Текст книги "Любитель разговорного жанра"

Автор книги: Керен Певзнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Певзнер Керен
Любитель разговорного жанра

Керен Певзнер

Любитель разговорного жанра

Глава 1. О ВРЕДЕ СВЕРХУРОЧНЫХ.

Я ОТОРВАЛАСЬ от бумаг, когда почувствовала резь в глазах. Комната стремительно погружалась в темноту. Часы показывали начало восьмого. Называется, заработалась. Нет, пора прекратить ставить рекорды, так можно довести себя до нервного истощения. А кто оценит? Никто.

В виске пульсировала тупая ноющая боль. Для полного счастья мне не хватало мигрени. Все, решено. Завтра – только до четырех, и ни минутой больше. Пусть все катятся.

Я нашарила под столом туфли. Туфли назывались выходными. На работе я хожу на низких удобных каблуках, а по улице предпочитаю дефилировать на двенадцатисантиметровых шпильках.

Пора было подниматься. Я вздохнула. Не потому что хотела задержаться в осточертевшем кабинете – вот уж нет. Но мысль о необходимости погружения в душные сумерки могла кого угодно превратить в трудоголика – по крайней мере, кабинет был оборудован хорошим кондиционером.

Увы, ради спокойного домашнего отдыха приходилось терпеть липкую влажность летнего вечера. Я рассеянно порылась в сумке и вспомнила, что по дороге нужно еще заглянуть в магазинчик – дома не было сахара.

Собирая со стола всякие мелочи, я продолжала прокручивать в голове сегодняшний случай, тяжелый и муторный. Семья репатриантов из Бухары с чадами и домочадцами пришла переводить документы для официальных инстанций. Дети резвились и хватали бумаги со стола, взрослые на них орали, а в углу моего кабинета сидела, как изваяние, не разжимая губ, бабка в цветастом платке с люрексом. Когда я разобралась с их свидетельствами о рождении (у бабки оно вообще было написано арабской вязью) и вся эта шумная компания вывалилась, наконец, из кабинета, у меня еще оставалась куча дел.

Конец приходит всему, как верно подметил какой-то классик. Я распихала все документы по кляссерам, вытерла со стола бумажную пыль, собрала сумку. Терпеть не могу уходить с работы, не освободив стол от груды накопившихся за день бумаг. "Я готовлю себе фронт работы на завтра," – так говаривал мой папа, очищая верстак от стружек. Видно, я в него уродилась.

Были уже глубокие сумерки, когда я закончила все дела и вышла в темный и пустой коридор.

У двери я немного задержалась. Никак не могла удержаться от того, чтобы лишний раз не прочитать бронзовую табличку. Надпись на двух языках сообщала, что здесь работает "Валерия Вишневская. Переводчик, консультант. Прием с 8.30 до 16.00". Вот так. Видимо, мне никак не удавалось привыкнуть к мысли, что стала таким солидным и серьезным человеком. Те, кто впервые читали эту табличку, наверное представляли себе мымру лет пятидесяти с тщательно уложенными седыми волосами, неприступную, в роговых очках. По моему скромному разумению, справедливо лишь последнее – на работе я действительно неприступна (или стараюсь быть таковой). А в остальном – ничего подобного. В тридцать четыре года я выгляжу на двадцать пять (так говорят, и я хочу в это верить), у меня плоский живот, длинные ноги (сто семь сантиметров). Некоторые излишки на бедрах только придают пикантность. А очки мне идут.

Я родилась в Санкт-Петербурге, где и сейчас живут мои родители. А сама я живу в Ашкелоне, маленьком уютном городке на берегу Средиземного моря. Мы здесь уже восемь лет. Мы – это я и моя дочь четырнадцатилетняя Дарья-Далья. Далья – это по-израильски.

Еще в России я хорошо знала английский, а в Израиле мне легко дался иврит. Поэтому года через два после приезда я уже работала в солидном учреждении с длинным названием "Бюро по приему и распределению новых репатриантов из стран диаспоры". Я проработала в Бюро около пяти лет и наконец решила выйти на вольные хлеба – надоело зависеть от начальников, хотела быть себе хозяйкой. Да и Дарья требовала больше внимания.

Я открыла частную контору – перевожу на иврит и английский дипломы, метрики, трудовые книжки. Кроме того, я, естественно, за дополнительную плату бегаю с клиентами по разным инстанциям, перевожу все, что говорят чиновники, составляю письма и исковые заявления. Я называю себя "писцом на базаре", который в средние века сидел на людном месте и кричал: "А вот кому письма писать, прошения нашему эмиру, великому и милосердному?" Судя по количеству новоприбывших и способностям большей их части к языку иврит, работа у меня будет еще долго. Стоят мои услуги недешево – я работник квалифицированный, не зря же протрубила пять лет, изучая подзаконные акты. Да и репатриант нынче пошел не тот. В начале девяностых люди приезжали, бросив все: ни квартиры продавать не разрешали, ни доллары вывозить. Нынешний потенциальный репатриант приезжает сначала погостить, потом продает квартиру, отсылает багаж и прибывает сам, не забыв получить по-прибытии денежное довольствие в аэропорту Бен-Гуриона. А здесь быстро понимает, что жизни туриста и нового репатрианта отличаются друг от друга, бездушные израильские чиновники говорят только на иврите, везде нужно подписывать черт-те что непонятное. И вот тут на сцене появляюсь я. Я начинаю опекать моих клиентов как добрая нянька, только что сопли у них не вытираю. Конечно, мои услуги стоят дорого, но сколько я им сохраняю здоровья, времени и денег, оберегая от ошибок и необдуманных поступков! А человек, живущий на пособие, ко мне не обратится, у него проблемы маленькие – ежемесячно двадцать восьмого числа деньги поступают на его счет в банке.

Я медленно шла по длинному коридору. Взгляд скользил по давно закрытым дверям многочисленных офисов. Здание, в котором разместилось мое агентство, временами напоминало ильф-и-петровскую Воронью слободку – из-за массы крошечных заведений, снимавших тут помещения: и маклерская контора, и кабинет психотерапевта, и гомеопатическая аптека, и Бог знает, что еще. Большую часть обитателей слободки я знала в лицо, но близко ни с кем не была знакома.

Я вышла на улицу и направилась в ближайший дворик – там обычно стоит моя старенькая "Сузуки" (та еще машина, но поменять ее – дело даже не ближайшего будущего).

Моросил мелкий противный дождик, который и завершил собой удушающую жару. Но вслед за ним вполне могли "разверзнуться хляби небесные", как оно обычно бывает. В двух шагах от машины я вспомнила, что оставила зонтик в кабинете, чертыхнулась и потопала назад.

Из темного коридора не доносилось ни звука. Я споткнулась на последней ступеньке, схватилась за перила. Моя контора находилась в самом конце коридора.

Сделав в кромешной темноте несколько неуверенных шагов, я заметила узкую полоску света. Свет пробивался из-под двери психотерапевта. У меня слегка улучшилось настроение: не одна я торчу на работе лишние несколько часов. И вообще – вдвоем идти обратно будет веселей.

Дверь была приоткрыта. Я дотронулась до ручки, потянула ее на себя, вошла, улыбаясь заранее.

Лучше бы я осталась в одиночестве.

Владелец кабинета доктор Коган лежал навзничь в самом центре на старом ковре бурого цвета. Его голова была неестественно запрокинута так, что раскрытые неподвижные глаза уставились прямо на меня.

Горло рассекал широкий разрез. Вокруг тела валялись тетради, магнитофонные кассеты. Сам магнитофон, раскуроченный и с открытыми карманами для кассет был закинут в угол кабинета.

Вежливая улыбка застыла на моих губах.

Не помню, сколько я так простояла. Удивительно, что мне не пришло в голову заорать, забиться в истерике, упасть в обморок. Мне вообще ничего не приходило в голову. Я стояла с идиотской улыбкой и таращилась на лежавшего, не в силах ни приблизиться к нему, ни убежать.

Похоже, ноги в тот момент оказались умнее головы. Они сами понесли меня прочь от ужасного места. Опрометью выскочив из кабинета, помчалась к своей двери. Я не соображала, что делаю, почему бегу не к выходу, а в глубь темного коридора – к своему опостылевшему кабинету. Наверное, сейчас он представлялся мне единственным надежным убежищем от... От чего?

Ключ никак не хотел попадать в замочную скважину. В конце концов, мне удалось распахнуть дверь. Влетев внутрь, я заперлась на ключ, обессилено свалилась в кресло для посетителей и замерла.

Вдруг я услышала слабый скрежещущий звук и с ужасом увидела, что ручка входной двери медленно поворачивается. Я вжалась в кресло, судорожно сжав расстегнутую сумку.

Ручка дернулась несколько раз. Замок не поддался. В полной тишине, которую нарушал только стук моего бешено колотившегося сердца, послышались удаляющиеся шаги.

Я бросилась к телефону, трясущимися руками набрала номер полиции.

– Дежурный Орен слушает, – отстраненно сказал кто-то.

– Приезжайте скорей! Здесь человека зарезали! – заорала я в трубку. Улица Соколова, дом три, большое здание с конторами, второй этаж.

– Назовите себя, – сурово потребовал голос.

– Валерия Вишневская, работаю по этому же адресу, – "Бюрократы чертовы, что они медлят?!"

– Имя пострадавшего? – невозмутимо поинтересовались на том конце провода.

– Доктор Коган, психотерапевт, тоже здесь работает... работал. Скорее, пожалуйста, скорее! Здесь кто-то ходит!!. – это я выкрикнула в трубку уже из последних сил.

Наконец-то в голосе дежурного (или кого там еще?) послышались тревожные нотки:

– Где вы находитесь?

– В своем кабинете, рядом с кабинетом доктора. Я заперлась на ключ, а он, – не доктор, конечно, – ну, кто-то пытается открыть... – у меня перехватило дыхание.

– Ждите, выезжаем. Никуда не выходите, – приказал голос и связь прервалась.

Время тянулось безвкусной жвачкой. Я съежившись сидела в старом кресле. Резкий телефонный звонок заставил меня подскочить. Я схватила трубку:

– Ну где вы там?!

Это оказалась не полиция. В трубке послышался голос дочери:

– Мама, ты еще долго?

– Не вздумай выходить из дома, запри дверь! – закричала я. Мне в голову пришла идиотская мысль – будто убийца сейчас стрелой несется к моему дому. Никому не открывай! Я скоро приеду.

– Ты чего? – недоуменно спросила Даша. – Что это на тебя нашло?

– Делай, что тебе говорят! – рявкнула я в сердцах. – Я задержусь еще на час-полтора. Не волнуйся. Все в порядке.

После крошечной паузы, она сказала:

– Ладно, успокойся, сейчас запрусь, – и добавила: – Я пока погуляю по Интернету.

Она положила трубку. Я спохватилась, что если Дашка будет сидеть в Интернете, до нее не дозвонишься. Я поспешно набрала домашний номер. В трубке слышались короткие гудки.

x x x

Послышался настойчивый стук:

– Откройте, полиция!

С трудом передвигая ватные ноги, я доковыляла до двери. На пороге стоял молодой полицейский в форме.

– Госпожа Вишневская? – спросил он.

Я кивнула. Он жестом пригласил меня следовать за ним. Мы дошли до кабинета доктора Когана.

– Входите.

Меньше всего мне сейчас хотелось вновь оказаться там. Видимо, полицейский понял мое состояние и успокаивающе улыбнулся.

– Все уже позади, госпожа. Входите, не волнуйтесь. Это необходимо. Вам просто зададут несколько вопросов.

Я вошла и остановилась у порога. Тело Когана лежало на прежнем месте, но теперь вокруг возились несколько человек. Один, сидевший рядом с убитым на корточках, повернулся в мою сторону. Смерил меня взглядом с ног до голову, потом вопросительно посмотрел на парня, который меня привел.

– Вишневская, – коротко пояснил сопровождавший меня парень.

– Понятно, – сидевший на корточках поднялся, подошел ко мне. Тут только я смогла его разглядеть. Это был мужчина в темном костюме, невысокого роста. Хотя мне при моих ста семидесяти семи сантиметрах и любви к высоким каблукам кто угодно покажется коротышкой.

Выражение лица его было недовольным. Ситуация явно не вызывала у него восторга.

– Присаживайтесь,– он подвел меня к креслу, в котором обычно сидели пациенты покойного психоаналитика. – Не обращайте внимание на суету. Вообще не смотрите в ту сторону. Сосредоточьтесь на том, что произошло.

Возле тела психотерапевта крутились двое в штатском – что-то мерили, скоблили, фотографировали. Их движения напоминали бы ритуальные танцы индейцев. Только индейцы танцуют молча. Увы, эти не молчали. Один, помоложе, монотонно перечислял случаи, когда жертве перерезали горло. От подробностей у меня голова пошла кругом.

При этом знаток не переставал посыпать все вокруг каким-то серым порошком. Второй – мужчина постарше и поплотнее, с угрюмым выражением лица, что-то тихо бурчал про себя. Потом громко выругался – как раз, когда я уселась в кресло и решила больше ни на кого не смотреть и никого не слушать.

– В чем дело, Яков? – спросил человек, встретивший меня.

– Такую рану можно нанести обычным кухонным ножом для рубки мяса, буркнул Яков. – Так оно, скорее всего, и было. Ищи ветра в поле... – и добавил непонятно: – Все то же самое.

Первый подошел ко мне:

– Нам нужно снять ваши отпечатки пальцев, не возражаете?

Я покорно протянула руки к подушечке со штемпельной краской. Следователь молча ждал, пока эксперт закончит процедуру, потом сообщил:

– Меня зовут Михаэль Борнштейн, я буду вести расследование. Расскажите, что здесь произошло.

Путаясь в подробностях, я рассказала о зонтике, о полоске света из-под двери кабинета Когана, о шагах, которые я слышала под своей дверью.

– И что же, – спросил Михаэль Борнштейн, – шаги были мужскими или женскими?

Я немного подумала.

– Мужскими. Не слышно было стука каблуков.

– Так. Как насчет других звуков? Ну там, – он сделал неопределенный жест рукой, – какие-либо характерные покашливания, хрипы, вздохи? Не слышали?

Я молча покачала головой. Мне хотелось домой.

Но похоже, он не собирался меня отпускать. А что спрашивать – еще не решил. Повернувшись к тому эксперту, который снимал отпечатки пальцев, он спросил:

– Рони, есть что-нибудь новенькое?

– На дверной ручке пальчики убитого и госпожи Вишневской, – радостно сообщил тот. "Чего тут радоваться?" – раздраженно подумала я.

– Больше ничего? – без особой надежды поинтересовался следователь.

– Есть еще парочка смазанных отпечатков, но они довольно старые, сказал Рони с сожалением. – Идентифицировать невозможно.

Борнштейн повернулся к второму:

– Что у тебя, Яков?

– Частицы черной лайки под ногтями убитого, – откликнулся тот. – Можно предположить, что убийца был в перчатках.

– Почему "был"? – буркнул следователь. – Почему не "была"?

Вот только быть заподозренной в убийстве мне и не хватало для полного счастья! Я собралась выдать гневную тираду и даже открыла рот.

– Я вас не подозреваю, – словно подслушав мои мысли, быстро сказал следователь. – Это так – дурацкая привычка придираться к экспертам... Да-а, эстет, – хмыкнул он. – В тонких перчатках и с кухонным ножом. Эстет.

Прибыла скорая. Двое санитаров вынесли тело несчастного психоаналитика. Я почувствовала себя чуть лучше.

– Скажите, Валерия... Вы позволите вас так называть? – обратился ко мне Борнштейн.

Я кивнула.

– Вы всегда так поздно работаете?

– Бывает, – ответила я. – Если много писанины, не успеваю. А откладывать назавтра не хочется.

– Понятно. Значит, когда вы уходили, все прочие офисы в этом здании были закрыты?

– Кроме кабинета доктора Когана.

– Да, конечно. Но вы не сразу заметили, что он открыт, верно? Только после того, как вернулись за... – следователь глянул в свой блокнотик.

– За зонтиком, – подсказала я.

– Совершенно верно, за зонтиком. Так?

– Так. Дверь открывается в другую сторону. Если идти к выходу, свет не виден. Только когда возвращалась, заметила.

– И что же вас заставило войти?

Я пожала плечами.

– Ничего не заставляло, просто одной возвращаться не хотелось. Думала, выйдем вместе.

Следователь Борнштейн некоторое время молча смотрел на меня ничего не выражающими глазами. Пауза затягивалась. Я начала нервничать.

– Что за человек был покойный? – спросил он наконец. – Чем именно занимался? Кто его навещал? Вы ведь работали в одном помещении, наверное, встречали его ежедневно.

– Ну... – я задумалась. – Я все-таки слишком мало его знала. Встречались... Как встречались – здоровались в коридоре. Разговаривали мы всего-то пару раз. В кафе напротив, когда выходили на обеденный перерыв. Ну, а чем он занимался, вы и сами догадываетесь – людей лечил, психозы, неврозы. Мы же в сумасшедшее время живем – в кого ни ткни – невротик. Я ему тоже как-то раз на нервы пожаловалась, а он меня внимательно выслушал и дал почему-то телефон массажистки, говорил, что она – специалист именно по этому виду заболевания, – ну что за чушь я несу, при чем здесь массажистка?

– А где телефон? – спросил следователь.

Я порылась в сумочке, нашла картонный квадратик, протянула следователю:

– Я так им и не воспользовалась.

Борнштейн аккуратно переписал номер и я спрятала карточку снова в сумку. Потом снова обратился ко мне:

– Он работал один?

– Нет, – ответила я, – у него была секретарша, Габриэль. Но она никогда не задерживается на работе позже шести. Она замужем и у нее девочка четырех лет.

– Нужно ее вызвать, – Борнштейн повернулся к своему молодому помощнику. Завтра, на восемь утра ко мне.

– Вы знаете ее телефон? – это он уже спросил меня.

– Нет, но может быть найти по телефонной книге?

– Как ее фамилия?

– Марциано, Габриэль Марциано, а ее мужа зовут Чико.

Мне вдруг пришло в голову, что было бы лучше, если бы я сама позвонила бы Габриэль. Ее муж обладал просто клинической ревностью и звонок в вечернее время незнакомого мужчины просто свел бы его с ума. Я робко поделилась своими сомнениями со следователем.

– То, что вы сказали, Валерия, очень интересно. Вы не могли бы поподробнее рассказать об этой семье?

Да, язык у меня еще тот. Ну чего это мне вздумалось сообщать про ревнивого Чико? Габриэль, веселая итальянка с пышным бюстом просто не могла не приковывать взгляды всех мужчин, попадавшихся ей на глаза. Небольшого роста, вся кругленькая и живая как ртуть, она была неплохой секретаршей у Когана, вела всю документацию, приклеивала бирки на магнитофонные кассеты и вообще была правой рукой рассеянного психоаналитика с вандейковской бородкой. Ее закрученные в тонкие спиральки рыжие кудри прыгали на лбу, когда она с очередным возмущением рассказывала мне, что "профессор" – так она называла Когана, снова засунул не туда важную бумагу.

Обеспокоенные посетители, приходящие на прием, увидев ее, забывали о депрессии и страхах, мучающих их и часто я была свидетелем однообразных сцен: выйдя с сеанса психоанализа, пациенты мужского пола поджидали Габриэль в коридоре, чтобы назначить ей свидание. У меня была твердая убежденность, что доктор Коган знал об этом и считал эти притязания дополнительным стимулирующим лечением. Не могу сказать. что это ей не нравилось, иногда Габриэль забегала ко мне в кабинет и делилась "по секрету" пылким признанием какого-нибудь ипохондрика, только что вышедшего из кабинета.

– Ей двадцать три года и Чико очень ее любит. Габриэль пошла работать потому, что он был водителем грузовика, попал в аварию и долго лечился. Нужно было зарабатывать деньги и один из пациентов доктора Когана, дальний родственник Чико, предложил ее в качестве секретаря – Коган тогда искал, но объявление давать не хотел. Она была медсестрой, но после рождения дочки прекратила работать.

– А как ее муж отнесся к тому, что она пошла работать? – спросил Михаэль.

– Габриэль рассказывала, что он не хотел, чтобы она работала, но после аварии он смирился, так как несмотря на страховку, денег не хватало, а устроится на новую работу Чико до сих пор не может.

– А как он относился к доктору? – в голосе следователя мне почудился подвох и я решила не скрывать. Пусть меня назовут сплетницей, но я должна рассказать то, что я знаю.

– Пару раз он приходил и устраивал скандал. Он явно был навеселе.

– А что ему не нравилось?

– Чико кричал на доктора, что тот делает из его жены проститутку, подкладывает ее под своих больных и прочие глупости. Бедняжка Габриэль! Ей все это было так неприятно! И поэтому она не могла задерживаться на работе допоздна, чтобы не злить мужа. А Коган работал иногда и до десяти вечера. Правда на следующий день она была в ужасе – ей приходилось разгребать тот беспорядок, который Коган оставлял после себя.

– Как долго Габриэль работает у Когана?

– Около полугода.

– А что, до этого доктор обходился без секретаря?

– Нет, ну что вы, – возразила я, – просто они у него долго не задерживаются. Одна, проработав четыре месяца, вышла замуж за пациента доктора, а предыдущую, Деби, поклонник увез во Флориду. Кстати тоже бывший клиент. Поэтому он и выбрал на этот раз замужнюю женщину.

– Чтобы снова не увезли, – усмехнулся Михаэль.

– Да, а что вы думаете, его посетители были весьма состоятельные люди. Курс психоанализа у доктора Когана не всем по карману. Поэтому у него и была возможность практически бесплатно заниматься наркоманами. Он вел группы поддержки и курс реабилитации для них. И вот именно об этой стороне своей работы доктор с гордостью мне рассказывал. Он был хороший человек, заключила я.

Михаэль немного помолчал. Дурацкая привычка – многозначительные пауза, это начинало действовать на нервы.

– В конце дня вы не выходили из кабинета, – сказал он, скорее утвердительно.

– Не выходила, – ответила я. – И никого из пациентов доктора не видела.

– Да, понятно... Значит, вы уверены в том, что в здании никого не было... – повторил задумчиво следователь. – Никого. Кроме вас и убитого.

– И убийцы, – напомнила я.

– Да, конечно... Ну хорошо, – вдруг сказал он после очередной долгой паузы. – На сегодня хватит. Куда вас отвезти? Муж, наверное, беспокоится.

Это было неожиданным. Я-то опасалась, что меня будут допрашивать если не до утра, то по крайней мере еще пару часов. Я даже почувствовала укол разочарования. Неужели по одному моему виду полицейский определил, что ничего путного от меня не дождешься?

Он повторил свое предложение отвезти и фразу насчет беспокойства мужа.

– Нет у меня мужа, – сердито ответила я, – мы с дочкой вдвоем живем.

– Значит, дочь беспокоится, – заключил следователь, – так где вы живете?

– У меня машина, – я пожала плечами, – сама доберусь.

– Нет, – он говорил терпеливо, словно с упрямым ребенком. – Вы сейчас в таком состоянии, что запросто попадете в аварию. Я сяду за руль, а мои ребята поедут за нами.

Предложение показалось мне разумным. Больше всего на свете я хотела расслабиться в горячей ванне и забыть обо всем.

Мы вышли из кабинета Когана, Рони опечатал дверь.

Ехали молча. Я была в полудреме. Да и о чем мне говорить со следователем?

Проводив меня до подъезда, Михаэль сказал:

– Отдыхайте, Валерия, может быть нам придется вас вызвать еще раз, так что не уезжайте далеко. И дайте мне номера ваших телефонов, что бы я мог вас всегда найти. Договорились? Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

"Хорошенькая спокойная ночь", – подумала я, отпирая дверь своей квартиры.

Дашка, как и обещала, сидела за компьютером. На звук входной двери она никак не отреагировала. Только когда я подошла к ней почти вплотную и остановилась за ее спиной, она соизволила заметить. Бросив на меня короткий рассеянный взгляд, она спросила:

– Что-нибудь случилось? – и не дожидаясь ответа, вновь обратилась к экрану. Ее пальцы резво прыгали по клавиатуре, на мониторе плыли английские фразы.

– Привет, ты что – до сих пор в Интернете шляешься? А тебе известно, что уже два часа ночи? Завтра в школу!

– Ну, мам, ну еще минуточку, – заныла Дашка, – еще чуточку, и все. Я обещаю.

– Никаких чуточек и минуточек, чистить зубы и спать, ты и так сидишь более, чем достаточно. И не препирайся со мной, не видишь – я устала.

Дарья хмуро буркнула что-то и поплелась в ванную. Странно, что не привела свой любимый аргумент – дескать, так она учит английский. Видно, поняла, что не стоит перегибать палку на этот раз.

Я все время удивляюсь, глядя на нее: нескладный подросток, ростом почти с меня, коленки и локти торчат в разные стороны, средней прыщавости, а комплексов никаких. Я себя помню в ее возрасте – сплошные разговоры о мальчиках, споры – помогает ли любовь в учебе. Очередной прыщ воспринимался как трагедия всемирного масштаба. А она может из своих лохматых кудрей сделать рожки и забыть об этом, видите ли так волосы не падают на глаза. Все интересы вертятся вокруг компьютера – когда к ней приходят ее друзья, начинается чириканье на каком-то технотронном языке – улетный баннер, коннект, убью провайдера и так далее. Она переписывается с девочкой из Новой Зеландии, с мальчиком из Гонконга – она счастлива! Но меня беспокоит эта замена реальной жизни. Она почти ничего не читает, хотя говорит мне, что выискивает все что ей нужно – по Интернету. Нет, на ее развитие я пожаловаться не могу, просто первые претензии, что дети не такие как мы появились, наверняка, у Адама, когда Каину исполнилось четырнадцать лет.

Совсем недавно у нас был период, когда она стала относится ко мне с заметным пренебрежением – видите ли, мама не знает как пользоваться компьютером. Любые просьбы выполняла нехотя. Не то, чтобы я разозлилась просто пошла и записалась на курс компьютерного офиса, да еще компьютерную графику получила в нагрузку. Теперь она хвастается моими коллажами перед подругами (я на досуге сделала фотомонтаж – вписала ее с девчонками в фотографию Леонардо Ди Каприо – их слащавого божка) и больше не позволяет себе так себя вести.

Ванна набралась почти до краев, и я с наслаждением окунулась в горячую, темно-зеленую с пышной пеной воду. Ох! Как хорошо, после того, как ждешь этого момента бесконечно долго. Став постепенно оттаивать, я закрыла глаза и расслабилась, по телу пробежала горячая волна. Мысли перескакивали с одного на другое. Я старалась не думать о событиях кошмарного дня, о своих клиентах тоже не хотелось вспоминать.

Мне пришло вдруг в голову, что я за сегодня так и не позвонила Денису. Денис – это мой любовник.

Мне нравится это слово, так как его корень от слова любовь. Просто различные интерпретаторы исказили истинное значение. В результате получилось что-то постыдное и смешное. И вообще – современный русский язык беден в описании самого сильного чувства в жизни людей. Начнешь излагать все так как оно есть на самом деле – получится похабщина, иносказательно псевдомедицинский трактат. Ну нет нормальных слов для обозначения половых органов! Да что говорить, если сейчас даже обратиться на улице по-русски к человеку непонятно как! Я категорически не приемлю обращение: "Мужчина! Женщина!" Товарищ – это для коммунистов осталось, не каждый выглядит господином, а мадам – это нечто опереточное, отдающее парикмахерской.

"Ужли сударыня?– говаривал Грибоедов. – Сударыня, ха-ха, прекрасно, сударыня, ха-ха, ужасно!" Вот. Уже тогда стояла эта проблема.

С Денисом я познакомилась на курсах. Он-то и вел у нас этот дополнительный курс компьютерной графики. Многие пренебрегали и не ходили на этот курс, а мне, наоборот, очень он нравился. Я в детстве жутко завидовала тем, кто умеет рисовать. Считая, что уметь рисовать – значит рисовать похоже, я с удовольствием рассматривала карикатуры датского художника Херлуфа Бидструпа. А Денис великолепно рисовал карикатуры, одна из них, где я с длинным носом и патлами, торчащими в разные стороны, но при этом ужасно похожая, говорю, подбоченясь: "Любопытство не порок, а такое хобби", – висит у меня в спальне. Он точно подметил одну из основных черт моего характера. А я считаю, что любопытство всегда шло мне на пользу. Ведь что такое, например, наука? В сборнике "Физики шутят" прямо так и написано: "Наука это способ удовлетворения своего любопытства за счет государства." Если бы не эта черта характера, я бы не выучила английский, чтобы читать в подлиннике интересующие меня вещи, не пошла бы на курс и не встретила бы Дениса.

Когда он наклонялся ко мне и положив свою руку на мою, водил мышкой по плате, чтобы точнее нарисовать линию – меня охватывало томящее чувство, как будто большая теплая лапа схватила меня внизу живота и тянула вниз. Терпкий запах его одеколона, с оттенком свежей зелени, будоражил мои чувства и мне с трудом удавалось вернуться к теме урока.

Мне все в нем нравится. Его имя – Денис Геллер, Дениска. В детстве я обожала "Денискины рассказы" Виктора Драгунского. У нас дома была его книжка с дарственной надписью, так я зачитала ее до дыр. Мне нравится, как называли Дениса наши разноязычные ученики: англоязычные – Дэннис, а французы – Дэниз, с протяжным вторым слогом.

Он служил в авиации, рассчитывал на компьютере что-то там для диспетчерской службы, прыгал с парашютом и мог управлять легким двухместным самолетом. При этом он не был эдаким Джеймсом Бондом, чернооким красавцем, созданным Коннери-Далтоном-Муром на погибель прекрасной половины человечества. Денис – просто милый еврейский мальчик, высокий и стройный, с серыми глазами, ироничный и обаятельный.

Я вышла из ванной. Чувство свежести странным образом сочеталось с желанием немедленно завалиться в постель и уснуть.

Дашка спала в своей комнате, уткнувшись носом в подушку. Я поправила одеяло, повернула ее на бочок и тут обратила внимание, что она не выключила компьютер. Слава богу, что у нас в стране додумались брать плату за телефон по ночам по удешевленному тарифу.

А то бы я давно разорилась.

Интернет нам подключил Денис. Наш компьютер что-то стал барахлить и Денис любезно согласился придти и посмотреть, в чем проблема. Он разговорился с Дашкой, показал ей несколько примочек, чем ее совершенно очаровал, попил чай с шарлоткой и откланялся.

У нас, собственно, все уже было на мази. Люди взрослые, нам не нужно много слов, и первый раз Денис поцеловал меня, когда мы с ним замешкались при выходе из аудитории. Встал известный советский вопрос: где? У него? Но там вполне еще моложавая мама, вряд ли ей понравится, если сын приведет в дом женщину, да еще старше него. Я забыла сказать: я на семь лет старше Дениса. Это не прибавляет мне оптимизма, хотя все говорят, что я в свои тридцать четыре выгляжу на двадцать восемь. Но иди знай, где правда. Он говорит, что мой возраст его мало волнует (имея четырнадцатилетнюю дочь, трудно скрыть количество прожитых лет). Пока что я делаю вид, что верю.

Когда Денис установил нам Интернет, Дашка прыгала от восторга. Меня до сих пор грызет совесть, но я воспользовалась ее настроением и попросила ее ответить: не будет ли она возражать, если Денис будет иногда оставаться ночевать в моей комнате?

Ее ответ меня удивил. Все-таки плохо мы знаем наших детей. Дарья сказала:

– Мамуля, это хорошо, что у тебя есть друг, а то без друга ты злая.

Нет, как тонко подмечено! Всю гормональную подоплеку наружу вытащила. А мы до сих пор думаем, что они младенцы и ничего в житейских делах не понимают.

С тех пор прошло около года. Денис навещает меня время от времени, мы выезжаем на природу, бываем в театрах, в ресторанах – на сегодняшний день, наши отношения устраивают обоих. Я не замужем, Дарья с Денисом вместе лазают по Интернету, пару раз в неделю я глажу мужские рубашки, и грех жаловаться на существующее положение.