Текст книги "Портрет миллионера"

Автор книги: Кэрол Маринелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Леонид стоял на пороге резкого изменения своей жизни. Ему многое нужно было понять и обдумать.

Как я познакомлю ее со своей семьей? Как я приведу ее в эту змеиную яму?

Он представлял себе Милли, с ее лучезарной улыбкой, с ее живым голосом, на обеде с его семьей. Она завязывает беседу, задает вопросы, которые наверняка попадут в запретную для Коловских зону.

Да они раздавят ее.

Как предупредить ее, при этом ничего не рассказывая?

Леонид много раз подходил к двери спальни, он даже открывал дверь и смотрел на спящую Милли. На разметавшиеся по подушке волосы, на мерно вздымавшуюся грудь, на длинные ресницы.

И что? Будить ее, чтобы рассказать про свой кошмар?

И как она воспримет все это? Что почувствует?

Если он скажет ей правду, раскроет семейный секрет, не отпугнет ли ее это? Вот ее сумочка с паспортом, она в мгновенье соберется и улетит – к своим родным, домой, в Лондон.

И кто сможет осудить ее?

В то же время нельзя держать ее здесь, как в тюрьме. Хотя он говорил, что будет все время охранять ее, Милли ничего не стоит передумать и исчезнуть.

Нина грозит судом, она может осуществить свою угрозу. Леонида пугали не денежные потери. На таких судах людей выворачивают наизнанку, обливают грязью.

Леонид встал. Теперь он знал, что ему делать.

Милли должна выйти за него замуж. Она станет замечательной матерью. Хочет она того или нет, она должна выйти за него замуж. Только тогда он сможет защитить их всех, семью, в которой он будет мужем и отцом.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Милли?

Полусонная, она, моргая, смотрела на Леонида, стоящего в дверях спальни. Было такое чувство, словно ее разбудил отец наутро после вечеринки, с которой она вернулась очень поздно, позже, чем обещала родителям.

– Приземлились? – испуганно спросила она.

– Что?

Безжалостно включив свет, Леонид поставил на столик у кровати стакан воды со льдом. Милли не хотелось ничего принимать от него. Но во рту было так сухо, что она, схватив стакан, жадно отпила воды. Леонид тем временем продолжил:

– Пора собираться. Я не хотел будить тебя, но обед назначен на восемь.

– О-ох… – Милли откинулась на подушку. – Как же я могла забыть об этом замечательном событии?

– Начинай собираться.

– Обязательно надо идти?

– Мы договорились.

– На самом деле не мы, – Милли села, завернувшись в одеяло. – Мне тут наговорили множество вещей, которые я должна сделать, но я не помню, чтобы соглашалась хотя бы с одной из них. Я не хочу идти. И не пойду. – Решительно сказав это, она опять откинулась на подушку. Крепкий сон прояснил ее голову, она уже владела собой.

– Ты всегда так эгоистична?

Она ожидала, что после ее слов Леонид уйдет, громко хлопнув дверью. Но он стоял над ней.

– Думаешь, я хочу идти туда? Думаешь, я хочу быть там, позировать для счастливых семейных фото? После всего, что произошло?

– Ну и не надо, – Милли говорила уже не так уверенно.

– Мы постараемся исправить положение.

– Как? Разве это возможно? Мне кажется, если мы придем туда, держась за ручки, притворяясь, что между нами все идеально, это все только испортит.

– Навряд ли.

– Тогда позвони своей мачехе и так ей и скажи.

– Прекрасно.

– Позвони в ресторан и отмени заказ. И позаботься, чтобы персонал оповещал об отмене прибывающих гостей. – Милли отвернулась, отказываясь быть загнанной в угол.

Его это не остановило. Даже наоборот.

– Это моя семья, но они – не те люди, с которыми мне хотелось бы обедать. Вопреки тому, что ты могла читать, я совсем не в ладу с ними.

– Тогда зачем?

– Зачем? У тебя хватает безрассудства спрашивать зачем? Ты когда-нибудь думаешь о последствиях, Милли? Ты вообще планируешь свою жизнь, хотя бы на пять минут вперед?

– Конечно… – пробормотала она.

– Моя семья считает, ты поймала меня в ловушку в ту ночь, они полагают, ты знала, что делала, – его акцент становился значительно резче, когда он волновался.

– Нет!

– Я знаю. Потому что ты просто не думаешь. Ты встречаешь парня, забываешь про свои таблетки… Потому что ты просто не думаешь.

– Но в этом участвуют два человека, – Милли передернуло.

– Одна ночь, и теперь мы должны платить за нее. Мы в череде пар, которых всю жизнь преследует одна ночь.

– Преследует? Леонид, как ты можешь?

– А чего ты ожидала? – рявкнул он. – Думала, я буду растроганно рыдать, душить тебя в объятьях и говорить, что лучшей новости и вообразить не мог?

– Конечно, нет.

Очень мерзко было заплакать в этот момент, но слезы туманили глаза. Ничего невозможно поделать. Вдруг представить себе ребенка, к которому она успела привыкнуть за четыре месяца, темным привидением, преследующим Леонида, – это было выше ее сил.

– Так что ты думаешь, Милли? Давай, скажи мне, как ты думаешь, что может случиться? – угроза ее слез не трогала его. – Вместо того чтобы рассказать обо всем мне, ты болтаешь со своей так называемой подругой? А я, в отличие от тебя, думаю! Я думаю, что через десять, пятнадцать лет, когда наш ребенок научится читать, он может натолкнуться на эту грязь, которую ты разбросала.

– Так не…

Закончить фразу ей не позволили. Леонид стянул с нее одеяло:

– Речь не идет о том, чего хочешь ты или я. Речь о нашем ребенке, – он не смотрел на нее. – Эта статья никуда не денется, позор будет расти с каждым днем, если мы не пресечем это прямо сейчас. И тогда, если наш ребенок натолкнется на эту гадость, он или она увидит – на следующий же день все было опровергнуто. Вставай, одевайся, улыбайся. Сегодня мы сделаем все возможное для нашего ребенка.

После таких слов у Милли не оставалось выбора.

Бледная, дрожащая, несчастная, она выбралась из постели. Как ни ужасны слова Леонида, но он прав. Появился крошечный просвет в той страшной черной безысходной бездне, куда погрузила их Джина. Милли даже хитро улыбнулась, взглянув на свой чемодан.

– Я понимаю, теоретически все это ровно ничего не значит, – у нее кружилась голова, словно она выпила полбутылки шампанского, она словно разговаривала сама с собой, проводя рукой по спутанным волосам и гримасничая. – Я просто должна оставаться собой, забыть о фотокамерах и о том, что я обедаю с Коловскими…

Милли вытащила из чемодана свое верное испытанное красное платье, которое выручало ее на множестве свадеб и юбилеев. Если она ни на унцию не прибавит в весе к следующей пятнице, она пойдет в нем на встречу художников. Но, ужас, боже! На нем пятно от десерта! Милли забыла об этом, не отдала платье в чистку. Девушка застонала, закрыв глаза, потом посмотрела на Леонида.

На его губах мелькнуло подобие улыбки.

– Что же, черт возьми, я надену?

И вздохнула с облегчением, когда услышала в ответ:

– Я обо всем позаботился. Вот так.

Похоже, в номер Леонида доставили полный набор всевозможных представителей «Дома моды Коловских». Пришел парикмахер, следом за ним визажист. И Милли отдалась им, надеясь и молясь, что, хотя слова Джины нельзя уничтожить и невозможно стереть, им с Леонидом удастся свести нанесенный ею вред к минимуму.

Милли массировали, причесывали, делали ей макияж, выбирали платье. Надев его, Милли впервые поняла, почему люди тратят тысячи долларов на одежду. Ткань ласкала кожу, платье было чудесно скроено, оно привлекало внимание к шее и бюсту, а не к животу.

– Так-то лучше, – сказал Леонид, бросив на нее быстрый взгляд. – Нам уже пора выходить. – Сам он, стоя у зеркала, безнадежно возился с галстуком.

– Я могу спросить, кто там будет?

– Мой отец Иван, его жена, моя мачеха, Нина. Ее уродливые сестры и прихлебательницы. Анника тоже там будет.

– Это ее я видела в ресторане? Какая она?

– Она прелесть.

Леонид явно нервничал, галстук не поддавался. Милли впервые видела его в таком нервозном состоянии.

– А еще кто будет?

– Достаточно на сегодня. У меня еще два брата, тоже по отцу, близнецы Алексей и Иосиф, оба за границей. Алексей в Лондоне, Иосиф – врач-травматолог, он уже пять лет работает в России. – Уважаемая, человечная профессия, удивительная для члена семьи Коловских. – Продолжая возиться с галстуком, Леонид между делом вытащил из кармана кольцо и протянул его Милли – без коробочки, без поклона, без намека на церемонии: – Надень вот это.

– Чтобы глубже увязнуть? – отпарировала Милли.

– Не изображай невинность. Я сообщил твоей и моей семье, что сегодня у нас официальная помолвка. Нам не обойтись без кольца.

Она, даже не посмотрев, надела кольцо, сказав:

– Для меня брак – нечто постоянное. Не хочу быть втянутой в скверную историю.

– Ты прекрасно понимаешь – я тоже не хочу быть втянутым в историю. В этом мы понимаем друг друга. Помоги мне.

Завязывая его галстук, Милли чувствовала, как он нервничает, как напряжен. И у неё дрожали руки, беспокойство и волнение не ослабевали.

– Так лучше. Мы можем идти? – Милли старалась выглядеть спокойной.

– Надо подождать Катерину. Она занимается связями с общественностью, она нас проинструктирует.

– Проинструктирует? Мы же обедаем с твоей семьей. Все так страшно?

– Не хуже, чем утром… – Леонид холодно улыбнулся. – Если, конечно, завтра не обнаружится, что ты поболтала еще с кем-нибудь – например, в самолете, от скуки.

– Зачем ты так говоришь? Джина была моей подругой… Я ей доверяла.

– И кто остался в дураках? Я не могу понять, ты притворяешься тупой или в самом деле тупая?

– А ты – бастард, – от обиды и возмущения Милли выпалила это традиционное английское ругательство.

– Да, именно так. Я незаконнорожденный, я и рос как незаконнорожденный. Если ты хоть на секунду допускаешь мысль, что я позволю, чтобы подобная судьба постигла моего ребенка, значит, ты больше чем тупая. Надоело ждать Катерину. Пойдем.

Леонид имел наглость предложить Милли руку, но она, с трудом сдерживая слезы, покачала головой и прижала к себе сумочку. В лифте, где ей особенно ярко вспомнился вечер их знакомства, она почувствовала необходимость сказать Леониду правду – и сделать это прежде, чем они снова окажутся среди людей:

– Ты говорил… Ну вот… Я не забыла мои таблетки. Просто у меня их не было.

– Так Нина права? Ты все точно рассчитала?

Лифт остановился на одном из этажей. Пришлось прекратить обсуждение. Вошла пожилая пара. Вежливо поздоровавшись, вошедшие сразу же взялись за руки. Это взаимное расположение и симпатия были резким и горьким контрастом отношениям Милли и Леонида. На первом этаже у лифта их ждала очаровательная миниатюрная женщина – Катерина.

– Простите, Нина меня задержала. Итак: никаких интервью, никаких комментариев, как бы вас ни провоцировали, и старайтесь, чтобы кольцо было постоянно на виду. Фотографы в основном соберутся перед рестораном, правда, возможно, парочка окажется в фойе и здесь. Начинайте улыбаться, если не хотите утренних газет с мрачными фото и противными комментариями. И, Милли, постарайтесь показать, как вы соскучились по Леониду. А вы держите ее за правую руку, непременно за правую. И кольцо, кольцо! Пусть будет постоянно на виду. Я поеду на первом автомобиле, чтобы опередить вас.

Оказавшись в автомобиле, Леонид сказал:

– Так ты знала… Намеренно не приняла таблетку. Теперь наслаждайся спектаклем, который мы вынуждены играть благодаря тебе.

– Ты готов думать обо мне все самое отвратительное. Возможно, я толстая и тупая, но я не принимаю таблеток, как твои многоопытные подружки. И у меня не было презерватива в сумочке на тот случай, если придет здоровенный русский парень и лишит меня девственности.

– Что? Ты имеешь в виду…

Дверь открылись, их ослепили вспышки камер. Милли чувствовала, что Леонид колеблется, ему хочется продолжить начатое выяснение отношений. Она же предпочла бы не возвращаться к этому ни сейчас, ни позже, если такое возможно.

– Именно это я и имею в виду. И что ты теперь скажешь, Леонид?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

– Милли!

– Леонид!

– Сюда, Милли!

Их имена звучали со всех сторон. Леонид крепко держал Милли за руку, иначе она бы сбежала – несмотря на все доводы, забыв про страх. Все было легче, чем утром, ведь Катерина защищала их, отвечая на все вопросы. Но было непонятно, где хуже: здесь, с прессой, или там, за дверью, с семьей Коловских.

Леонид зажмурился от резкой вспышки. Ему хотелось утащить Милли от сумасшедшей толпы и опровергнуть ее слова. Сказать ей, что горячая сексуальная женщина, с которой он провел ту ночь, могла доставить мужчине божественное удовольствие…

Знала, как вознести его на небеса.

Пока они преодолевали это короткое расстояние под градом вопросов, он старался не думать о ее теплом теле в его объятиях, о том, как они вместе оказывались в раю в ту ночь, как она целовала его без стыда и смущенья, радостно откликалась на все его желанья. Как ее глаза светились счастьем, когда она понимала, что он на вершине блаженства.

Леонид механически слушал вопросы, а сам заново переживал ту ночь, но теперь с чувством вины, потому что он не подумал о защите.

Впервые Леонид признал свою вину. На долю секунды, когда он ощутил шелк и тепло ее кожи, в его голове мелькнула мысль протянуть руку к тумбочке – как он всегда поступал, – но… он позволил себе не делать этого. Так хотелось почувствовать ее полностью, чтобы ничто их не разделяло…

Хотелось утонуть в восторге, который только она – и никакая другая – могла ему дать.

– Леонид, Милли, скажете что-нибудь касаемо ваших утренних заявлений?

Этот вопрос прервал его воспоминания, этот вопрос он решил не игнорировать.

– Ничего, – и вопреки наставлениям Катерины он взял руки Милли в свои. Похоже, кольцо не попадет на снимки, ну и плевать. – Я ничего не хочу говорить вам, вы все мне отвратительны.

Было бы облегчением войти в ресторан, если бы там их не ждала его семья.

Уродливые сестры оказались красивыми, одна лучше другой. Они налетели на Милли как щебечущие птички. Хрупкие, изящные, ярко одетые, они подскакивали к ней и клевали ее в щечку. Их голоса не соответствовали комплекции – неприятные, резкие. Не зная русского, Милли понимала – они обсуждают ее. Она была рада, что Леонид крепко держит ее руку. Через лабиринт ресторана он подвел ее к столу:

– Это мой отец.

Милли смотрела на самого могущественного человека за этим столом. Даже прекрасный портной не смог скрыть истощенное тело Зачесанные назад седые волосы открывали лицо, пугающее своей худобой – кости, обтянутые кожей. Трясущимися руками он взял стоящий перед ним бокал.

– Мой сын унаследовал мою любовь к красивым женщинам… – он поднял бокал, обращаясь к Милли.

– Если таково мое наследство, исключи меня из завещания. Твоего отношения к женщинам я надеюсь избежать, – Леонид отвечал холодно и безжалостно, глаза его потемнели.

Милли трудно было понять, как он может вести себя подобным образом с больным и слабым человеком.

– Почему ты жалуешься, Леонид, я все тебе дал – машины, деньги, яхты…

– Я все это заработал. С тобой или без тебя, у меня все это было бы, врубаешься? – по-русски закончил Леонид.

– Не знаю, доживу ли я до этого момента, но когда-нибудь ты поблагодаришь меня за предоставленные возможности. Без меня ты ничто, – отвечал отец.

– Без тебя… Да я и жил без тебя. Не заставляй меня теперь оплакивать тебя. Я буду маму оплакивать.

– Леонид, папа болен, но он здесь ради тебя. Что с тобой? Утром ты кричал на маму… сейчас здесь, – это был голос Анники.

Леонид никогда не обсуждал прошлое со своей семьей, старался, чтобы они не приближались к нему. И все же Анника права. Сегодня он почему-то реагировал на любые провокации. Обычно он с успехом носил маску обаятельного, но отстраненного человека. Леонид гордился тем, как блестяще он скрывал от всех свои чувства и эмоции. А сегодня все его переживания отражаются на лице, любые замечания членов семьи раздражают и ранят, любой разговор с Милли вызывает такой гнев, какого он с детства не испытывал.

Что же со мной происходит?

Леонид хотел скрыть от Милли подробности своего прошлого, не раскрывать ничего до свадьбы. А сейчас он сам заостряет все эти проблемы со своей семьей, обнажая правду, которую они не хотят признавать.

Мою правду.

– Оставь, Анника. Не место, – прервала дочь Нина.

Официанты поставили тарелки с едой на стол, и вся перепалка и взаимные оскорбления растаяли в вежливом, спокойном, отвечающем приличиям разговоре. Словно ничего и не было.

– Когда свадьба? – спросила Нина.

– Достаточно того, что мы здесь, – ответил Леонид.

– Но ведь именно ты сказал прессе, что намерен жениться на ней, ты должен определить дату. Мы на две недели улетим в Милан, потом в Париж. Твоему отцу нужно тепло. Думаю, мы проведем лето в Европе…

– Меня не интересует расписание ваших перелетов, – Леонид намеренно не отвечал на ее вопрос.

Но Нина упорно добивалась своего:

– Чем скорее, тем лучше. Пока ей впору это платье.

Это платье.

Нервы Милли были напряжены, она почти хихикнула, но в тот же момент проглотила смешок. Ни один из Коловских не уловил бы юмора. Милли представила себе гардероб, в котором висит свадебное платье и ждет неизвестную женщину с известным размером талии.

– Наша свадьба – это наше дело, – мрачно сказал Леонид, остановив Нину хотя бы на время.

Милли ужасно себя чувствовала на этом обеде. Семейство обсуждало их с Леонидом отношения так, словно это было их – семейства – дело. Щеки Милли горели от смущения и гнева, когда Нина начала говорить по-русски, явно о Милли, указывая на нее.

Присутствующие присоединились к громкому обсуждению на незнакомом языке, но Леонид резко прекратил это:

– Милли не знает русского, в ее присутствии говорите только по-английски.

– Ей может не понравиться, что мы говорим о ней, – попыталась оправдаться одна из сестер Нины.

– Тем больше причин помолчать, – парировал Леонид.

Милли видела злой блеск в его глазах, когда он смотрел на Нину. И та, покраснев, обратилась к сестре по-английски, а Леонид усмехнулся.

Все было ужасно. Худший обед в жизни Милли. Она сразу затосковала по своей семье, хотя не видела их всего пару дней. Небольшие споры, которые иногда возникали, никак не могли сравниться с ядовитой атмосферой, царящей за этим столом. Ее поражало, что, яростно споривший со всеми в начале вечера, теперь Леонид выглядел совершенно безучастным, как тогда, когда он ужинал с Анникой, в день их с Милли знакомства.

Милли предприняла попытку завести разговор с немногословной Анникой:

– Вы дизайнер? Леонид говорил, вы создаете драгоценности.

– И модели одежды, – ответила Анника, поглядывая на мать.

Леонид наблюдал, как Милли старается поддержать общение с членами его семьи, а они отгораживаются от нее стеной, прячутся в свои раковины.

– И что вам нравится больше? – вполне уместный вопрос, как если бы Нина спросила ее, что она больше любит: писать маслом или акварелью.

– И то, и другое, – бесцветно сказала Анника.

– А-а. – Милли решила попробовать другую тему: – Вы родились здесь? В Австралии?

– Да.

Милли взглянула на Леонида, который вовсе не старался вести себя светски, и продолжила:

– А вам хотелось бы поехать туда… в Россию? – Она чуть задумалась, вспоминая город, который называл Леонид. – В Детский Дом?

Если бы она станцевала голой на столе, реакция не могла бы быть сильнее. Анника перевернула бокал с вином, Нина задохнулась от возмущения, Иван закашлялся. Милли обернулась к Леониду. Ну что такого она сказала? Она замерла, когда увидела, что он хохочет, откинув голову.

– Простите, что я сказала не так? – беспомощно произнесла Милли.

– Не переживай. Анника слишком хороша для детского дома. Да, Нина? – Леонид еще смеялся, но его глаза потемнели. – Пошли. Мы уходим.

– Слишком быстро, – начала Нина.

– Ну почему же? Снимки для газет сделали, значит, все в порядке, – Леонид был тверд.

Все завертелось вновь: поцелуи накрашенными губами, запах дорогих духов, ощущение фальши и чувство неловкости.

По дороге к автомобилю и те двести метров, которые они должны были непременно проехать в машине, и затем, когда они оказались в номере Леонида, Милли мучилась вопросом – да что же она такого сказала?

– Почему все так отреагировали? – Она не могла отойти от потрясения, но говорила твердо. – Я не понимаю.

– Их реакцию невозможно предугадать.

– Они были так грубы, – она спохватилась – не стоит говорить плохо о его семье, – и добавила: – Но всё же, когда мы уходили…

– Ты видела первоклассный образец стиля Коловских. Для них важнее всего репутация, как они выглядят со стороны. А правда ничего не значит. Им важнее казаться, чем быть.

– Ты тоже был очень груб. С первого момента твои слова были пропитаны ядом. Почему ты так ненавидишь отца? Потому что он оставил твою мать?

– Не надо.

– И Нина, – продолжала Милли, вспоминая ненависть в его глазах и злую улыбку, – она же не просто не нравится тебе, ты ее ненавидишь.

Как она это делает, спросил себя Леонид. Как ей удается задать тот самый вопрос, на который он не хочет отвечать? Он привык справляться с массой вопросов прессы и со своей семьей тоже, умел отделываться половинчатыми ответами, но как быть с Милли? Леониду пришлось сжать кулаки и подавить желание крепко обнять и прижать ее к себе, чтобы она разделила с ним его ад.

– Это очень сложно, – Леонид старался выиграть время, подыскивая подходящий ответ. – Это семейная история – моего отца и меня.

– Я ношу его внука. Как ты считаешь, должна я знать? Ведь он не просто болен, он… – Милли напряженно смотрела на Леонида.

– Он не просто болен, он умирает, рада?

– Рада? – Она непонимающе потрясла головой.

Неужели это тот самый человек, который когда-то потряс ее своей нежностью? А теперь он словно переродился, и это перерождение продолжалось с каждым произносимым им звуком.

– Твой отец умирает, а ты так разговариваешь с ним…

– Прошу, оставь, Милли.

– Хотела бы оставить, – Милли уже кричала. – Я хотела оставить, но ты потащил меня на это минное поле, и теперь я желаю знать…

– Меньше знаешь, крепче спишь, – хрипло и гневно прокричал он по-русски, так ничего и не объяснив ей. – Иди ложись.

– Ты командуешь, когда и что я должна делать, но не хочешь отвечать на мои вопросы.

Она пугала его. Не тем, что защищалась и кричала. Своей женской проницательностью. И она будила в нем опасные чувства. Леониду казалось, он теряет рассудок.

– Иди ложись, – устало повторил он, подталкивая ее к спальне.

Прошло несколько часов, и мы окончательно сделались чужими людьми – хуже, врагами, – подумала Милли. Самое ужасное, что Леонид хотел, чтобы она ушла, он не желал обсуждать положение дел в его семье. Испытывая досаду и гнев, Милли вошла в ванную, срывая заколки с волос. Она стащила с себя шелковое платье Коловских и бросила его на пол.

Не в силах даже смыть макияж и надеть халат, она завернулась в полотенце и сердито устремилась к Леониду.

– Знаешь… тебе не очень идет ревность и зависть, Леонид.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь.

– Думаю, понимаю. Твоя жизнь была ужасна на одном конце света, а они роскошно жили на другом. Поэтому ты так зол. – Она видела, как побелело его лицо, как задергалась мышца на щеке от ее страшных слов. Милли тосковала по человеку, с которым когда-то была знакома, и ненавидела того, в которого он превратился.

– Если ты думаешь, что я им завидую или ревную, ты совсем меня не знаешь.

– Я стараюсь узнать тебя, но ты затыкаешь мне рот при любом вопросе. Ты либо целуешь меня, либо посылаешь спать, либо отвечаешь по-русски, – зло кричала она. – Что значат твои последние слова?

– Не помню, что я сказал…

– Меньше знаешь, крепче спишь, – с трудом выговорила Милли.

– Это русская пословица. Она означает – чем меньше знает человек, тем крепче он спит.

Леонид казался скорее измученным, чем сердитым. Она впервые увидела, чтобы человек выглядел таким одиноким.

– А если я хочу знать?

Но Леонид вышел, не дожидаясь конца ее вопроса, и как будто запер дверь, хотя он этого не делал.

А Милли мысленно перебирала события злосчастного вечера и всего, что она знала о Леониде. Постепенно в памяти ожили штрихи, которые, как еще редкие капли дождя, предвещают шторм: испуг Анники и остальных, когда она назвала город его детства, его неожиданный приезд в Австралию, его полную растерянность, когда она говорила о доме.

Она поняла, что не задала ему главный вопрос: когда умерла его мать?

Милли нашла Леонида стоящим у окна. Неподвижный, напряженный, более красивый, чем любая модель в классе рисования. Видно было – ему больно, невыносимо больно. Милли чуть не заплакала.

При ее приближении он не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул.

– Сколько тебе было лет?

Ей не пришлось уточнять вопрос. Он закрыл глаза, он понял. Долго, очень долго Милли ждала его ответа.

– Три года.

– И когда ее не стало, твоя семья… – Милли очень хотелось, чтобы Леонид, прервав ее, сказал, что она ошибается в своих предположениях. – Они… Ты стал жить у них?

– Они были очень бедны, и у них были дети. Они не могли лишать их пищи. Ты не понимаешь, что значит бедность…

Он не упрекал, не пытался вызвать жалость. Милли поняла – он просто констатировал факт. У нее дрожали губы от ужаса, она употребила все свои силы, чтобы не заплакать. Милли не знала русского, но ей вдруг все стало понятно…

Она мягко положила руку на плечо Леонида.

– Детский Дом не город… да? Это детский приют? Тебя туда отдали?

– Нет. – Он взглянул на Милли – вернее, в этом направлении. Глядя на нее, он не фокусировал взгляд. Голос его был спокоен и бесстрастен.

Милли слушала его, смотрела на его сжатые губы, и ей казалось, что ее опускают в кипяток – болела каждая клеточка ее тела.

– Перед смертью мама долго болела. Она была так слаба, что пришлось поместить меня в дом малютки. Потом, когда мне исполнилось четыре, меня перевели в детский дом.

В этот момент Милли ничего не могла сказать. Возможно, позже она задаст ему миллион вопросов, но в этот момент…

– Твое предположение неправильно – не ревность и зависть. Я знал, у них не было другого выбора.

– Я не понимаю.

– Ты и не можешь понять. Лучше, если ты уйдешь…

– Почему ты так хочешь, чтобы я ушла?

Потому что ты все равно когда-нибудь уйдешь.

Леонид не произнес этого. Он смотрел на ее лицо, видел распухшие от слез глаза. Он корил себя за то, что причинил ей столько страданий, что из-за него на этом прекрасном лице, всегда готовом засиять улыбкой, застыло такое горестное выражение. Как же он умудрился испортить совершенство?..

– Лучше иди спать.

Милли не собиралась возражать. Она уважала его желание, продолжить разговор сейчас было невозможно.

– Мне жаль, – эти слова шли из самой глубины ее сердца. – Мне ужасно жаль, что тебе пришлось пройти через все это.

Она повернулась, чтобы уйти, но передумала и потянулась, чтобы поцеловать его на ночь. Простой дружеский поцелуй, выражающий ее тепло и расположение – самые невинные намерения.

Только он был не другом.

Возможно, поэтому ощущение его губ погрузило ее в мечту. Поцелуй затянулся. Какое блаженство чувствовать эти губы, закрыть глаза и прогнать из памяти все ужасы его детства. Но сладостное забытье сменилось ужасом – он оттолкнул ее от себя.

– Сейчас… я просил тебя уйти не потому, что сержусь, понимаешь? – хриплым, прерывающимся голосом сказал Леонид.

– Да.

Милли понимала.

Она очень хорошо понимала, что он имеет в виду.

И очень хорошо понимала, что делает, когда предложила ему другой способ успокоиться.

– Если скажешь, чтобы я осталась, я останусь, – ее голос звучал незнакомо даже для нее самой.

Необычная смелость предложения, но не только для Леонида, но и для самой Милли.

Ей не хотелось еще раз переживать его кошмары, лежать одной в постели, оплакивая его прошлое. Она видела – Леонид хочет ее, но боится прикоснуться к ней, потому и отталкивает, хотя их тела рвутся друг к другу.

Трудно идти на ногах, сделавшихся похожими на желе, но Милли очень старалась. Дверь в спальню оказалась очень далеко, она маячила впереди в каком-то зыбком тумане.

Туда сложно добраться, но если он снова велит мне уйти – я осилю этот путь.

Леонид не сказал.

Он вообще ничего не сказал. Вместо слов он прижался губами к ее рту в поцелуе, безумном и страстном, лишившем ее дыхания. Этот поцелуй даже причинял ей боль, но какую восхитительную боль! Леонид крепко прижимал Милли к себе, но ей хотелось прижиматься к нему еще крепче, еще теснее. Полотенце, обернутое вокруг нее, упало с ее плеч, она старалась стянуть с Леонида рубашку, чтобы чувствовать его кожу своим обнаженным телом.

Он целовал ее так яростно, словно порвались какие-то цепи, словно он вдруг освободился от оков и торопится воспользоваться неожиданной свободой. Губы его торопились узнать, что изменилось в ее теле за время их разлуки. Целуя, он невнятно бормотал:

– Весь день я был так жесток с тобой…

Ох, как жесток…

Сильные руки обняли ее талию, Леонид поднял Милли так, что они оказались вровень и ее ноги обвились вокруг его спины. Милли утратила смелость, потому что столкнулась с неизвестным, ее сексуальный опыт, который исчерпывался единственной ночью, не подсказывал, как быть. Выручил Леонид. Он помог ей найти правильное положение. Его глаза сказали ей, что все хорошо, все правильно, просто по-другому. Это было гораздо больше, чем секс ради секса, ради плотского удовольствия. Им удалось дать друг другу покой и тепло, избавить от леденящего душу чувства одиночества.