Текст книги "Брачная ночь с горцем"
Автор книги: Керриган Берн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Я не вижу на ней следов укуса, – сказала Элисон. – Хотя… Шерсть очень густая, трудно что-либо разглядеть.
– Взгляните туда, – указал Гэвин. – У нее пена изо рта. И брюхо вздуто. К тому же она то и дело бьется в судорогах.
– Хм… – Элисон ненадолго задумалась. – По-моему, это совсем не бешенство. Мне кажется, она просто…
С этими словами девушка сдернула с головы мешавшую ей шляпу, кинула прямо на мох – и шагнула к корове.
Гэвин тотчас же схватил ее за плечо и дернул к себе.
– Что вы делаете?! – воскликнул он. – Или не слышали, что я сказал? У нее судороги! Она дергает головой и молотит копытами во все стороны! Такое животное вполне способно убить своим копытом или поднять на рога взрослого мужчину!
– Вы, должно быть, никогда не пасли техасских длиннорогих!
– Чего не было, того не было. Но вы с ума сошли, если думаете, что я подпущу вас к бешеной корове!
Сила чувства, прозвучавшая в этих словах, оказалась неожиданной для них обоих. Гэвин никогда не считал себя героем. И желание кого-либо защищать и оберегать если и жило в нем когда-то, то давно уснуло крепким сном. Но сейчас, похоже, проснулось.
Наступил миг молчания, и Элисон смотрела на него с удивлением, смотрела расширившимися глазами. Но уже в следующую секунду черты ее исказились гримасой.
– Отпустите меня! – Она попыталась высвободиться. – Хотите докучать женщине – найдите ту, которой это понравится!
– Вы, милая, пока что единственная, кто считает мое общество неприятным.
– Очень сомневаюсь!
И тут Гэвин, по-прежнему крепко державший Элисон за плечо, вдруг понял, как обращаться с этой добычей. С ней надо быть львом. Если хорошенько ее напугать, она, возможно, убежит… и оставит ему Эррадейл.
– Ума не приложу, – проговорил он, – как женщина, лишенная даже зачатков здравого смысла, смогла так долго протянуть без защитника.
– Защитника – от кого? От вас? – Элисон поморщилась. – Знаете, меня пытались сломать мужчины и покрепче вас – и все было напрасно!
Она потянулась за револьвером, но в этот миг Гэвин отбросил винтовку и перехватил другую ее руку. Еще миг – и, взяв в плен обе ее руки, прижал Элисон к ближайшему дереву и отчетливо проговорил:
– Нет, бонни, я хочу защитить вас от себя самой.
Ноздри ее раздулись, а глаза запылали словно у морской богини Ли-Бан, насылающей бурю.
– С чего вы так обо мне беспокоитесь? – поинтересовалась она, все еще стараясь вырваться. – Ведь стоит этой старушке Бесси меня лягнуть или поднять на рога – и ваши проблемы решены. Никто больше не будет стоять у вас на пути, никто не воспрепятствует вашим желаниям!
– Что ты знаешь о моих желаниях?
Гэвин чувствовал: с ним творится что-то непостижимое. Несмотря на дождь и промозглый холод вокруг, кровь у него в жилах словно обратилась в жидкий огонь. По каждому кровеносному сосуду, в каждую клеточку тела струилось раскаленное осознание того, что Элисон совсем рядом.
На лице ее отразилась неуверенность. Взгляд наконец оторвался от его глаз и метнулся ниже, к губам, а затем – к его белой рубашке, облепившей под дождем тело, словно вторая кожа.
– Я знаю, что вам нужен Эррадейл. И это все, что мне нужно зна…
В этот миг, ни о чем не думая и повинуясь какому-то непреодолимому порыву, Гэвин накрыл ее губы своими, заставив умолкнуть.
Впрочем, нет, он прекрасно понимал, что делает. Знал, что сейчас ее поцелует. Но он понимал и то, что совершает глупость. Однако это его не останавливало.
А насчет Эррадейла она была права. Гэвин хотел его больше всего на свете, но сейчас, в этот момент, он начал понимать, что хочет заполучить не только Эррадейл, но и все, что с ним связано. В том числе – и его нынешнюю хозяйку. Необыкновенную девушку, в которой не было ничего от его обычных любовниц – жеманных и втайне распутных светских дам. Не походила она и на неопытных девиц, чья наивная влюбленность порой его развлекала. О, эта девушка походила на ивовый прут – тоненький и легкий, – но при этом – гибкий, прочный, крепкий…
Однако же, едва прижавшись губами к ее губам – скорее для того, чтобы заставить ее замолчать, – он вдруг с ужасом обнаружил, что годы донжуанства прошли для него даром. Возбуждение, внезапное и острое, пронзило его с такой силой, что он, казалось, лишился и рассудка.
Нет, рассудок терять нельзя! Только не сейчас. Не с ней. Стоит расслабиться, и эта ведьма швырнет его сердце в высокую траву и подожжет – просто так, чтобы ему насолить. Он прекрасно это понимал, но ничего не мог с собой поделать, ибо мужское естество его в этот миг было тверже алмаза, а сам он – беспомощнее новорожденного телка.
Они стояли под дубом, с которого капал дождь, стояли мокрые насквозь и дрожащие, но не только от холода!
Тут Гэвин заметил, что Элисон крепко зажмурилась. «Будем надеяться, что не от отвращения», – сказал он себе. В дыхании ее чувствовалась сладость портвейна – и обещание дикой безыскусной страсти. Обещание, заставившее его замереть на несколько мгновений.
Быть младшим сыном Хеймиша Маккензи, братом Демона-горца, любить и терять так, как любил и терял он, – все это стало для него важнейшим уроком, и он прекрасно знал: страсть во всех ее видах для мужчины гибельна, ибо страсть пожирает. Страсть окрашивает мир в алые тона и скрывает в багряном тумане все, кроме предмета твоей одержимости. Страсть – это пламенное, ревнивое, жестокое безумие, которому не должно быть места в его жизни.
Лучше всего ничего не чувствовать. В совершенстве владеть собой. Управлять всеми своими желаниями, не позволяя им захватывать над тобой власть. Удовлетворять похоть – совсем другое дело, но страсть пусть уйдет из его жизни, а сердце пусть навеки останется холодным.
Сердце остывает и холодеет, если надолго засыпает. На это он и полагался. Благодаря этому и выжил. Если не любишь – не можешь и ненавидеть. Обе эти страсти одинаково сильны и разрушительны. От обеих нужно воздерживаться.
Но теперь, черт знает каким образом, Гэвин вдруг понял: женщина, находившаяся в его объятиях, на большую часть состояла из огненной и нерастраченной страсти. Страстью пропитана ее плоть. И пахло от нее страстью – словно экзотическими благовониями. И даже на вкус она была необычайно страстна. Эта страсть способна была стать тараном, разрушающим стены, которые воздвиг он вокруг себя, – стены снисходительной насмешливости, эгоизма и поиска удовольствий.
А что если… Что если страсть заразна?
В этот миг она со вздохом изумления оторвала губы от его губ. И, кажется, гневно проговорила «какого черта?» Но Гэвин не слушал ее, так как в этот самый момент он принял решение.
Отпустив руку Элисон, он запустил пальцы туда, куда давно мечтал – в ее волосы. И, приложив ладонь к ее затылку, снова приник к чудесным губам – с такой силой и яростью, что если бы не его ладонь, впечатал бы ее голову в дерево.
Она чуть приоткрыла губы, и язык его тотчас скользнул между них. Теперь это был уже не просто поцелуй, а молчаливое утверждение: «Ты моя!»
И казалось, что губы ее имели сладкий вкус портвейна. Или ему так казалось?.. На этот вопрос он не мог бы ответить, но точно знал: она пылала огненной страстью – страстью, которой он страшился и которой жаждал.
Он крепко прижался к ней, желая ощутить ее всем телом. Элисон же уперлась ладонями ему в грудь, пытаясь оттолкнуть, но он обнял ее другой рукой и еще крепче прижал к себе, дабы напитаться ее жизненной силой и страстью, согреться ее огнем…
Она ответила на поцелуй, но не с искусством скучающей светской дамы и не с простодушным энтузиазмом девственницы. Поцелуй Элисон Росс как две капли походил на все, что происходило между ними до сих пор.
Он походил на битву. На битву, в которой она не собиралась проигрывать.
В какой-то момент она вцепилась пальцами в его рубашку, стараясь притянуть к себе как можно ближе, впечатать в себя. И Гэвин почувствовал, что все ее тело напряглось. О, никогда еще он так не наслаждался поцелуем. Впрочем – ничего удивительного. Ведь он с самого начала ждал от Элисон Росс чего-то особенного. Едва она сошла с поезда, он понял: эта его победа будет отличаться от всех прочих его побед. Но не предполагал – даже не подозревал! – что она окажется настолько особенной!
До сих пор Гэвин ошибочно считал, что его в этой девушке привлекало ее несовершенство. За два десятка лет он познал все возможные типы женщин, но в воспоминаниях все они сливались в какую-то единую фигуру, заметно окрашенную разочарованием. И все их страстные стоны и крики сливались в одну мелодию – да, весьма приятную, однако же… Увы, мелодия эта давно уже ему наскучила. Слишком уж знакомой она казалась.
К тому же, когда имеешь дело с женщинами, за это так или иначе приходится платить. И порой – слишком высокую цену.
Что же до Элисон Росс, то в ней все казалось избыточным – всего было слишком. Слишком густые и тяжелые волосы на слишком тонкой шее. Слишком острый подбородок, слишком широко распахнутые – для узкого личика – глаза. Слишком прямой и пронзительный взгляд. И наконец, слишком уж она была высокая и худая. Да еще – и чересчур своевольная!
Но все это придавало ей какую-то дикую первозданную прелесть, она напоминала лес, посреди которого стояли они сейчас – бесконечный лабиринт деревьев и кустарника, трав и мхов. Дикая природа, которая и является истинной красотой.
По этому лесу, любуясь им, он мог бродить часами, но никогда ему не приходило в голову, что вон то, например, дерево хорошо бы передвинуть или вон ту лужайку подровнять.
Такими же глазами смотрел он сейчас на Элисон Росс.
Она скакала верхом по-мужски и ругалась как мужчина, но сейчас он всем телом ощущал рядом с собой женщину, нежную и хрупкую.
И на вкус она определенно была женщиной. Однако же… абсолютно непохожей на всех женщин, которых знал он раньше. Нежнее? Слаще? О нет! Здесь больше подойдет такое сравнение… Допустим, всю жизнь вы пили чай, множество разнообразных сортов чая. И вдруг вас угостили крепким турецким кофе! Ведь это же – настоящее открытие!
Упиваясь губами Элисон, Гэвин прекрасно понимал, что оба они становятся на шаткую почву. Идут по краю трясины. Стоит зазеваться – и засосет с головой! Ведь даже сейчас он чувствовал, что не берет у нее то, что прежде хотел бы взять, – нет, он подчинялся странному для него желанию отдавать.
Раза два или три Гэвину случалось брать девиц в лесу, прижимая к дереву. И он, нисколько их не жалея, прижимал своих случайных подруг к шероховатым стволам, так что царапины на спине еще долго напоминали им об этом свидании.
Но сейчас… сейчас перед ним – не случайная подруга, подогретая алкоголем и праздничным настроением. И все шло не так, как должно было идти. Он же собирался показать, что он сильнее, разве нет? Хотел показать себя великим соблазнителем, мужчиной, способным одним поцелуем опрокинуть все ее убеждения, оставить безгласной и почти бездыханной, – а затем развернуться и уйти, оставив ее несчастной и ошеломленной.
Но этого не произошло. И уже не произойдет.
Этот поцелуй… Он словно сдвинул что-то в его душе, словно разбудил его сердце. Возможно – пустил в пляс звезды, которыми, как считается, начертаны людские судьбы. Каким-то образом поцелуй содрал с его души многолетнюю броню, заставил вернуться в те времена, когда он, Гэвин, еще не был ни охотником, ни путешественником, в те времена, когда Колин еще не заморозила его сердце, оставив в этом мире одного. В те времена, когда мать еще видела солнце, а отец еще был жив.
Тогда, в те времена, его брат Лиам еще не ушел в армию, а он, Гэвин, был ребенком, добрым и чувствительным, леса же являлись его убежищем, а поля Эррадейла – единственным местом, где он ощущал вкус свободы и где жестокий отец никогда не искал его.
И сейчас, сжимая в объятиях Элисон, он чувствовал, что это – его шанс. Шанс все изменить.
Да, он страшился этого шанса, но уже знал, что не сможет от него отказаться.
Он хотел оберегать эту женщину, хотел защищать ее нежную кожу от любых царапин – даже от тех, что могла бы оставить его собственная щетина на подбородке.
Пламя вспыхнуло в его жилах при мысли о том, что на вкус можно попробовать не только ее губы. Теперь, распробовав губы, он мечтал так же ощутить и ее всю. Хотел, чтобы она со стонами извивалась в его объятиях, пока он будет упиваться ее телом, покрывая его поцелуями. Ну, а потом…
Внезапно Элисон отстранилась от него, а в следующее мгновение раздался оглушительный выстрел, разорвавший лесную тишину.
Глава восьмая
В те короткие секунды, когда пораженный лорд Торн приходил в себя, Саманта успела отлепиться от дерева и восстановить дыхание. Дрожало все – руки, ноги, губы, листья под дождем. И даже земля под ногами дрожала.
Заметив, что в первый раз не попала точно в цель, Саманта подняла револьвер, тщательно прицелилась и выстрелила еще раз.
Второй выстрел чудесным образом вернул остолбеневшего лорда к жизни – с быстротой молнии он снова прижал ее к стволу дерева и выхватил у нее револьвер.
Боже, какой он сильный! И как быстро двигается! Она испугалась бы до полусмерти, не будь так…
О черт! Так возбуждена.
– Ты что, милая, совсем разум потеряла? – прошипел он, с перекошенной от гнева физиономией. Казалось, граф вот-вот схватит ее за плечи и начнет трясти изо всех сил. Что же до его вопроса…
Вопрос, надо признать, был справедливый. А ответ – скорее утвердительный, пусть и не в том смысле, что имел в виду Торн.
Да, она определенно сошла с ума, когда начала отвечать на поцелуй.
Черт побери, он действительно дьявол! Прекраснейшее творение Божие – как и ангел, именуемый «утренней звездой», – употребившее все свои силы и дарования во зло.
В его объятиях неправильное казалось единственно правильным. Грех же превращался в небесное благословение. Но какой ценой?!
Ценой ее тела и души?
«Какого черта ты не выстрелила в него?» – спрашивала себя Саманта.
Эта мрачная мысль отозвалась в ее душе болью и ужасом. Любимый «кольт» не раз защищал ее от пьяных ковбоев, считавших деревенскую девчонку легкой добычей. Но никогда Саманте не приходилось спускать курок до тех пор…
До Беннета.
После того как Торн, запустив пальцы ей в волосы, приник к ее губам, Саманта забыла обо всем на свете. Возможно, она вспомнила бы, что должна сопротивляться, если бы он повел себя как высокомерный, бессовестный, эгоистичный ублюдок! Каковым он, конечно, и является.
Но…
В его поцелуе ощущалось чувство, которого Саманта никак не ожидала от надменного шотландского графа. Даже не думала, что он на такое способен.
В его поцелуе ощущалась… нежность.
Не дежурная и заученная, которую демонстрируют иные мужчины, когда пытаются соблазнить девицу. Нет, ничего «романтического» в поцелуе лорда Торна и в помине не было. Ее заворожило в нем странное сочетание грубости, почти ярости и одновременно – необычайной нежности. А как он придерживал ее голову! Как обнимал другой рукой, чтобы она не терлась спиной о сучковатый древесный ствол.
Торн не давил на нее, не вжимал в ее тело свою готовую к делу плоть, как любил делать Беннет. Скорее… как будто обвивался вокруг нее, прикрывал от холода и дождя. Он стал для нее источником тепла, живым костром, разжигающим жар в ее теле.
«Черт бы его побрал! – подумала Саманта. – Рядом с ним я становлюсь слабой!»
Ей хотелось рявкнуть на него, прогнать, обозвать такими словами, чтобы он до самой смерти не забыл ее острый язык…
Ох, нет! О языке сейчас лучше не думать.
Должно быть, он неверно понял ее сердитый взгляд – и вдруг ослабил хватку. Но руки не убрал.
Будь она остроумной светской дамой, на такой случай у нее была бы заготовлена какая-нибудь кокетливая реплика. Что-нибудь такое, что задело бы его мужскую гордость и ясно дало бы понять: ей плевать на то, что он только что с ней делал.
На то, что делали они вместе.
Но вместо этого она пробормотала:
– Твой друг Макграт был прав: борзая действительно взбесилась. – О, какие же неуместные слова в данной ситуации! И как же она его ненавидела!
Или…
Нет-нет! Еще одному широкоплечему красавчику с обворожительной улыбкой она не поддастся! Хватит того, что был. Слишком хорошо ей известно, чем это кончается.
Тепло, которым щедро делился с ней Торн, ушло, ускользнуло, словно ловкий вор, убегающий с добычей, – и Саманта с новой силой ощутила пронизывающий холод.
Она кивнула ему за спину и постаралась не обращать внимания на то, как напрягались мышцы у него на шее, когда он поворачивал голову.
Позади него лежала на боку исхудавшая, сильно истощенная борзая, из ран которой струилась кровь. Первая пуля лишь задела бок собаки, вторым же выстрелом Саманта попала точно между ушей, прервав мучения животного и подарив милосердную смерть.
– Буду весьма признательна, если вернешь мой револьвер, – проворчала она. – Или ты решил отобрать у меня не только поместье?
Эти слова стерли улыбку, уже появившуюся на его чувственных губах, и он, отпустив ее, отступил на шаг, словно опасаясь, что она выхватит у него из-за пояса свой револьвер и направит на него.
– Пусть пока останется у меня. Пока я не поверю, что тебе уже можно давать в руки оружие.
– Какого черта?! Что это значит?! – Щеки Саманты снова опалило жаром, но на сей раз – жаром гнева.
Граф же скрестил руки на груди и широко расставил ноги, повторив ее позу. Саманта старалась не смотреть, как мокрая рубашка облепила его тело, подчеркивая мощные мускулы плеч и груди. Все, что угодно, – лишь бы не замечать, как чертовски он привлекателен!
Она решила сделать то, что помогало прежде, – смотрела ему только в глаза.
В глаза цвета трехсотлетней лиственницы. В глаза с янтарными отсветами…
О черт!
– Вряд ли ты сама, бонни, станешь отрицать, что у тебя есть склонность палить направо и налево, когда вокруг люди.
– Для тебя это не новость.
– Да, верно. И уже второй раз ты стреляешь в мою сторону.
– В твою сторону – не значит в тебя. Если бы я целилась в тебя – продырявила бы насквозь.
– Кажется, ты что-то имеешь против собак, – как ни в чем не бывало продолжал Гэвин. – А ведь жестокость к животным – верный признак душевного нездоровья.
– Посмотри на нее! – Она ткнула пальцем в несчастное животное. – Собака истощена, шерсть выпадает клочьями, из пасти слюна. Я просто спасла одну из своих коров!
– Ту самую, которую не дала мне пристрелить. А ведь бедняжка мучилась все это время!
– Все то время, что ты домогался меня под дубом? Все то время…
Саманта внезапно умолкла. Ее поразила совершенно очевидная, но от этого не менее обидная мысль.
– Так вот оно что… Это все потому, что я женщина!
– Я вовсе не…
– Хочешь сказать, что если бы ты был с Каллумом и он пристрелил бы бешеное животное, то ты вел бы себя точно так же? Вот так же снисходительно читал бы ему нравоучения и отбирал бы у него ружье? Держался бы с ним так же надменно, хотя дурацкую ошибку совершил именно ты?
От этой тирады Торн поморщился. Однако, тяжело вздохнув, вытащил из-за пояса револьвер и протянул девушке:
– Ладно, извини за мою реакцию. Не каждый день мне мешают целоваться выстрелы.
Саманта приняла оружие и проверила его. Сунув в кобуру, сказала:
– Если бы некий твердолобый шотландец не впечатал меня в дерево и не загородил обзор, мне не пришлось бы стрелять дважды.
Словно не заметив этого замечания, Гэвин подошел к убитой собаке, осмотрел ее и с мрачным видом кивнул.
– Должен признать, бонни, стреляешь ты и вправду отменно.
Саманта нахмурилась, настороженно глядя на него и уже жалея, что узнала значение слова «бонни». Пока считала, что это обидное прозвище, было как-то проще.
– Что ж… м-м… спасибо.
Не презирай она его до глубины души – была бы польщена. Но она же его презирает, верно? Так что радоваться нечему.
– А теперь предлагаю обсудить, что ты имела в виду под «дурацкой ошибкой». – Он взглянул на нее вопросительно.
«Может, еще спасибо сказать за то, что мне приходится учить тебя?» – едва не вырвалось у нее. Но в последний миг Саманта прикусила язык.
Пусть язвительно, пусть высокомерно, но он действительно спрашивал, в чем был не прав. А перед этим попросил прощения. Ну… «попросил» – возможно, не то слово, но он все же извинился и отдал револьвер. Он ей уступил, и это было неожиданно и непостижимо… Саманта привыкла, что серьезный спор с мужчиной заканчивался совсем по-другому… Например, на Западе, где она выросла, женщине не рекомендуется задевать мужскую гордость, в противном случае последствия могут быть весьма неприятные.
– Смотри, – сказала она, – корова-то не бешеная.
Гэвин повернулся, взглянул на животное – и увидел неожиданное зрелище: из-под брюха рожающей коровы уже показался черный носик и тоненькие копытца теленка!
– Господи Иисусе! – воскликнул он. И невольно, словно забывшись, потянулся к Саманте и взял ее под локоть. – Но что же… Что же нам делать? – пробормотал он. – Я читал, надо помочь его вытащить… может быть, нам… – Граф в растерянности умолк.
Саманта же смотрела на него с изумлением. Он взял ее под руку! Причем взял так естественно, просто, по-дружески…
И ей… Хм… пожалуй, ей это понравилось.
Кашлянув, она ответила:
– Если с коровой все в порядке, то помогать ей не нужно. Надо просто оставить ее в покое.
– А как узнать, в порядке она или нет? Это видно? – с тревогой в голосе проговорил Торн.
Корова тужилась изо всех сил, и огромное тело ее сотрясалось в конвульсиях. Теленок был снаружи уже наполовину.
– Все в порядке! – радостно воскликнула Саманта. – Она отлично справляется!
– Ага… Хорошо, если так.
Гэвин сжал ее руку, и Саманта снова заметила, что при улыбке на щеках у него появляются ямочки. А руку ее он по-прежнему не отпускал.
Саманта же, вместо того чтобы наблюдать за появлением на свет теленка, с изумлением, едва не раскрыв рот, наблюдала за Торном.
Неожиданное происшествие с коровой словно превратило высокомерного и циничного графа в другого человека. И он казался сейчас намного моложе – в выражении его лица она видела почти мальчишескую увлеченность необыкновенным зрелищем. Было что-то невероятно трогательное в детском изумлении и восторге, появившихся на этом суровом мужественном лице.
Саманта едва не рассмеялась, заметив, какую гримасу скорчил Торн, когда мать начала вылизывать новорожденного.
– Какой же он крохотный. Будто котенок или щенок, – проговорил он, морща нос.
– Только не говори, что великий охотник Гэвин Сент-Джеймс, лорд Инверторн, боится крови! Что скажут твои поклонницы?!
От его открытой солнечной улыбки сердце Саманты затрепетало.
– Кровь и потроха – одно дело, но это… это совсем другое. – Он надолго умолк, затем очень тихо, словно размышляя про себя, проговорил: – Да, совсем другое. Давать жизнь, а не отнимать – это намного лучше.
Саманта внезапно поежилась: только сейчас она поняла, как ужасно замерзла – даже несмотря на несколько слоев шерстяной ткани. Но как же Торн терпел такой холод в одной рубашке и брюках?
Заметив, что она не может сдержать дрожь, он повернулся к ней.
– Милая, а где твой плащ?
– Ох, я перепачкала его в земле. Вчера вечером выстирала и умудрилась повесить прямо под дырой в крыше. То есть я не знала, что там дыра, пока ночью не началась гроза. – Призналась Саманта, поморщившись. – Когда я уезжала из Эррадейла, дождя не было, и я решила, что хватит и шерстяной накидки.
– У шотландской погоды характер необъезженного жеребца. – С этими словами Гэвин отошел в сторону, к нескольким дубам с низко нависшими ветвями, где он привязал своего коня. Вернулся же с сухим плащом, извлеченным из седельной сумки. – Только что было ясно и солнечно, в следующую минуту собирается туман, а через час, того и гляди, подует ветер с моря и принесет бурю.
– А как же ты?.. – пробормотала Саманта, когда он развернул плащ и накинул ей на плечи.
– У меня есть еще один, в другой сумке. Однако же… Эта дорога проходит через земли Инверторна, так что…
Он вдруг умолк, устремив на нее внимательный взгляд. Скованная ужасом, Саманта видела, как он перед этим окинул взглядом ее нарядное платье, пострадавшую от дождя парадную шляпу – и, наконец, следы конских копыт, ведущие в направлении Рейвенкрофта, вернее – ведущие оттуда.
– А где ты была, милая? – спросил он как бы между прочим. – У тебя какие-то дела в Страткарроне?
– Нет. – Она покачала головой.
– Тогда, может быть, в Рейвенкрофте? – Название поместья брата Торн произнес очень медленно и отчетливо, почти по слогам.
– А если и так? – пробурчала Саманта. – Тебя это не касается!
– Если это касается Эррадейла, то касается и меня.
– Не лезь в мои дела! – заявила Саманта, предусмотрительно отступая на несколько шагов назад. – Эррадейл мой – и останется моим!
Она тут же почувствовала фальшь в своих словах. Эррадейл ей не принадлежал – как не принадлежит и графу. И все же Саманта была готова за него бороться. Бороться до конца. Если понадобится, она отстоит Эррадейл даже ценою собственной жизни.
– Ты понапрасну теряешь время. – Он шагнул к ней. – Говорю же, мой брат мне не лэрд. Он не сможет меня остановить.
– Ты же сам говорил, что процесс эмансипации еще не закончен, – возразила Саманта.
– Формально – да, но это не имеет значения. – Торн пожал плечами.
– Неужели? А то, что судейская коллегия состоит из трех магистратов, – это тоже не имеет значения? Ты не хотел, чтобы я об этом знала, верно? А ведь ты можешь оказаться в меньшинстве! Думал, я ничего не узнаю? Думал, не буду бороться за то, что мне принадлежит?
Гэвин молчал, пытаясь придумать подходящий ответ. Саманта же, видя его замешательство, окончательно убедилась в том, что не ошиблась. Да, Торн действительно не думал, что она все узнает сама. Он полагал, что ненависть Элисон Росс к покойному Хеймишу Маккензи в первую очередь распространялась и на его старшего сына Лиама. И эта ненависть должна была держать ее подальше от Рейвенкрофта.
– На сей раз все будет не так, как ты хочешь! – объявила она. – Этому не бывать, пока я дышу!
– А что для тебя важнее, милая? Твоя победа или мое поражение? – осведомился граф.
Его глубокий баритон с протяжным шотландским выговором звучал по-прежнему спокойно, но все же во всем облике Торна ощущалась угроза. Так бывает перед грозой – вроде бы вокруг тишина, однако в неподвижном воздухе чувствуется приближение бури.
Саманта снова попятилась. И то, что она прочла в глубине ярко-зеленых глаз, заставило ее машинально положить руку на рукоять револьвера…
Он тотчас заметил почти непроизвольное движение ее руки, и уголки его губ дернулись в гримасе.
– Это тебе не понадобится, милая. Я не причиняю вреда женщинам.
– Еще как причиняешь!
– Нет, никогда!
Плечи его напряглись, и это едва заметное движение вновь навело ее на мысль о приближении грозы.
А Торн тем временем, протягивая к ней руки, продолжал:
– Никогда, ни разу за всю свою жизнь. – Теперь он говорил голосом мягким и вкрадчивым, наводившим скорее на мысли о ласках, а не об угрозе. – Да-да, ни разу за всю жизнь я не поднимал руку на женщину! Эти руки не причиняют боли женщинам, только ласкают – и лишь тех, кто этого хочет. Они вызывают стоны и дрожь лишь от наслаждения, и женщины не боятся этих рук, напротив – жаждут их прикосновений. И они не сторонятся моей силы, а молят о ней, бегут не от меня, а ко мне, роняя веера и платки. Сталкиваются со мной во время танца как бы случайно – лишь для того, чтобы ко мне прикоснуться. Заговаривают со мной, используя любые предлоги, машут мне, провожают влюбленными взглядами. Порой выставляют себя на посмешище ради меня. В кабинете у меня целые стопки надушенных записок и неотвеченных приглашений от женщин, которые провели со мной ночь и мечтают повторить этот опыт. Жаждут еще нежных слов, еще ласк, еще прикосновений. Так что не смей видеть во мне чудовище! Чудовищем был мой отец. Чудовищем стал мой брат. Они – лэрды Маккензи из Уэстер-Росса, чьи руки обагрены кровью множества людей, мужчин и женщин. Мои же руки испачканы лишь влагой желаний и грехов – тех самых, которые, быть может, являлись тебе лишь в самых бесстыдных твоих снах!
– И ты действительно в это веришь? – фыркнула Саманта.
Такого ответа Торн определенно не ждал – это ясно было по тому, как он сжал губы.
– Веру в знание превращают доказательства, – сухо ответил он. – Я слыхал, что крики и стоны наслаждения легко имитировать. Но влагу экстаза и пульсацию возбужденной плоти вокруг моей плоти не подделаешь.
От образов, что возникли у нее перед глазами при этих грубо откровенных словах, у Саманты перехватило дыхание. Однако, взяв себя в руки, в праведном негодовании она проговорила:
– И ты действительно считаешь, что не вредишь женщинам, не причиняешь им боли?
В глазах Торна вспыхнули огоньки.
– Я беру их лишь в тех случаях, когда они сами просят об этом.
– А как же неотвеченные письма?! – бросила Саманта ему в лицо. – Или ты не понимаешь, как это больно, когда тот, с кем сблизилась, становится к тебе равнодушен? Не понимаешь, что это оставляет глубокие раны?
– Хватит метафор, милая! О каких «ранах» ты говоришь? Один удар от мужчины моего сложения и силы может нанести хрупкой женщине такую рану, от которой она не оправится никогда! Что рядом с этим – какие-то неотвеченные письма?
– Искалечить душу не менее страшно, чем тело, – возразила Саманта. – И нарушенное обещание может ранить еще сильнее, чем летящий в лицо кулак. Равнодушие и холодность – это тоже жестокость.
– Чего ты от меня хочешь? Чтобы я предлагал руку и сердце каждой женщине, которая заманит меня в постель?
– Вот уж нет! Стать твоей женой – такого я и злейшему врагу не пожелаю! Ни одна женщина не заслуживает того, чтобы провести жизнь в напрасных надеждах и горьком разочаровании.
– Придется тебе признать, милая, что жесток не только я. Язык у тебя – словно отравленная стрела!
– Правда редко бывает приятной, – парировала Саманта. – И я, право, сомневаюсь, что эти толпы несчастных женщин, тщетно молящих о новой встрече, сами заманивали тебя в постель. Ты хищник, Гэвин Сент-Джеймс!
– Для тебя – лорд Торн, – с надменной усмешкой поправил граф.
– Торн – быть может. Но мне ты точно не лорд! Ты ведь отказываешься считать Маккензи своими лэрдами, хотя должен – по традиции и по закону. И я не вижу причин называть тебя лордом, потому что мне ты не господин! Там, откуда я приехала, люди получают всевозможные почетные звания благодаря своим трудам и заслугам. Можешь называть это варварством, но мне такой порядок кажется очень разумным – особенно в тех случаях, когда я вижу «благородного джентльмена», все заслуги которого исчерпываются длинным списком покоренных женщин. Или разбитых сердец.
– Не говори мне о разбитых сердцах! – прорычал Гэвин, делая к ней шаг. – Никогда я не вводил женщин в заблуждение, не убеждал, что они для меня – нечто большее, чем развлечение, способ приятно провести время. Я никому ничего не обещаю. А если женщина что-то себе вообразила, то это ее вина, не моя.
