кривоваты». Если бы Петра встала по стойке «смирно» и соединила ступни вместе, то между лодыжками спокойно проехала бы маленькая тележка.

Но бросать камни в огород того, кого природа наделила О-образными ногами, может лишь человек, имеющий действительно совершенные формы. Мне же с моими Х-образными лучше было помолчать.

– Я знаю, что выгляжу отвратительно, – сказала я и снова чихнула. – Нам предстоит сегодня подготовить и засеять четырнадцать балконных ящиков. Их должны забрать до обеда.

– Я бы на твоем месте занялась этим на улице.

Определенно Петра не собиралась и не могла взять на себя хотя бы часть этой работы. Развивая свою мысль, она не удержалась от очередной бестактности.

– Тогда твое лицо приобретет хоть какой-то цвет. На твоем месте я позволила бы себе потратить немного денег на солярий. Складочки на лице, покрытые легким загаром, выглядят уже не так непривлекательно.

– Если у меня когда-нибудь образуются эти складочки, я, пожалуй, воспользуюсь твоим советом, – произнесла я в ответ несколько более резко, чем ожидала.

Я вовсе не была жирной, лишь грудь у меня немного великовата! Почему никто не хотел понять разницы?

В этот момент, к счастью, появился первый покупатель, и пока Петра впаривала ему ящик розовых бегоний, я смогла наконец сосредоточиться на балконных ящиках. Это была работа, которой я могла отдаться с упоением, поскольку в своих фантазиях, как и чем заполнить эти ящики, была совершенно свободна. Я весело мурлыкала что-то себе под нос, словно бы разговаривая с растениями. Да-да, могу представить, что бы вы сказали на этот счет. Но есть очень серьезные исследования, выводы которых позволяют утверждать, что растения, с которыми ласково разговариваешь, развиваются намного лучше обделенных такой заботой. Я же считаю, что в таких случаях никогда не повредит говорить комплименты и рассказывать цветочкам, что ты намереваешься с ними проделать. И, даже зная, что ни одно растение никогда мне не ответит, я не изменяю своим убеждениям в отличие от Штефана. Он-то говорит, что это полное сумасшествие – разговаривать с цветами.

Можно подумать, он не выглядит куда более сумасшедшим, когда начинает вести диалог с нашей машиной («Давай же заводись, ты, тупой, старый драндулет») или, что еще хлеще, с синяками на теле. Не далее как на прошлой неделе я слышала, как он вел душещипательную беседу с синяком, появившимся у него на коленке. – Ну и откуда ты взялся на мою голову? – спрашивал он у синяка. – Я что-то не припоминаю, что где-то ударялся или падал. Как ты думаешь, не стоит ли мне пойти с тобой к врачу?

Я могла лишь посмеяться над этим. Если я начну бегать из-за каждого синяка к врачу, то у меня больше ни на что в жизни не останется времени. Штефан полагает, что со мной все обстоит совсем по-другому, потому что я постоянно где-то обо что-то ударяюсь. У него же синяк вскочил безвидимой на то причины. И этот факт его очень озадачил. Более чем. Штефан изрядно испугался. После беседы с синяком в ванной он сообщил мне гробовым голосом, что у него что-то определенно не так с сосудами. Если на теле из ниоткуда возникает синяк, то это знак серьезного сбоя в организме. Так сказать, начало конца. К счастью, врач, к которому Штефан обратился на следующий день, сообщил ему, что если в его организме и появился какой-то сбой, то это сбой памяти. Потому что Штефану ну никак не удается вспомнить, где и когда он получил свой злополучный синяк. Однако вместо того, чтобы с облегчением вздохнуть и отбросить мысли о скорой кончине подальше, Штефан теперь озабочен, а не посетила ли его болезнь Альцгеймера. Вот я и спрашиваю вас: кто из нас двоих более сумасшедший, мой муж или я?

Цветочные ящики получились изумительно, и клиенты, один за другим заходившие к нам перед обедом, остались весьма довольны. Петра не упускала возможности всучить каждому из них либо горшочек с бегониями, либо какую-нибудь траву, расправляясь с товаром, как с ломтиками хлеба. Штефан, вернувшийся к тому времени из своей поездки, весь сиял и то и дело одаривал меня улыбкой триумфатора.

– Посмотри, пышечка моя, как хорошо идет сегодня торговля. Мы можем дать нашим покупателям то, что они хотят! А это всего лишь какие-то бегонии. – Он наградил меня нежным, но уж больно скоротечным поцелуем и скрылся в кабинете.

– Тогда я хочу других покупателей! – капризно пискнула я ему вслед.

Было совершенно ясно, что он не хочет дать мне ни малейшей возможности снова заговорить с ним о Фрице и его замыслах. Мне также было ясно, что сам он не может думать ни о чем другом. И в принципе сгорает от желания так или иначе раскрыть мне суть дела. Я подумала, а не позвонить ли Элизабет, чтобы попросить у нее совета, но мне и рассказать-то ей было нечего. Кроме того, я примерно представляла себе, что она может сказать. Деньги для нее не имели столь большого значения. Но у нее не было и такого количества долгов. Да и недавно построенный дом, который она делила с такой же одинокой мамашей, пока не требовал ремонта. Нет, я опасалась, что Элизабет категорически посоветует мне отказаться от миллиона, если за это придется пожертвовать таким мужем, как Штефан.

В четверть первого Петра уже снимала рабочий халат. Мы со Штефаном разрешили ей уходить пораньше, чтобы вовремя успеть забрать малышей из детского садика. Малышей звали Тимо и Нико, и они были похожи на маленьких хорьков. Впрочем, когда дело касается детей, то это выглядит довольно мило. Если малыши подхватывали насморк или садик по какой-то причине закрывали, Петра приводила детей с собой на работу. Тогда они почти все время сидели в офисе и смотрели мультики из серии «Боб-строитель». Поначалу я хотела и их пристроить к какой-нибудь работе в оранжерее (во мне, похоже, неистребима тяга к миссионерству): полоть траву, удобрять грядки – ну, короче, к тому, к чему ляжет душа. И дети-то были, в общем, не против. В этом плане, похоже, они пошли в папу.

Однако Петра не хотела, чтобы они пачкали свои ручонки.

– Не хватало еще, чтобы мои дети стали похожи на трубкозубок, – заявила она.

Конечно, просмотр видео про «Боба-строителя» был в этом плане куда более достойным времяпровождением.

– Господин главный са-а-адовник, – пропела Петра, просунув голову в кабинет Штефана. – Я за-а-акон-чила на сегодня. Пока-а!

– Пока-а – и большое спасибо, – пропел в ответ Штефан.

Я поморщилась, настолько неприятно было слышать это идиотское «пока-а».

– Тогда я пошла, – сказала Петра, обращаясь уже ко мне, и куда только делся ее певучий голосок. – Боже мой, посмотри на свои ногти. Черные как…

– …у-уголь, – нараспев добавила я и с деланной скорбью принялась рассматривать руки. – Ну и что же мне теперь делать с вами, мои грязные рученьки?

– Ты могла работать в перчатках, как делают все нормальные люди. – Петра шмыгнула на прощание носом. – Тогда пока, до среды.

Я махнула ей на прощание своей рабоче-крестьянской лапой.

– Большой привет детям и мужу.

С последним, впрочем, я не была знакома, но по-человечески мне почему-то было его жаль.

– Ох ты, черт! – Петра с кем-то крепко столкнулась в дверях.

Так как Петра не затруднила себя извинениями, можно было с большой уверенностью предположить, что это женщина.

– Вообще-то у нас сейчас обеденный перерыв, – весьма недружелюбно произнесла она в адрес оппонентки.

– Это тем не менее не дает вам права пихать меня в ребра сумочкой. Пусть это даже и подделка под Гуччи, – парировала входившая в магазин женщина.

Это была моя невестка Эвелин. Как всегда сверхэлегантна и слегка небрежна. У дверей магазина виднелся припаркованный «БМВ» – кабриолет серебристого цвета.

– Эта сумка совсем не от Гуччи! – прошипела Петра.

Эвелин протиснулась мимо нее в дверной проем.

– Я и говорю. Дешевая подделка. Как и ваша парфюмерия.

– Вот парфюмерия как раз настоящая! – гордо ответила Петра и закрыла за собой дверь.

– Только пахнет все равно какой-то дешевкой. – Эти слова Эвелин произнесла, обращаясь уже ко мне.

– Средство для дезинфекции, – ответила я. Эвелин продолжала наблюдать за Петрой через стекло витрины.

– И давно у вас работает эта кривоногая дура?

– Уже два месяца, – ответила я. – А что здесь ты делаешь? Хочешь прикупить себе домой каких-нибудь растений?

В пентхаусе Оливера и Эвелин имелась великолепная мансарда под самой крышей дома. Однако в этом огромном, по моим понятиям, помещении не было почти никакой растительности. Его украшали лишь статуэтка из тикового дерева и пальма в кадке, подаренные им мной на новоселье.

– Нет, – ответила Эвелин и грациозно облокотилась на витрину. – Ты же знаешь, что с растениями и домашними животными общего языка я не нахожу. Я хочу поговорить с тобой о деле.

– О каком деле?

– О деле на миллион евро, – небрежно произнесла Эвелин.

– Ах, об этом деле, – сказала я.

Об этом я и сама страсть как хотела поговорить. Если не считать одной досадной мелочи; я понятия не имела, в чем это дело заключается.

Эвелин провела рукой по прекрасно уложенным волосам.

– Оливер склоняется к выводу, что мы не должны этого делать. Но он не имеет права решать это в одиночку. Или ты другого мнения?

– Ха, миллион евро – очень большая сумма, – осмотрительно произнесла я. Ведь до этого момента я была в курсе дела. – Но Штефан тоже считает, что вопрос не подлежит обсуждению.

– А что думаешь ты?

– А… что? – делая вид, что задумалась, сказала я. Как же глупо, что я до сих пор пребываю в полной темноте.

– Оливия!

Я вздрогнула под пронизывающим взглядом Эвелин.

– Видишь ли, я не очень хорошо понимаю, что все это может означать. Что ты сама думаешь?