Текст книги "Угасающее солнце: Кесрит"

Автор книги: Кэролайн Черри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

6

Ньюн обычно проводил все дни в горах. Там он бегал, охотился, упражнялся с оружием – в общем, старался заполнить пустоту дней.

Но сегодня ничто не могло заставить его удалиться от эдуна. Он подошел к башне Сенов, на вершине которой был пункт передачи и приема сообщений, постоял в нерешительности у главного входа, а затем, уступив грызущему душу нетерпению, повернулся и побежал на свой наблюдательный пункт на дамбе. Он забрался на белый камень и стал до рези в глазах всматриваться в направлении порта, стараясь уловить малейшее движение.

Он уже очень давно не ждал ничего хорошего, и теперь наслаждался ожиданием. Им владели противоречивые чувства, и все же он не мог забыть постоянного соперничества с Медаем и теперь, по прошествии стольких лет, признавался себе, что во многом завидовал кузену. Сейчас Ньюн старался забыть все враждебные чувства, ему хотелось увидеть Медая, он хотел этого страстно, отчаянно – пусть будет все, что угодно, только не одиночество, только не постоянное ощущение того, что эдун медленно, неотвратимо погибает.

И в глубине души у него шевелилась маленькая надежда, что когда вернется Медай, первый из многих ушедших, он подтолкнет госпожу к действиям и тогда будут предприняты меры, направленные на спасение Народа.

Он сидел сейчас, как сидел уже тысячи дней до этого дня, стараясь найти хоть что-нибудь, что привлекло бы его внимание, отогнало печальные мысли. Ползающие насекомые, загадочно покачивающиеся па ветру цветы, посадки и старты кораблей в порту. Каждый прилет мог означать появление чего-то нового, что изменит всю ситуацию на планете. Все было, как обычно. Даже воздух казался живым. Сердце Ньюна бешено билось, мышцы были напряжены так, что ломило спину и грудь. Вдруг он замер, затаив дыхание. Он заметил внизу движение и молил богов, чтобы это не оказался обман зрения.

В ярком дневном свете над дорогой всплыло облако белой пыли. Ньюн различил темные пятна, движущиеся вверх по дороге. Он сел на камень и, прищурившись от яркого света, стал всматриваться, стараясь различить отдельные фигуры.

Судя по размерам пятен и количеству пыли, можно было предположить, что это машины, которые он не раз видел раньше на дороге.

У него появилось предчувствие, что произошло что-то неладное. Тяжесть сдавила его бешено колотящееся сердце. Он сидел, обхватив колени длинными руками, и смотрел вниз. Ему не хотелось бежать в эдун. Регулы. Приближаются регулы.

В другое время он был бы вне себя от радости при виде приближающихся регулов. Но только не в это утро. Не теперь. Теперь у мри свои дела, более важные, чем общение с регулами.

Внезапно он понял, что госпожа должна узнать о приближающихся регулах. Он видел их уже совершенно ясно – шесть машин и какая-то черная точка за ними. Расстояние было слишком велико и глаз не мог различить очертаний, но скорее всего это была седьмая машина.

Еще никогда столько регулов не приближалось к эдуну мри.

Ньюн соскользнул с камня и огромными прыжками пустился вниз. Его длинные ноги несли его с такой скоростью, что бег его сделался почти неуправляемым. Но Ньюн был слишком встревожен, чтобы думать об опасности. Он бежал к эдуну, не переводя дыхания.

Еще до того, как он прибежал со своим предупреждением, мри уже выстроились у входа. Черные мантии Келов и ни одной золотой мантии. Ньюн перешел на шаг и, тяжело дыша, приблизился к ним. Он с трудом сдерживал боль. Сухой воздух Кесрит мгновенно слизал выступивший было пот. Здесь нельзя было много бегать, сотни раз он убеждался в этом на собственном опыте – и сотни раз повторял свою оплошность. Легкие его горели, изо рта вырывались капельки крови. Но никто из келов не отругал его. Ньюн почувствовал их настороженность, увидел смотрителя дусов, который вышел из эдуна с животными. Один из дусов поднялся на задние лапы, нюхая ветер. Затем он тяжело плюхнулся на ноги, подняв облако белой пыли, и грозно зарычал.

– Яй, яй, – успокаивал дусов кел Дахача. Это ничего не значащее слово имело тысячи смысловых оттенков в общении дусов и кел'ейнов. Дусы отошли прочь и собрались кружком за эдуном, навострив уши. Некоторые сели. Время от времени один из дусов поднимался и обходил круг, посматривая на вереницу машин; затем он возвращался обратно, предупредительно рыча.

Готовясь к встрече с чужими, келы закрыли лица. Ньюн поправил мэз и занял место в черном ряду. Но кел'ант Эддан взял его за локоть и поставил впереди.

– Здесь, – сказал Эддан и ничего больше не добавил. В минуты опасности и ожидания Кел не должен задавать вопросов. Ньюн промолчал, но сердце его сжалось. Ведь он был новичок, несмотря на возраст, он не принадлежал к тем, кто может задавать вопросы и отвечать регулам, и все же он стоял между Эдданом и Пасевой – старейшими Келами.

Может, дело касается лично его?

Или его родственника?

И внезапно он понял, что на башне Сенов в эдуне уже приняли какое-то сообщение, что-то произошло, а он все пропустил, в одиночестве сидя на камне и тщетно ожидая прибытия Медая.

С кем-то из мри произошло нечто ужасное – визит регулов не случаен.

Вереница машин медленно приближалась. Уже слышен был шум моторов. Кроваво-красные лучи солнца пронзали воздух. В долине взметнулась вверх струя гейзера: Элу, один из наиболее опасных, поведение которого было невозможно предсказать. Фонтан взвился в небо на десять ростов мри и рассыпался на мелкие брызги. По фонтану можно было легко распознать гейзер. Ньюн знал, что если проснулся Элу, то скоро ударит и Учан. Вскоре машины можно было отчетливо рассмотреть.

Одна… две… три… четыре… пять… шесть.

Шесть машин. Никогда к эдуну не подъезжало больше двух машин за раз. Но Ньюн сдержал свои чувства. Возле него неподвижно, словно каменные изваяния, стояли келы. Ветер рвал их черные мантии. Правые руки кел'ейнов замерли у поясов, где в ножнах покоились ас'сеи. Пальцы всунуты за пояс. Это был призыв к бдительности, предупреждение для остальных келов. Регулы, как и большинство ци'мри, не знали, что это – предупреждение. Но это был и церемониальный жест, означающий, что мри не желают видеть чужаков.

Машины повернули в последний раз и в облаке пыли остановились у входа в эдун, перед строем келов. Двигатели умолкли, наступила тишина. Двери открылись и из машин появились десять молодых регулов – угрюмых, хмурых; на их лицах даже не было обычного надменного выражения. Один из них был Хада Сураг-ги, охранник из Нома: Ньюн узнал его по медалям и одежде – это был лучший способ узнавать регулов. Было похоже, что и Хада узнал Ньюна, но узнал именно по отсутствию наград, с горечью отметил про себя юноша. Но Хада ничем не показал, что знает Ньюна. Он прошел прямо к Эддану. Глаза Хады были широко раскрыты – ни следа презрения. Хада Сураг-ги вдохнул воздух и поклонился – по этикету регулов это означало, что он пришел с добрыми намерениями.

Теперь по обычаю мри должны были сделать ответный жест. Эддан остался неподвижен, и ни один мри не шелохнулся. Руки замерли у ножен с ас'сеями.

– Мы принесли печальные вести, – сказал Хада.

– Мы готовы выслушать ваши слова, – ответил Эддан.

– Наши старшие уже сообщили вам…

– Вы привезли Медая? – хрипло спросил Эддан.

Хада повернулся, пожалуй, слишком резко для регула. Он хлопнул в ладоши, что означало приказ его помощникам исполнять свои обязанности. Они зашаркали ногами ко второму автомобилю и, открыв багажник, достали оттуда носилки из белого пластика. Они аккуратно поставили носилки у ног Хада Сураг-ги перед Келами.

– Мы привезли останки Медая, – сказал Хада.

С первых слов Хады Ньюн уже все понял. Он не двинулся с места, даже не приподнял вуаль. Его неподвижность могла быть принята келами за самообладание. Но он просто остолбенел. Он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он слышал, что происходит вокруг него, чувствовал движение, но его не покидало чувство, будто он смотрит на все это со стороны, как будто Ньюн с'Интель покинул свое тело, и оно осталось здесь, как и тело Медая с'Интель, бесчувственное и ко всему безучастное.

– Значит, земляне уже здесь? – спросил Эддан, – ведь по обычаю келов, погибших на войне, отдавали холодному космосу или сжигали в пламени солнца – родины Народа. Никогда тела келов не привозились на планету с войны. Если бы они могли выбирать, то никогда бы не согласились на погребение в земле. И было очень страшно, что регулы, знающие обычаи мри, совершили такую оплошность, привезя сюда, в эдун, тело мертвого мри.

Молодые регулы всем своим видом показывали, что выполняют крайне неприятную для себя миссию.

Виновны, – с горечью подумал Ньюн, глядя на регулов. Он уже овладел собой, и глаза его пристально смотрели в глаза Хада Сураг-ги. Он очень хотел встретиться с ним взглядом. На мгновение это ему удалось, но Хада отвел взгляд.

Виновны и всячески стараются скрыть еще что-то, известное им. Ньюн дрожал от ярости. Дышать стало трудно. Келы не двигались. Они стояли абсолютно неподвижно. Они составляли единое целое с Эдданом, одного слова которого было достаточно, чтобы они сделали свое дело.

Хада Сураг-ги переступил на полусогнутых ногах и немного отодвинулся от трупа, лежащего между ними.

– Кел'ант Эддан, – сказал Хада. – Будь благоразумен. Этот кел'ен сам нанес себе рану и отказался от нашей медицинской помощи, хотя мы могли бы спасти его. Мы очень сожалеем об этом, но мы всегда старались чтить ваши обычаи. Сам бай Хулаг, которому верой и правдой служил этот кел'ен, скорбит вместе с вами. Бай Хулаг очень сожалеет, что его встреча с Народом омрачена таким грустным событием. Он посылает свои самые глубокие соболезнования по поводу этого происшествия и…

– Бай Хулаг – новый правитель этой зоны? А что с Солгах? Где Хольн?

– Их нет, – ответ был коротким и резким. – И бай желает заверить вас…

– Я полагаю, что Медай умер недавно, – сказал Эддан.

– Да, – сказал Хада, который никак не мог закончить приготовленную речь. Губы его шевелились, подыскивая слова.

– Самоубийство. – Эддан воспользовался вульгарным словом регулов, хотя регулы знали слово мри ик'аль, которое означало ритуальную смерть кел'ена.

– Мы протестуем… – не в силах отвести взгляд от кел'анта, молодой регул, казалось, потерял нить разговора, – нечто невероятное для ничего не забывающих регулов. – Мы решительно протестуем, кел'ант: смерть этого кел'ена никоим образом не зависит от перехода власти к баю Хулагу и свержению Хольнов. Кажется, у вас сложилось неправильное впечатление. Если вы предполагаете…

– Я ничего не говорил о моем впечатлении, – сказал Эддан. – Или ты считаешь, что для подобных предположений есть основания?

Регул, которого непрерывно обрывали нелогичными аргументами, сконфузился и постарался взять себя в руки. Он быстро заморгал глазами, что означало крайнюю степень замешательства.

– Кел'ант, будьте благоразумным. Мы утверждаем лишь, что Медай в приступе меланхолии сам заперся в своей каюте, отказываясь от всех наших попыток помочь ему. Это не имеет никакого отношения к назначению бая Хулага. Подобные допущения просто неразумны. Бай Хулаг нанял этого кел'ена, и этот кел'ен много раз помогал баю, чем и заслужил уважение бая. Здесь нет ничего враждебного вам. После того, как было объявлено о заключении мира, кел Медай просто не находил себе места…

– Ты из Нома, – прервал его Ньюн, не в силах больше терпеть. Хада Сураг-ги посмотрел на него. Черные глаза расширились и от изумления стали совсем светлыми. – Как ты можешь судить о состоянии рассудка кел'ена, который был на корабле очень далеко от тебя?

Он не имел права говорить здесь. Со стороны молодого кел'ена, да еще перед чужими – это недопустимое поведение. Но кел стоял твердо, и распахнутый рот Хада Сураг-ги стянулся в тонкую линию.

– Старший… – протестующе обратился он к Эддану.

– Может, посланник бая ответить на вопрос? – спросил Эддан. Это было прощение Ньюна, и эти слова вызвали в Ньюне теплую волну благодарности.

– Разумеется, – сказал Хада. – Я все это знаю, потому что получил информацию от самого бая. Мы и понятия не имели, что кел'ен решится на такое. Его действия ничем не были спровоцированы.

– И все же совершенно ясно, – сказал Эддан, – что у кела Медая имелись достаточно серьезные причины оставить службу, причем настолько серьезные, что он решил прибегнуть к ик'аль, чтобы избавиться от вас.

– Несомненно, причиной было окончание войны, которого кел'ен не хотел.

– Очень любопытно, – продолжал Эддан, – что он прибегнул к ик'аль, хотя знал, что возвращается домой.

– У него был упадок духа, – ляпнул Хада Сураг-ги, хотя регулы не знали, что такое нелогичность. – Он был просто не в себе.

– Ты говоришь перед его родственником, – резко сказал Эддан. – Он был кел'еном, не дусом, не сумасшедшим. Его ждали на родной планете. Всего, о чем ты рассказал, не могло быть, если, конечно, бай не оскорбил его честь. Может, так оно и было?

Регулы под гипнозом повелительного голоса Эддана начали пятиться.

– Мы не удовлетворены ответами, – сказал Эддан, взглядом приказывая Хаде Сураг-ги остановиться. – Скажи, где и когда умер Медай.

Регул не хотел отвечать на этот вопрос. Он вздохнул и сменил окраску.

– Он умер вчера на корабле бая.

– На корабле бая Хулага.

– Кел'ант, бай протестует…

– Были ли споры между баем и кел'еном?

– Будьте благоразумным. Кел'ен был не в себе. Конец войны…

– Бай довел его до этого, – сказал Эддан, бесцеремонно обрывая регула.

– Бай, – забормотал Хада, часто дыша; ноздри его расширялись и сжимались, – бай попросил этого мри остаться на корабле и продолжить службу. Кел'ен отказался, желая покинуть корабль тотчас же, чего бай не мог позволить никому. Впереди были важные дела. Возможно… – кожа регула становилась все бледнее, по мере того, как он говорил. – Кел'ант, я понимаю, вы можете счесть это за оскорбление, но мы не можем понять поступка кел'ена. Бай приказал ему задержаться. И кел'ен решил, что теперь ему следует покончить с собой. Мы не знаем, почему. Мы заверяем вас, что глубоко опечалены этим трагическим событием. Кесрит переживает плохие времена, и этот кел'ен служил баю и, конечно же, вам. Бай высоко ценил службу кела Медая. Мы снова заявляем, что не понимаем причины его поступка.

– Может, вы не хотели понять или выслушать его, – сказал Эддан.

– Будьте благоразумным. Кесрит передан землянам. Сейчас идет эвакуация всех живущих на планете. Сделаны распоряжения относительно эвакуации мри. Бай хотел, чтобы его корабль находился в постоянной готовности и чтобы вся команда, само собой… – регул беспокойно заерзал, глядя на неподвижно стоящего Эддана. – Есть вещи, которые не поддаются нашему контролю. Если бы кел'ен сообщил баю, что непременно хочет покинуть корабль…

– Кел Медай предпочел оставить службу у вас, – сказал Эддан. – Он все сделал как надо. Больше мы не хотим обсуждать этот вопрос с молодыми регулами. Идите прочь.

Тон, которым это было сказано, не предвещал ничего хорошего, и регулы, вначале потихоньку пятясь, по мере приближения к машинам бросились бежать. Хада бежал в середине, пытаясь хоть как-то сохранить достоинство. Двери захлопнулись, моторы взревели, машины развернулись, поднимая пыль, и понеслись вниз по склону.

Никто не пошевелился. Как будто все вокруг замерло после того, как регулы исчезли, оставив их наедине с мертвым.

И вдруг на пороге порыв ветра подхватил золотые и белую мантии – появились сен'ант и Мелеин, и сама госпожа.

– Медай мертв, – сказал Эддан. – И наша планета скоро перейдет к землянам, как мы и предполагали. – Он воздел укутанные мантией руки, чтобы оградить госпожу от ужасного зрелища. Мелеин сделала шаг вперед, всего один шаг: больше она не имела права. Она закрыла лицо и отвернулась, склонив голову. Госпожа и сен'ант тоже опустили вуали, чего они никогда не делали при живых. Но здесь был мертвый.

Они удалились в эдун. Смерть была уделом келов; они несли ее, они оплакивали мертвых, им предстояло совершить ритуал погребения. И сделать это должен был родственник убитого Кела.

Ньюн знал, чего ждут от него, и видел, что все готовы помочь ему. И он раскинул руки, позволив всем помочь. Он только слышал о ритуале и не хотел позорить себя или Медая своим незнанием. Они собрались у носилок – он и те, кто мог найти место, чтобы взяться за них. Они пошли к двери эдуна и направились в Пана'дрин, Святилище, туда, куда Медай должен был бы явиться в первую очередь, вернись он домой живым.

Руки Ньюна ощущали теплый металл носилок. Он смотрел на то, что было когда-то его кузеном, и постепенно шок, сковывавший его, начал вытесняться другими чувствами: юношу охватывал глубокий и беспомощный гнев.

То, что произошло, было неправильно. Если это случилось, значит, справедливости не существует. Он почти дрожал от гнева, он был в ярости, и в этом состоянии мог бы убить, если бы здесь был кто-нибудь, на кого он мог направить свой гнев.

Но здесь не было никого. Он попытался отключить свои чувства. Это было легче, чем искать выход ярости, клокотавшей в нем. Он жил надеждой, но теперь надо было заставить себя забыть ее. Мир сошел с ума, и Медай пал жертвой этого сумасшествия.

«Мой последний сын», – назвала Ньюна как-то госпожа. Теперь это стало правдой.

7

В Святилище Эдуна Народа стоял металлический экран, украшенный драгоценными камнями и покрытый древними символами. Этот экран был невообразимо стар. Он стоял в каждом Святилище всех эдунов, которые когда-либо существовали. И рядом с ним висели бронзовые лампы, такие же старые, как и экран. Это была граница, разделяющая Келов и Сенов, граница, которую не мог переступить ни один кел, даже после смерти.

Перед самым экраном они положили тело Медая, завернутое в белую ткань. Медай с'Интель Сов-Нелан лежал рядом с той границей, которую не мог перейти кел'ен. По обе стороны экрана стояли курильницы, источая густой ароматный дым. Он заполнял помещение и скапливался вверху, превращая потолок в какой-то нереальный зыбкий полог.

Этот запах вернул Ньюна в те времена, когда он был еще в касте Катов и смотрел на церемонии из соседней комнаты, не имея права войти в комнату воинов, комнату Келов. Тогда он был еще ребенком, как и Медай, и Мелеин, и многие другие, которых уже не было, которые погибли. Из соседней комнаты помещение Келов казалось торжественным, загадочным, сверхъестественным.

Ньюн вспомнил, как они втроем в черных мантиях впервые стояли здесь, среди келов, и от Пана, Священных предметов, их отделял только этот экран. А еще позже они уже молились, провожая в дальний путь Медая, который покидал эдун для почетной службы. Ньюн тогда чуть не умер от зависти и горечи. Его молитвы были не искренни, в них жила ненависть. И эти молитвы снова возвращались к нему сегодня, словно жуткие призраки.

Сейчас он ощущал то же самое. Мед снова ушел от них, оставив Ньюна в жутком одиночестве на Кесрит.

Медаю не пришлось испытать того, что испытал Ньюн, оставаясь здесь, на Кесрит, последним защитником Дома, слугой для всех.

Медай теперь считался великим кел'еном за то, что он совершил.

В невидимом пространстве за экраном слышался шорох одежды. Там Сены охраняли Священные предметы. Там были Мелеин и Сатель.

Снова трое малышей-катов, что когда-то давным-давно подсматривали из соседней комнаты, собрались через много лет, вознося свои молитвы. Ньюн в Святилище Келов, оставшийся ни с чем; Медай, который вкусил всю славу великого воина и находился на пути в вечный Мрак; и Мелеин, которая покинула Святилище Келов и теперь находилась там, за запретной чертой, около священных Тайн.

Ньюн склонил голову, страдая от гнева и бессилия. Он глубоко дышал, пытаясь взять себя в руки.

Чья-то рука коснулась его плеча. Мелькнула темная мантия, и рядом с ним опустился Эддан.

– Ньюн, – мягко сказал он. – Госпожа зовет тебя. Она не хочет, чтобы ты сидел тут. Она сказала, что этой ночью желает видеть тебя рядом с собой. Она не хочет, чтобы ты присутствовал на похоронах.

Ньюну понадобилось некоторое время, чтобы овладеть собой.

– Неужели она хочет лишить меня даже этого? – спросил он. – Что она сказала? Она что-нибудь объяснила?

– Она хочет, чтобы ты сейчас явился к ней.

Он был поражен таким решением госпожи. Они с Медаем не любили друг друга. И госпожа это хорошо знала. Но совсем ни к чему было подчеркивать это публично. – Нет, – сказал он. – Я не пойду к ней.

Пальцы стиснули его плечо. Он ожидал сурового выговора. Но старик открыл лицо, на котором не было гнева.

– Я так и думал, – сказал Эддан. Это были чудовищные слова. Ньюн не верил своим ушам, как не мог поверить в то, что он сам сказал. Но старик хорошо знал его. – Делай то, что ты считаешь верным, – продолжал он. – Оставайся. Я не запрещаю тебе.

И старик поднялся, отдавая распоряжения остальным, которые принялись готовиться к церемонии очищения. Один из них принес священные ритуалы, сосуды, которые следовало при погребении положить в ноги Медаю. Пасева принесла воду, Дахача – полотенца, Палази наполнил маслом лампады для бдения, а Дебас тихим свистом подозвал дусов и вывел их из башни Келов, чтобы они не нарушали торжественности церемонии. И посреди этой суеты сидел Ньюн. Он наконец понял, что во время быстрого торопливого бега порвал мантию, а руки запачканы грязью. Ноги его дрожали. Подошел Сайрен, полуслепой Сайрен, и принес ему смоченное полотенце. Ньюн откинул вуаль и протер лицо, очень благодарный старику. Затем он снова опустил вуаль. Лирен принес ему новую чистую мантию, и Ньюн тут же переоделся, так как в Святилище не подобало находиться в пыльной рваной сайг. Он снова сел, пытаясь сосредоточиться на благочестивых мыслях и успокоиться.

По приказу Эддана остальные начали разматывать белую ткань с тела Медая. Терпеливо чуткие пальцы снимали плотно смятую белую паутину, которая, словно кокон, опутывала тело. Она плохо поддавалась их усилиям, и Пасева поднесла к паутине раскаленный прут. Странный материал мгновенно вспыхнул и сгорел без остатка, распространяя вокруг себя своеобразный запах, смешавшийся с густым ароматом ладана.

Все молчаливо согласились с тем, что невозможно хоронить кел'ена завернутым в саван регулов, и они осторожно освободили тело Медая от остатков нитей. Обнажилось такое знакомое лицо – спокойное и бледное, на котором голубели ритуальные сет'ал. Тело было совсем худым и казалось совсем невесомым, хотя Медай при жизни отличался немалой силой. На ремнях висели награды, полученные им за службу. Он был очень красив, Медай с'Интель. Он всегда был полон жизни и в эдуне возлагали на него большие надежды. И даже теперь он был красив. Лишь пятна крови на груди в том месте, куда он нанес себе смертельный удар, напоминали о том, что он мертв.

Самоубийство.

Ньюн работал, не глядя в лицо Медая, стараясь не думать о том, что делают его руки – они могли задрожать и выдать его чувства. Он пытался припомнить счастливые дни, и не мог. Он слишком хорошо знал Медая. Его кузен даже в смерти был таким же, как при жизни – эгоистичным, надменным и упрямым во всем. Конечно, нельзя думать плохо о мертвых. Но в конце концов Медай оказался бесполезным для них – как и всегда. Медай жил для себя и покончил с собой, не считаясь ни с кем. Он не думал о том, что его ждут, что в его смерти мало пользы для Народа, пускай даже смерть его отвечала самым высшим канонам Келов.

Ньюн расстался с Медаем в ссоре. Он ничего не забыл и знал, почему госпожа хотела, чтобы он поднялся к ней; знал, что думают его братья кел'ейны, сидящие рядом с ним сейчас. В той ссоре, когда они обнажили длинные мечи, Ньюн выхватил меч первым, прямо в зале Святилища. Это был день, когда Медай посмел коснуться Мелеин.

И Мелеин не протестовала.

Сама госпожа положила конец ссоре – она сбежала по ступеням лестницы с башни – тогда она была еще способна на это – и вмешалась. Она обозвала Ньюна обидными словами – и это поразило его, ведь он был уверен, что госпожа любит его.

Медай не услышал от нее ни одного обидного слова.

Прошло совсем немного времени – и Медай получил почетную службу на корабле бая регулов, службу, достойную одного из Мужей. А Мелеин перешла в касту Сенов.

А для Ньюна с'Интель не изменилось ничего. Он вернулся к своим занятиям, находясь рядом с матерью и постепенно теряя последние надежды покинуть Кесрит.

Все оставалось по-прежнему до этого злосчастного дня. Он хотел помириться с Медаем, когда тот вернется, и сделать вместе что-нибудь для пользы Народа.

Но Медай обокрал его и здесь. В Доме Ньюн был мальчиком на побегушках, им он и остался. И это было несправедливо.

«Когда ты осознаешь, какова твоя миссия, зачем ты нужен Народу, – говорил Эддан, – приди и скажи мне."

И затем все келы заговорили о Медае, восхваляя его. То был древний ритуал лидж'эйя. Голоса старых кел'ейнов звучали над телом Медая.

– Это очень плохо, – сказал Лирен, – что старики хоронят молодых.

Следом заговорила Пасева:

– Что ж, – сказала она, прикасаясь к сверкающим в золотом свете ламп джи'тэй, полученным им за службу регулам, – что ж, хоть он и молод, он немало странствовал и много воевал. Я вижу здесь награды за Шоа, Элаг, Согрун, Гезен, Сегур, Хэдре – и везде он служил своему Народу. Да, он много сделал, этот наш брат, дитя нашего дома. Я думаю, что он очень устал. Я думаю, что служба у регулов стала ему в тягость, и он сделал это, чтобы вернуться домой. Я тоже устала, служа регулам, и, узнай я, что окончание службы отодвигается, я сделала бы то же, что и он.

Потом пришел черед Ньюна воздать хвалу своему кузену. Злые слова вертелись на языке у юноши, но он не мог произнести их, не мог перечить Пасеве, которую любил. Он опустился на пол и закрыл голову руками, содрогаясь всем телом.

И келы позволили ему это, решив, что он страдает от горя. Но их горе было искренним, они скорбели по тому, кого любили. Ньюн же страдал от жалости к самому себе.

Теперь он оценил себя и обнаружил, что даже сейчас он не может сравниться с Медаем.

Ожидая, пока Ньюн совладает с собой, остальные шепотом переговаривались, но постепенно всем стало ясно, что Ньюн не может отыскать слов для ритуальной речи. Тогда они заговорили о горах, о погребении, которое им предстоит совершить. В их словах, в их планах чувствовалось такое отчаяние, что путь до гор неблизок, подъем крут, ноша будет тяжела – ведь они стары, дряхлы. Они говорили о том, что регулы, конечно, не дадут транспорт. Но Келы и не станут обращаться с такой просьбой, ведь она оскорбит память Медая. И старики начали обсуждать, как же они понесут его в горы.

– Не беспокойтесь, – сказал Ньюн, нарушая долгую тишину. – Я сделаю все сам.

И увидев сомнение на их лицах, он подумал о трудном долгом пути и сам засомневался.

– Госпожа не позволит, – сказал Эддан. – Ньюн, мы похороним его поблизости.

– Нет, – сказал Ньюн. И повторил снова, думая о госпоже. – Нет. – И после этого никто не возражал. Эддан решил, что все должно идти своим чередом.

И затем, после того, как он спокойно и с достоинством попросил оставить его одного, они ушли, тихо шурша мантиями. Этот звук отозвался эхом в сердце Ньюна. Он думал о своем эгоизме, о мужестве стариков, так много сделавших в жизни, и ему было нестерпимо стыдно.

Наступила долгая ночь его бдения. В тишине эдуна остальные скорбели в своих комнатах. Он начал думать и понял, что не хотел бы умереть добровольно, несмотря на традиции своей касты. Он не хотел умереть, как умер Медай, и это было ему неприятно, так как противоречило тому, к чему он готовил себя всю жизнь.

Медай смог это сделать, и госпожа приняла Медая. И именно в этом Медай оказался выше его.

Конечно, подобные мысли здесь, в Святилище, в присутствии богов и мертвого, были святотатством. Ему стало очень стыдно, и он захотел убежать далеко в горы, как делал это раньше, когда был ребенком. Там он быстро забывал свои огорчения, все свои обиды, забывал о себе.

Но теперь он был взрослым.

Он должен был исполнить свой долг перед народом. Медай жил и умер, подчиняясь законам Народа. И пусть Ньюн не был согласен с мотивами этой смерти, он был вынужден признать, что все произошло в соответствии с законами мри. Медай исполнил свой долг, сделал все, что от него зависело в создавшемся положении.

Несмотря на то, что это была заведомая ложь.

– Ньюн…

В шуме ветра, который все время был в святилище, Ньюн различил легкий шорох и шепот. Он поднял глаза и увидел в отдалении золотую фигуру. Он узнал голос сестры. Она подошла к самому экрану, разделяющему их, хотя они могли встретиться лицом к лицу где-нибудь в эдуне или за его пределами.

– Вернись, – сказал он. Ведь находясь рядом с мертвым, пусть даже родственником, девушка нарушала закон своей касты. Для Сенов не существовало родственных отношений, они были в родстве со всем миром.

Но Мелеин не ушла. Ньюн поднялся. Все тело его онемело от долгого стояния на коленях на холодном каменном полу. Он подошел к решетке. Мелеин нельзя было отчетливо рассмотреть. Он видел только маленькую руку, опирающуюся на экран, и с нежностью сравнил ее со своей большой рукой. Но Ньюн боялся прикоснуться к девушке. Ведь согласно верованиям мри, к нему нельзя было приближаться, пока он не похоронит родственника.

– Мне разрешили придти, – сказала Мелеин. – Госпожа послала меня.

– Мы все сделаем, – заверил он ее. И сердце его забилось, когда он вспомнил, что отношения между Медаем и Мелеин были больше, чем родственные. – Мы отнесем его в Сил'атен… и сделаем все, что нужно.

– Мне кажется, тебе не следует оставаться здесь всю ночь, – сказала она. И затем, с внезапной горечью: – Или ты здесь только потому, что не получил прямого приказа уйти?

Ее внезапный выпад привел Ньюна в смятение. Он задержался с ответом, пытаясь найти нужные слова и соображая, почему она говорит так.

– Он мой родственник, – сказал наконец он. – Все остальное теперь не имеет значения.

– Однажды ты чуть сам не убил его.

Это была правда. Он пытался рассмотреть через решетку лицо Мелеин. Но видел только смутные золотые контуры фигуры за металлом решетки.

– Это было давно, – сказал он. – И я думаю, что, будь он жив, мы помирились бы с ним. Я хотел этого. Я очень хотел.

– Я верю, – сказала она после долгого молчания.

Она снова надолго замолчала, и эта тишина тяжким грузом придавила Ньюна.

– Это все ревность, – признался он.

Наконец все его душевные терзания приобрели форму, вылились в четкие слова. Признание было мучительным, но все же муки были куда слабее, чем он ожидал. Мелеин была его вторым «я». Когда-то они были с ней очень близки, и Ньюн думал, что эта близость все еще сохранилась.

– Мелеин, когда нас, молодых воинов, всего было двое в эдуне, ясно, что между нами должно было возникнуть соперничество. Он был первым во многом, в чем мне хотелось превосходить его. А я был ревнив и обидчив. И встал между вами. Я напрасно сделал это, но через шесть лет я заплатил за свою оплошность.